Расскажи мне про звезды 15

7 сентября, пятница, 1984 год.

ФЕДЯ
Мой друг Игорь заметил, что со мной что-то не то и стал выведывать, что у меня случилось.

— Что у тебя случилось?

Я испугался вопроса и дико глянул на него, как будто Игорь обязательно узнает, что со мной, даже если я не скажу. А рассказывать мне не хотелось. Мы шли по аллее домой, солнце так тепло припекало, но ветер был холодным. Я немного замерз, но куртку застегивать не хотелось. Еще я был без пиджака, только в рубашке. Ненавижу пиджаки, в них неудобно. А школьный пиджак в паре со штанами, на мой взгляд, отлично бы смотрелся только в гробу.

— Расскажешь? — настаивал Игорь.

Я молча посмотрел на солнце и скривился. Тени от него были особенно черными сегодня, небо темно-синее, а свет ослепительно яркий. Мне не хотелось рассказывать другу о незнакомце, но я подумал, почему я хочу это скрыть? Что тут такого в этой истории? Это не что-то личное или позорное. Что такого произошло, что я не могу об этом рассказать лучшему другу? Если не расскажу, то сам сделаю из этого какую-то особенную тайну, этот эпизод моей жизни приобретет неправильный смысл и ненужную загадочность. И я решил рассказать так, как будто это ничего не значит для меня, но у меня не совсем получилось сделать это с такой легкостью и небрежностью, с какой я хотел. Только подумав о незнакомце, я почувствовал волнение и головокружение, какое испытал при вчерашней встрече с ним. Я отвернулся, что б усмирить свои эмоции, но Игорь увидал мое смущение и нервозность и стал подшучивать, не зная даже, над чем он смеется. Чем дальше он подкалывал меня, тем труднее мне было взять себя в руки, и я просто стал рассказывать, лишь бы он замолчал скорее:

— Помнишь, я тебе рассказывал, что летом в обморок упал рядом с парком? — Горшков со вниманием слушал меня. — Ну, так вот, я когда очнулся на лавке уже, то увидел рядом какого-то мужика. Он стал разговаривать со мной, как будто мы с ним давно знакомы. Но я не стал его слушать долго, просто встал и ушел.

— Правильно сделал! — поддержал меня Игорь.

— А вчера он опять пришел ко мне. Прямо в больницу. Зашел в палату и стал говорить, что я ему должен помочь чем-то. Ну, я из палаты убежал и пошел за помощью, а когда вернулся, то его уже не было.

— А ты отцу сказал?

Я угрюмо помотал головой и снова отвернул голову. Мне отчего-то стало стыдно. Ведь и правда, почему я никому не сказал об этом? Я ведь оттого не сказал, что снова надеюсь на встречу, что бы она ни сулила мне. Мне нужно узнать, что он хочет от меня.

— Да ты чего? А вдруг он выследит тебя…

Хоть бы выследил.

— …и нападет?

Хоть бы напал.

— А что он еще говорил? Как он выглядел?

Великолепно — мысленно отвечаю я.

— Как псих выглядел, или как?

— Слушай, я не хочу об этом вспоминать. Просто, это так странно все. Думаю, что он больше не придет.

Игорь тревожно и непонимающе оглядел меня, но ничего больше не сказал.

Должно быть, я выглядел совсем плохо сегодня, раз он это заметил. У меня после вчерашней встречи не проходила тревожность и волнение. Я так нервничал, что не мог ничего есть, меня от всего воротило. Да и спал я часа два от силы. Мне хотелось быстрее вернуться домой и остаться в одиночестве. Приду домой, сделаю уроки и лягу. Может, усну.


ИЛЬЯ
Сегодня я пошел в «Гиблый лес». Уже заранее я предполагал, что Владимир Семенович снова приведет с собой своего сыночка. Как всегда, я пришел немного раньше, чтобы не заставлять ждать моего учителя. К пяти часам он пришел с сыном. Сегодня Рома даже поздоровался со мной и задержал на мне недовольный, внимательный взгляд, дав понять, что у него есть ко мне разговор. Интересно какой.

Мы вошли в гиблый лес, и я шел по мокрой, от инея, траве; думал о том, что сегодня я принес в этот лес тайну — мою маленькую крысу, в груди. Она скребется время от времени, когда я переживаю или волнуюсь. Возможно, это похоже на предательство с моей стороны, но это не так. Учитель врет мне, а я ему — все взаимно. Я не верю ему до конца, и могу положиться лишь на себя. Старик был прав.

Владимир Семенович шел впереди, своим уверенным шагом, стремительным и твердым, каким ведут в бой солдат на верную гибель. Я заметил, что Рома отстал от него и поравнялся со мной. Он поглядывал на меня и, наверняка размышлял, как бы начать разговор. Когда это стало слишком очевидно, я взглянул на него вопросительно:

— Вижу, тебе неймется мне что-то сказать? — мне уже и самому не терпелось узнать, что этому мажору от меня понадобилось. Не наладить ли он дружбу стремится?

— Чего тебе нужно от Аньки? Чего ты привязался к ней? — спрашивает он насмешливо, но чувствуется в его голосе внутреннее беспокойство, раздраженность. Вот он злиться не умеет: на его лице всегда либо насмешка, либо доброта. Постоянно с улыбочкой, как дурачок. Нет, я ошибаюсь, бывает еще испуг, как тогда с его наставником.

— Тебя это почему беспокоит? Нечем себя занять?

Он презрительно усмехнулся. Мы говорили в полголоса, что б учитель нас не услышал. Рома все время беспокойно глядел на отца, переживая, что наш разговор может прерваться, и он не успеет выведать у меня подробности наших с Аней отношений.

— Я просто переживаю за нее по-дружески. — с маской беспечности говорит он и отворачивает голову, что бы окинуть взглядом лес.

— Что об этом думает Маша?

Рома резко повернулся ко мне, стал серьезным и, возмущенно окинув меня колким взглядом, сказал:

— К чему ты ведешь?

Этот его взгляд точно копировал Владимира Семеновича, и меня задело это родственное сходство в них.

— К тому, что ты бы не совал нос не в свое дело. — ответил я, внимательно изучая его поведение. Я заметил, как он за переживал, и я ощутил его эмоциональное состояние. Иногда мне удается это делать. Этому меня тоже научил Владимир Семенович. Жаль, что он снова тратит время на своего сына. Я бы был прекрасным учеником, он бы мной гордился.

За такой дерзкий ответ я бы мог получить по лицу, но Рома не такой. Он сдержанный, умеет как-то подавить в себе эмоции. Он лишь высокомерно рассмеялся на мои слова, так как смеются над словами глупых детишек. Слишком самоуверенный. Меня это так разозлило, но я не показал этого. Мне захотелось стереть с лица эту его улыбочку, уничтожить его самоуверенность. Я решил подшутить над ним. Мне прекрасно удаются внушения и иллюзии, и я решил показать это Роме. Это был такой секундный порыв. Может, я не стал бы делать этого, если бы подумал о последствиях, но сегодня эмоции взяли надо мной верх.

Я внушил ему видение о том, что его занимало больше всего. Вытащил из его души черноту, тайну, которую он скрывал ото всех. Я уверен, что он не безупречен, каким хотел бы казаться. Может это что-то связанное с Аней и Машей, не знаю. Я сам не понял, как это случилось: я смешал гипноз и самовнушение, и он сам себя обманул. Он вспомнил о чем-то, и увидел это перед собой. Он резко остановился, оглянулся удивленно и испуганно на меня и на отца, который шел вперед, не заметив ничего. Что это с ним? Хоть бы сказал что-нибудь, что б я понял, что он на воображал. Как он напуган и взволнован! Вот это уже искренние эмоции в нем. Беззащитный, как будто его застали врасплох. Он что-то увидел в лесу, и вдруг бросился прямо в заросли. Владимир Семенович услышал шорох и резко остановился, оглянулся, увидел сына. Он подбежал ко мне, глянул на меня вскользь вопросительно и возмущенно, и последовал за Ромой. Я тоже пошел за ними, мне было очень интересно. Все так быстро произошло, что я не успел насладиться этой игрой. Рома куда-то исчез, слышно было только бег в глубине леса, шорох листвы, хруст веток. Впереди мелькнула темная одежда учителя. Затем я услышал голос, как будто раненый зверь кричал. Я испугался, а потом понял, что это Рома. Я побежал на этот звук и увидел Владимира Семеновича, сидящего над сыном, и пытающегося его привести в себя. Рома рыдал и катался по земле. Мне стало смешно, и я засмеялся. Владимир Семенович резко оглянулся на меня, будто я нанес ему оскорбление. Его глаза округлились и налились кровью, я притих. Но еще прежде, чем я закончил смеяться, он вскочил на ноги, и, подбежав ко мне, дал мне пощечину. Это было так сильно, что я потерял равновесие и чуть не упал. Он разбил мне губу, я почувствовал вкус крови во рту.

— Зачем ты сделал это? — сдержанно потребовал он ответа, но его глаза оставались такими же свирепыми, и он, казалось, готов был наброситься на меня. Его ярость еще не улеглась. Я гордо и самодовольно поднял на него глаза, показывая, что не боюсь его. Он не сводил с меня взгляда, будто пригвоздил меня. Я смотрел на него и на Рому и чувствовал, как на моих нижних веках образовалась слеза, и я не мог моргнуть, что б она не вытекла. Меня трясло от волнения так сильно, а он ждал ответа, и смотрел пристально.

— Мы повздорили. — ответил я. Он отвернулся. Мне стало обидно, что он ударил меня из-за такого пустяка. Я совсем ничего не значу для него. Рома валялся на земле, беззвучно рыдая и закрывая бардовое лицо руками. Он выглядел таким жалким. Эта сцена позабавила меня, и я смог отвлечься и забыть на время о своей обиде. Мои слезы высохли, так и не выкатившись из глаз. В душе я смеялся.


РОМА
Отец снова предложил мне пойти в лес, и я согласился. Я уже решил для себя, что составлю карту, и ждал лишь, когда для этого наступит подходящее время. Мне нужно было только увидеть звезду в небе, но это все еще не удавалось сделать. Теперь Мирцам восходил к шести утра, а небо к этому часу уже приобретало ослепительную бледность, и затмевало своей яркостью все звезды. Скоро Солнце будет появляться на небе гораздо позже Мирцама, тогда я увижу его и произведу расчет. Может тогда он придет ко мне? Я уверял себя в этом, и надеялся, что так все и случится.

Мы пришли к столбу ровно в пять. Там нас ждал Илья. Увидев его, я сразу вспомнил про Аньку, и мне захотелось узнать, что между ними произошло? Илья непонятный, странный человек, со своими причудами. Может, конечно, он и не такой плохой, как мне кажется, но я чувствую, что есть в нем что-то злое и подлое. Он по жизни обижен, а такие люди, я замечал часто, стремятся сделать плохо окружающим. Я переживаю за Аньку, она моя подруга. Только Маша очень ее ревнует ко мне, хотя видимой причины для этого нет — я много с кем общаюсь. Однако Маша ревнует меня именно к ней, как будто чувствует, что для этого, как раз, есть причина. И, да, она действительно есть. Я не так верен Маше, как она думает. То есть, конечно, я верен ей душой и чувствами, но телом не совсем. Что ж, секс мужчины на стороне, даже с физиологической точки зрения, не так страшен, как если это делает женщина. Тем более, я люблю только Машу, и собираюсь прожить с ней всю жизнь, если только она не против.

Так вышло не по моей вине. Это произошло через день, после того, как Мирцам приходил ко мне. Кажется, два-три месяца назад. Как всегда, после его визита, я пребывал в состоянии эйфории и чувствовал переполненность сексуальной энергией. Маша любит меня подразнить, отказала мне в сексе, когда мне это было просто необходимо. Нет, я не сделал это ей назло, вовсе нет. Просто так все совпало, что мне это требовалось именно тогда, и мы остались с Анькой вдвоем. Все случилось очень быстро и без лишних эмоций. Мне необходимо было поделился сексуальной энергией, которой у меня накопилось в избытке. Считаю, что в этой ситуации нет ничего ужасного, тем более мы с ней больше никогда не вспоминали об этом.

Но узнав о ее связи с Ильей, я ощутил что-то вроде возмущения и чувства собственности. Что она могла найти привлекательного в Илье? У них, наверное, еще ничего не было: он же дикарь, человеконенавистник. Он вообще ходячее зло. Меня возмущает, что она так убивается по нему, я же вижу, а про меня даже не вспоминает. Может, у них уже было что? Нет, не может же быть, что б он оказался лучше меня? Это смешно. А если они действительно сблизятся, и она расскажет Илье о том, что я изменял Маше? Бред, конечно. Я должен выяснить все.

Когда мы зашли в «Гиблый лес», я стал искать момента, что б поговорить с Ильей. Но он вдруг заговорил со мной сам. Наверное, мое внимание к нему было слишком навязчиво.

— Вижу, тебе неймется мне что-то сказать? — дерзко заговорил он. Меня не расстраивает такой тон, возможно он просто пытается казаться уверенным в себе.

— Чего тебе нужно от Аньки? Чего ты привязался к ней? — спрашиваю я в шутливом тоне, как будто движимый наивным любопытством. Илья взглянул на меня высокомерно и так же неуважительно отвечал:

— Тебя это почему беспокоит? Нечем себя занять?

Такой ответ вызвал у меня непроизвольную снисходительную усмешку. Отец шел впереди и не слышал нашего разговора. Возможно, он заметил, что мы общаемся и рад был тому, что мы подружились.

— Я просто переживаю за нее по-дружески. — я почувствовал неловкость и окинул взглядом лес. Илья слишком проницательно смотрел на меня, и я побоялся выдать себя.

— Что об этом думает Маша?

Этот вопрос был похож на сверкнувшую, в темноте моей беспечности, молнию. Что это за намеки? Он уже что-то знает? Я резко глянул на него.

— К чему ты ведешь? — возмущенно и оскорблено спросил я.

— К тому, что ты бы не совал нос не в свое дело. — ответил он, и по его взгляду я понял, что мне все показалось. Он просто храбрился. Я засмеялся, скорее над собой, над своими ложными опасениями. Да что он может сделать мне? Это смешно!

Я шел и думал о том, что Илья прав. То, что я так интересуюсь Анькой, выглядит странно. Причем, если мы с ней друзья, как я объявил, то почему я выясняю подробности их отношений у Коровкина, а не у нее самой? В этот момент я, в глубокой задумчивости, поднял глаза вперед и увидел перед собой светлый образ. Сперва, я, как будто ослепленный, не смог сразу разглядеть его, но почувствовал тревогу и волнение, какое чувствую всегда при встрече с Мирцамом. Мои глаза как будто не могли сразу сфокусироваться, но потом я четко увидел его. Он отвернулся и пошел в лес, приглашая меня следовать за ним. Я оглянулся на Илью: он был в замешательстве и вопросительно глядел на меня. Отец же ничего не заметил и не почувствовал. Мирцам скрылся в зарослях, ускользнул от меня, как последний луч закатного солнца. Я не мог упустить его из вида, и побежал за ним. Неужели он пришел ко мне? Я думал, что никогда больше не увижу его. Зачем? Я хочу снова ощутить то, ради чего я с таким неутолимым желанием ждал наших встреч. Где же он? Я вижу впереди, за деревьями, ускользающий силуэт. Бегу к нему, напарываясь на ветки. Вот он совсем рядом. Он остановился и повернулся ко мне. Так близко к нему я еще не был. Как прекрасен его взор, но почему я не чувствую той неистощимой энергии, какая исходит от него всегда, которая меня так притягивает?

— Потому, что ты уже умер. — отвечает он мне.

— Нет, нет! — закричал я и почувствовал боль, от обманутых надежд, как умирающий от жажды путник, обманутый миражом. Неужели я больше никогда не почувствую это? Мне осталось только умереть!

— Я не хочу жить тогда! Убей меня, сжалься надо мной! — я протянул к нему руку, желая дотронуться до него, но он растворился в воздухе, как белый туман, уничтоженный ветром.

— Нет! Вернись! — умолял его я, крича не своим голосом. Не знаю, что тогда происходило со мной, я чувствовал такую боль, и разум мой отключился на время. Кажется, ко мне подбежал отец, и стал меня успокаивать. Я говорил ему сквозь слезы, что видел Мирцама, что он приходил ко мне. И тут я услышал смех. Я понял, что это Илья смеется надо мной, хоть и не видел его.

Ко мне пришло ужасное осознание того, что я был обманут. Илья сотворил эту иллюзию, он посмеялся надо мной. Как я не понял?! В отчаянии я упал на землю и зарыдал от стыда. Он провел меня, и я кричал здесь о своих чувствах и желаниях на весь лес. Как же он жесток! Но он умеет делать такие вещи, каких не могу я? Отец, зачем ты вложил в его руку нож, которым он может меня убить, а меня оставил безоружным?