Сколько лет не виделись

Возвращаясь домой от родственников, Андрей Гурин, по профессии кочегар, а потому человек не очень богатый, на этот раз решил гульнуть. Слово «гульнуть» следовало бы заключить в кавычки или хотя бы подразумевать, что оно использовано в переносном значении, потому что Андрей не собирался ни согревать душу спиртным, ни наслаждаться общением с женщиной легкого поведения. Причем сочетание «легкое поведение» тоже следовало бы заключить в кавычки, ибо какое же оно легкое, если его последствиями могут стать неприятности в виде приобретенного в лучшем случае сифилиса, а в худшем – спида. Нет сомнений, что и «неприятности» неплохо было бы оградить кавычками. Ничего себе неприятности, если в самое что ни на есть ближайшее время помереть можно!
Гульнуть Андрей решил в том смысле, что позволил себе проехать до дома не на электричке, как обычно он это делал, зажатый с обеих сторон пассажирами на скамейке, в лучшем случае, или изогнувшись в три погибели, чтобы иметь возможность дотянуться и ухватиться за железную ручку сиденья, в худшем, а в уютном купейном вагоне, удобно откинувшись на мягкую спинку и попивая мелкими глоточками кофе, заказанное у проводника, а еще лучше пиво, заказанное у того же проводника, чтобы не тащить дешевые бутылки с собой, как это и делали все мало-мальски состоятельные люди. Правда, состоятельные люди ездили в купейных вагонах всегда, а на электричках только тогда, когда не было билетов, а Андрей всегда ездил на электричках и только один раз решил «гульнуть».
Однако, когда подошла очередь в кассе, молодая, но уже успевшая обозлиться на вечно куда-то едущих пассажиров кассирша гневно прошипела в окно, что билетов на его поезд в купейные вагоны уже нет, что нет их даже и в плацкартные. Андрею осталось только пожалеть, что он не уехал электричкой, и взять билет в общий вагон, мало чем отличающийся от вагона электрички.
Пробираясь из одного купе в другое через чащу из ног и сумок и проклиная железную дорогу со всеми ее поездами и вагонами, он внезапно остановился от прогремевшего с бокового места баса:
– Куда путь держишь, одноклассничек?
Андрей долго вглядывался в лицо окликнувшего его пассажира, пока не признал Павла Гудкова, круглого отличника и потому вечного хвастуна.
– Присаживайся, родимый, пока есть куда. Я подвинусь. А то придется всю дорогу часовым. И мне веселее будет. Потреплемся, детство вспомним.
«Уж лучше часовым, чем с тобой общаться», – подумал Андрей, почему-то всегда избегавший Павла в школьные годы. Но сейчас ничего не оставалось, как плюхнуться на свободное место, внезапно образовавшееся из свернутого столика.
Андрей всегда любил одиночество. А когда стал кочегаром, то и вовсе стал избегать людей, предпочитая общение с книгами, приемником и телевизором, из чего можно заключить, что общаться Андрей в принципе любил, но при условии, чтобы собеседник или был втиснут в страницы книг, или спрятан за стеклом экрана. Но если случалось так, как случилось сейчас, и перед Андреем оказывался конкретный собеседник, которого к тому же столько лет не видел, и взять книгу было никак неудобно (никто из зрителей в театре не садится спиной к артистам и не орет на весь зал благим матом, что несколько преувеличенно, но означало бы тот же факт неуважения), то Андрей перестраивался. «Общаться, так общаться!» – говорил он себе и старался спрашивать только о самом интересном, самом значительном, что было в жизни. При этом в долю секунды и с самых разных сторон Андрей старался обмозговать каждую услышанную фразу, не переставая себя спрашивать: «А что я знаю об этом важного и любопытного для других?»
Впрочем на этот раз самодовольный Павел не дал возможности Андрею не только выдать что-нибудь важное и любопытное, но и просто вставить слово. Иногда, правда, он останавливался, обращаясь к Андрею: «Ну, как живешь, рассказывай!». Однако, выслушав не больше двух-трех фраз, вспоминал что-то свое и снова заводился. Сидел Павел во время всей поездки, несмотря на общий неуют и тесноту, раскованно, широко расправив грудь и закинув нога на ногу, ни одну из которых не убирал, если кто-то проходил мимо. Андрей, напротив, весь сжался, словно испытывая вину за то, что отнимает своим присутствием столь нужный всем кусок пространства. Одну ногу он самым невероятным образом закрутил за другую, чтобы она не болталась и не занимала драгоценные сантиметры прохода.
– Ну, землячок, как живешь-можешь, какие институты поназаканчивал, какие профессии понахватывал? – поинтересовался Павел и продолжил, не обращая внимания на оставшегося сидеть с открытым ртом Андрея. – Я после школы дернул в политехнический. Не ахти, конечно, в плане престижа. Но я – не Киркоров, чтобы за ним гоняться. Ты мне мои кровные, честно заработанные на стол выложи, чтобы я себя ни в чем не ограничивал, чтобы мог вмазать в выходной по-человечески и закусить, что душа пожелает. Может, конечно, захочешь меня поправить: «Не душа пожелает, а желудок». Но и для души можно после этого поставить кассету с записью того же Киркорова. Чай она, душа, у нас тоже имеется. Однако что-то ты, одноклассничек, жухлый какой-то! Давай-ка ты дрему свою сбрасывай! Сколько лет не виделись! Будет бычиться, рассказывай!
Внимательно выслушав про единственную цель Киркорова «гоняться за престижем», но не радовать народ песнями, Андрей не захотел «сбрасывать дрему», чтобы что-то рассказывать.
– Да собственно, нечего. Учился я, сам помнишь, так себе. В институт не поступал. Служил, работал на стройке. А сейчас и того хуже – кочегар в той же школе, где мы с тобой и учились.
– Экий ты, братец, право, архаичный! Жалко мне тебя! Но ничего, для одноклассничка что-нибудь придумаем. Какой-никакой, а я все-таки начальник, в моем распоряжении пятьдесят человек, четыре самосвала, два бульдозера, один трактор и один подъемный кран. Могу уменьшить зарплату, могу увеличить. Могу назначить премию, могу срезать. Выпил в рабочее время, ничего не скажу... сначала. Сам подниму, сам до дома довезу. Но в следующей раз пощады не жди! В момент за ворота выкину! Сейчас желающих получить работу много! Я – не деспот, не изверг. Понимаю, что у всех – семьи, у всех -дети. Но я чужих детей на свет не производил и ответственности за них нести не собираюсь. Мне за своих отвечать надо. Я не жесток, но по отношению к нарушителям веду себя жестко! Сам кручусь как белка в колесе от зари до зари и от других этого требую! Подходи ко мне в любое время дня и ночи. Если я чай пью, садись и ты чай пить как у Чапая. Я обедаю, садись обедать. Но в бою я – командир. А бой у нас сегодня какой? Деньги зарабатывать! Хотя бы для себя, хотя бы для своей семьи. А не хочешь работать, катись к чертовой бабушке!
Слушал Андрей своего одноклассника и с каждой минутой становился мрачнее и угрюмее, но уже от досады не за его мелкие практические интересы, а за себя. Не то, чтобы его обуяла железными цепями черная зависть, но немного душу все-таки зацепила. «Зарабатывает деньги пачками. Квартира, наверное, пятикомнатная. Дача за городом. Собственно, мне все равно, где сидеть, ходить и спать. Но жене моей, если жениться надумаю, не будет все равно. Да и на что мне детей выращивать? Много ли им дашь на зарплату кочегара? Эх, мрак! Мои одноклассники – на симпозиумах, совещаниях, семинарах... А я кочергой уголь ворошу. Мои одноклассники управляют сложной техникой. А я ворошу уголь кочергой. Конечно, ворошить тоже надо уметь: вовремя почистить, вовремя подбросить. А иначе глазом не успеешь моргнуть, как все зашлакуется. Но неужто это все, чему я за жизнь научился? Неужто только кочергой ворошить? Так и проворошу всю жизнь! Так она и пройдет! А второй попытки пожить мне никто не даст! Эх, мрак!»
Поезд ехал, Андрей думал, Павел рассказывал. Он так же раскованно сидел, несмотря на общий неуют и тесноту, даже еще более раскованно, чем вначале, потому что вначале его нога спокойно покоилась на другой, а теперь соскочила на пол, на расстояние чуть ли не в метр от первой, вынудив ноги сидящего рядом Андрея еще плотнее прижаться друг к другу, и выстукивала что-то в такт колесам. Андрей думал, а его глаза бессознательно пытались разглядеть заглавие лежащей в купе, на столике, книги. Оно было набрано крупным шрифтом, но буквы бегали перед глазами, и разглядеть не удавалось.
«Далась мне эта книга. – подумал Андрей и поймал себя на мысли, что перестал завидовать Павлу. – Ведь если бы тот захотел ее прочитать, то вряд ли смог бы это сделать, потому что работал от зари до зари. И зачем мне такие пачки денег, которые отнимут у меня почти все время, и мне некогда будет почитать книгу, посмотреть кино, послушать музыку? Зачем мне эти производственные совещания, разборы с пьяницами и копание в моторе бульдозера, если есть Шекспир, Чехов, Достоевский?»
Андрею даже стало жаль Павла. Он расправил грудь, закинул одну ногу на другую, стал ею весело размахивать.
– Ишь, размахался! Записывай, – говорю, – телефон. Помогу однокласснику. Не всю же жизнь тебе ворошить кочергой уголь!
– Спасибо тебе огромное, Павел. Может быть, позвоню, – ответил Андрей.
А про себя подумал:
«Экая у тебя жизнь нудная, одноклассничек! С рабочими ругаться, землю с ними рыть и ничего кроме червонцев не видеть, не тоскливо ли? Но ничего, для одноклассничка что-нибудь придумаем. Если совсем тяжело станет, позвони в школу, где учился».
Но только подумал. Не сказал. Сдержался, хоть и подмывало. Зачем обижать человека! Каждому свое…