Случайное умножение

Виктор жил размеренно, не торопясь. Говорил и ходил степенно, медленно. Все суетятся, мельтешат, охают, вздыхают: «Времени не хватает! Не успеваем! И туда надо сходить! И то сделать!». А Виктор улыбнется только, засмеется вежливо: «Давайте, давайте! Бог в помощь!» И пойдет потихоньку. Все ему вслед: «Виктор, подожди! Открой секрет, как тебе удается, как получается: и здоровье сохраняешь, и успеваешь все?» Виктор снова улыбнется и скажет: «А вы не торопитесь, все и успеете».
Виктора уважали, потому что понимали: прав был человек. В спешке то одно упустишь, то другое забудешь. А Виктор ничего не упускал, ничего не забывал, плохого никогда никому ничего не делал. А хорошее от него было то, что он вносил в атмосферу суетливости размеренность и спокойствие, к которому все стремились, но не у всех получалось.
В своей неспешной жизни Виктор успел многое. Закончил институт, женился на красивой девушке, вырастил детей, таких же спокойных и мудрых, как и сам. И вот когда закончил, когда вырастил, когда, казалось, относиться бы ему к суете еще более пренебрежительно, тут-то все и началось. Виктор вдруг изменился, стал таким же беспокойным, как и все. Лицо, всегда беззаботное и лучезарное, покрылось нежелательными налетами и тенями. Даже щека стала дергаться. Да и сам... То вдруг задумается о чем-то, станет грустным-грустным, таким, что всем вокруг грустно становилось. То вдруг засмеется, да так азартно, что все, на него глядя, смехом заражались. Но только сначала. Что смеяться, если причина не ясна? Никто не мог понять, что с человеком случилось.
Сначала предполагали, что влюбился Виктор. Но потом от этой мысли отказались. Полюбить кого-то, значит, жене плохо сделать. А Виктор за свою жизнь ни разу никому ничего плохого не сделал. Да и жена Виктора от спокойной жизни с годами не изменилась нисколько. Как была красивой куколкой, так ею и осталась. Почти осталась.
Сам Виктор повода о себе плохо думать никому не давал. С работы домой бежит, никуда не заходит. Только раньше спокойно ходил, а теперь почти бежит. Но если вдруг остановится, если вдруг заговорит с кем-то, – часа на два, не меньше. Обо всем расспросит, все выслушает. И раньше, бывало, останавливался, и раньше беседовал. Но не так долго. О многом расспрашивал, но не о всем. Многое выслушивал, но не все.
Что с человеком случилось, никому не понятно. Только все, на него глядя, опять засуетились, забегали, потеряли спокойствие. «Нет, – думают, – так дело не пойдет! Надо поинтересоваться, в чем причина. Аккуратно, чтобы не обидеть, но спросить. Хорошо вымыться, тщательно почиститься, но в душу залезть». И залезли, и поинтересовались. А ответил Виктор как всегда мудро:
– Никакой, – говорит, – особой тайны и особой причины нет. Просто как-то случайно умножил количество лет, оставшихся прожить, на количество дней в году. Конечно, кроме господа бога никто не знает, сколько нам осталось. Но если предположить... Мне сейчас пятьдесят. Не случится ничего, еще лет тридцать должен протянуть. А если в дни перевести, получится чуть больше десяти тысяч. Всего лишь десять тысяч раз мне осталось проснуться, увидеть товарищей по работе, побыть с женой и детьми, со всем этим светлым миром. В годах-то еще долго казалось, а вот в днях... Потому и заторопился. Извините!
А через некоторое время Виктор опять стал спокойным. Опять никуда не торопится, никуда не спешит, со всеми спокойно разговаривает. Никто опять понять ничего не может. По привычке с него пример берут, тоже успокоились. Но спросили, интересно все-таки:
– А как же с умножением?
Виктор ответил опять мудро:
– С умножением все нормально. Я подсчитал, сколько дней осталось жить моим детям, детям наших детей, всем людям после меня. Точно, конечно, не подсчитал. Кто это знает? Но, думаю, немало. Потому и успокоился.