Расскажи мне про звезды 10

27 августа, понедельник, 1984 год

РОМА
Я плохо спал, впервые за долгие годы опасаясь проспать поход в лес. Во мне пробудился дух соперничества, хочу увидеть, насколько хорош Илья. Загадочная улыбка отца не идет у меня из головы. Я все-таки надеюсь, что отец использует его лишь для манипуляции мной.

Уже в половину четвертого я был готов идти, но не выходил из комнаты, не хотел показывать, что это так важно мне. Мне было интересно, станет ли отец будить меня, или уйдет без меня, если я не выйду сам? В четыре десять он зашел ко мне. Я уже был полностью готов к выходу, умывшись и одевшись еще до его пробуждения. Он не весел и не особо рад моей готовности. Я расстроен.

Мы вышли на улицу. Небо уже посветлело, но еще солнце лежало глубоко за горизонтом. Как и всегда, собираясь в лес, я надел свой любимый серый плащ. Сегодня на улице было холоднее, чем обычно, ощущалась близость осени. Пахло свежестью и сухими листьями, ветер был злой и холодный. Мы быстро добрались до места. Возле столба нас уже поджидал Илья. Я заметил его черную фигуру уже из далека, еще когда он был черной точкой. Мой отчаянный взгляд сразу нашел его, и на душе у меня стало так гадко, как будто мне на голову вылили ведро помоев. До последнего я надеялся, что отец пошутил насчет Коровкина. Когда мы приблизились, я заметил, что и Илья удивлен моему появлению, и совсем не рад меня видеть. Между нами сразу возникла неприязнь и неловкость. С самого начала мне стало ясно, что мы не поладим и сделаемся злейшими врагами. Он и я даже не поздоровались друг с другом. Отец вообще не стал ничего объяснять, вел себя так, как будто мы тут каждый день встречаемся и ходим вместе в лес. Меня это оскорбило, будто бы он просто забыл обо мне. Мы вошли в лес, и я с возмущением заметил, что отец уже и часы ему сделал. Я шел сзади, первым шел отец, потом Илья. Когда мы подошли к вагончику, отец просил нас подождать, а сам зашел внутрь, взял свой рюкзак и вышел.

— Я думал мы будем карту составлять. — сказал я и глянул мельком на Илью, желая понять, знает ли он что-нибудь о пришедшей на землю душе звезды. На лице Коровкина непонимание. Он смотрит на меня и на отца, хочет узнать подробности. Отец замялся:

— С картой успеем. Сегодня нам нужно сделать кое-что. И мне нужна ваша помощь.

— Ты про клад? — спрашиваю я и наслаждаюсь растерянностью Ильи, который наверняка не понимает о чем вообще речь. Пусть знает, что он тут лишний! Но отец ничего не ответил, отвернулся и пошел к лесу. Мы с Коровкиным поплелись за ним следом. Я расстроен, что теперь отец тянет с составлением карты, когда я наконец-то захотел это сделать.

Мы пришли на поляну леса, где нас ждали остатки костра. Собирая ветки, я вспоминал, как пять лет назад отец впервые привел меня в этот лес и показал мне мой прошлый мир. Помню, как мне было страшно и ново все вокруг. Цвет моей звезды был ярко голубой, почти, как свет Мирцама. И мир мой был прекрасным, безземным. Что-то похожее я видел на фотографиях соляной пустыни Уюни в сезон дождей. Там небо сливается с землей, и не видно горизонта. Вверху и внизу сплошное небо. Так было и в моем мире. Я был поражен этой красотой. Я опустил глаза и взглянул на свое запястье. «Большой пес» выглядывал на меня из-под рукава плаща. Я перевел взгляд на пучок черных веток в моей руке. Интересно, какое созвездие у Ильи? Имеет ли он связь с Мирцамом? Может ли составить мне конкуренцию? Должно быть нет, раз отец не рассказал ему про карту и пришествие Мирцама.

За все время мы с Ильей не проронили ни слова, хоть и делали свое дело слаженно. Собрав пирамиду для костра, мы стали друг напротив друга, и отец произнес свою фразу, которая зажгла огонь.

Хочу увидеть, на что способен Илья, не мог же он научиться большему за этот месяц, чем я за пять лет? Уроки отца мне давались нелегко. Он был строг и агрессивен. Ругал меня за каждую неудачу, бил, угрожал. Интересно, с Коровкиным он обходился так же? Ну, конечно, нет. Он не имеет права его бить, это только наша с Федей привилегия получать побои.

Отец достал из рюкзака свою книгу и я, по лицу Ильи заметил, что тот видит ее не впервые. Мне противно на нее смотреть и я отвожу взгляд в сторону. Илья надменно обмерил меня взглядом, не поворачивая головы — фирменный взгляд моего отца, подражает ему. Зачем мне смотреть на эту уродливую книгу, к которой я испытываю жалость и отвращение? Все равно зашифрованный кровавый текст не сможет понять никто, кроме ее хозяина. Мы молчим. Отец достает из кармана серебряную монету и, держа ее двумя пальцами, показывает нам. Огонь желтыми бликами отражается от ее металлической поверхности.

— Сегодня мы должны будем помочь людям, и нам заплатят за услугу. Вы мои помощники, и делаете то, что я вам скажу. Поняли?

Мы с Ильей переглянулись и снова подняли глаза на отца.

— Ведите себя естественно, уверенно. Много не болтайте и не отходите от меня.

Мы молча выразили свое согласие, после чего отец, без объяснений, бросил монету в костер, и пламя изменило цвет на бледно-серый. Следом за этим я увидел, как Илья, молча, нагнулся к земле и взял горсть маленьких веток, и сунул ее в карман. Это его действие просто повергло меня в уныние: отец уже водил Илью в другие миры. Я тоже, молча, нагнулся и взял с собой горсть веток. То же сделал и отец. После этого мы шагнули в огонь и оказались в похожем лесу. Меня поразило бесстрашие Ильи, с каким он сделал этот переход. Первый год я точно боялся прыгать в костер, а он который раз уже это делает? Второй? Третий? Или тридцатый?

Мы попали в совершенно другой по лиственный летний лес, который уже был окутан вечерним полумраком. Сквозь зеленые ветки просвечивало теплое желтое небо, освещенное медными лучами, клонящегося к горизонту, солнца. Со всех сторон до нас долетали живые звука леса: пение птиц, шуршание грызунов, лягушачье кваканье, стрекот, писк насекомых. Каждый раз, шагая в огонь, я не знаю, где окажусь. Бывал я и в страшных лисах и пустынях, и в окружении льдов. В этом лесу я оказался впервые. Сморю на Илью: он подозрительно озирается — видно тоже не бывал здесь раньше. Отец без промедлений и разговоров повел нас куда-то через чащу, по высокой зеленой траве, между кустов, осыпанных, как росой, красными ягодами, и мимо поваленных старостью деревьев. Очень быстро мы вышли к маленькой бревенчатой избе с соломенной крышей. Эта хижина находилась там же, где в нашем «Гиблом лесу» стоял голубой вагончик. Отец открыл калитку, и мы с Ильей проследовали за ним к облезлому отсыревшему крыльцу. Когда мы вошли внутрь, дверь скрипнула и избенка наполнилась тусклым уличным светом. Справа от входа находилась печь, а дальше закуток, в котором кто-то сразу зашевелился и закряхтел. Слева у окна стоял стол, освещенный слабым вечерним светом из окна. Над столом в левом противоположном от двери углу, висела полка с иконами. Из-за запечного закутка к нам вышла старуха в старой мятой рубахе и юбке с передником. Седые волосы выбились из наспех повязанного платка. Морщинистое коричневое лицо бабки выглядело заспанным, глаза казались подслеповатыми, мутными.

— Батюшка, ты что ль явился? Давненько тебя не было, думала не придешь больше. — запричитала старуха беззубым ртом, вглядываясь голубоватыми буграми подслепших роговиц в лицо моему отцу.

— Здравствуй, Егоровна. Как твои дела? Как здоровьеце? Приезжал к тебе Ипат, иль нет?

— Да как же, приедет! Как деньги кончились, так он, собака, больше и носу не кажет. Помирай старая! От мякины весь живот раздуло. Сама за водой хожу, десять верст отселе. Утром выйду — к вечеру вернусь. Выйду из дому и не знаю, ворочусь обратно, иль помру в пути! Ноги больные, глаза слепые, голова дырявая.

— Ничего, сегодня будут тебе деньги. — ответил отец, ласково похлопал старуху по плечу и прошелся по избе, пригибая голову, что б не запутаться в кружевной бахроме паутины, свисающей с низкого потолка.

— Вот как вышло, что и попотчевать тебя нечем. — не унималась бабка и вдруг, как будто заметила нас с Ильей. — А это кто с тобой пришел? Помощники твои? — с подозрением спросила она, тыча в нас своим кривым бугристым пальцем. Кисти рук ее выглядели необычно огромными, как лопаты, должно быть, сделавшиеся такими, от физической работы. Отец, вздохнув, уселся на лавку, перед столом и просил рассказать, спрашивал ли его кто. Бабка оживилась и стала рассказывать:

— Батюшка, не поверишь! Вчера, под вечер уже, слышу, бубенчики звенят. Думаю, кто ж это ко мне на лошадях приехал? Выхожу, спрашиваю, кто таков, и ушам не верю: самолично поп из Митюхина отец Савелий! «Дохтур», говорит, нужен — дочь у него заболела.

— Митюхино далеко.

— Да уж, далеко — два часа ходьбы. Так ты молодой, доберешься быстренько. Еще приходила девка из поместья Хапугиных. Сказала, что хозяин наслышан о вас и очень ждет. Говорит, они с супругой на все лето в деревню приехали. Только времени много прошло уже, с месяц. Еще на днях приходила одна баба из той же деревни, сказала, что у мужа руки и ноги почернели, не может работать. А еще из соседней волости приезжали мужики…

— Ладно, хватит пока больных. Может, ко всем не успеем. Да, чувствую, зря сходим сегодня. Помещик, может поп расщедрится, а с мужика и взять нечего. Посмотрим. — рассеянно рассуждал отец, потирая вспотевший от духоты лоб. Он глубоко вздохнул, хмуро поправил воротник расстегнутого пальто и озадаченно подергал плечами.

— Доставай одежду. — приказал отец бабке. — И двоим моим помощникам тоже одежу выдай. Сама знаешь, мы не местные, издалека шли, чего рассказывать.

Старуха озадаченно засуетилась, полезла в короб и, перебрав кучу тряпья, достала запылившееся шмотье, поеденное молью и жуками. Илья, увидев свою униформу, испуганно вытаращил глаза и сглотнул, но ничего не сказал. Я быстро переоделся без вопросов — мне не привыкать перевоплощаться во все, что придется.

Старуха спросила, нужно ли моему отцу еще что, и после отцовской шутки насчет лошадей и коляски, полезла обратно спать в свой закуток. Мы вышли на улицу, отец взвалил на спину рюкзак и пошел вперед по дороге из леса. Желтые сумерки затуманили незнакомый лес, все еще звонко переливающийся пением птиц и стрекотом сверчков. Воздух посвежел, стал прохладным и скользким.

— А как это старуха одна жить не боится в лесу? — спросил я у отца.

— Чего ей бояться? Она всю жизнь одна.

— А медведь если встретится?

— Она заговоренная. — засмеялся отец. — Ее медведи не трогают. Ведьма!

— А на что она живет? — спросил вдруг Илья.

— Так к ней люди ходят частенько. Это она прибедняется. — махнул рукой отец. — Она ж травница, повитуха, ворожея. Все к ней валят, чуть что. Кто Богу молится, а кто к бабке идет.

Мы вышли из леса и пошли по широкой дороге.

— Куда пойдем? — спросил я.

— В поместье сначала. — ответил отец и, достав сигарету, закурил.

— Как в поместье? Там у мужика гангрена…

— Какого мужика? — удивился отец, и глянул на меня, как на сумасшедшего. — Ах, ты про того… Ну так если гангрена, то умрет. А если нет, то подождет. Все в одной стороне — деревня, поместье...

— Этого мужика уже давным-давно на свете нет. — сказал Илья.

— Хочешь, я сам к нему схожу? — предложил я, не обращая никакого внимания на слова Ильи.

— Да дался тебе этот мужик? Чего заладил? Угомонись! — строго рявкнул отец. — Твое дело — молча идти за мной, и делать, что я скажу. — ответил отец.

Ненавижу эти походы. Хоть бы в этот раз ничего с детьми не было связано.
Около часа мы добирались до первой деревни, а Митюхино село еще дальше было. Мы шли мимо длинных полей, где, подсвеченные по контуру, сверкали в закатных лучах собранные в копны снопы. Женщины грузили их в возы. Кто-то из мужиков еще косил, а кто-то стоял с заброшенными на спину косами. В прощальных золотых лучах блестели издали их наточенные лезвия. Женщины пели песни и громко разговаривали. Мы шли дальше и, вот впереди показались первые постройки, типа амбаров, а за ними виднелись избы. Еще дальше — лес, река и зеленая крыша усадьбы Хапугиных.
Я намял себе все ноги в лаптях, но это была ерунда по сравнению с другой, вскоре обнаружившейся проблемой. Почти сразу, как мы вышли из леса, меня стал беспокоить зуд. Чесался не только я, но и Илья. С каждой минутой зуд становился все сильнее, и вскоре мы чесались, как две бездомные дворняги. Лохмотья, выданные нам бабкой, оказались заражены паразитами. Вспомнив, что платяные вши были переносчиками брюшного тифа, я сильно занервничал и стал думать лишь о том, как бы побыстрее вернуться в наш «Гиблый лес», где вся органическая атрибутика этого времени превратится в прах.

Мы добрались до усадьбы Хапугина и, не обнаружив никого из людей на территории поместья, обошли кругом высокий двухэтажный дом. По садовой дорожке мы вышли на задний двор. Там мы увидели Красивую, русоволосую девчонку, лет двадцати, которая уносила с веранды большой самовар. Увидев непрошенных гостей, она замерла, как мышонок, и уставилась на нас прозрачными голубыми глазами. Затем медленно поставила самовар обратно на стол и спросила кто мы.

— Доложи хозяину, что доктор пришел, за которым он месяц тому назад посылал. — сказал отец, и девушка, снова взяв самовар, ушла в дом. Через несколько минут она вернулась и сообщила, что барин нас просит. Мы поднялись по скрипучим белым ступенькам на крыльцо и проследовали за девушкой в дом. Она, со светильником в руках, провела нас по темному коридору в кабинет помещика. Крупный мужчина лет пятидесяти с аккуратной бородой и усами подошел к моему отцу и, внимательно глядя ему в глаза, представился:

— Антон Павлович Хапугин, помещик. К вашим услугам.

— Владимир Семенович Барсучков, доктор.

Кабинет помещика был сильно пропитан застарелым запахом табака и замызганных, слюнявыми пальцами, книг. Вообще все запахи в этом доме хоть и были не особо противными, отличались непривычной густотой и красочностью. У меня быстро от этого разболелась голова, и я ощутил тошноту. На стенах кабинета висели оленьи рога, ружья и сабли. В книжном шкафу все полки занимали книги. На столе лежали различные журналы, бумаги и письменные принадлежности — общий вид этого настольного барахла не сильно отличалось от любого другого настольного барахла моих современников.

Помещик Хапугин рассказал нам, что его жена уже месяц мучается от странных болей в ногах, и никто из врачей не может понять, что является тому причиной. Когда Ефросинья сообщила нам, что госпожа Хапугина готова принять доктора, мы все поднялись наверх в покои больной. Женщина лет сорока пяти в светлом домашнем платье и в шали, сидела в кресле. Ноги ее лежали на пуфике. Из-под подола платья белели лишь обнаженные ступни и щиколотки. Отец присел на корточки перед больной и, осветив ее пятки лампой, стал их рассматривать.

— Как это все началось? — спросил отец, внимательно рассматривая пятки женщины.

— Я встала утром с кровати на пол и почувствовала пронзительную боль в  ноге. Я решили, что наступила на что-то острое и попросила Ефросинью посмотреть. — Девушка, о которой шла речь, и которая стояла подле госпожи, молча кивнула головой. Женщина продолжала: — Она ничего не увидела. На следующий день все повторилось, и ноги у меня уже болели сильнее и весь день. Тогда Ефросинья снова осмотрела мои пятки уже в саду при ярком дневном свете, но никаких заноз не нашла.

Отец, вытащил из рюкзака свой кейс с инструментами и, раскрыв его, достал металлическую лопатку. Супруги взволнованно наблюдали за действиями доктора. Отец провел инструментом по ступне женщины. Та испуганно взвизгнула и отдернула ногу.

— У вас в ноге что-то есть. Я это достану, только мне нужно подсветить, что б увидеть. — он оглянулся на нас с Ильей и подозвал к себе. Антон Павлович должен был крепко держать ноги, что б женщина не дергалась. Мне отец отдал держать фонарь. Затем он достал из рюкзака какие-то баночки, выбрал одну, открыл и бросил щепотку содержимого в огонь светильника, которым я освещал ступни женщины. Пламя изменило цвет на голубовато-серебристый. Я знал, что порошки, которые использует отец, изменяют свойства огня, благодаря чему, предметы, находящиеся в соседнем измерении, становятся видны. В мареве изменившегося освещения мы увидели, как из ступней женщины торчит множество серебряных нитей. Отец достал пинцет, обработал его спиртом, брызнул спиртом на ноги женщины и стал по одной вытягивать блестящие, почти не видимые тончайшие нити. Женщина вскрикивала и судорожно пыталась дергать ногами.

— Если волос оборвется, я не смогу его достать. — хладнокровно заявил отец. После его замечания, женщина вцепилась руками в перила кресла и больше не пошевелилась до конца процедуры. Илья достал лоток, и отец сбросил в него первую тонкую, нить. Она была размером около тридцати сантиметров. Таких волосков он достал в общей сложности восемнадцать штук.

— Что это? — дрожащим голосом спросил Антон Павлович.

— Металлические волосы. — ответил отец, вытирая проспиртованной ваткой, выступившие на пятках женщины бусинки крови.

— Откуда они взялись? Только что они, как будто появились из неоткуда. Как вы это сделали?

— Этот тип металла под воздействием ультрафиолетовых лучей изменил свои свойства и стал видим. — соврал отец с умным видом.

— Но откуда эти нити? — допытывался помещик.

— Откуда мне знать? — равнодушно пожал плечами отец.

— Но вдруг это повторится? Откуда эти волосы? Она могла на них просто наступить?

— Железные волосы это просто тонкие металлические нитки. Но они не могли попасть в ногу случайно. Кто-то засунул их вам в ступни, пока вы спали. — объяснил отец княгине, пораженно глядевшей на него. — Хотел бы я взглянуть на этого умельца.

Мужчина был очень благодарен отцу за помощь и хотел расплатиться с ним ассигнациями, но отец сказал, что может взять только монеты или что-то другое. Они долго говорили, пока мы ждали моего отца у дверей, и в итоге, князь заплатил монетами и мы ушли.

Был уже темный вечер, и звезды, и луна показались на небе. Мы молча шли по тропе, утонувшей, в серебряных от лунного света, перьях высокой травы. Когда мы вышли на широкую дорогу, изборожденную высохшими ямами и комьями грязи, я спросил у отца, куда мы направимся теперь?

— К попу пойдем.

—  А к мужику, у которого ноги?

— Смысла нет. — резко перебил меня отец. — Там нам не заплатят.

Я ничего не ответил, и отец, стал недоволен и больше не смотрел в мою сторону.

Коровкин не участвовал в нашем разговоре. Он шел, отвернув голову, и сунув руки в карманы пальто. Лицо его становилось высокомерным и недовольным каждый раз, когда звучал мой голос.

— Что это были за волосы? — спросил Илья. — Кто и как мог такое сделать?

— Не знаю, какой-нибудь недоброжелатель. Скорее всего, кто-то из прислуги, тот, кто может свободно зайти в спальню. На самом деле эти нити хорошо видны при лунном свете. Скорее всего служанка пробиралась в спальню женщины и при свете луны всовывала металлические волосы ей в ноги. А при дневном свете их никто не мог обнаружить.

— Отчего же ты не сказал об этом жене помещика, когда она спрашивала? — возмутился я.

— Пусть сами разбираются.

Мы пришли в деревню и, к моему удивлению, увидели на улице много людей.

— Я думал все уже спят. — удивленно сказал я. — У них же работа тяжелая, и встают рано.

— А жить-то хочется! — усмехнулся отец.

Почти из каждого двора доносились песни, разговоры и смех. Дети бегали, лаяли собаки. Мы спросили у первого попавшегося мужика, где дом отца Савелия, и нам сразу указали, куда идти. Дом попа ничем не отличался от других домов, и мой отец снова приуныл — наверное, надеялся увидеть хоромы. Во дворе и у дома все было тихо. Мы постучали в окно и, через несколько минут к нам вышел отец Савелий. Он провел нас и в большую горницу, по бокам которой находились еще две комнаты. В правом дальнем углу я увидел полку с иконами и неугасающую лампадку. Еще иконы висели на беленых стенах, на окнах висели занавески. Все выглядело аккуратно и душевно. Узнав о нашем приходе, вся большая семья выползла из комнат и собралась вокруг нас, будто мы собирались показывать фокусы. Среди домочадцев были и дети разных возрастов, и древние старики. И у каждого из них что-то болело. Но мы пришли сюда из-за старшей дочери священника, с которой случилась загадочная болезнь. Она единственная осталась в стороне и не подошла к нам.

Это была невероятно красивая девушка, стройная и юная, с алой лентой с черной густой косе. Беленькое личико украшал румянец. Черты ее лица были тонкими и аккуратными, большие оленьи глаза блестели таинственным огнем из-под густых ресниц. Когда я узнал историю девушки, я остался поражен и впечатлен больше Ильи и отца. Моя душа отозвалась на муки ее души. Я узнал в ней одержимость, знакомую мне, душевную боль, чьим пленником я являлся так же, как и она.

У девушки были ожоги на теле, на лице — всюду, куда падал мой встревоженный взгляд. Все время общения с нами она пребывала как будто в дурмане, и взор ее томный и туманный был полон тайной страсти, огня и решимости. На наши вопросы она отказалась отвечать и сказала, что помощь ей не нужна. Отец Савелий был уверен, что что-то случается с ней ночью, когда все спят. Но никто не мог проследить за ней и раскрыть эту тайну — все засыпали каждый раз, не смотри на то, что старались не спать всеми возможными способами.

Добиться от девы признаний оказалось невозможно. Она лишь смотрела на нас своими черными глазами полными внутреннего огня и загадки. Улыбка ее таинственная и спокойная, не сходила с губ. Ни на один вопрос она не ответила нам.

— Я не лечу тех, кто не нуждается в моей помощи. Нельзя вылечить того, кто не хочет быть здоровым. — сказал отец. Я приблизился к нему и, пристально глядя в глаза, просил позволить мне поговорить с девушкой наедине. Одного меня с ней, конечно, никто не оставил, но я сел близко от нее, и заговорил с ней шепотом, что бы наш разговор слышали только мы с ней.

В то время, как я общался с больной, мой отец и Илья времени зря не теряли: принялись выслушивать жалобы от других членов семейства, надеясь хоть немного заработать. Все были заняты делом, охотно обсуждали все свои болячки с врачом, пока я общался с дочерью священника.

Она пугливо, но гордо глядела на меня своими бездонными глазами, и с лица ее не сходила улыбка, уверенная и неприступная, как печать, которую нельзя сорвать с ее губ, что б она сказала правду. Но я почувствовал с ней незримую духовную связь, словно нас с ней объединяли одни оковы. Нас связывало что-то, о чем могли знать только мы с ней во всем свете.

— Это кто-то делает с тобой, или ты сама? — я повторно задал тот же вопрос, какой задавал ей мой отец. Девушка рассматривала мое лицо беглым взглядом, но выражение ее лица, и улыбка ее не менялись. Взгляд опущенных и прикрытых глаз, оставался самодовольным и гордым.

— Кто-то приходит к тебе ночью? — спрашиваю я, и внимательно слежу за мимикой ее лица. Она остановила взгляд у своих ног, но улыбка также освещала ее милое, покрытое румянцем лицо.

— Не хочешь говорить, потому, что тебя не поймут. Это твоя тайна, о которой можешь знать только ты? Никто больше не имеет право знать?

Девушка подняла на меня взор и чаще задышала, лицо ее сделалось краснее.

— Я могу тебя понять, может быть, у тебя тоже, что и у меня. Кто приходит к тебе? Это он оставляет ожоги на твоем теле?

Она упорно молчала, и я был сильно взволнован. Я решил, что и к ней может являться Мирцам. И каждый раз, когда я находил подтверждение своих догадок в ее смущенном взгляде, в ответ на мои вопросы, я чувствовал, как жгучий яд удушающей ревности разливается в моей груди и прожигает дыру в моем истерзанном сердце.

— Кто же приходит к тебе? — настойчиво допытываюсь я, жадно глядя в ее глаза. Уже я был убежден, что некий гость посещает ее ночью и целует огненными губами, отчего на ее теле появляются такие страшные следы. Я чувствовал ее взволнованность и напряженность в ответ на мои вопросы. И мне казалось, что ее душа общается с моей без слов и прикосновений. Она молчала, но я стал уверен, что это Он приходит к ней. Я чувствовал сильную энергию, какой она была наполнена, и светилась вся от этого, как обогащенный уран. Все во мне просто рвалось на части и тлело. Мне стало не хватать воздуха, я не успевал дышать. Мое истеричное состояние не получалось скрыть. Я стал умолять отца, что б мы остались а ночь, что бы я мог увидеть ее тайного гостя. Отец, наверное, понял все. Он был ужасно расстроен, повержен, увидев мое волнение и разбитость, и все мое состояние в целом. Он глядел на меня с презрением и омерзением — так мне показалось, но согласился остаться, видимо опасаясь, что я сойду с ума и потеряю над собой контроль, если не узнаю правду.

Завершив осмотр больных, и оказав им помощь, кукую было можно, мы вышли на улицу во двор, и стали ждать. Я сидел под окном избы, где спала девушка, и ждал ночного гостя. Отец прохаживался по двору и пересчитывал полученные за помощь монеты. Илья стоял возле двери. Спустя какое-то время, я услышал шорох, доносившийся из избы. Я резко оглянулся и поднял глаза. В оконном проеме показалось белое, как луна, лицо девушки. Заметив меня, она замерла, и тяжелый взгляд ее глаз вонзился в меня, как лезвие ножа. Я ощутил слабость во всем теле, размяк, как растаявший на солнце снег, и погрузился в черноту. Перед глазами у меня мелькали образы, перетекающие один в другой: я видел лицо Мирцама, которое сливалось с лицом девушки.

Какое-то время спустя мена привел в чувства отец. Я резко подорвался с земли, и он спешно повел меня за собой, без объяснений. Мы шли мимо дворов и деревьев в полной темноте, подсвеченной лишь холодным отблеском луны, и мне казалось, будто я нахожусь во сне. Мы подошли к лесу, и я заметил впереди, в глубине лесной чащи, зарево огня. От туда же доносились визиг и шум костра. Мы приблизились к тайному месту, и нашли там Илью: он спрятался за деревом и увлеченно наблюдал за кем-то, устремив взгляд на источник света. Мы с отцом подобрались ближе и увидели пугающий и дикий обряд, происходящий на лесной опушке. В центре нее под луной, возвышался на холме объятый пламенем деревянный идол. Вокруг него плясали и визжали молодые девушки. Волосы их были распущенны, ноги — босы. Среди этих юных и озорных дев, я увидел нашу страдалицу. Блаженно закрыв свои дрожащие веки, я выдохнул с облегчением. Легкость и счастье, подобное эйфории растеклось прохладой по всему моему телу. Боясь упасть, я обессилено уперся головой в ствол дерева. С улыбкой на лице я глядел на эти дьявольские танцы, словно то было невообразимо-прекрасное представление. Я не знаю, смотрел ли на меня отец, или Илья, мне было в тот момент это безразлично; но когда я поднял взгляд на отца, то заметил, что он пристально смотрел на меня все это время, и видел лицо моей обнажившейся тайны. Взгляд его был преисполнен презрения и злости. Он, молча, отвернулся и ушел. Илья последовал за ним. Я слышал, как отдаляются призраки их шагов прочь от меня. А я, оставшись один, засмеялся отчаянным, сумасшедшим смехом. Мне показалось смешным, что я мог подумать, будто бы Мирцам мог приходить к ней и возжелать ее. Ведь он не чувствует ничего, и никто ему не нужен. Он холодный и безответный, и презирает всех в этом мире.


ИЛЬЯ
Почти каждый день я бываю в этом лесу, не пропускаю ни одного дня, когда нужно прийти. Сегодня я вновь ожидаю своего учителя, стоя возле столба. Каждую минуту я сверяюсь с часами — он всегда приходит ровно в пять. Теперь светает позже, и я, стоя в объятьях ночного холода, жду первых лучей солнца.

За этот месяц я о многом узнал. Владимир Семенович научил меня искусству внушения и психологического влияния на живых существ, научил гипнозу и наваждениям — это, как говорит мой учитель, выходит у меня лучше всего. Чем больше он хвалит меня, тем больше у меня появляется желания стараться. Он рассказал мне о звездах и созвездиях. Я выучил и запомнил почти все созвездия, названия и расположения звезд с их величинами, массами и яркостью, какие видны в нашем полушарии в это время года. Теперь я умею читать звездное небо и могу составить звездную карту к своему созвездию Черной крысы.

На горизонте показались две темные фигуры. Я сбит с толку. Кто это? В одном, вскоре, узнаю своего учителя, в другом — Рому. Я расстроено вздохнул и опустил голову: я ничего не могу сделать, и возмущаться не имею права. Уже месяц он даже не вспоминал о Роме и вдруг привел его с собой. Для чего? Я чем-то огорчил его? Учитель всегда был доволен мной, и я надеялся, что стану его единственным учеником, которому он передаст свою книгу и все свои знания.

Через пару минут они подходят ко мне. Владимир Семенович поздоровался со мной, Рома же демонстративно отвернулся в этот момент. Он недоволен и не скрывает этого: скривил лицо, в глазах блестит лед ненависти. Не смотрит на меня, будто не замечает, да мне и все равно. Мы перешли границу леса и пошли к вагончику. Владимир Семенович взял свой рюкзак и вышел к нам.

— Я думал мы будем карту составлять. — вдруг зачем-то говорит Рома. Какая карта? Я не понимаю. Скорее всего, хочет изобразить, будто у него с отцом есть какая-то тайна от меня, и что Владимир Семенович мне не обо всем рассказывает.

— С картой успеем. Сегодня нам нужно сделать кое-что. И мне нужна ваша помощь. — отвечает учитель, глядя на нас с Ромой с одинаковым вниманием.

— Ты про клад? — снова загадками говорит Рома. Он ведет себя смешно, как обделенный вниманием ребенок. Меня это начинает раздражать, но Владимир Семенович не поддается на манипуляции сына, и, молча, ведет нас за собой в лес.

Владимир Семенович несколько раз водил меня в другие миры. Мы встречались с разными людьми, лечили их от болезней, и получали за это деньги. Сейчас, я наслаждаюсь растерянностью и удивлением Ромы, когда тот увидел, как легко и со знанием дела я шагнул в костер. Да, он упустил свой шанс, и мое место рядом с учителем уже никто не займет.

В этот раз мы попали в место, в котором я прежде не бывал. Лес показался мне незнакомым, нас окружали лиственные деревья. Со всех сторон раздавались звонкие голоса птиц, кто-то где-то шуршал, скребся, стучал. В этом мире уже настал вечер. Рома, открыв рот, рассматривал лес. Владимиру Семеновичу было не до любования, он быстро сориентировался и пошел через лес в направлении голубого вагончика. Там, где мы шли, не было троп, и места казались дикими. На месте синего вагончика мы обнаружили маленькую старую избу. Должно быть мы попали в прошлое. В избе нас ждала старуха. Увидев нас, она обрадовалась и стала жаловаться на жизнь, как делает любой старый человек. Потом она дала нам какое-то тряпье, что б мы переоделись. Позже обнаружилось, что эта одежда заражена вшами, которые нас кусали до тех пор, пока мы не вернулись в свое время. Владимир Семенович выяснил у старухи, кто приходил за его помощью, после чего мы втроем отправились в ближайшее поместье. По пути туда Рома снова взялся за свое любимое дело, нацепил маску добрячка-альтруиста: стал просить отца, что б мы пошли сначала к мужику в деревню, у которого почернели руки и ноги. Но Владимир Семенович твердо дал понять, что он сам решит, куда идти, а дело Ромы молчать и слушаться его. Рома состроил грустное лицо, якобы ему жаль мужика, которого он в глаза не видел. Вот уж ни за что не поверю! Я ему заметил, что этот мужик уже давно умер, но Рома высокомерно игнорировал мои слова.

Первой, к кому мы пришли, был помещик Хапугин. У его жены в ногах мой учитель обнаружил тонкие металлические волосы, из-за которых она не могла ходить и ощущала ужасные боли. Владимир Семенович искусно вытащил их, тем самым вылечив несчастную от загадочной хвори. Я вновь с восхищением смотрел, как он устраняет проблему твердой рукой, безошибочно найдя причину болезни. Мы втроем действовали, как одна команда, без слов понимали друг друга. Были минуты, когда мне это даже нравилось, хотя я не люблю работать в команде.

Затем мы отправились в соседнюю деревню к священнику, чья дочь тоже заболела неизвестной болезнью. И снова, на пути в деревню, Рома принялся нудить о мужике с гангреной, но быстро успокоился, поняв, что его затянувшийся спектакль уже всем надоел.

Девушка, которой требовалась помощь, оказалась обычной ведьмой необычной красоты. Мы с Владимиром Семеновичем сразу об этом догадались. Однако, Рома, попался в ее сети. Она с первых минут его очаровала. Учитель мой, проявив деликатность к девушке, решил не раскрывать ее тайну и сказал, что не будет ей помогать. Рома же, с мутными от страсти глазами, подбежал к отцу и стал просить его остаться, что б узнать загадочную причину болезни. Уж не знаю от чего Владимир Семенович пошел на поводу у сына? Между тем, как Рома обрабатывал прекрасную юную ведьму(либо она его), мы с Владимиром Семеновичем занялись делом. Все домочадцы отца Савелия выстроились в очередь и стали рассказывать нам о своих болезнях. У кого-то зуб болел, у кого-то голова второй день — все эти болезни мой учитель лечил одной и той же чудесной таблеткой ибупрофена. После окончания приема, мы, все втроем, вышли на улицу и, при свете бледной луны, стали ждать чего-то, сами не зная чего. Рома взволнованный и озадаченный в нетерпении стерег кого-то под окном избы. Мы с учителем прохаживались по двору, создавая вид участия.

— Это же просто ведьма? — говорю я Владимиру Семеновичу, наблюдая, как он нервно курит у крыльца. Самому мне тоже ужасно хотелось курить, но я стеснялся делать это в его присутствии. Владимир Семенович выпустил дым через нос и перевел на меня тяжелый удрученный взгляд. Как Рома не увидел правды? Я нутром почувствовал, что перед нами необычный человек: ее энергетика, как болотный ил, засасывала мою душу, манила и зазывала. Но я могу этому противостоять. Почему Рома не смог? Или он глупее меня? И не смотря на все, Владимир Семенович потакает сыну, тратя время на бессмысленное ожидание.

Вдруг мы услышали какой-то шум у окна. Владимир Семенович, обогнав меня, первым прибежал туда и нашел сына, лежащим на земле без сознания. Побелевший, как снег, Рома лежал на земле в неестественной позе. Пока учитель приводил сына в чувства, я побежал следом за девушкой, которая на моих глазах скрылась в черноте ночи. Я слышал шуршание травы и шум одежд где-то впереди, и, как слепой, бежал наугад, не видя дороги. Она неслась, как ветер, за которым невозможно поспеть, и который не поймать руками. Красная лента упала с ее головы и повисла на ветках деревьев перед входом в лес. Я поднял эту ленту и снова побежал за девушкой. Проворная и быстрая, она, словно белое облако тумана, растаяла в лесных зарослях. Я все бежал за ней и вдруг услышал страшные, резкие крики. Я остановился. Передо мной между ветками густых деревьев проступило зарево костра. Тихо подобравшись ближе к источнику света, я замер в изумлении. Множество босых, простоволосых девушек с визгом прыгали на поляне вокруг горящего деревянного идола. Через несколько минут пришел Владимир Семенович и привел за собой Рому. Когда тайна загадочной болезни открылась для всех нас, и когда Рома удовлетворил свой зудящий интерес, мы, наконец, ушли оттуда.

Я думал и надеялся, что Владимир Семенович выскажет сыну по поводу его малодушия и глупости, ведь он так легко поддался внушению, но учитель промолчал. Мы все молчали, и я видел, как Владимир Семенович опечален произошедшим, но причина его грусти была не в слабохарактерности сына. Я чувствовал, что существует какая-то тайна, их общая, которую я никогда не узнаю. Тогда я на самом деле ощутил себя лишним человеком, и понимал, что не будь меня здесь сейчас, они бы завели разговор, и обсудили бы произошедшее. Но я шел рядом с ними, и они молчали, как чужие люди.

Мы вернулись в деревню и все-таки отправились к тому мужику, у которого почернели руки и ноги.

На тот момент уже было за полночь. Луна поднялась высоко в небо и сделалась маленькой и белой. Люди во всей деревне уже давно легли спать, лишь соловей пел в ночной тишине свою звонкую песню. По рассказам старухи мы нашли нужную избу, в окне которой горел слабый дрожащий свет. Несмотря на поздний час, нам сразу же открыла дверь хозяйка и впустила в дом. Чувствовалось, что нас здесь ждали каждый день и в любое время. Изба была очень темной и маленькой, с покрытыми копотью стенами. Одна лучина, висевшая на стене в железных щипцах, освещала одно единственное помещение, служившее и  спальней, и столовой. На полатях лежали в рядок дети, которые тут же проснулись и стали нас рассматривать. Мужчина, нуждающийся в помощи, лежал на лавке, на соломе, укрытый овчиной. Сверху над больным висела полка, где стояла совершенно почерневшая от копоти иконка. Мужчина не спал, но и не пошевелился, когда мы вошли. Он был бледным, ослабевшим на вид. Волосы его слиплись сосулями, лицо поблескивало потом, глаза сверкали лихорадочным блеском. Женщина сказала, что руки и ноги у ее мужа почернели уже давно, около месяца, но боли он не чувствует — только слабость, такую, что на ноги не может встать, а руки не может согнуть. Владимир Семенович достал из рюкзака свечу, зажег ее и приблизил к рукам мужчины. Кисти его, и без того темные от работы в поле, приобрели синюшно-черный цвет, будто их натерли гуталином. Гангрена выглядит не так. Женщина беспрестанно жаловалась, что муж ее не может работать, и что им придется умирать с голоду. Владимир Семенович не обращал внимания на женский плачь. Он попросил Рому взять свечу, а сам достал из кейса с инструментами скальпель, обработал его спиртом и просил меня помочь. Я понял все без объяснений, достал лоток и подставил его под руку больного. В глазах Ромы блеснул ужас. Должно быть, он подумал, что Владимир Семенович собирается ампутировать мужику конечности. Признаюсь, я и сам так подумал, но решение оказалось не столь радикальным. Больной даже не дернулся, когда Владимир Семенович сделал надрез на его запястьях и выпустил, как он позже объяснил, «плохую кровь». Черная смолянистая жижа вытекла из рук мужика, и когда они вновь стали нормального цвета, а из ран начала сачиться обычная кровь, мой учитель перевязал порезы бинтами. То же он проделал со ступнями мужчины, после чего тот прямо при нас смог подняться на ноги. Женщина кинулась в ноги моему учителю, и чуть ли не целовала подол его плаща. Однако денег не дала.

После сегодняшней ночи я сделал для себя вывод, что мнимая связь между мной и учителем, не будут никогда более прочной, чем связь между ним и его сынком. Что бы я ни делал, и как бы ни старался, он для него останется важнее, чем я. Нет ничего удивительного, ведь между ними кровная связь, а я для учителя, по сути, никто.

Я вынес из леса две медные монеты, которые получил в оплату от доброй старухи в доме священника, и о которых не знал Владимир Семенович, и алую ленту, упавшую с головы милой ведьмы. Теперь ее воля в моих руках.

Этим же днем я получил странное письмо в маленьком синем конверте. Бабушка нашла его в почтовом ящике и отдала мне с загадочной улыбкой:

— Это тебе тайная поклонница пишет?

Ну надо же такое сказать! Какая поклонница? Она прекрасно знает, что меня интересует только учеба и работа, я даже никуда не хожу больше. Даже если бы и захотел куда пойти, то времени и денег у меня нет совсем, почти все, что я зарабатываю, отдаю бабуле. Да и с девушками у меня что-то не складывается, не знаю, как с ними обращаться. Есть одна девчонка у нас на курсе, она мне очень нравилась. Она даже однажды заговорила со мной сама, наверное, заметила, как я на нее смотрю. Но когда она подошла ко мне, я весь одеревенел и не мог ничего ответить. Теперь она уже встречается с кем-то. Стыдно признаться, но в свои двадцать лет я ни разу не дотрагивался до противоположного пола.

Вообще очень странно, что кто-то прислал мне письмо. Я оглядел конверт: маленький, синий, аккуратно склеен. Спереди написано лишь мое имя кривым почерком. Действительно, похоже на тайное послание, или же кто-то решил подшутить. Мне очень интересно от кого оно. Я ушел в свою комнату и аккуратно его распечатал. В конверте оказалось письмо. Бабушка заглянула ко мне в комнату и с любопытством спросила, кто мне написал, но я попросил ее выйти и в одиночестве развернул письмо. Начинаю читать:

«Здравствуй Илья! Я тот, кого ты знал всегда, но с кем еще не знаком. Знай, что только я могу сказать тебе всю правду, как о твоих родителях, так и о твоем предназначении в этом мире. Ты уже познакомился со своим учителем, и узнал правду о нашем мире. Но знай, что твой учитель сказал тебе не все, он тебя обманывает и, как бы ты ни пытался быть лучшим для него, всего милее для него останутся его сыновья. Посещая его уроки, ты никогда не сможешь достичь тех высот, о каких мечтаешь: впереди тебя всегда будет кто-то еще. Душа звезды уже пришла в наш мир, и твой учитель об этом знает. Ты не нужен своему учителю, он использует тебя для удобства. Если он достигнет своей цели, он никогда не возьмет тебя с собой в мир живых. Он хочет взять с собой лишь двух своих отпрысков — Рому и Федю. Не обольщайся, не жди от него любви и распростертых объятий. Но я дам тебе шанс самому встретиться с душой звезды, и это случится раньше, чем с ним мечтает встретиться твой учитель. Только я скажу тебе правду, и только мне ты можешь доверять, как себе самому. Тебя ждет великое будущее и великое предназначение в этом мире. Жду тебя в лесу 28 августа 1984 года в два часа ночи после полуночи».

Я дочитал письмо, сложил его обратно в конверт и убрал в ящик стола. Стоит ли мне идти в тот лес сегодня? Может, и нет, может, это подстава. Может, Рома пошутил, или это проверка на вшивость от Владимира Семеновича? Мне все равно, я пойду. В любом случае, лучше узнать правду, чем находиться в неизвестности.


ВЛАДИМИР СЕМЕНОВИЧ
В этот раз со мной в лес пошел Рома. Это не входило в мои планы и стало неожиданностью. Приглашая его в лес, я не надеялся, что он согласится. Не смотря на это, я очень рад. Может быть между Ромой и Ильей возникнет конкуренция, и они начнут соперничать за мое внимание? Будут больше стараться.

Как я и ожидал, между Ильей и Ромой сразу возникло напряжение, но они все же смогли в эту ночь стать одной командой. Мы сделали все, что могли, благодаря нашей сплоченности. Но не все прошло так гладко, как я надеялся. Рома снова огорчил меня. Он поддался внушениям низкопробной ведьмы. Почему? Потому, что он стал уязвим. Я знаю, что это Мирцам что-то сделал с ним, изменил его, сломал. Но не из-за его мягкотелости я злюсь на него, а за то, что он протянул время, не стал делать карту, когда это требовалось. Теперь Мирцам исчез, и я не уверен, что он вернется. Рома решился сказать мне об этом, лишь спустя месяц. Возможно, мы навсегда упустили свой шанс вернуться в мир живых из-за Роминой нерешительности и капризности. Конечно, я не могу осуждать сына, ведь я не знаю, чем Мирцам очаровал его, и насколько сложно человеку противостоять душе звезды.

Этой ночью мы побывали в трех домах, и только в двух нам заплатили. Когда мы вернулись в лесную хижину, я сел за стол и, в свете свечи, еще раз пересчитал монеты. Три двугривенных и два медных пятака я отдал старухе. Два серебряных рубля, которые мне дал помещик, и гривенник оставил себе. Серебро я закопаю, а десятикопеечную монету придется отложить, что бы я мог снова вернуться сюда. В нашем времени эти деньги не изменятся, потому что серебро не стареет. Если бы я взял бумажные купюры, они превратились бы в пыль, вынеси я их из леса.
Еще пара таких походов в прошлое и можно будет закапывать клад.