В очереди за картошкой

Встречаются люди, которые стоя в очереди, норовят хотя бы на чуть-чуть, хотя бы на один сантиметр, но оказаться впереди человека, за которым они занимали. Непонятно, для чего им это надо? То ли для того, чтобы показать свое стремление быть всегда и во всем впереди? То ли для того, чтобы утвердить перед всеми и для себя моральную слабость впереди стоящего? В любом случае вряд ли у нормального человека возникнет желание оказаться на месте этого впереди стоящего: кому понравится соседство с хамом, пусть даже ненадолго (очередь, слава богу, не застойных времен).
Вся сложность в том, что не знаешь, как себя вести. Если сделать шаг вперед, отправив хама локтем на отведенное ему место, значит, в какой-то степени ему уподобиться. Если продолжать стоять с безразличным видом, то такое поведение может расцениваться в лучшем случае слабостью, а в худшем трусостью.
У Стрельцова Бориса положение в очереди оказалось еще более сложное. Когда до продавца оставался один человек, и Борис уже раскрыл сумку, чтобы всыпать туда ведро картошки, перед ним непонятно откуда вырос пожилой мужчина и деловито бросил продавцу:
– Мне, пожалуйста, это ведерочко. Здесь не такая гнилая.
Борис как стоял с открытым ртом для заказа, так с ним стоять и остался. И только когда старик уже перекладывал картошку из ведра в свою авоську, тщательно перебирая, только тут он нашел в себе силы возмутиться. Впрочем, и возмущение вырвалось только с третьей попытки, когда авоська влезшего без очереди была почти полная. В первые две Борису только удалось открыть рот и произнести: «А-а-а».
– А позвольте, на каком, собственно, основании?- наконец выдавил он.
– Хотя бы на таком, что я старше тебя раза в три. На таком, что ходишь сейчас свободно, а не гнешь спину в гитлеровской колонии, в то время как мне нагнуться пули, оставшиеся в спине, не дают.
Старик махнул перед лицом Бориса какой-то красненькой книжицей.
– Или этого недостаточно?
– Достаточно, конечно. Но надо все-таки как-то поделикатнее, с книжечки и начинать, а не с хамства и наглости.
– А вы-то, молодые, с чего начинаете? В прошлую зиму шапку с меня содрали и деру... Спасибо, физиономию не набили. Работать не любите! Только выпить и погулять горазды, и для того-то я воевал? Вот бы вас, лоботрясов, в четыре утра на сенокос, как раньше бывало!
– Напрасно ты, отец, бочку катишь. Я между, прочим, каждое лето и кошу, и сушу. Нельзя же всех под одну гребенку! Надо же сначала немного разобраться. Нам сейчас, согласись, тоже нелегко. И рад бы поработать, да негде! Так что напрасно ты, отец, горячишься. А если бы я тебе отвечать начал? К примеру, так: «Да из-за вас, из-за стариков, жизни нам, молодым, нет. Везде вам льготы: и в больнице, и на транспорте, и в очередях...» Ты бы мне, конечно, ответил. К чему нам еще одна битва между «отцами» и «детьми»? Лично я камень за пазухой для пожилых людей не держу. Сам таким буду. Но я и против необоснованно плохого отношения к молодым, потому что если они чем-то и плохи, то откуда опять же берутся? Не с луны же падают! Ты, отец, или такие, как ты, их в свое время и воспитали.
– Так дело дальше не пойдет!- заговорила сзади очередь. – Слушать вас, конечно, удовольствие большое, никакой телевизор не нужен. Но здесь неудобно! Дивана нет! Вы в гости приходите, и мы вас с удовольствием послушаем, можете даже на несколько действий растянуть. А здесь нам бы только картошечки побыстрей хапнуть и свалить. Мы не знаем, кто из вас прав, кто виноват, но разбирайтесь в другом месте. Уж не обессудьте.
Борис загрузил сумку картошкой и поспешил «свалить». В нескольких метрах от очереди его поджидал недавний сосед, участник войны. Он примиряющее похлопал Бориса по плечу:
– Извини, парень, честное слово. В войну так не поступал. Вконец испортился, нервов совсем не осталось. Все вокруг хватают, лезут, толкаются, норовят обойти, обогнать, перешагнуть. И я на провокацию стал поддаваться. «Что, – думаю, – буду стоять, если документ имеется?» Ну, извини еще раз, всего тебе хорошего. Может, когда и свидимся.
– В очереди за картошкой, – улыбнулся Борис.