Глава 1. Perpetuum mobile

(Весна-лето 2013 года)

Мы с Настей добираемся до посёлка только к вечеру. Автобуса, вопреки расписанию, нет, так что приходится ловить такси. Решаем остановиться в первом же встречном пансионате, дешёвом и, как видно, свободном пока от постояльцев. Вселяемся в две смежные комнаты с общей ванной. У Насти окно выбито и закрыто фанерой, а у меня не желает закрываться форточка. Утром обнаруживается первое приключение. Хозяин запер нас во флигеле: побоялся, что мы с****им за ночь музыкальную аппаратуру. Мы долго барабаним в закрытые двери, пока он не соизволивает проснуться и отпереть нам. Глаз у него совсем нет, с вечера принял нас за студентов, ага, тридцатипятилетние студенты, – а вот зато хамства хватит на десятерых. Зря мы ему заплатили вперёд, в следующий раз обойдём этот пансионат десятой дорогой. Солнце в начале мая уже стало резким, я прихватываю простыню из комнаты (лишь бы этот козёл не заметил), а когда мы выходим за посёлок, вынимаю её и обматываю вокруг голых плеч и рук. Последние домики, как будто собранные из детского конструктора. Над одним из них флаг весёлой расцветки, вызывающей ассоциации с лёгкими наркотиками. Рядом с домиком кто-то невидимый равномерно и долго ударяет в барабан. Сушь, призрачный жар, и вместе с ними – прохладный ветер. Полтора часа мы идём по пыльной степной дороге. Когда поднимаемся на пригорок, море ломтями выскальзывает из-за горизонта – и снова исчезает, едва мы спускаемся в очередную ложбину. Проходим рядом с газораспределительной станцией, она жужжит и скрежещет, как разъярённое насекомое. Разливаем по стаканчикам и прихлёбываем на ходу армянский коньяк. Всё время в лёгком нефокусе, и в то же время никогда не пьяны. И вот берег, меловые отвалы, под которыми плещут старательные, ловкие волны. Надломленная скала, похожая на кистепёрую рыбу. Рядом ещё одна, напоминающая возбуждённый фаллос. Я всё ждала, когда ты мне на неё покажешь, говорит Настя. Наконец находим тропинку, по которой можно спуститься на пляж. Кое-где на крутых склонах мне с рюкзаком приходится туго, но Настя помогает, придерживает сверху за руку, когда я спускаюсь на следующий уровень, а потом спрыгивает вслед за мной точным балетным движением. На пляже обнажённая и загорелая до черноты девушка сосредоточенно делает себе маникюр. Очень недурна: умеренная худоба, выразительное лицо, большая грудь. Рядом с такой красавицей обязательно должны быть и мужчины, но их не видно. Ага, тут есть палатка на соседнем склоне. Купаемся с Настей голышом, но порознь, в полутора десятках метров друг от друга. Она окунается с головой, я рискую зайти в ледяную воду только по пояс. Настя в свои натренированные тридцать пять нисколько не уступает юной девочке.
Попутно: какая у нас всё-таки чепуха с моралью. Почему такая простая и милая вещь, как секс, окружена бессмысленными ритуалами? Мы с Настей сто лет дружим, симпатизируем друг другу, но ни разу за это время не занимались любовью, хотя имели сколько угодно возможностей. Мне точно не с руки проявлять инициативу и подвергать опасности мой балансирующий брак. Настя предпочитает позицию благопристойной дамы, доброй подруги моей жены – хотя Ольга вообще-то ни во что её не ставит и опасается, что она может увести меня из семьи. Если бы мы с Настей на всё наплевали и хорошо-хорошо оттрахали друг друга – это был бы прекрасный, незабываемый случай, но такие два тормоза, как мы, на это совершенно не способны. Не из нашей жизни, пусть мы и считаем (не раз обсуждали), что лучшая любовь – спонтанная, непредсказуемая, без долговых расписок, без такой громоздкой и ненужной машинерии, как совместное проживание и брак.
Как твоя жена реагирует, когда ты рассматриваешь при ней голых девушек? – спрашивает Настя. Считает, что было бы хуже, если бы я интересовался голыми мужиками. Насте хочется снова сесть на диету, вот здесь и здесь появился жирок. Глупости какие. Сейчас Настя выглядит нормальной женщиной, приятной, сочной комплекции. Год назад, когда она особенно увлеклась диетами, на неё было неприятно смотреть. Мужчины любят мясо, а не кости. Мы поднимаемся по тропинке с пляжа мимо глыб, похожих на замшелых богов. Когда выбираемся по уступам на основную тропу, оказывается, что оставленную здесь нами неудобную баклагу с водой кто-то успел умыкнуть. А может, резкий ветер сдул её в ущелье. Солнце раскалённое, алкоголь крепкий, счастье полное, ладно, можно обойтись и без любви. Всё совпадает – Настя, цветущая степь, обнажённая девушка как некий визуальный символ, коньяк, море, свет, удивительные скалы. На обратном пути Настя рассказывает о том, как бесстрашно ходила здесь одна в прошлый приезд. Купила пятикилограммовый арбуз на выходе из деревни, тащила его сначала полтора часа до пляжа, а потом ещё полтора часа обратно, после захода солнца, по насвистывающей августовской темноте. Возле посёлка делаем крюк и выходим мимо сросшихся, как сиамские близнецы, пансионатов на песчаную косу, отделяющую лиман от моря. Солнце садится на воду рядом с перевёрнутым обломком баржи. За лиманом окна гостиницы полыхают, отражая закатное сияние. Длинные оранжевые дрели просверливают лиман насквозь, добираясь до куликов, бродящих неподалёку от нас по мелководью. Я дирижирую волнами, но безуспешно, они всё равно заливают мне кеды. Настя брезгливо рассматривает выброшенную на берег медузу. Чем дальше, тем холодней, и тем больше шастает кругом комарья. На краю посёлка, рядом с пляжем, ещё работает столовая. Хозяйничают в ней непонятного толка сектанты, девушки в одинаковых белых воротничках и с одинаковым американским акцентом. Кормят дёшево и невкусно. Над кассой висит телевизор, непрерывно транслирующий проповеди. Христос – это наш юбилей, аллилуйя. Я всякий раз спрашиваю себя, почему моя дочь отворачивается к стене, когда я прихожу её обличать. Напротив нас трапезничает многодетная семья, тоже вся совершенно одинаковая, вплоть до цвета носков. Шесть улыбчивых девочек, все в клетчатых платьях. Может быть, мальчиков они сбрасывают в море? Нет-нет, из туалета приходит хнычущий субъект, штаны у него в ту же клетку. Хмель понемногу слетает с меня, как зыбкое покрывало. Наедаемся хоть и невкусно, но до отвала, выходим на центральную улицу, покрытую мелким горохом огней, и за несколько минут доходим до пансионата. Внутрь попасть не можем: отморозок-хозяин засунул в дверные ручки швабру, а сам музицирует на верхнем этаже. Мы орём в два голоса и безуспешно трясём дверь, мелкими камешками швыряем в окна. Наконец музыка смолкает, и хозяин шлёпает босыми ногами вниз по лестнице. Он, видите ли, не ждал нас так рано. В комнате я методично смазываю кефиром сгоревшие шею и руки. Хозяйская простыня не помогла; за день она успела выцвести на солнце. Сквозняк то и дело хлопает форточкой.
Встаём рано, на этот раз двери в наш флигель открыты. Хозяина не видно, вот и слава Богу. Кефир помог, кожа не слезает, хотя и красна, как вымпел. На улице не просто свежо, а холодно. Садимся в автобус до райцентра, и он начинает петлять по прибрежным полузаброшенным деревушкам. То приближается, то удаляется прямоугольный техногенный залив. Настя ест шоколад, чтобы согреться. Я предлагаю с этой же целью обнять её. Нет, не надо. Приезжаем в город – умеренно чистый, умеренно красивый, умеренно наполненный отдыхающими. Наш поезд только вечером. Заходим в столовую рядом с автовокзалом и едим умеренно вкусный суп. Бредём к центру города, по дороге обсуждая дома на центральной улице. Мне в этом году необходимо купить квартиру, а Настя уже успела это сделать два месяца назад, и теперь ей предстоит обширный ремонт. Делаем небольшой крюк, чтобы посмотреть на здешний шедевр конструктивизма, составленный из наклонных плоскостей и полукружий. Долго разглядываем дом с разинутыми ртами, прохаживаемся вдоль него взад-вперёд, чтобы хоть как-то осознать необычную архитектуру. Ради одного этого стоило приехать в райцентр. Настя предлагает мне купить квартиру внутри шедевра. Я разбираю её предложение всерьёз: плохая география, далеко от магазинов и транспортных линий, перекрытия наверняка деревянные, невооружённым взглядом видна плесень. Рядом протекает речка, наверняка много комаров. Нет уж, к этому шедевру я буду приезжать, любоваться им, а жить лучше в качественной скучной брежневке. Через пару кварталов – море, однако на дикий песчаный пляж, который я высмотрел в прошлый приезд, уже не пробраться, на него наложил руку соседний пансионат. Новые автоматические ворота, и за ними – ни души. Рассматриваем в тихом тенистом переулке остроугольную церковь, сложенную из каменных блоков, на которых остались давние царапины от осколков и пуль. В парке группка юных отморозков празднует свадьбу и требует с ними выпить. Мы церемонно отказываемся. Вслед нам летят оскорбления. Ступеньки, ведущие к морю, неплотно покрыты отдыхающими. Вода мутная, в ней плавает всё то, что лежит на набережной – спички, крышки от бутылок, тампоны, афишки дельфинария. Похоже, мы не будем купаться на этом курорте. Тем более, что – увидел в интернете статью – здесь спускают в море канализацию; власти не сумели договориться с очистными организациями о цене услуг. Мы идём к общественному туалету, заходим в разные двери; в мужской половине отираются двое молодых людей, принимавших участие в свадьбе. Пока я вишу над толчком, один из них бьёт в деревянную дверь кабинки и рассказывает другу о том, как у него чешутся руки. Я сижу в кабинке долго. Во время путешествий анус всегда растёрт трусами. На третий день уже больно испражняться, надо бы купить крем и смазать на ночь. Когда я выхожу, наглых придурков поблизости уже не видно. На улочке, убегающей от набережной – две несовершенные копии константинопольской Айя-Софии, мусульманская, старая, и православная, относительно недавняя. У мечети чудесный средневековый контур, но её портят современная отделка и два новых минарета, торчащих, как заячьи уши. Мы идём вглубь, в мешанину узких улиц, в тощее хозяйство кривых полуденных теней, мимо каменных оград, стоящих здесь сотни лет, и мимо турецких бань, тоже сотни лет уже закрытых для посетителей. Заходим в караимский ресторанчик рядом с кенасами и едим знакомые блюда с незнакомыми названиями, пьём белёсую, едва хмельную бузу. Настя выбросила прежнее платье, цветастое бабушкино наследство, и теперь щеголяет в другом, лёгком, бежевом, сквозь него просвечивают тёмные соски. Сидим близко, как усталая друг от друга семейная пара. Алкоголь с милой женщиной, хорошая замена любви. Выходим снова на раздавленную зноем улицу – она медленно вращается под ногами. Вверх, вниз, вправо, влево. Хоральная синагога с зычной утробой, из того же камня, что и предпоследняя церковь. Невпопад отреставрированная башня с магазином сувениров и шашлычной внутри. Настя застывает перед ларьком, ей начинают липко и ломано объяснять, какие сорта мыла производит здешняя мыловарня. Отхожу в сторону и вынимаю из сумки Шекспира, но хроники о короле Генрихе под лёгким хмелем буксуют. Лучше буду рассматривать Настю. Она долго и красиво покупает в ларьке дорогое душистое мыло – при том, что она кругом в долгах (и мне должна тоже). Куплено, Настя сияет, умная, чудесная дурында. Переходим дорогу, тут, спасибо карте, приют дервишей. Как раз поспеваем к началу экскурсии. Гид – стройный, уместно занудливый молодой татарин. Приют хорош: тёмный, древний, с накренившимся, схваченным скобами минаретом, с низкой дверцей – чтобы входящие наклоняли голову – и с сырой, настороженной тишиной внутри. Здесь, под высоким гулким куполом, когда-то кружились дервиши, одной рукой, поднятой вверх, и другой, опущенной к полу, соединяя небо и землю. Впечатление было настолько сильным и чистым, что Настя даже заплакала, стоя в средневековой келье, глядя из окна на могилу одного из суфийских святых.


Разведённая огнями ночь на станции, ожидание поезда. Зал освещён скудными лампами, похожими на хоккейные шайбы. Читать здесь невозможно, и я выхожу на перрон. Низенький чугунный Ленин пытается нашарить билет в кармане пиджака. Наискось от него, немного пониже облаков, тужится мощный прожектор. Я вынимаю книгу и прочитываю несколько страниц. Добро, по обыкновению, тяжеловесно и напыщенно одолевает зло. Прямо передо мной лежит брюшком кверху и перебирает ногами мелкий жук-олень. Не хочется, чтобы кто-нибудь его тут раздавил. Я переворачиваю жучину носком ботинка, и он стремглав несётся к клумбе. Проходят двое милиционеров, с интересом за мной наблюдая. Я замечаю ещё одного жука, потом, чуть поодаль, ещё одного. Весь перрон неравномерно забросан жуками-оленями. Большая их часть лежит на спинках и сучит ножками. Нет, ребята, всех вас я спасать не стану.
Ещё пара страниц, начало размытой любовной сцены – и вот выныривает мой поезд. Пока он останавливается, я перебегаю по перрону, пытаясь угадать место остановки девятого вагона. Стоянка всего две минуты. Чёртов вагон закрыт. Я стучу в окно к проводникам, но там тихо. За два вагона от меня высовывается проводница: молодой человек, идите сюда. Фух, я уже думал, что здесь останусь. Пустые пищеводы коридоров, двери, двери, наконец, мой вагон, совершенно пустой. Почему продали билет на верхнюю полку, не дали нижнюю? В моём купе спит, воняя перегаром, маленький пузатый проводник. Когда я открываю дверь, он бормочет со сна что-то подлое, подхватывается и уматывает в другое купе.


Автобус "Богдан", разбитый и пропахший потом. Я засыпаю, утыкаюсь ртом в рюкзак, стоящий у меня на коленях, и просыпаюсь от этого. Резвое цветение подсолнухов. Или каких-то других культур, на них похожих; кажется, для подсолнухов ещё рано. Проваливаюсь в сон несколько раз подряд – какие-то женщины, какие-то знакомые – опять целуюсь с рюкзаком и опять просыпаюсь. Лучше было бы положить на него голову, но при этом становишься сутулой, непригодной для жизни буквой. Сквозь новый сон – озарение: город, в который я еду – железнодорожная станция на той же ветке, что и областной центр, а значит, я мог всё на том же поезде спокойно до него доехать, и не было бы ни раннего вставания с нижней полки, ни добредания до автовокзала, ни стрёмной автобусной поездки, а были бы вместо всего этого еще два часа хорошего сна. И обошлось бы дешевле. Блин, как всегда. Денег не жалко, а жалко, что я такой вялый и рыхлый. Уснуть в поезде удалось только в четыре, почему так – непонятно, мне ничто не мешало. Купейный вагон – лотерея; ну хоть не плацкартный, тот уж точно – выстрел в голову. Обязательно неподалёку или пьяная компания, или храпящий боров, или шумный ребёнок. В купе нарываешься редко, а сегодня просто сон не пришёл; и неважно, о чём ты думаешь – о работе, женщинах, футболе – до утра он не появится.
На въезде в город мелькает перечёркнутая надпись "Заречье", потом сама река, тоненькая, но шустрая, без тины. Начинается клокочущий и кашляющий подъём на гряду холмов, к центру города. Мелькают башенка с часами, изогнутый угол церкви. Надо будет сюда спуститься, если время останется. Проезжаем через центр города, поворачиваем у гостиницы "Украина" – кирпичной хрущёвки. Автостанция: не большая и не маленькая, чистая и абсолютно пустая. Закрытый ларёк с газетами. Необитаемый пост милиции. А вот касса обитаема: худющая кассирша остервенело улучшает ногти пилкой. Как проехать в такой-то монастырь? Подождите, в половине двенадцатого будет автобус. Три часа ждать? Он же рядом с городом, может быть, туда какая-нибудь маршрутка ходит? Ждите, другого транспорта нет. Дверь в сторону города заклинило, поэтому я выхожу к автобусам, обхожу здание и оказываюсь у дороги на остановке. Щербатый дед, или, может, мужик, но такого возраста, что колеблешься, дед он или мужик, ах боже ты мой, ведь скоро и я буду таким же. Как проехать в монастырь? Дед, он же мужик, заинтересованно машет прокуренными пальцами, но отвечает его соседка, вероятно, супруга, тоже щербатая (это они сами друг другу зубы выбили?) женщина со следами уничтоженной алкоголем красоты. Надо проехать на четвёртом автобусе в военный городок и спуститься по дороге. А потом подняться на холм – и там будет монастырь. Тут же приезжает указанный испитой дамой автобус номер четыре. Кондукторша – молодая, круглая и очень весёлая, всё время шутит с пассажирами. Еду стоя, голова выше уровня окон, и города совсем не видно. Военный городок – конечная остановка. Переспрашиваю у кондукторши, куда мне идти. Вам по этой дороге, всё вниз да вниз, а потом будет указатель перед поворотом на монастырь. Пока я осматриваюсь, автобус уходит. На остановке стоит плоская, как доска, девушка, вся в чёрном: короткое чёрное платье, безобразные туфли на высокой платформе, чёрная сумка, чёрные очки. Волосы пониже плеч, тоже чёрные. Ногти чёрные и облупленные. Звонит по серебристому телефону – ах, диссонанс. Автобус она пропускает, ждёт что-то другое. Я усаживаюсь на остановке, хочется выяснить, чего же тут ожидает некрасивая, но выразительная девушка в чёрном. Ей неприятно, что я на неё глазею, поэтому я стараюсь смотреть рассеянно, переводя взгляд с неё на кирпичные домики по другую сторону дороги. Остановка называется "Военный городок", но ничего военного здесь не видно. По убитой дороге осторожно спускаются и поднимаются дорогие автомобили. После нескольких дождливых дней наконец-то распогодилось, солнце подсушивает высокую придорожную траву, чувствуется высокая влажность. Козырёк остановки скрывает меня наполовину, так что снизу мне жарко, а сверху зябко – из-за холодного ветерка, который тянет, предположительно, со стороны монастыря. Я дважды чихаю и вынимаю из сумки рулончик туалетной бумаги, чтобы вытереть нос. Девушка, закончив разговор, медленно уходит по дороге наверх, туда, куда уехал автобус. Ничто не мешает пойти за ней и посмотреть, куда она идёт. По-своему, это было бы любопытно – прогулка наугад по незнакомому городу. Я провожаю её взглядом. Интересная девушка, ради которой не хочется менять свои не слишком интересные и не слишком обязательные планы.
Стряхиваю дрёму и спускаюсь по дороге, долго, между ухоженных огородов, заболоченных впадин, заросших молодым леском невысоких холмов. Дорога всё время слегка подворачивает, то вправо, то влево, иду насторожённо, пешеходной части нет, и в любой момент из-за поворота может выскочить автомобиль. Как обычно и бывает в начале путешествия, рюкзак слишком тяжёл: из дому захвачено слишком много продуктов. Есть даже пластмассовое ведёрко, оно обороняет томаты, чтобы те не помялись. Ничего, скоро будет намного легче. Тем более, что с томатами я не не церемонюсь: время от времени останавливаюсь, добываю из рюкзака очередную помидорину и уминаю её обычным дорожным способом, так, чтобы не забрызгаться. Сначала откусываю попку и стараюсь высосать как можно больше сока, а затем последовательно выедаю отсек за отсеком. Плохо, если помидорина успела продырявиться до моего вмешательства – тогда она брызнет в самом начале, при откусывании у ней задницы, и пятно останется на рубашке до конца путешествия. Поэтому следует прежде всего внимательно её осмотреть и отсосать сок через дырочку, буде таковая отыщется.
Спуск заканчивается, я на самом дне котловины. Неподалёку бьёт колокол, через несколько десятков метров становится видна и сама колокольня. Спереди отпочковывается от шоссе и уходит влево широкая асфальтированная дорога, ведущая, как сообщает указатель, к нужному мне монастырю. Ну а в том месте, до которого я дошёл, карабкается на склон, в ту же сторону, очень привлекательная тропинка. Конечно же, я выбираю тропу, поднимаюсь, долго и высоко, но тропинка всё время куда-то сворачивает, и в конце концов становится ясно, что ведёт она не к монастырю, а прочь от него. К тому же я изгваздал ботинки в густой жёлтой глине. Приходится спуститься по боковой тропке, сквозь колючки, на ту асфальтовую дорогу, которой я поначалу пренебрёг. Прекрасно. Пустят ли меня в такой обуви в монастырь? Рву сырую траву и чищу ею ботинки. Вот так, стало чище. По асфальту, под высокими тенистыми тополями я быстро дохожу до монастыря. Возле самых ворот автостоянка, забитая до отказа дорогими автомобилями, и бетонный столб с гнездом аиста на макушке. Птиц в нём нет, вероятно, гнездо это рукотворное, так сказать, символическое. А может быть, аисты забросили его, когда проложен был асфальт, и стало шумно от приезжающих и уезжающих автомобилей. Немного подальше, у пересечения акациевой рощи с цветущим гречишным полем, странная конструкция: ржавый колокол в три человеческих роста, увенчанный могучим крестом и опоясанный обручем, на который нанизаны колокола обычных размеров. Там же находится туалет, белёная кабинка с двумя раздельными узкими входами. Я уже созрел для посещения, так что нехотя иду туда – и делаю изнутри, как после оказывается, кадр дня: цветущее поле и колокол удивительно облагораживаются годами не мытым и засранным насекомыми окном. По моим наблюдениям, чаще всего православные туалеты чудовищны, с ними могут конкурировать только бесплатные туалеты в парках культуры и отдыха. Неподалёку, сразу за гречихой, виднеется деревянный скит. Я решаю пройти сразу же и туда, чтобы потом не терять время на новую прогулку в ту сторону. Вблизи скит очень привлекателен, это новострой в духе Кижей, окружённый двухметровым забором. Ворота заперты, изнутри не доносится ни звука. Я снимаю несколько общих планов со стороны поля и, подняв руку повыше ворот, фотографирую многоглавую резную церковь, колоколенку и несколько хозяйственных построек. Не очень это правильно, монахи отгородились от мира и не желают, чтобы их беспокоили – но ни одного монаха не видно, а значит, и речи не идёт о каком-либо беспокойстве. Спешу обратно к монастырю. До моих грязных ботинок никому нет дела, на территорию меня пускают беспрепятственно – вообще-то, никто её и не охраняет. Заметно, что монастырь богат. Ухоженные клумбы, клетки с соколами и фазанами, множество безвкусных украшений: беседок, фонарей, фонтанов-крестов, откуда хлещет вода. Два больших, даже огромных храма. Один из них построен при царе Михаиле Фёдоровиче по древнерусскому лекалу, но потом перекроен в стиле украинского барокко, с завитушками, с толстыми ангельскими ликами. Второй выстроен в начале ХХ века. Чудится, что состоит он из вращающихся красных колёс и надломленных белых плоскостей, приведённых к неустойчивой гармонии. Внутри второго храма идёт служба. Грязь на ботинках засохла, и я какое-то время сковыриваю её щепкой, прежде чем войти. Голосистый, немного заспанный диакон. Два хора, один поёт слаженно, другой как попало. Стены недавно выбелены, на них нет росписи, это приятно. Деревянный резной иконостас частично покрыт золотой краской. Та его часть, что ещё не вызолочена, выглядит намного лучше. Сложно сказать, зачем вообще нужна позолота, деревянная резьба так хороша без неё. Все скамейки заняты старухами, положить рюкзак мне не удаётся. Я оберегаю его от грязи, поэтому нет и речи о том, чтобы попросту бросить на пол. Долго стою, слушая священников, диакона и попеременно вступающие хоры, пока плечи не начинают ныть от тяжести. Пора отдохнуть. Выхожу наружу и усаживаюсь на свободную скамейку в тени. Служба красиво, сдержанно льётся из динамиков. Здесь даже лучше слышно, чем в храме. Пресвятая Богородица, молюсь я, сохрани нас под кровом своим и даруй здравие рабу Божию младенцу Николаю. На соседней скамье сидит девушка, чрезвычайно чувственная, и этим выделяющаяся из остальных паломников. Одета она в дорогой чёрный наряд, имитирующий рясу, однако сразу видно, что ряса не настоящая. Рассеянно перебирает чётки. Непонятно, то ли она ждёт кого-либо, то ли желает с кем-нибудь в этом монастыре познакомиться. Почему-то эта сексуальная православная девушка вызывает у меня глубокую неприязнь. Зато с другой стороны от меня, на невысоких каменных перилах, расположилась другая, и очень милая особа: чистенькая, нарядная девочка лет пяти, играющая с разноцветными лентами. У входа в храм стоят вплотную, с увлечением читая одну и ту же книгу, мускулистый омоновец в пятнистой униформе и сутулый старец в мирской одежде, с выдающейся по длине и духовности бородой. За их спинами на неудобном асфальтовом пятачке батюшка пытается развернуть импортный трактор на дорожку, ведущую к колокольне. Я уже немного отдохнул, так что решаю зайти в иконную лавку. Очень большое помещение, мало соответствующее своему названию. Иконы стоят только в одном углу, а почти всё остальное пространство занимают стеллажи с книгами. Много святоотеческой литературы, как раз то, что мне интересно, жаль, что домой не утащишь. Но покупаю я монографию "Вселенские соборы" с увлекательным анализом патристики – долго эта книга от меня ускользала, то денег с собой не было, то желания. Ну и всё на этот раз, надо себя ограничить, и так много тяжести. Вообще в трудный этот год надо стараться экономить на книгах. А теперь надо заказать сорокоуст о здравии болящего младенца Николая и прочих членов семьи. Не в книжном отделе, и не в иконном – сидит за отдельным прилавком бодрый сухопарый монах, к нему выстроилась очередь. Не столько, впрочем, выстроилась, сколько сгрудилась. Для начала надо написать записку с указанием всех имён, для которых будет читаться сорокоуст. Вписываю Колю, себя с женой, обеих бабушек. Пытаюсь стать в очередь. Вопрос "кто крайний" оказывается неуместным, здесь несколько крайних, с разных сторон толпы. Становлюсь за крепкой большегрудой женщиной с двумя сыновьями примерно четырёх и шести лет, которыми она командует, как солдатами. Святой водицы испейте. Дети убегают пить святую воду, через несколько минут возвращаются, ловко просачиваясь сквозь толпу. Идите теперь к Богородице приложитесь. Дети опять убегают. Женщина маневрирует в толпе, стараясь выбрать удобную позицию рядом с прилавком. Лучше держаться за ней, несмотря на густой косметический запах, который от неё исходит. Откуда-то высыпает десяток деревенских бабок, общаются на суржике. Цепкие, напористые, они создают в толпе нервозность, хотя сами этого не осознают. Стоило мне зазеваться – и одна из бабок забрасывает руку между мной и женщиной, впивается ею, как клешнёй, в прилавок и изготавливается протиснуться в образовавшуюся щель. Я решаю не отдавать территорию без боя. На меня давят сзади – и я тоже давлю на захватническую руку. Бабке становится неудобно, и она втягивает клешню обратно. Приходится проявлять жёсткость и непреклонность, дышать матроне в парфюмерный затылок, не давать себя никому опередить. Монах несколько раз встаёт со стула и обращается к толпе с просьбой не давить друг на друга, встать посвободней. Куда там. Наконец, подходит моя очередь, я расплачиваюсь с монахом, он записывает имена в общую тетрадь. А теперь надо растолкать бабок и выбраться из очереди. Дело сделано. Оказывается, есть в монастыре чудотворная икона. Ещё за одним прилавком полный монах продаёт её мутные, размазанные фотографии. Не поймёшь даже, какой стиль – продаваемое является неразборчивым серийным объектом для религиозного употребления. Выясняю у монаха, в каком из храмов находится святыня. В барочном – как раз туда я ещё не заходил. Монастырский двор густо засажен деревьями, это так неудобно для фотографирования – ах, если бы кто-нибудь поработал бензопилой. Колокольню ремонтируют, вдоль её стены медленно движется кверху ведро с цементом, останавливается у стропил, напротив отверстия с колоколом. Из отверстия выбирается на край стропил человек, сплёвывает, снимает ведро с блока, ставит на стропила, исчезает в отверстии. Законченная серия движений, короткометражный фильм "Поднятие ведра". Храм в стиле барокко начинается непонятно: сразу же за входом мраморная лестница спускается на несколько ступенек и разветвляется. Слева продолжение лестницы ведёт на довольно большую глубину, там виднеется тусклое помещение, где лежат на полу неряшливо одетые и зачастую босые люди. Виден также плакат, запрещающий ночевать в храме более трёх дней. Направо от разветвления ведёт ярко освещённый коридор с дорогими ковровыми дорожками. К лежащим людям идти не хочется, я поворачиваю направо. Вокруг нумерованные белые двери, словно в каком-нибудь учреждении или вузе. Ничего похожего на вход в храмовое пространство. Дохожу до конца коридора, сворачиваю ещё раз и упираюсь в дверь, отмеченную двумя нулями. Из предыдущей двери вдруг выпархивает бархатистый священник моих лет и вопросительно смотрит на меня, с вялым интересом, но без тени удивления. Я объясняю, что заблудился и что ищу икону Богородицы. Батюшка узенько улыбается. У храма есть ещё один вход, с другой стороны, многие ошибаются и приходят в этот коридор.
Икону я замечаю сразу же, она висит посреди храма на толстых позолоченных цепях и слегка покачивается на сквозняке. По художественным достоинствам она так же невнятна, как и её фотографии, но неожиданно я испытываю рядом с ней сильное чувство, о котором не хочется говорить, чтоб не разменять на медные словеса. Сразу становится понятно: икона и вправду чудотворная. Я молюсь перед ней за Коленьку, потом целую стекло над благословляющей десницей Младенца. В этом году всё будет хорошо. Хочется купить и поставить свечи, я редко это делаю, но здесь хочется. За свечным столиком никого нет, монах-продавец куда-то вышел, пока я молился. Другие монахи, по большей части молодые, входят и выходят, моют полы, чистят подсвечники. Сколько придётся ждать продавца, неясно, а мне хочется ещё многое сегодня успеть. Напоследок опять гляжу на икону, на поскрипывающие цепи. Плечистый монах подпирает церковные врата кирпичом, чтобы они не захлопнулись. Снаружи, на майском солнце, девочка, игравшая раньше с лентами, следит в оба глаза за филином, стоя у клетки. Филин заныривает клювом под крыло, выуживает оттуда перо и смотрит на девочку с выражением "как вы меня все задолбали". Рядом с клетками обнаруживается спуск – мраморная лестница, которую я поначалу не заметил. С верхней площадки открывается широкий вид на холмы и болота за дальним краем монастыря. Внизу, возле основания лестницы, расположен ещё один храм, толстостенный, круглый и, судя по виду, очень древний. За храмом виднеется пруд – лужа с лебедем, ещё более угрюмым, чем филин. Между храмом и прудом происходит активная фотосъёмка. Маленькая экспрессивная блондинка носится вокруг вялой пары молодожёнов, жестикулирует и командует, изгибаясь, щёлкает затвором. Чтобы снять чету с нижней точки, ложится на траву возле пруда, подскакивает, велит молодожёнам подойти к воде. Лебедь от греха уплывает к другому берегу. По указанию блондинки молодожёны примеряют фальшивые улыбки. Муж с усилием приподнимает жену и начинает, неестественно оттопырив зад, кружить её на руках. После этого съёмка останавливается. Фотограф рассматривает отснятые кадры. Молодожёны, не сходя с места, обнимаются и раскачиваются взад-вперёд. Заметно, что ребята они приятные. Я спускаюсь по лестнице и захожу в круглый храм. Никого нет, в темноте едва различаю мозаику и фрагменты фрески. Что именно нарисовано, понять не удаётся, но кажется – что-то прекрасное. В дверях появляется квадратная, очень авторитетная служительница и требует, чтобы я вышел. Приходится подчиниться. Служительница запирает за мной двери. Фотограф и невеста, выставив, одна фотоаппарат, другая свадебный букет, сидят на корточках друг против друга. Потом невеста встаёт и, пошатываясь, бредёт вдоль пруда.
Болота и холмы, которые я видел с верхней площадки, отгорожены высокой решёткой. Выглядят они привлекательно, но, чтобы к ним добраться, надо сначала обойти весь монастырь. Поднимаясь по лестнице, я понял, что уже проголодался. Сажусь на скамье возле выхода из монастыря, распаковываю рюкзак, добываю помидоры, хлеб, сыр и одно яйцо. Молодая женщина в длиннорукавой кофте и юбке колоколом торгует мёдом, засахаренной черникой и вареньем из сосновых шишек. Звоню Оле: не нужно ли нам что-нибудь? Мёда у нас хватает, а вот черника и варенье – это интересно, возьми-ка по баночке. Слышно, как рядом с женой ноет Коля. Что там с ним? Ночью плохо выспался и теперь тоже не засыпает, непрерывно просит есть, висит на сисе и поёт. Сейчас мы с ним пойдём гулять – может, он поспит хотя бы в парке. Я покупаю чернику и варенье. Сосновые шишки загадочно проглядывают из коричневатых сумерек. Упаковываю банки в рюкзак и понимаю, что с весом перебрал. Рюкзак настолько тяжёл, что не хочется идти дальше. Ладно, посижу здесь ещё немного. Торговля у дамы в колокольной юбке движется бойко, ещё две тётки покупают по банке варенья. Всё, хватит отдыхать, взваливаю рюкзак на плечи. День становится всё жарче, наверняка я буду много пить из пластиковой бутылки, и постепенно с водой вес из рюкзака уйдёт. Выхожу из ворот; прощай, богатый впечатлениями монастырь, прощай и ты, чудотворная икона. Девушка в короткой клетчатой юбке роется в багажнике огромного автомобиля с иностранными номерами, находит бутылку вина, перекладывает её на заднее сиденье и закуривает, дожидаясь кого-то, в монастыре задержавшегося. Стена, вдоль которой я иду, поворачивает дважды, первый раз плавно и второй раз покруче. За поворотом – несуразное трёхэтажное здание с башней, увенчанной крестом, которое сочетает административные и гостиничные функции. Боковая его стена напоминает крымские пансионаты: в три ряда уютные балкончики со стульями и столами, на одном из них читает газету человек с православной бородёнкой, в длинном халате, похожем на кимоно. На дороге, проныривающей между зданием и монастырской стеной, раскорячился в неестественной позе немецкий кран. Несколько рабочих лежат в его тени. Дальше дорога начинает широкими петлями заползать на высокий холм. Кроме неё, имеется тропинка, помогающая срезать дорожные петли. На ней сидят ещё несколько рабочих. Я начинаю было карабкаться по тропинке, но оказывается, что она очень крутая и грязная. Риск упасть и изгваздаться очень велик. Спускаюсь обратно к вычурному зданию и отправляюсь в медленное странствие по асфальтовым петлям. Делать это с забитым рюкзаком за спиной трудно, и мне самому непонятно, зачем я так усердно штурмую этот холм. Первоначальный план был – спуститься в красивую долину за монастырём, а не карабкаться наверх. Так или иначе, подниматься интересно. По сторонам от дороги встречаются скалы с высеченными христианскими и языческими знаками, неглубокие пещеры, возле которых фотографируются туристы или паломники. На дорожном асфальте попадаются надписи вроде "Володя из Краматорска", "Севастополь, 2013", стрелка на боковую тропинку с надписью "Люда, мы здесь", или же стрелка, направленная вперёд, с надписью "там ничего нет". А вот официальная табличка: этот холм – памятник археологии, и сверху расположено древнее городище. Это хорошо, обидно было бы столько тащиться сюда и ничего не увидеть. Добираюсь до вершины холма, где имеются наполовину руинированные крепостные стены. Чтобы избежать лишней петли, пытаюсь по травянистому склону подняться к надвратной башне. Сразу же раздаётся окрик: "Шановный!". Прикрытый бугорком, стоит лиловый "Запорожец", рядом с ним – клетчатый стенд с фотографиями. Двое дяденек в ковбойках, представители краеведческого музея, продают билеты. Вот как, оказывается, зарабатывают мужчины в этом депрессивном регионе. Покупаю билетик, пять гривен, хотя кажется, что смотреть в этой крепости не на что. Так оно и есть. Надвратная башня смотрится основательней снаружи, чем изнутри. Кроме неё, имеются обломки двух стен и непонятные деревянные шесты, под большим углом воткнутые в землю. В центре крепости – действительно незабываемое зрелище, хотя и со знаком минус: лежащий на спине дохлый, наполовину съеденный крот. Я впервые в жизни, кажется, вижу настоящего крота, не книжного и не телевизионного – мёртвого, в центре крепости, за вход в которую благодарные потомки воинов берут с неблагодарных по пяти гривен. Сволочи, такого даже в Крыму нет, а крепостные руины там интересней. Выбираюсь из крепости через пролом в боковой стене – эх, можно было залезть бесплатно. Дальше, на склоне холма, раскидывает руки чугунная княгиня вышиной в три человеческих роста. С круговой обзорной площадки у её подножия открывается вид на три монастырских храма. За камышовыми болотами, прилегающими к монастырю, обнаруживается зелёная речка, по которой спешит к далёкому городу прогулочный катер. Хочется сфотографировать ещё и княгиню, но только не из-под подола её сарафана. Пожалуй, приличное фото можно сделать только со склона. Я сбрасываю рюкзак и сумку у подножия памятника – кругом не видно ни души – перекладываю в карманы джинсов самое важное, паспорт и бумажник. Ох, какое это облегчение – побыть без рюкзака. Хоть бы кто-то украл, пока я здесь лазаю, банки с вареньем и черникой. Спрыгиваю с каменного бортика смотровой площадки в густые и, к счастью, совсем не колючие кусты. За ними меловой склон, неровный, с наклонными площадками, на которых можно стоять, балансируя, спасибо рельефным подошвам. Надо мной нависает обмякшая, большеногая княгиня. В тот момент, когда я собираюсь нажать на кнопку, на площадке перед ней появляется супруги средних лет. Они начинают снимать друг друга на фоне монастыря и реки. Дама принимает истомные позы и закатывает глаза. Поводит плечами, распушивает губы, задирает голые ноги на парапет. После неё позирует мужчина, ощипанный орёл с волосами, тщательно начёсанными на плешь. Поскорей, орёл, сфотографируйся и уйди отсюда, будь так добр. Ну нет, они не уходят, стоят и смотрят снизу на княгиню. Потом дама опять начинает позировать. Ничего не поделаешь, снимаю памятник вместе с этой четой. Поднимаюсь сквозь кусты к пьедесталу, прыгаю, цепляюсь рукой за парапет, подтягиваюсь, елозя ногами по каменной кладке. Хоть бы кто руку подал. Но супруги заняты, ищут позади княгини место для того, чтобы помочиться. Их планы срывает бодро шагающий к памятнику отряд скаутов. Галстуки двухцветные, жёлто-зелёные, а сами ребята не местной, а какой-то южной породы. За минуту они облепляют подножие памятника, словно муравьи. Девочка с пирсингом, поблёскивающим в губах, карабкается выше и выше по чугунным ногам. От крепости по направлению к заболоченной долине за монастырём спускается тропа, посыпанная щебнем и меловой крошкой. Иду то по невысокому сосновому леску, то среди душистого разнотравья. Надо бы разыскать какое-то место, чтобы присесть и перекусить, подальше от скаутского гвалта. Тропа, поначалу широкая, добротная, сужается и вползает в кустарник. Идти приходится медленно, отводя ветки с колючками, норовящие попасть в глаза. Никакого места, которое можно было бы так назвать, здесь нет и в помине, одни только нескончаемые извивы тропинки. Кусты и камни, спугнутая, ускользающая гадюка. Из признаков разумной жизни – зелёные бутылочные осколки да два сигаретных бычка. И вдруг – брызжет, срывается с поводка наклонное пшеничное поле. Но и здесь нет никакого места, да и вообще тропинка исчезает, как будто к этому полю она и вела. Ах нет, она виляет, ныряет под ежевичный куст и за ним летит кувырком по склону холма сквозь редкую поначалу, но быстро густеющую еловую рощу. Стараюсь наступать на камни, чтобы не чавкать по грязи, её здесь намного больше. Ещё поворот – и на тебе, бурелом, ветром повалено несколько десятков деревьев. Тропинка перегорожена, дальше хода нет. Зато есть какое-то место – правда, немного страшноватое место – но можно снять рюкзак, закинуть его на торчащую ветку поваленной сосны, положить сумку в густую траву. Хочу присесть на трухлявый еловый пень, но оказывается, что это муравейник. Мураши начинают кочевать группами и по сумке, и по рюкзаку, но до меня пока не добираются. Делаю то, о чём мечтал с самого утра: добываю из рюкзака свежие носки и трусы, переодеваюсь. Закладываю пользованное бельё в рюкзак. Ах, чертовщина! Банки с черникой и вареньем раздавили один из тетрапаков, и по нижней части рюкзака разлилась ряженка. Раскладываю подстилку, вынимаю продукты, выливаю в кусты остатки ряженки и пытаюсь отчистить рюкзак с помощью туалетной бумаги. Более или менее получается. Пью из уцелевшего тетрапака кефир, приканчиваю огурцы, сыр и хлеб. Снизу из-за бурелома слышен собачий лай. Собираю рюкзак наново, чернику и варенье укладываю на дно, чтобы не натворили новых бед. Становится намного легче. Пока я вожусь с рюкзаком, лай приближается. Судя по всему, лают две крупные собаки. Ну их в баню. Скорей-скорей наверх по склону, по камням и грязи, потом по тропинке мимо поля и дальше сквозь те кусты, где не было никакого места. Лай отстаёт. Видимо, где-то я сворачиваю неверно, потому что выхожу не на поляну с княгиней, а к огромным скалам, непомерным антропоморфным колоссам. Чувствую себя попавшим внутрь одной из картин Мунка или Дали. Чудовищные, размытые рыла с разинутыми пещерами-ртами. Скуластые боксёрские физиономии. Группа каменных плясунов, идущих вприсядку, упирающих руки в бока, выбрасывающих скалистые ноги с извивающимися по ним тропами. На плече у одного из чудищ трепещет украинский флаг, по кустистой груди другого карабкается альпинист, похожий на жука-точильщика. Я обхожу скалы, они непрерывно меняются, скользят, нападают и отпрыгивают. На одном из склонов козёл, застывший, как идол, глядит в небо горизонтальными зрачками. А под ногами у него последнее из чудес этого дня: ровная сухая тропинка, что без приключений выводит меня через редколесье на шоссе. Как будто ничего и не было: не видно ни каменных гигантов, ни монастыря, ни крепости, ни княгини. По знакомой дороге, окружённой лесками и болотами, я поднимаюсь до остановки "Военный городок" и сажусь в тот же самый бусик с той же самой весёлой кондукторшей. Теперь надо разобраться с путями отступления из города. Вы мимо вокзала едете? Нет, но я вам покажу, где выйти, там вокзал близко. Тянутся центральные улицы со скучными хрущёвками. Объезжаем стандартную центральную площадь с памятником стандартному князю, папе околомонастырской княгини. А вот уже поинтересней: обветшавшие каменные и деревянные домики в стиле модерн, тенистые липы. И как раз надо сходить, подсказывает кондукторша. Прощай же, о дивная женщина, не судьба нам узнать друг друга ближе. Улица Красная, здесь располагается театр, обложенный кафелем, по пропорциям и облику больше напоминающий баню. Вокзал: бетонная коробчонка, чуть уменьшенная копия автостанции. Нужная мне электричка уехала с полчаса назад, а следующая отходит поздно и едет так медленно, что мне на ней не успеть к отправлению поезда из областного центра. Значит, надо всё-таки тащиться на автостанцию, изучать расписание. Мог просто доехать до неё на автобусе. Ну ладно. Возвращаюсь по тенистой Красной улице, потом дохожу по главной улице до площади с князем – оказывается, его зовут Данила. Целый квартал занят огромным старинным домом, который, судя по табличке, был раньше вузом, но потом, по причине оскудения, сделался средней школой. Красивый вход: изогнутые колонны и цветочные барельефы, чрезвычайно облупленные. Венчаются они меланхоличной бородатой физиономией (Платон?). Дальше ещё несколько старых домов, не таких огромных, тщательно отремонтированных, окружённых общим ведомственным забором. Перед первым из них памятник в виде наклонно стоящего довоенного автобуса. По другой стороне улицы – деревянные домики, сложенные из гладких брусьев, снизу брусья уложены вертикально, посередине – горизонтально, а сверху, под крышей – опять вертикально. На всех ставнях в этих домах один и тот же скупой узор. Никаких излишеств и росчерков, всё лаконично и очень привлекательно. Вот и автостанция. На удобных для меня вечерних рейсах мест уже нет, и значит, придётся уехать из этого города уже через полтора часа. Не купил утром билет, зря рассчитывал на электрички. Тут где-то ещё один монастырь, хочу его быстро-быстро разыскать. Спрашиваю про монастырь у старух на остановке. Старухи морщатся и показывают в разные стороны. Спрашиваю у женщины с коляской. Идите вот по этой улице, а когда будет указатель, поворачивайте направо. Хорошо, спасибо. На указанной улице дома сталинские, с элементами имперского декора. Роскошные подъезды и даже статуи: пионер с горном, мать с ребёнком и рабочий, держащий на весу непонятную тяжёлую хреновину. Балконы обваливаются, из окон выглядывает советская нищета. Меняется рельеф, улица начинает сползать по склону холма, и тут появляется указатель на монастырь. Сворачиваю и оказываюсь в частном секторе, среди скучных белёных хат. Проскакивает перпендикулярная трасса, после неё дорога становится ещё хуже, она уже покрыта не асфальтом, а гравием, очень странно, что такая дорога идёт к монастырю. Но дальше совсем уже странно: дорога делает кувырок, проваливается в яму, и теперь это уже не дорога, а попросту тропинка, вьющаяся между никуда не годными, полуразрушенными избами да заваленными старьём наркоманскими огородами. Тропинка, выбежав на поляну с покосившимся столиком и огромными лопухами, на поляне этой неожиданно заканчивается. Непролазные кусты, из-за них выглядывает хлястик акациевого леса. Монастыря здесь нет. Шёл я, никуда не сворачивая, и значит, указатель соврал. Надо возвращаться и снова спрашивать дорогу. Но не сразу. Здесь тихо, не видно ни души, и ничто, даже наличие полуобитаемых домов, даже мнение тех людей, которые собираются тут по вечерам за столиком, пьют водку или играют в домино, не мешает мне помочиться в высокие лопухи. Настроение улучшается. Иду наверх, к малолюдной перпендикулярной трассе. Мужчина, похожий на школьного учителя, ведёт за рога велосипед. Нет здесь никакого монастыря. Есть храм, недалеко, но в другую сторону. Вернитесь на три улицы, там будет педагогический колледж, за ним спортплощадка, и потом храм. К счастью, мужчина всё объяснил точно. На пустынной трассе по пути к колледжу встречается ещё двое горожан: бомж, везущий тачку из-под апельсинов, и такса, с достоинством в оной сидящая.
Педагогический колледж – обширный старый дом из красного кирпича. Спортплощадка оказывается просто пустырём с развесистыми лопухами, с двумя турниками по бокам и вытоптанной площадкой перед футбольными воротами. На краю площадки щиплют траву две смиренные лошади, блондинка и шатенка. На фоне белёной монастырской стены выглядят они весьма архетипически. Храма здесь два, оба классического сложения: небольшой надвратный, похожий на ларь, с мелкой луковкой и скошенным крестом, и во глубине монастырского двора строгий пятиглавый, с усыпанными звёздами голубыми куполами. Не видно ни души, шикает и тренькает сломанный кран, изредка выпуская на клумбу толстую водяную колбаску. Пока я, разинув рот, рассматриваю храмы со всех сторон, у монастырских ворот возникает сморщенная старуха в застиранном платье. Она брязгает ключами, намереваясь закрыть калитку. Петляя и вопя, я бегу по огороду, как раз вовремя, чтобы быть услышанным и выпущенным. Повезло, чуть замешкайся – пропали бы мои билеты на автобус и поезд. Обхожу ещё раз монастырь, заглядывая через стену. Время уже подгоняет, но спешить не хочется. По дороге на автостанцию встречается ещё одна примечательность: четырёхъярусная водонапорная башня, выпирающая из каштановой аллеи. Внутри у неё музей. Я не могу устоять и покупаю билет. На первом этаже экспонируются старинные мотоциклы, два немецких, один итальянский и один французский. На втором висит несколько городских фотографий. Дальше ведёт на смотровую площадку винтовая лестница. Трижды я больно бьюсь о выступающие металлические рёбра. В одном из пролётов обнаруживается ниша со стёртым мраморным бюстом и лежащими рядом высохшими колючими ветками. Над нишей висит трансформатор. Место загадочное и красивое. На смотровой площадке страстно целуются мальчик и девочка лет четырнадцати. При моём появлении они прекращают целоваться и завязывают разговор о терроризме и уличной герилье. Внизу, за перекрёстком, ещё один храм – белый куб, смоченный весенним светом. В отдалении пара барочных церквей, но идти к ним уже некогда. Отсюда хорошо видно, что церквушка, мелькнувшая утром при въезде в город – уродливый и претенциозный новодел. С другой стороны площадки открывается вид на загородье. Мелькают холмы, морщатся квадратные водоёмы, множатся грунтовые дороги. Теперь вниз по лестнице, мимо влюблённых детей, и мимо беременной служительницы в вязаной кофте.
Наконец опять автостанция. До отхода автобуса четыре минуты. Здравствуйте, встаньте, пожалуйста, с моего места, у меня билет – садитесь на свободное – свободных нет, ну ладно, с неохотой, с великим одолжением, с недобрым словом. Сзади скуластые девушки пытаются согнать широкозадого пентюха, который занял оба их сиденья. Билета у него вовсе нет, но ведёт он себя так, будто девушки обязаны ему помочь проехаться зайцем, и это срабатывает. Пентюх сдвигает мощную задницу, и девушки усаживаются в образовавшуюся щель: та, что поуже, на коленях у той, что поплотней. Автобус исполняет широкий разворот вокруг автостанции и выезжает на трассу. Девушки переговариваются: знаешь, Надя родила мальчика, знаю, я ей звонила. Солнце льёт прямо в глаза, моя позолоченная физиономия растёт в стекле над мятыми бархатными полями. Старик, сидевший рядом со мной, сходит, и верхняя, узкая девушка пересаживается на освободившееся место. Не проходит и пяти минут, как она начинает понемногу прижимать ко мне свою ногу. Мне нравится эта игра. Путешествие чудесное и, хотя трясёт не по-детски, я ныряю в сон, выныриваю, смотрю на острый, карандашный профиль соседки. Маленькая родинка возле губы придаёт ей сходство с известной актрисой. Недолгая остановка возле угрюмой будки с билетным окошком. Слева – сортир, полторы гривны за обоссанную дырку, ни фига себе. Подруга моей соседки выходит наружу, да и вообще салон пустеет: кто-то курит, кто-то разминает ноги. Девушка неожиданно берёт меня за руку – тёплые, немного нервные пальчики – и потом ловко облокачивается мне на плечо, так что мне остаётся только обнять её за талию. Я оглядываюсь – на нас никто не смотрит – и улыбаюсь ей. Так же стремительно она отклоняется, возвращаясь на своё сиденье: в салон поднимается её подружка. Ещё полтора часа езды. Чем ближе областной центр, тем больше транспорта, и тем медленней мы едем. Пригороды, гаражи, растрескавшиеся фабрики, большой цементный завод. Ржавые трубы на фоне матового, приглушённого неба. Спина ноет из-за долговременной скорченной позы. Девушка сидит на минимальном расстоянии, только изредка прикасается ко мне длинной ногой в изящном ажурном сапожке. Она сделала всё необходимое, теперь должен быть мой ход. Семь вечера, до моего поезда ещё два с половиной часа. Из разговоров с подругой я знаю, что она уезжает в Крым получасом раньше. Вряд ли она согласится пойти со мной в гостиницу, флирт ещё только в проекте. Надо смотреть правде в глаза: в лучшем случае, я проведу это время с ней на вокзале, над чемоданами, в пустой болтовне. Никаких перспектив. Когда автобус останавливается, жду, пока выйдут остальные пассажиры, любуясь её профилем, длинными пальцами, ногами, небольшой, но красивой грудью. Затем цепляю рюкзак, иду к выходу. Оборачиваюсь в дверях: девушка глядит на меня с неприязнью, вместе с подружкой они тащат к выходу огромный чемодан. Два шага вниз, ох, как же хорошо, воздух, вечер, под ногами твёрдый асфальт. Заканчивается посадка в троллейбус до центра города. Рывок – и я заскакиваю в задние двери, они сразу захлопываются, прищемив пару рюкзачных ремней. Приходится подождать следующей остановки, чтобы их высвободить. Сначала тянутся побитые жизнью хрущёвки, потом троллейбус выворачивает на пышный сталинский проспект, но пышность очень скоро сходит на нет, кругом расстилаются допотопные старые улочки. Что-то идёт не так, маршрут неясен. Я вынимаю карту и сверяюсь с ней. Оказывается, троллейбус объезжает центр по длинной дуге. Но на этой дуге тоже немало любопытного. Ладно. Думаю о красивой девушке. Мне кажется, что я поступил правильно. Времени в обрез, надо хоть чуть-чуть осмотреть город. Не скоро я сюда снова приеду. Рядом со мной сидит дед в старом, почти бесцветном от стирок, но опрятном костюме, с крепкой тростью, и – вот это да – серьгой в ухе. Неподвижен, как игуана, зрачки мёртвые, глядят в одну неуловимую точку. В левом окне проворачивается адвентистский храм, похожий на фонтан: из центра бьёт огромная бетонная струя, распадаясь на несколько лопастей и упруго спадая вдоль радиусов. За храмом просторный овраг, на дне – длинный, зашитый камышом водоём. Вдоль него тянется к далёкому промышленному зданию ветка узкоколейки. От остановки троллейбуса можно было бы спуститься по асфальтовой дорожке к станции детской железной дороги. Это милое трёхэтажное здание с широкой лестницей, рельефной крышей и шпилем. На ступеньках сидит девушка в джинсовом костюме, курит и звонит по телефону. Рядом со станцией – поезд: миниатюрный тепловоз и два вагона, покрытых кривыми буквами граффити. Перед раскрытыми боковыми дверцами тепловоза стоят и напряжённо заглядывают внутрь два крепких мужика в спецовках. Картина очень привлекательная, и я хочу сойти с троллейбуса, чтобы пройтись вдоль узкоколейки – но пока пробираюсь к выходу, двери захлопываются. Кричать водителю мне не хочется, ну и пусть, к лучшему, мне надо вовремя попасть на вокзал. Моё место уже занято, дальше еду стоя. Рюкзак висит на спине и раздражает окружающих. Суровый молодой человек делает мне замечание: знаю ли я правила поведения в общественном транспорте? Плевал я на правила, и на тебя тоже. Хочется ответить именно так, но вместо этого я покорно снимаю рюкзак и ставлю его на сумку. Он действительно мешает стоящей рядом женщине. Понемногу в салоне становится всё тесней. Троллейбус завершает петлю и въезжает в центр с другой стороны. Ещё немного потерпеть, и можно будет сойти. Ну вот и всё, воздух, много воздуха, тенистый сквер и красивые женщины. В чужом городе женщины особенно красивы. Вообще-то город маленький, но кажется очень большим, совсем как Харьков или Одесса. Центр внушителен: просторные бульвары и советские площади, наполненные молодыми, слегка агрессивными людьми, вылезшими потусоваться под конец выходного дня. Несколько церквей, особенно хороша многоглавая барочная. Старинные улочки – простенькие, провинциальные. Многоярусный фонтан со сказочными персонажами, на этот раз настоящий, вода красиво скатывается с уровня на уровень. От подножия фонтана открывается вид на шумное шоссе и многоэтажный спальный район. Начинает темнеть, и я быстро шагаю на вокзал. Почти у самого вокзала стоит синагога, она некогда была частью не сохранившихся крепостных укреплений. Теперь в ней располагается общество "Динамо". Высокий шпиль баптистского молитвенного дома среди ухоженных кирпичных хрущёвок. Вокзал – сияющий, с напёрсточным залом ожидания, где на деревянных сиденьях лежат в обнимку двое студентов, мальчик и девочка в мини. К вагону приходится идти по надземному переходу, откуда видны расходящиеся во все стороны рельсы – в них отражаются длинными нитями вокзальные светочи. В моём купе нижние полки занимают две говорливые старухи, а верхние принадлежат мне и красивой женщине моих лет, которая говорит по телефону в коридоре: документы, накладные, расчётный счёт, расходные материалы. Потом она звонит дочери, голос остаётся начальственным, но становится нежней. Вагон раздолбанный, на багажной полке корка засохшей грязи. Верхний свет едва тлеет, дополнительное освещение и вовсе не включается. Я жую батон в прикуску с сыром, запиваю ряженкой, гляжу на застилающую постель попутчицу. Зрелая, понемногу разрушающаяся красота. Фигура неточная, с чрезмерной мягкостью – зато хороши улыбка, голос, глаза. На шее цепочка с зодиакальным кулоном. Медленно, аккуратно поднимается по лесенке на верхнюю полку. Совсем не юная девочка, не акробатка. Я взмываю наверх одним движением, но правда, едва не сбиваю пяткой очки с одной из пожилых дам. Верхний свет потушен, можно было бы и спать, однако начинается новое приключение. Кондиционер – вмонтированный в потолок прямоугольник с раструбами – дует и мне, и моей соседке на голову и в ноги. За ночь простуда гарантирована. Соседка пытается заткнуть простудный кондиционер полотенцем. Ну какое полотенце, здесь нужно одеяло. И вот мы, уже вдвоём, втискиваем одеяло сразу во все раструбы. Пожилые дамы начинают каркать: им будет ночью душно. Красивая хозяйственница закрывает им рот длинной впечатляющей фразой. Вороны что-то скрежещут себе под нос, но связываться с ней боятся. Открывают дверь купе, чтобы шёл воздух. Из тамбура несёт табаком. Вороны клокочут и фыркают всё громче, но женщина перекрывает их второй фразой, более лаконичной. Как приятно иметь такую убедительную единомышленницу. А теперь спать, наконец-то спать.


Кусты, лужи, бесконечные поля подсолнухов. Холмы, раскрашенные хилым солнцем. Лужи, скособоченные хаты, рыбаки на поверхности сна. Моя страна обширна и красива, как раскрытый рот алкоголика. Плавная станция, знакомая, как все станции. Проплывает локомотив, наполовину разобранный, хорошо видно его сложно устроенное нутро. Свесившись из окна, коротко стриженый молодой человек с прилипшей сигаретой разговаривает какое-то время со стоящей внизу полной женщиной. Потом, содрогаясь корпусом, она отходит в сторону и усаживается на скамейку рядом с сутулой до уродливости девочкой, поглощающей чипсы. Между ними завязывается беседа. Полной женщине жарко: она поводит коленями из стороны в сторону и неприятно почёсывается. В плацкарте за моей спиной – бесконечные разговоры: "Значит, если я уеду в Ирландию, там всё будет нормально" – "Один урок стоит 200 гривен. Я что, бахнутый такие деньги платить?" – "Всё зависит от того, в какой вуз поступает твой малый". Молодая однорукая женщина с подвижной острой культёй сантиметров десяти в длину гортанно отчитывает свою свекровь. Речь её льётся непрерывно и состоит из путаных и не сочетающихся друг с другом подробностей. Пытаюсь кое-как распутать их, и, наконец, мне это удаётся, или почти удаётся – я опять засыпаю.


В этот городок я заезжаю всего на пару часов по дороге в областной центр, где собираюсь заночевать. Главное, что меня интересует, – кафедральный собор, огромный, древний, много раз перестроенный и в конце XIX века приведённый к изначальному византийскому стилю. С автостанции виден на большом расстоянии его купол. Есть и несколько других интересных объектов. Поглядывая в карту, я углубляюсь по грунтовой дороге вглубь частного сектора. Здесь рядами идут бревенчатые хаты с перекосившимися от ветхости окнами и букетами спутниковых антенн на кровлях. Небольшая церковь, тоже очень старая. К хорошо отреставрированной нижней части, полукруглой, толстостенной, с овальными окнами-бойницами, прилеплено сверху не пойми что – какой-то пионерский горн с крестом на макушке, не сочетающийся с мощным фундаментом. Изнутри слышно скрипучее и надсадное, но при этом прочувствованное пение приходского хора. Рядом с церковью полукругом разбросаны скамейки, пониже ворчит ручей, а за ним зябко подрагивают освещённые утренним солнцем пшеничные поля. Я съедаю несколько яблок, глядя на церковь и с интересом слушая несуразный хор. Ещё метров через сто, поближе к центру, встречается ещё одна, деревянная церковь, почти чёрная от времени. Расположена она на территории пожарной части, близко подойти нельзя, да и сфотографировать как следует не удаётся: её загораживает пожарная вышка. Снимаю только колокольню, ветхую, с провалившимися перекрытиями, чудом не падающую из-за ограды на узкую улочку. Центр находится на возвышении, дорога к нему ведёт мимо огромной облупленной больницы, стилизованной под средневековую тюрьму. Рыночная площадь, небольшая, но внушительная: разноцветные домики с балконами, утопающими в цветах, посередине ратуша с криво посаженной остроносой башней и мутно блещущим пенсне циферблата. Бегущие врассыпную боковые улочки с лениво изогнутыми особняками в стиле модерн, между которыми обитает книжный магазин. За дверью его ералаш и разгром, к потолкам тянутся небоскрёбы, составленные из бестселлеров, по углам зевают початые картонные коробки. На стеллажах книги расставлены кое-как, и не по жанрам, и не по алфавиту. В углу дородная продавщица вяжет чулок. Каким-то чудом я замечаю давнюю, очень редкую поэтическую книгу, которую давно хотел купить. Расплачиваясь, обращаю внимание, что по полу верхнего этажа, непосредственно над магазином, гулко и почти музыкально перетягивают что-то очень тяжёлое. Дверь тенькает за мной с укором. Голубь, сидящий над ней, пытается насрать мне на плечо, но немного промахивается. Я иду дальше по улице, похожей на водосток, вдвигающей дождливое небо в стены с причудливыми размывами. Заглядываю в один из дворов: эллиптические балконы, кружево скрипучих лестниц. По центру двора – средневековая башенка, переоборудованная под сарай. Хриплые ворота приоткрываются от стука мужчины средних лет, одетого в спортивный костюм с подвисшими коленками. Мужчина говорит "слава Украине" (ответа не слышно) и заводит хозяйственный разговор о вёдрах краски и резервуарах. Ещё через квартал обнаруживается затянутый плющом сверху донизу краеведческий музей. Он кажется необитаемым, но едва я стучу пальцем по окну, там тотчас появляется заспанное женское лицо. Сутулая муза Клио впускает меня внутрь, продаёт билет и растворяет пыльные анфилады. Через первые комнаты, с чучелами волков и лисиц, образцами минералов и одиноким бивнем мамонта, я прохожу, не задерживаясь. Клио сопровождает меня, источая порционную неприязнь, включает и отключает освещение в каждой комнате. За отделом природы – тесная угловая конура, без единого окошка, посвящённая Кобзарю. Висит портрет, украшенный вышитыми полотенцами, искусственными цветами. Напротив, на карте района, отмечены стрелками перемещения Кобзаря по местным деревням, где он делал зарисовки. Под стеклом лежат несколько книг самого Шевченко, а также Леси Украинки и Ивана Франко – о был бы кто-нибудь четвёртый. В следующем отделе обширная коллекция народной украинской одежды, шляхетских кафтанов и дамских платьев. Тут же громоздятся прялки, расписные горшки, глиняные бараны с завитыми рогами, деревянные музыкальные инструменты. Далее в трёх комнатах с закопчёнными потолками размещается исторический отдел. Здесь бессистемно перемешаны осколки древней посуды, модели линкоров, гусарские палаши, офицерские мундиры времён Первой мировой. Самый интересный экспонат – старинные часы чешского производства с медными фигурками поселян, предающихся бражничеству за длинными столами. Хорош и дамский пистолет начала прошлого века, крохотный, размером с пудреницу. В одном из последних залов – экспозиция рисунков известного польского художника, проживавшего в этом городе. Большая их часть была разворована в лихие девяностые. На оставшихся в музее изображены: обнажённая женщина с короткими волосами, лежащая на кушетке; девочка в школьном платье с длинными волосами, размётанными ветром; сам художник, сидящий на полу, скрестив ноги по-турецки. Последний его рисунок – абстрактная композиция, похожая на красное яичко, прилепленное к собачьему зубу, а он, в свою очередь, опирается на нечто вроде моторной лодки. Здесь же афиши к довоенным фильмам с расфуфыренными красавицами, лихими велосипедистами, крадущимися на цыпочках злодеями. В последнем зале – коллекция икон, от древних, тревожно-одухотворённых, до пухлых барочных мадонн с поднятыми горе очами. После спуска по скрипучей деревянной лестнице – легчайший наклонный свет, вкусный провинциальный воздух, красивая зрелая женщина с фотоаппаратом в руках, тоже, по-видимому, туристка. Хочется догнать её и познакомиться, но я этого, как и всегда, не делаю. Сверяюсь с картой и выхожу на главную площадь городка. Напротив стандартного административного здания стоит стандартный католический костёл. Возле него наворачивает петли мальчик на самокате. Патер ведёт беседу с ромбовидной монахиней. У обоих чёрные облачения, но монахиня подпоясана лиловым шнуром, конец которого свисает до самой земли. Мимо простаивающего кинотеатра с выбитыми стёклами я выхожу на тенистую улочку, которая ведёт к искомому кафедральному собору. Снимаю на ходу что придётся: голубятню, захватившую часть дороги так, что автомобилям приходится её объезжать; старуху в домашних тапках и её внучку в надтреснутых очках; небольшую хибарку с вывеской "вокзал", больше похожую на лабаз. Мужчина в окне автобуса, притормозившего на остановке, показывает жестами: снимай и меня. Я его игнорирую, он разочарованно машет рукой. Читаю по губам: ну и пошёл на ***. Вот, наконец, и кафедральный собор. Он кажется маленьким, но когда подходишь к ограде, обнаруживаешь, что видел только его верхушку: на самом деле он огромен, вытянут вверх, но находится внутри узкого и длинного оврага. Скульптуры святых на крыше совсем рядом, рукой можно дотянуться. Или, скорей, длинной палкой. Вниз в овраг ведёт металлическая лестница с шаткими ступеньками. Немного страшно: что, если ступенька отвалится, и я свалюсь с такой высоты. Но другие люди как-то же ходят. Перед входом в храм гид объясняет что-то по-польски группке туристов. Видно, что у храма трудная история. Готические контуры в российский период правления были размыты реставрацией в византийском стиле, появились округлые купола. Я отхожу по оврагу на приличное расстояние, пока храм не начинает помещаться в доступный фотоаппарату ракурс. Туристы понемногу втягиваются в храм, надо только дождаться, чтобы никого из них не осталось в кадре. Но тут из пристройки выходит гладко выбритый молодой человек, выносит пузатый шкаф, ставит его между мной и храмом и начинает отдыхать от трудов своих. Ничего не поделаешь, фотографирую храм со шкафом и молодым человеком, а вдруг это к лучшему, вдруг пузатый шкаф – это как раз та деталь, которой этой фотографии не хватает, заранее ведь и не поймёшь. Возвращаться по той же лестнице мне не хочется, и я начинаю подниматься по тропинке на дальний склон оврага, где должен располагаться, судя по карте, бывший монастырь кармелиток. Тропинка оказывается довольно крутой и грязной, мне то и дело приходится цепляться руками за ветки. Больше всего мешают густые заросли амброзии. По сторонам видны небольшие поляны с признаками жизни: кострищами, пустыми пивными бутылками, использованными презервативами. Как ни странно, этот склон – популярное место отдыха. Намучавшись, я выбираюсь к бывшему монастырю. Теперь в нём расположен больничный корпус. Рядом со входом под красивой ажурной колоннадой сидит на стуле и жмурится под ярким солнцем старый-престарый дед. Неясно, способен ли он передвигаться самостоятельно. Может быть, его вынесли из отделения и усадили здесь, чтобы он подышал свежим воздухом. Вдоль колоннады приятно прогуливаться. Я прохожу вперёд-назад несколько раз, заглядывая в окна. В большинстве помещений пусто, только в одной комнате пьют чай и разговаривают две солидные тётки в больничных халатах. Я решаю обойти бывший монастырь и посмотреть, как он выглядит с другой стороны. Едва заворачиваю за угол – слышится шум и лай, ко мне несётся огромная собака. К счастью, её останавливает туго натянутая цепь. Собака продолжает хрипеть и рваться. Ну, значит, не судьба. Прячу фотоаппарат в сумку и обнаруживаю, что вязаного чехла, похожего на варежку, в сумке больше нет. Нет его и в моих карманах. Я окончательно раскисаю. Ну что за день. Не то, чтобы эта варежка была мне очень дорога, но я вообще не люблю ничего терять, и к тому же это одна из вещей, к которым я привык. Этот чехол со мной уже не один год путешествует. Возвращаюсь в центр города по тому же маршруту, внимательно глядя себе под ноги. "Варежка" обнаруживается возле того костёла, где были мальчик с самокатом, патер и монахиня. Здесь почти ничего не изменилось, только мальчик крутит петли уже возле административного здания. Всё прекрасно, всем большое спасибо.
Маленькая автостанция расположена рядом с площадью, сразу за неработающим кинотеатром. На скамье разговаривают на гортанном и не всегда понятном диалекте двое мужчин. Одному из них на вид лет пятьдесят, другой немного постарше. Вот, говорит первый, Петро женился на молодой. Да, отвечает второй, он ведь пенсию получает, понятное дело. Женщинам только деньги подавай. У меня пенсии нет, и никому я не нужен. Приходит автобус до областного центра, разболтанный ЛАЗ. Он проезжал через несколько деревень и уже заполнен до отказа. Я с трудом втискиваюсь в заднюю дверь. Вокруг меня люди совсем другой, непривычной породы: землистые, крепкие, с резкими чертами, как будто нарисованные Брейгелем или Гойя. Стоять здесь немного страшно. Чувствуется напряжение, монотонное, но беззлобное. Кажется, что любое сказанное в этой толпе слово может привести к чему-то странному и непоправимому. После получаса изматывающей тряски в салоне становится посвободней, рядом со мной освобождается сиденье. Теперь я могу изучить карту предстоящего мне города. Рядом ёрзает мальчик лет восьми, и моя карта чрезвычайно его интересует. Приходится дать её пацанёнку, он возит пальцем, расспрашивает, что и где находится. Рассказывает, хотя я его ни о чём не спрашиваю, что едет из деревни в большой город, будет там жить у двоюродной сестры и учиться в школе. Родители его сидят на передних сиденьях, перегородив тюками проход, так что тем пассажирам, которые желают сойти, приходится с трудом одолевать баррикады. Наконец автобус въезжает в город: внезапно, безо всяких предварительных признаков, возникают спальные девятиэтажки. Я схожу на первой же остановке; мальчик издаёт шумный вздох, когда я забираю у него карту. В воздухе стоит сладковатая гарь.
Через десять минут, поблуждав между панельными домами, я нахожу нужную мне гостиницу. Это огромный советского времени туристический комплекс, давно не ремонтировавшийся и почти не обитаемый. На рецепшине листает модный журнал белокурая женщина лет тридцати. Сверяется с компьютером: да, номер для вас заказан. Одиннадцатый этаж, комната 1132. Лифт выглядит новым, и, возможно, это единственная новая вещь на всю гостиницу. На потолке лифта мерцает узор, похожий на звёздное небо. Мой этаж пуст и затенён, но по мере того, как я двигаюсь (медленно, будто крадусь) по ковровой дорожке, надо мной загораются новые и новые лампочки, а за спиной гаснут предыдущие. Холл в конце коридора украшен двумя абстрактными мозаиками, пёстрыми, хаотичными, как нельзя лучше передающими то ощущение, что остаётся после прогулки по холмистому центру. Гостиничный номер насмерть прокурен. В коврах дыры, накатанные креслом на колёсиках. С балкона город виден, как на ладони: ржавая поросль ближайших крыш; центр с остроконечными башнями, монастырскими стенами и ступенчатыми австро-венгерскими домиками; железнодорожная ветка с рассеянными рядами цистерн и товарных вагонов; вставшее на дыбы здание университета размером со спичечный коробок; небритые холмы со спутаными нитями дорожек и едва различимым муравьиным кишением отдыхающих; пригородные дали с раздетыми солнцем многоцветными полями; полновесный блеск петляющей речки; чёткий синеватый автограф гор со скользящими по ним, как на саночках, низкими облаками. Можно было бы простоять здесь всё оставшееся до заката время, но побеждает желание пройтись перед сном. Приближаясь к нижнему этажу, лифт издаёт мерзкий скрежет, как будто давит застрявшего терминатора. Я сдаю ключ от номера белокурой администраторше и выхожу к шумной автостраде сквозь неравномерные гаражи с дремлющими чёрными псами. Смотрю на карту: неподалёку имеется памятник архитектуры, усадьба конца позапрошлого века. Нужно будет пройти вдоль дороги, а потом пересечь мост над небольшой речкой. Места непонятные, город пытается закончиться, но никак не может, то и дело появляются станции техобслуживания, мастерские, широкие ангары с расставленными в шеренги тракторами. Чувствуется, что регион здесь аграрный. Перед самым мостом рядом со мной притормаживает автомобиль, и сухонький, как тросточка, иностранец спрашивает у меня на ломаном украинском, как проехать в такой-то пригородный район. Поезжайте прямо по этой дороге, советую я, посмотрев на карту, а потом повернёте направо. А мог бы сказать – поезжайте назад, а потом повернёте налево. Дорога всё равно кольцевая, и в обе стороны до этого пригорода ещё очень далеко. Речка заурядная: одетая в бетон, покрытая тиной и пустыми пластиковыми бутылками. Я спускаюсь по длинной лестнице до опоры моста, пересекаю грунтовую дорогу и оказываюсь перед высоким забором, за которым начинается хвойный лес. Направо видна сгоревшая пристань, налево – большие распахнутые ворота без каких-либо поясняющих надписей. Прямо передо мной торчит из земли толстая труба. Конец у ней заварен горизонтальной пластиной, так что получается своего рода столик, только очень высокий, под мой подбородок. На столике стоит пустая винная бутылка. Я подхожу к воротам: по аккуратным сплетающимся дорожкам петляет между сосен молодой человек в спортивных трусах и майке, с половинками кирпичей в каждой руке. Обозначенной на карте усадьбы нигде не видно. С другой стороны от шоссе большое городское кладбище, ну ладно, я хотя бы кладбище осмотрю. Прохожу к нему под мостом. Вот где классно: мощные опоры, пунцовый закат над ними, опрокинутый в медленную реку. Непредсказуемый катер, через неравные интервалы проскакивающий по свободной от тины середине реки то слева направо, то справа налево. Заваленная набок тележка из супермаркета, заботливо украденная кем-то и привезённая сюда для одухотворения прибрежных пейзажей. На небе изнывают кровавые лепестки, складываются слоями и разъезжаются, как на тонком льду, в безразмерном и высокопарном безразличии. Сквозь дыру в сетке-рабице я попадаю на кладбище. Старых могил не видно, на нескольких совсем свежих помаргивают лампадки. В центре кладбища – неистовое здание крематория, похожее одновременно на сиднейскую оперу и на рушащийся дирижабль. Врата, ведущие внутрь, подошли бы Аиду. На каждой створке округлая выпуклость – как если бы изнутри к ней прижалась гигантская раскалённая физиономия. Между страшными створками мерцает ленточка золотистого света. Я заглядываю в щель: внутри пустынно, перед большим крестом мирно горят десятки свечек, воткнутых в бадью с песком. Справа от креста стоит гроб, и перед ним монотонно читает молитвы сутулый человек в чёрном костюме. Всё это странно и хорошо. На небе паводок тьмы, и наклонные фонари воткнуты в твердь, как спички в обмундированную картофелину. Вот уже и ворота кладбища, их закрывают, о как же я вовремя успеваю. Сразу за кладбищем – железнодорожная станция, на ней стоит бледно мерцающая корректная электричка. Я пускаюсь бежать и успеваю заскочить в вагон прежде, чем двери захлопываются. В тамбуре две старухи обсуждают неслыханный кровавый закат. Схожу на одной из следующих остановок. Отсюда до гостиницы рукой подать. Воздух рассекают летучие мыши, тянет горелой резиной. Я проголодался. Хочется съесть тарелку супа, устал от сухомятки. Дама не ресепшине объясняет, как пройти в ресторан. Оказывается, надо опять выйти, обойти здание, и там будет другой вход. Ладно. Обслуживающего персонала в ресторане – две девушки, одна сидит за стойкой, другая флиртует с пятью молодыми людьми в одинаковых спортивных костюмах. Марина, как ты могла бросить фигурное катание? Гроши трэба було заробляты. Я с наслаждением ем заказанный борщ. Ноги ноют – видимо, из-за плоскостопия. Цены здесь мизерные, самому приготовить будет дороже. Я прибавляю две гривны чаевых – официантка смотрит на меня, как на невидаль, а потом отдаёт их в виде сдачи.
В номере я первым делом опять выхожу на балкон и глазею на мерцающий центр, на подсвеченные силуэты церквей, на чёрный подсвечник ратуши. С верхнего этажа прилетает окурок сигареты. Я затаптываю его и возвращаюсь в номер. Добываю из рюкзака зубную щётку и пасту, направляюсь в ванную. Сквозь тонкую перегородку слышно, как в соседнем номере шумно занимаются любовью. Дочищаю зубы, ложусь в постель. Стоны, пришёптывания, выкрики. Кажется, что женщина притворяется, слишком уж безукоризненно звучит её партия. Первая часть концерта продолжается полчаса, то сокращаясь до тонкого звукового ручейка, то расширяясь до мощного потока. Затем, после небольшой паузы, любовники начинают ссориться. Женщина кричит, что мужчина тряпка, а его жена сука и шантажистка. Слышен звук пощёчины, только непонятно, кто кого бьёт. Женщина нервно ходит по комнате и вызывает по телефону такси. Наконец всё стихает, и я тут же засыпаю.
Просыпаюсь поздно. Долго лежу в постели, безо всякого желания чем-либо заняться. Размышляю, куда сегодня пойти. Переполненный туристами центр меня не привлекает. Зоопарк, в конце концов решаю я. В этом городе я видел уже всё, кроме зоопарка. Позавтракав в ресторане, добираюсь до нужного района за двадцать минут на старинном открытом трамвайчике. Билет в зоопарк недорогой, но и сам зоопарк совсем маленький. Клетки выстраиваются неровными концентрическими овалами вокруг мутного пруда. Многие из них пустуют. Для посетителей главной приманкой является бултыхающийся в отгороженной для него части пруда подросток-слон. Больше всего ему нравится падать набок, поднимая брызги, и выпускать над собой воду из хобота. Очень шустрый, очень весёлый слонёнок. Я медленно обхожу весь остальной зоопарк. Гималайский медведь тщательно и аккуратно бьёт одной лапой по висящей на цепи покрышке. Девять макак показывают посетителям анусы. Верблюд берёт губами хлеб у девочки сквозь прутья решётки. Львица глодает кусок плоти, чью-то продолговатую, неразборчивую голову. Вместе с ней в клетке трое львят. Один из них ходит снизу, рядом с мамой, и пытается поймать зубами кисточку на её хвосте. Другой сидит на возвышении, сложенном из бетонных блоков, и пищит, пытаясь привлечь её внимание. Пообедав, мать заскакивает к нему на возвышение и устраивается, чтобы вздремнуть. Верхний львёнок замолкает, но зато начинает скучать и ныть нижний, оставшийся в свою очередь в одиночестве. Лев размещён отдельно от своего семейства. Он то и дело подбегает к перегородке, разделяющей клетки, и напряжённо вдыхает запах львицы. Время от времени метит клетку, а один раз метко брызжет на проходящую мимо бабульку со скрипучей коляской. Я возвращаюсь к пруду и сажусь на скамейку. Напротив меня уродливая деревянная скульптура, стремящаяся быть трёхглавым драконом, но скорее напоминающая три половых члена, сиреневый, жёлтый и зелёный, с огромными бугристыми головками, на коих пририсованы углём глаза и ноздри. Я добываю из рюкзака том Шекспира и погружаюсь в чтение. Сидеть здесь на солнце хорошо, даже очень хорошо. Время от времени звоню Ольге и зачитываю ей куски из "Двенадцатой ночи". Ей не слишком интересно. Она только что покормила Колю, выпила чаю с молоком и теперь собирается вздремнуть.