Блок. На поле Куликовом. Вступление

На поле Куликовом

Вступление.

Из Примечаний к данному циклу стихотворений в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
     «
     Историческая основа цикла – битва на Куликовом поле 8 сентября 1380 г., в районе рек Дона и Непрядвы, между золотоордынским войском, предводительствуемым Мамаем, и ратью великого князя московского и владимирского Дмитрия Ивановича (Донского), закончившаяся победой русских и сыгравшая решающую роль в освобождении Руси от монгольского ига.
     В III(1) [Блок А. Собрание стихотворений. Кн. 3.  Снежная ночь (1907-1910). М.: Мусагет, 1912.] цикл сопровождается авторским примечанием: "Куликовская битва при надлежит, по убеждению автора, к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди".
     Убежденность Блока в возвращении, повторяемости исторических событий проецируется на идею о "вечном возвращении" Ф. Ницше, обоснованную в философской поэме "Так говорил Заратустра" (1885), и подчиняет себе всю художественную структуру цикла: исторические и современные темы и мотивы перскликаются друг с другом и в конечном счете сливаются в нерасторжимое целое под знаком вечности, художественное время циклично, начала и концы явлений не прояснены. 
     …Тем самым историческая коллизия становится символическим прообразом противоборства двух метафизических начал -- "русского" и "татарского"; эти начала Блок провидит в народной душе, в национальной психологии, в явлениях общественной жизни.
     Цикл "На поле Куликовом" дает наиболее отчетливое представление о специфике исторического мышления Блока, для которого характерны убежденность в обратимости разворачивающихся во времени событий, переживакие истории в эсхатологическом плане – как преодоление времени и ожидание конца истрории (см.: Паперный В. К вопросу о поэтическом механизме исторического мышления Блока (Цикл "На поле Куликовом") // Сб. тр. СНО филологического факультета. Русская филология. V. Тарту, 1977. С. 67-69).
     Тематика, затрагиваемая в цикле, волновала Блока с юности. Еще в стих. "Гамаюн, птица вещая" (1899) он писал про "иго злых татар (... ) злодеев силу, гибель правых ... " (т. 1 наст. изд.); ср. упоминание "Мамая с Куликовского поля" (в контексте размышлений о "прошлом покое и о грядущем перевороте") в письме к А.В. Гиппиусу от 23 июля 1902 г.
     [
     В Примечаниях не упоминается стихотворение 1901 года, где Блок впервые увидел и нарисовал “ степь”, которая для “тебя” – “родная”. «Ты страстно ждешь. Тебя зовут…»:

                «Ты страстно ждешь. Тебя зовут, —
                Но голоса мне не знакомы,
                Очаг остыл, – тебе приют –
                Родная степь. Лишь в ней ты – дома.

                Там – вечереющая даль,
                Туманы, призраки, виденья,
                Мне – беспокойство и печаль,
                Тебе – покой и примиренье.

                О, жалок я перед тобой!
                Всё обнимаю, всем владею,
                Хочу владеть тобой одной,
                Но не могу и не умею!
                22 ноября 1901»
 
     Я не знаю, бывал ли Блок на представлении оперы «Князь Игорь», но сравните… Данное стихотворений и «Хор невольниц»:

     «Улетай на крыльях ветра
      Ты в край родной, родная песня наша,
      Туда, где мы тебя свободно пели,
      Где было так привольно нам с тобою…»
     ]

     …"Татарское" для Блока при этом – понятие не столько этнографически-национальное, сколько историософское и нравственно-психологическое (Альфонсов В.Н. Тема России в лирике А.А. Блока в 1905-1916 гг. //Учен. зап. Ленинградского гос. пед. ин-та им. Герцена. Л., 1957. Т. 164. Ч. 1. С. 14); оно было одним из обозначений "восточного" начала в той системе мифологем Востока и Запада.
     Идея написания цикла связана с переработкой первоначальной редакции драматической поэмы "Песня Судьбы" (в соответствии с пожеланиями К.С. Станиславского, ознакомившегося с нею в мае 1908 г.); в дневниковой записи от 1 декабря1912 г. Блок вспоминал об этом: «1908 год ( ... ) Станиславский( ... ) велел переделать две картины, и я переделал в· то же лето в одну (здесь родилось "Куликова поле" – в Шахматове)»; см.: Усок И.Е. Куликовская битва в творчестве Александра Блока // Куликовская битва в литературе и искусстве. М., 1980. С. 260-266).

     [
     При первом прочтении – самим Блоком – на Станиславского пьеса произвела сильное впечатление, и он хотел поставить ее. Но потом отказался от этого намерения: «Я всегда с увлечением читаю отдельные акты Вашей пьесы, волнуюсь и ловлю себя на том, что меня интересуют не действующие лица и их чувства, а автор пьесы.» (К. С. Станиславский. Из письма А. А. Блоку, 3 декабря 1908 г.)
     ]

     В пятой картине "Песни Судьбы" Герман произносит монолог о сражении на Куликовам поле: "Все, что было, все, что будет, - обступило меня: точно эти дни живу я жизнью всех времен, живу муками моей родины. Помню страшный день Куликовской битвы" (СС-8(4). С. 148). В монологе Германа уже присутствуют многие элементы идейно-образной структуры, развитые в стихотворном цикле.

[
     Напомню сюжет пиесы: герой тихо-мирно жил с женой в уютном домике, но, прослышав о красавице-певунье Фаине, бросил всё и кинулся искать ее. Нашел, но не сумел удержать её. В финале герой (Герман), брошенный ею, едва не замерзший в пурге, плетётся с коробейником в город.
В пятой картине Фаина еще не приняла его любовь.
     «
     Д р у г
       Вечно влюбленный дух! Берегитесь, Герман. Вы ушли из дому. Вас ждет жена. Эй, Герман, чиста ли ваша совесть, с которой вы так носитесь?
      
     Г е р м а н (кричит)
       Я верен! Я верен! Никто не смеет заикнуться об измене! Вы ничего не понимаете! Путь свободен, ведь здесь только и начинается жизнь! Здесь только и начинается долг! Когда путь свободен – должно неминуемо идти. Может быть, все самое нежное, самое заветное – надо разрушить! Ведь и весна разрушительна: весной земля гудит, зори красные, синий туман в лощинах. Слышите, – я должен был уйти из этого тихого дома, от этого безысходного счастья! Потому что ветер открыл окно, монах пришел, сны приснились, незнакомое ворвалось, -- не знаю, не знаю... 
Я ушел не во имя свое! Меня позвал ветер, он спел мне песню, я в страшной тревоге, как перед подвигом!..
 
     Д р у г
       О чем вы беспокоитесь, не понимаю. Вы страшно заняты собой, вы не находите себе места, вы из кожи лезете, – к чему все это?
      
     Г е р м а н (с возрастающей страстью)
       Вы спрашиваете -- к чему? Считайте меня за сумасшедшего, если хотите. Да, может быть, я – у порога безумия... или прозрения! Все, что было, все, что будет, -- обступило меня: точно эти дни живу я жизнью всех времен, живу муками моей родины. Помню страшный день Куликовской битвы. – Князь встал с дружиной на холме, земля дрожала от скрипа татарских телег, орлиный клекот грозил невзгодой. Потом поползла зловещая ночь, и Непрядва убралась туманом, как невеста фатой. Князь и воевода стали под холмом и слушали землю: лебеди и гуси мятежно плескались, рыдала вдовица, мать билась о стремя сына. Только над русским станом стояла тишина, и полыхала далекая зарница. Но ветер угнал туман, настало вот такое же осеннее утро, и так же, я помню, пахло гарью. И двинулся с холма сияющий княжеский стяг. Когда первые пали мертвыми чернец и татарин, рати сшиблись, и весь день дрались, резались, грызлись... А свежее войско весь день должно было сидеть в засаде, только смотреть, и плакать, и рваться в битву... И воевода повторял, остерегая: рано еще, не настал наш час. – Господи! Я знаю, как всякий воин в той засадной рати, как просит сердце работы, и как рано еще, рано!.. Но вот оно – утро! Опять – торжественная музыка солнца, как военные трубы, как далекая битва... а я – здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал мой час! – Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"
     »

     Как может быть “верен, верен!” жене мужчина, сбежавший от нее к певичке, какое отношение к его “страстям” имеет засадный полк воеводы Боброка – решайте сами. Как по мне, так монолог героя абсолютно чужероден остальной пьесе.
     «…оказалось, что места, увлекающие меня, математически точны и в смысле физиологии и психологии человека, а там, где интерес падает, мне почудились ошибки, противоречащие природе человека.» (К. С. Станиславский. Из письма А. А. Блоку, 3 декабря 1908 г. о причинах отказа от постановки пьесы)
     ]

     Темы Куликовской битвы Блок касается также в статье-докладе "Россия и интеллигенция" (1908 г.; позднейшее заглавие – "Народ и интеллигенция"). Воссоздаваемая в статье картина двух станов – татарского и русского, – стоящих друг против друга в ночной тишине перед сражением на Куликовом поле, является для Блока символическим прообразом современной общественной ситуации: "Есть между двумя станами – между народом и интеллигенцией – некая черта, на которой сходятся и сговариваются те и другие. Такой соединительной черты не было между русскими и татарами, между двумя станами, явно враждебными; но как тонка эта нынешняя черта – между станами, враждебными тайно! Как странно и необычно схождение на ней! ( ... ) тонка черта; по-прежнему два стана не видят и не хотят знать друг друга, по прежнему к тем, кто желает мира и сговора, большинство из народа и большинство из интеллигенции относятся как к изменникам и перебежчикам. Не так ли тонка эта черта, как туманная речка Непрядва? Ночью перед битвой вилась она, прозрачная, между двух станов; а в ночь после битвы и еще семь ночей подряд она текла, красная от русской и татарской крови" (СС-8(5) . С. 323-324). Несколькими годами позднее Блок (в письме к В. Пясту от 6 июня 1911 г.) констатирует то же положение вещей с еще большей тревогой: "... начавшееся при Петре и Екатерине разделение на враждебные станы должно когда-нибудь естественно окончиться страшным побоищем". При этом неправомерно было бы считать, что Блок прямо и конкретно уподобляет современные "станы" – народ и интеллигенцию – русским и татарам на Куликовом поле (мнение, что "татарский стан" у Блока – иносказательное обозначение русской интеллигенции, одно время бытовало в блоковедческой литературе; его разделяли и некоторые современники Блока, ср.: "И стало мерещиться, что пораженцы, эти ( ... ) не понимающие государственного патриотизма интеллигенты, безбожные, отрекшиеся подчас не только от отечества и церкви, но и от Христа, – перебежчики через Непрядву, покинувшие святой русский стяг Дмитрия Донского". – Аничков Е. Новая русская поэзия. Берлин, 1923. С. 100-101).

     [
     Напомню, что в реальности… Русская интеллигенция была вырезана почти полностью, уцелели по большей части только бежавшие, но они перестали быть русскими, из оставшихся – выжили буквально единицы… А народ… “Гражданская война”, “коллективизация”, “голодомор”, “репрессии”, “Великая Отечественная война”, новый голод и опять репрессии – миллионы, миллионы, миллионы погибших, умерших…
     ]

     Большинство исследователей цикла отмечают двойственность его лирического героя – это одновременно и исторический персонаж, воин, участник Куликовской битвы, и лирический двойник автора.
    
     [
     Это не так – внутри каждой главки – свой персонаж (общий лишь у 1-ого и 4-ого). И никакой одновременности нет. И “лирическим двойником автора” – можно назвать персонажа только 5-ого стихотворения.
     ]
     »