Куртка профессора славистики

Сегодня я опять встала на заре и ушла в лес  в той самой синей  куртке. Дала себе зарок: "Белых в плен не брать!", но человек жаден, грешен. Не сдержалась, набила полные карманы.

Помню, той осенью я не собирала грибы в нашем лесу: нежданно-негаданно у меня наладилась личная жизнь. Как-то внезапно мне стукнуло сорок и я сочла, что дети почти выросли. На радостях зарегистрировалась на Фейсбуке, выставила на аватарку свое фото с весело горящими глазами.

Чёртики в глазах - моя  фирменная маска.  Без этой мимикрии всем видна немолодая  усталая женщина, в одиночку поднявшая танк.

 Что бы вы думали? Через пару дней ко мне в друзья внезапно "постучался" тот самый  принц, о котором мечтают все, но видели немногие. Лысый немецкий профессор славистики  с обворожительной сияющей улыбкой. Тип не совсем мой, конечно - я люблю угрюмых ворчунов, - но есть ли у меня право  придираться к таким  мелочам?

Профессор Ульрих  бойко говорил по-русски. С падежами угадывал не всегда, но замечал свои ошибки и добросовестно пытался исправиться, чем иногда делал только хуже. Рассказывал  старые советские политические анекдоты и сам заливисто над ними смеялся; восхищался моими  глазами и их славянскими чертиками. Очаровывал.

  Через два-три дня мы уже общались в скайпе, через неделю я пошла делать немецкую визу. Если вы думаете, что события развивались слишком стремительно, то вы правильно думаете.
Но рванувшую  в пампасы сорокалетнюю женщину, которой объяснился в любви таинственный немецкий рыцарь,  доводами рассудка  так запросто не остановишь.

 Принц мой взялся за охмурение славянской фрау серьезно, включил свой педагогический талант: рассказывал про особенности немецкого менталитета, подробно объяснял, как строится предложение в немецком языке, ежедневно  заставлял без запинок повторять невыговариваемые приветствия и пожелания:

 – И есльи кто-то рядом с тобой чихнет, ты дольжна сказать ему "Гезундхайт!" Поняльа? Повтори!

  В конце августа я стояла в очереди к пограничнику в аэропорту Мюнхена. Ульрих узнал меня по фото, стучал по стеклу, махал  букетом роз  и широко улыбался.

 Принц привез меня  на черном вольво последней модели в  сказочный замок из тринадцати спален (в каждой своя отдельная ванная), двух столовых (большой и малой)  и гостиной с белым  роялем. И, да, - чуть не забыла - отдельным туалетом для гостей.

 Вы же знаете, правда, что представляет собой женщина, в одиночку вырастившая детей? Эта жалкая тётка  не понимает, зачем  покупать в гостиную белый рояль по цене трёх квартир в центре Петербурга, её измученный нищетой мозг отрегулирован на отслеживание акций в "Пятерочке".

 Если у вас всё иначе – я вами горжусь и немного завидую.

Профессор был совершенно  счастлив. Мы  ходили  в рестораны, пробовали баварскую еду (нет, спасибо, но я готовлю лучше), дегустировали специфическое, пахнущее дымом темное пиво.

 По утрам  пили отвратительный кофе в малой столовой: на стол стелилась ослепительно белая  накрахмаленная скатерть, из старинного буфета извлекались серебряные подсвечники. Через два дня я взмолилась о пощаде и до моего отъезда мы завтракали на кухне.

   В первый же вечер я получила от принца  предложение руки и сердца с подробным описанием того, как пройдет церемония в лютеранской церкви, списком блюд для угощения гостей и перечислением  хоралов, которые будут исполняться на  органе во время венчания.

  Я не могу сейчас уже вспомнить, о чём думала в то время. Мой мозг напряженно работал, пытаясь адаптироваться к незнакомому языку. Что-то в поведении Ульриха меня смущало, казалось наигранным и нелепым, но я списывала все на разницу менталитетов и трудности перевода. Пусть предложение в немецком языке строится по своим жёстким правилам, непонятным вольной русской душе. Разве я не та самая принцесса, дождавшаяся своего героя? Нужно лишь привыкнуть, потерпеть. Притереться.

  Ульрих был готов на подвиги. Он безостановочно знакомил меня с друзьями и соседями, диктовал код от сейфа, беспокоился, не слишком ли маленькие спальни он собирается предложить моим сыновьям-подросткам. Тщательно планировал поездку в Италию на Рождество "всей семьей".

  Начало осени  в Баварии было жарким, на огромном профессорском участке зрел виноград. Я занималась своим любимым делом – колдовством бывалого цветовода: вырастила на клумбе новые кустики роз из подаренного мне в аэропорту тяжёлого бордового букета. В попытках объяснить немцу загадочную русскую душу таскала жениха в лес за грибами. Но лес был сух и стерилен, на каждой подметенной с утра  тропинке стоял указатель, куда вам  разрешено идти. Грибы для прощального званого ужина "в русском стиле" мы купили на турецком рынке.

  Через две недели  после моего отъезда профессор прилетел к нам – знакомиться с моей семьёй. В первые дни, сохраняя в теле  запасы баварского солнца и  оптимизм в душе, бурно восхищался красотами Питера, водил сыновей в кафе, шутил с продавщицей в Доме Книги на Невском :

  – Берите деньги, не сомневайтесь, всю ночь сам рисоваль!

Но север – это вам не Бавария. 

  Заранее запланированное  катание на катере по рекам и каналам было испорчено  внезапно налетевшим шквалистым ветром, дождем и снегом. Экскурсовод вещал о красотах северной Венеции, стараясь переорать рев разбуянившейся стихии,  мимо пролетали легковые автомобили и дети до шести лет...
 
  Увы, та прогулка напрочь выстудила в моем женихе  всю жизнерадостность - а вместе с ней  и влюбленность. Дорогая спортивная куртка не спасла немца от нашей родной безрадостной  питерской хмари; в мой облезлый и непритязательный дом в пригороде с – кошмар! – единственной на все комнаты ванной мы возвращались, помню, в ледяном молчании.

  Я понимала, что Ульрих впадает в обычную октябрьскую меланхолию. Особенности загадочной русской души, так пленявшие поначалу, начали его раздражать. Мои подростки, как все нормальные люди этого возраста, не мыли посуду вовремя, общение на кухне без серебряных подсвечников оскорбляло и  унижало утончённый профессорский вкус... Я ничем не могла помочь.


  В последний день мы с грустным спутником  пошли на органный концерт, и посреди ми-бемоль мажора  на него внезапно снизошло озарение – от Баха и не такое случается, поверьте. Мой специалист по славянским языкам внезапно побледнел, наклонился ко мне и, невзирая на возмущённые взоры соседей, трагически зашептал:

 – А что, это правда? В русском языке действительно нет определённого порядка слов в предложении?!

  Я ответила:

   – Да, увы, но ты же сам объяснял мне эту разницу в наших языках!

  – Я этого до конца никогда не понималь...– горько промолвил профессор. И  замолк. Было видно, что тяжёлые мысли о странном  русском языке и чуждом менталитете  не дают ему наслаждаться великой немецкой музыкой.

  Ульрих  был торжественно печален и молчалив до вечера. Утром вяло и безразлично складывал свои брендовые пожитки, пошатываясь, нес чемодан к такси. На вешалке в шкафу осталась висеть   забытая шелковая рубашка и та самая синяя куртка.

 В аэропорту он помахал мне с явным облегчением; больше мы не увиделись.

 В  рубашке мы похоронили следующим летом нашу любимую крольчиху, а за право носить  куртку на лесных прогулках  до сих сражаемся с сыновьями. Сегодня моя очередь её надевать – грибы зовут.