Глава 10. Ника

          Из окна спицами покалывал глаза солнечный свет. Виктор сел за стол. Надо было подумать над эпилогом романа. Интересная штука получается: книга почти готова, потратил на неё бездну сил; да, устал, вымотался основательно, но сердце чувствует не убавление себя в себе, а только необъяснимое прибавление. Не зря же начинают возникать высверки идей для следующей книги. Лишь очами веры видишь новый роман в дымке будущего, чувствуешь своими нервами его нерв. Здесь не обходится без высших сил.
          Мелькнуло несколько геометрических фигур и линий, знакомых по спектаклю Воскобойникова. Сознание схватило их – и всё исчезло. Или померещилось?
За спиной послышалось шуршание ткани.
          Виктор оторопел от неожиданности. Что за фокусы?
          Только сейчас писатель заметил женщину в белом, лежавшую на диване, молодую, но по нынешним временам старомодную: длинное платье её струилось множеством упругих ниспадающих складок, чем скрывало стройное тело; при малейшем движении складки перетекали друг в друга, играя формами, шуршали.
          – Вы кто?
          Незнакомка приподнялась на локтях и затем проворно свесила босые точёные ноги с дивана. Девичий стан предстал во всём своём великолепии.
          Писатель пристально глянул – и попробовал обнаружить хотя бы одну существенную деталь в лице пришелицы, но его усилия оказались напрасными: ничего характерного решительно нельзя было найти в этом самом обычном лице. Даже волосы имели мутный светло-пепельный цвет. Бросалась в глаза лишь открытая красивая шея. «Таких берут в шпионки», – подумал он. Что ей надо?
          – Здороваться теперь не принято? А я вас заждалась, однако, – слегка грассируя, с французским прононсом беспристрастно укорила девушка и закрыла лицо ладонями. – Жаль, что вы не Федерико Феллини. Тогда у нас с вами был бы контракт. Представляете, сколько мне причитается с тысяча девятьсот семьдесят седьмого года!
          – Да кто вы?? – теряя терпение, воскликнул хозяин кабинета. – И причем здесь тысяча девятьсот семьдесят седьмой год! Вас тогда и в проекте, наверное, не было. Денег она захотела! Ужас. Девчонка! Лучше потрудитесь объяснить: как вы оказались в моей квартире?
          Девушка улыбнулась и неспешно зашагала по комнате, думая о своём. Шуршание её платья стало производить колдовской эффект: Виктор терял мысль, вслушиваясь в музыку шёлка, сопровождавшую речь нежданной гостьи.
          – О, нет, летописец. Простите, я просто хорошо сохранилась, в отличие от вас. Но кто же виноват, как не вы сами!
          – Француженка?! – покосился писатель на собеседницу.
          – Это легко заметить.
          – Но я никогда не был во Франции!
          – Зато я прижилась в России, – игриво созналась она.
          Виктор лихорадочно стал припоминать свои встречи в прошлом. Нет, с француженками он определенно не имел дела, тем более в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году. Тогда это могло закончиться неизвестно чем.
          Возможно, повстречался где-то случайно? Он забыл, а девица помнит. Сколько ей лет? В лучшем случае, она могла быть ребёнком… У детей цепкая память. Допустим. Иначе этой даме должно быть под шестьдесят… А как объяснить проникновение в квартиру?
          Удивление писателя перешло в испуг, когда из кухни появились три незнакомца: старик, мужчина средних лет и молодой человек.
          – Вы тоже французы? – только и смог вымолвить хозяин.
          – Увы, нет. Но мы с теми же претензиями к вам, что и сия мадемуазель, – сказал один из них.
          Виктор заметил: образы незнакомцев также ничем не примечательны. Люди из толпы. Впрочем, нечто библейское постепенно проступало в их лицах – сакрально таинственное, неуловимое, восточное. Не иначе, пожаловали сами Мельхиор, Валтасар и Каспар. Что им надо? К кому претензии? Волхвы, родные, не по чину честь! Не выводила шаловливая рука священных текстов! Поищите более достойного человека.
          «Волхвы» будто неизъяснимо сошли и материализовались со страниц ещё чистых детских прорисей, которые любят раскрашивать дети.
          Неожиданно заголосил дверной звонок, подавший писателю надежду на спасение. Кто знает, чего хотят эти люди… Тоже денег? Вдруг они не волхвы! Вдруг террористы!! Их с Востока наехало предостаточно. Эвон, какие сердитые!
          Виктор отправился открывать дверь, прокручивая в мозгу возможность побега из дома. А что делать?
          Снова мелькнули объёмные геометрические фигуры и разнообразные линии… Мелькнули, затем снова появились, светясь, и повисли под потолком. Сегодня – день чудес.
          Опасения оказались напрасными. На пороге с приветственно поднятыми руками застыли Всеволод Владимирович, Лев, тёзка писателя Виктор-младший и Олег – герои недавней пьесы и киносценария.
          Хозяин удивился ещё сильнее: как могли стать реальностью литературные персонажи? Или это просто переодетые актёры?! Лица их на совершенно близком расстоянии – вот они! – и следов грима вроде бы нет. Уже хорошо. (На всякий случай писатель дотянулся до щеки Олега и провёл по ней пальцем: уж не Тепляков ли? Грима, действительно, не было.) Одежда явно не реквизит: местами замызгана. Ладно. Персонажи, так персонажи… И всё-таки странно: Семёнов утверждал, что первая реальность, именуемая жизнью, не может и не должна сливаться со второй реальностью, называемой искусством. А как понимать этот случай? Несуществующие герои собственными персонами явились к создавшему их писателю. Да и весьма сомнительная геометрия фигур появилась в квартире. Неужели в голове что-то случилось? Пора лечиться?! Как бы там ни было, а всё же присутствие литературных героев лучше, чем визит взявшихся неизвестно откуда суровых незнакомцев. По крайней мере, люди позвонили в дверь, а не свалились на голову. От старого художника и его друзей не стоит ждать неприятностей. Кажется, нет причин. Свои ведь.
          Впрочем, когда Виктор присмотрелся, то подозрение вызвал Всеволод Владимирович. В профиль он был действительно похож одновременно на Авитского и Чайковского, а вот фас сильно напоминал Воскобойникова и шахматиста Алёхина. Как это может быть? Таким писатель его не задумывал. Правда, жизнь сама иногда вносит свои поправки, которые много лучше авторских. Почему бы и на сей раз не согласиться? И всё-таки…
          – Проходите, дорогие, – пригласил писатель гостей, на ходу расстегнув верхнюю пуговицу рубашки: жарковатым выдался день. – Вы очень кстати.
          Слово «кстати» заставило вспомнить о другом незабываемом герое. Раз уж пошла такая игра…
          – Колобошникова не встречали? – спросил Виктор.
          – Он же миф! С мифами встречаются на каждом шагу, но они не люди. А живого Колю вы сами отправили к звезде, потом приговорили даже к роли Анубиса (или Одиссея наоборот?), – с сарказмом ответил Виктор-младший. Чем разоблачил сугубую тайну мифа и омрачил торжество встречи.
          – Не сгонять ли нам в магазин ради праздника души! – решил исправить положение Олег.
          Всеволод Владимирович нахмурил брови (таки Воскобойников!).
          Да и Олег, заметив француженку, потерял интерес к гастрономии:
          – Кого я вижу!
          Гости, протягивая руки, по-свойски стали здороваться с незнакомцами, уже пребывавшими в квартире. Лев даже поинтересовался:
          – Кем вас задумал мэтр?
          Писатель что-то заподозрил.
          – Откуда вы знаете друг друга? – потребовал он ответа, исподлобья устремив в них бледно-зелёные глаза.
          Виктор-младший хихикнул:
          – Да мы одного поля ягоды.
          Гости и незнакомцы окружили автора. Они смотрели ему прямо в лицо – долго, рассеянно, что-то нескрываемо выжидая. Писатель всматривался в них. У Виктора возникла мысль, что он зависит от людей, собравшихся здесь, а они – от него. Странная зависимость, если толком никто никого не знает. Но ведь она есть, и отрицать её бессмысленно. Не хватает лишь спокойной лирической музыки Быстракова. Включить? Начнётся ненужная полемика о вкусах. Интеллигенция же! Какая уж тогда лирика?
          Пришло в движение и сверкнуло несколько разноцветных шаров, призм, пирамид и кубов, пронзённых линиями. Точно незримая завеса, развеваемая ветром, их приоткрыла.
          – Мы – ваши образы, – отозвалась, наконец, француженка, поправляя платье на коленях. – Успокойтесь. Область нашего обитания знаете сами. Оттуда и является вам «геометрия». Никакого смущающего вас слияния реальностей нет. Об одном прошу: дайте мне, в конце концов, имя. Ведь я ещё не воплощённый вами персонаж. Между прочим, и они тоже, – указала девушка на троих незнакомцев.
          Виктор-старший чуть не рассмеялся, но, вспомнив о неотмирности творческих истоков, посерьёзнел. Глубина и особенность литературного образа познаётся взаимопроникновением автора и героя, прикосновением к внутренней сути описываемой личности, а не банальным вживанием в чужой образ. В противном случае, лучшими писателями стали бы актёры.
          – Надо подумать, – ответил Виктор. – Не так просто всё делается. А причём тогда тысяча девятьсот семьдесят седьмой год?
           Француженка специально прошуршала платьем над ухом автора. Обиженно поджав губы, призналась:
           – Семнадцатого августа в четыре ноль-ноль атомный ледокол «Арктика» покорил Северный полюс.
           В подскочивших бровях писателя прочитывался вопросительный знак. Виктор слегка выпучил глаза.
           Девушка склонилась и шёпотом выговорила:
           – Именно тогда (правда, днём) я победоносно скользнула в ваших мыслях, после чего вы обрели уверенность в своих силах. Не помните? Вам удалось самое трудное и очень личное – ледоколом воли разворотить торосы безразличия к жизни и осознать не две, а три реальности бытия: физическую, мистическую и умозрительную. О двух из них уже шла речь. Истинный негодник: совершенно забыл обо всём… А вот я, произведённая на свет авторской волей (нет, признаюсь, посланная вам свыше), продолжаю жить неприкаянной, как призрак. Мысли порождают свою таинственную материю. Да, да, писатель! Зря считаете это обыкновенной женской блажью. Ведь и художественные произведения, и даже любой из людей вызываются к жизни Промыслом Божиим через содействие людской природы, причём не обязательно напряжением ума и чувств, но чаще всё начинается с полувзгляда, полуулыбки, лишь с тонкого, еле различимого намёка… Ну, не мне же учить вас, проказника! А потому, будьте любезны, найдите вашей хранительнице хотя бы скромное место в будущем романе, раз уж нынешний кончился. Прошу перевести меня на легальное положение.
            Не успел писатель изумиться услышанному, как заметил ещё одного незнакомца… Сегодня день открытых дверей! Собственно, был ли данный пришелец человеком – остаётся загадкой… Из гостиной явилось существо в пёстрой одежде, но без головы и рук, точно некий невидимка оделся в модный костюм.
            «Не многовато ли на сегодня? – спросил себя Виктор-старший. – Вот и попробуй прикоснуться к внутренней сути такого типа!».
            Всеволод Владимирович поманил жестом писателя. Вместе они, не торопясь, проследовали на кухню.
            – Послушайте, коллега, – сказал старый мастер литератору. – Всего лишь один совет: плюньте на бестактные насмешки, больше пишите о любви. Мы оба далеко не молоды, в нашем возрасте многие робеют перед этой темой, но грош цена искусству, если оно не о любви. Вспомните признание Микеланджело, при всех его придирках к методу рисования венецианца: «Мы с Рафаэлем обещаем. А Тициан – даёт». Разумеется, невозможно претендовать на славную фамилию «Тициан» – при всем том, что мешает нам поддать огонька! Будь я Феллини (дались сегодня нам эти итальянцы!) или хотя бы Семёновым, то по вашей книге снял бы фильм. А будь Воскобойниковым, то поставил бы спектакль. Факт! Однако у вас Николай Сергеевич зачем-то покидает наш мир. Всегда же можно найти более оптимистичные решения. Красавец-мужик! Как сказала жена Негидальцева, его надо любить, а не завидовать…
           – Поверьте, сам крайне скорблю, что Воскобойникова нет с нами. Ведь он не только друг Быстракова, но и мой любимый герой. Я два дня потратил на поиски вариантов его спасения. Однако режиссёр категорически отказался от моих услуг. Так Сократ бесповоротно выбрал смерть вместо жизни. Наш с вами Поликл верно заметил, что власть автора в искусстве довольно ограничена. Герои заставляют его действовать по их собственным законам. Попробуй-ка не считаться! Кстати, вот и вы стали почему-то походить на Николая Сергеевича. Мой замысел такого не предусматривал.
           – Когда художник создает образы, то в любом случае они будут похожи на него, ибо он их родитель. Надеюсь, вам излишне объяснять, что родитель – всегда первообраз своих детей. Вы только придумали Всеволода Владимировича, а в реальную плоть меня облекли Воскобойников и Авитский. Вот вам и сходство! Кстати, у вас с Семёновым тоже много общего, но я хорошо понимаю причину данного созвучия образов. А Поликл, собственно, не мой, а исключительно ваш с Авитским. Но дело совсем в другом. Жизнь изначально противостоит тлену (смерти!) здоровым эросом. Вы же меня понимаете…
            Олег о чём-то переписывался с невидимкой, восседавшим в кабинете за письменным столом: Олег строчил на одном листе, а невидимка на другом. Вскоре кресло опустело. Олег наскоро смял оба листа, сунул их в карман и присоединился к Виктору-младшему, продолжая мять бумагу в кармане.
            – Что за странный фрукт? – справился Виктор у друга о невидимке и удивлённо посмотрел на пиджак Олега.
            – Назвался «Визитёром ранних стадий». Да хрен с ним… Сам же знаешь, нашему писателю является разная ахинея. Одни новогодние шарики-кубики под потолком чего стоят! В каждой комнате!! А разве сейчас зима?
            Рядом с Олегом проплыла играющая множеством цветов призма. Он попытался её схватить, но ничего не получилось – призма, радужно сверкая гранями, поплыла дальше.
            – Вот видишь! – сказал Олег и разочарованно махнул рукой.
            Вблизи на незримой волне парусом качался золотой прямоугольник.
            Друзья, озираясь на «волхвов», подсели к француженке (Лев разглядывал на полках корешки книг.)
            Девушка не выказала молодым людям должного внимания: ушла в себя, не желая разговаривать. Что несколько раззадорило друзей, и Виктор-младший бросил Олегу:
            – Тебе не кажется знакомым голос мадемуазель?
            Олег приоткрыл рот и ударил ладонью себя по лбу:
            – Света, это ты?!! Зачем прикидываешься француженкой? Охмуряешь писателя?! Перестань. Здесь свои люди! Мы будем немы, как рыбы.
            Говоривший своим ртом изобразил рыбий рот, заткнутый мятой бумагой из кармана.
            Лев тайком наблюдал за тем, что будет дальше.
            Из кабинета раздалось по всей квартире (прилетело даже в кухню):
            – Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait. Так сказал наш поэт Анри Этьен. «Если бы молодость знала, если бы старость могла».
            И девушка в знак победы выбросила руку вперёд.
            Виктор-младший усомнился:
            – Вряд ли – Светка.
            Олег резко поднялся и вышел. Пёстрые штаны побежали за ним, но по дороге свернули в гостиную – и больше никто их не видел. На кухню Олег почти ворвался, без церемоний тут же похвастал:
            – Вот, хороший пиджачок сейчас выменял у невидимки: махнулся на фляжку…
            И, с хитрецой взглянув на хозяина, продолжил:
            – Сегодня у нас весёлая компания! Мэтр, почему бы нам не встретиться в другой вашей вещи? С таким прикидом я могу выступить совершенно в противоположной роли.
            Писатель пришёл в ярость:
            – Сказано же: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего»! А ты?
            И рванулся назад – в кабинет.
            – Что за товарообмен здесь происходит? Не позволю!!! – крикнул литератор. – Только я определяю кто и во что должен быть одет! Для того и существует авторское право. Лишь один Господь Бог может мне приказать поступить иначе!
            Виктор-младший указал пальцем в сторону убежавшего виновника – невидимки. Впрочем, такой жест вполне мог относиться и к входившему в кабинет Олегу.
            Француженка, отпивая коньяк из фляжки, приподнято шествующей по кругу, как «Марсельеза», твердым тоном ответила:
            – Летописец, при столь агрессивном подходе вы рискуете остаться без нас, а, следовательно, без возможности изображения лика своего времени. Мы же не рабы эпохи императора Нерона. Да, вы наш родитель, но – не Ангел Хранитель, тем более не Всевышний. Иначе я предпочту участь призрака. Лучше бы пожертвовали на стол хоть какое-нибудь угощение!
            – Точно, точно, мэтр! Встреча заслуживает того! – поддержал девушку Виктор-младший и, заглядывая в бумаги на столе, дугой вытянул шею. – Замечу: вы хоть и уделили нам внимание в книге, но совсем, совсем недостаточное. Следовало бы основательней прописать жизненные характеры. Деталь любят искусные. (Говоривший хитро посмотрел на своего друга.) Вот Олега, например, можно было бы наградить классным бутондамуром. А так что? Мы смотримся в масках, словно артисты античного театра или жертвы бессрочного карантина.
            Олег нахмурился:
            – Чем-чем наградить?
            Француженка объяснила:
            – «Бутоном любви» на носу. Вы достойны...
            Лицо Олега сковало недоумение: он не знал что ответить.
            – Самое благодатное дело – служить науке, – подытожил Лев. – Кроме внешних оппонентов, никто вам больше не досаждает.
            Валтасар в знак несогласия чиркнул о воздух рукой.
            – Ты предлагаешь заниматься лишь телами, а не душами, – потряс он своими бесцветными кудрями. – Но общеизвестно: души много важнее.
            – И если тела физически влияют друг на друга, то что же говорить о душах! – подключился к разговору до сих пор мудро молчавший Мельхиор. И, смахнув белый атласистый капюшон, с земным поклоном стал на молитву.
              «Есть же науки о душе», – не желая ввязываться в спор, подумал Лев.
              Каспару показался скучным этот разговор, он предложил:
              – Пора бы честь знать, друзья. Насильно мил не будешь, сегодня мы лишние. Пробил час возвращаться восвояси.
              – Очень жаль, – вздохнул Олег. – Квартирка писателя понравилась.
              Жить можно. Да вот ничем не поживились…
              Всеволод Владимирович размашисто, по-братски обнял писателя:
              – Мне тебя будет не хватать. С одной стороны, хорошо диктовать автору свою судьбу, а с другой – существуют риски потерять всё. Когда надо, зови. Выручим. Потому и зашёл – попрощаться.
              – Привет Семёнову и его половине, – добавил Лев.
              Из окна можно было наблюдать: гости, уходя, постепенно таяли в слепящем солнечном свете, как вестовые в пороховом дыму. Быстро исчезли «волхвы»: пожалуй, лишь головы их продолжали мелькать неким троеточием, но и оно распалось через считанные минуты. Дольше маячили Всеволод Владимирович и его молодые друзья, особенно заметно пестрел модный пиджак Олега. Они виднелись до тех пор, пока их фигуры не стали превращаться в подобие геометрических тел и окончательно не утонули в лучах всемогущего невечернего света.
             Дома осталась француженка. Она положила Виктору руки на плечи, чем заметно его смутила; обнаружив это, снова легла на диван и своими бесцветными глазами пристально продолжала сверлить писателя.
             – Не возражаешь, если я ещё побуду здесь? – спросила она, уверенно переходя на «ты» и ещё откровенней обнажив шею; по-детски нежная кожа цвета слоновой кости цельно и изысканно смотрелась с пепельными волосами. Если это и можно было назвать плотью, то она зримо отличалась от обычного человеческого тела некой первозданностью и необыкновенной чистотой. Писатель боялся к ней прикоснуться.
             В кабинете вдруг заметно посветлело от заглянувшего солнца.
             Характерный профиль Виктора в виде тени появился на стене. Девушка быстро поднялась с дивана. Она стала медленно обводить профиль пальцем, а закончив, магически зашуршала шёлком. Шуршание ещё продолжалось, когда гостья произнесла:
             – Я пришла лишь по одной причине – высказать признание. Уже стало банальностью, что творцы могут полюбить свои образы. Пример Пигмалиона и Галатеи здесь вне конкуренции. Кстати,  в греческом  мифе ожившая девушка безымянна, как и я. Благо мой соотечественник Жан-Жак Руссо исправил несправедливость, назвав новоявленную девицу Галатеей. Учись!
             «Будь Галатея занудой - Пигмалион превратил бы её снова в скульптуру», – подумал Виктор.
             Француженка продолжила:
             – Но я всё-таки о другом. Сложилась несправедливость: герои часто не отвечают художнику взаимностью. Виноват ли здесь он сам? Нет. Просто в мире крайне мало стало любви. Всех очаровал Гермес. А ведь в подавляющем большинстве случаев, творчество обязано своим происхождением именно любви. Твои герои не устают говорить об этом. Как думаешь, возможно, существуют причины, по которым образы объективно не могут влюбиться в своего создателя? И тогда мой визит напрасен?!
            – Каждый человек есть образ Творца. И все призваны благодарно любить Создателя, потому что как раз исходя из Своей любви, Он сотворил Адама в ранге царя природы, – изрёк Виктор и заметил: платье француженки становится из белого голубым. «Чистая аллегория Ангела, право, только без крыльев», – подумал он и, закрывая ладонями свои седеющие виски, произнёс вслух:
            – Ты начинаешь больше походить на гречанку, чем на француженку.
            Она засмеялась:
            – Я же переходящий приз.
            Стали поочерёдно гаснуть и совсем исчезать геометрические фигуры – под потолком, за шкафом, даже за окном. Будто их никогда и не было.
            Виктор с грустью вспомнил о своём возрасте. Этьен прав. Шагреневую шкурку жизни можно прибавить своим героям, но её не растянуть, когда дело доходит до себя. Где выход?
            – Между прочим, летописец, количеством лет проверяется духовное соответствие им личности. Одно с другим должно находиться в согласии. У тебя как с этим? Наверняка есть проблемы, – озорно взглянула гостья. – Ибо будь ты Адамом, то рай опустел бы до твоего грехопадения.
            – С чего вдруг?
            – Очень просто. Мир с безымянными тварями обречён на хаос и смерть. Ты – трус, а потому боишься дать мне имя, – притворно возмутилась девушка, сознавая свою возрастающую близость с «летописцем». – Однако что же за история без имён! А любовь?
            «Какие могут быть имена у Ангелов Хранителей? – спросил себя Виктор. – До поры нам не дано знать их имён». Да и не в одних именах дело. У Ангелов нет пола. Но кто же тогда сидит здесь? Неужели ныне видимое – лишь иллюзия? Или обольщение?! Не то и не другое. Художественный образ… И только? Этого достаточно, даже много. Это награда.
             Писатель подошёл к окну и окончательно понял: кончен бал… Книга завершена. А впереди ждёт нечто новое, проблесками неосознанных чувств только-только пробивающееся к жизни. О чём оно будет? Опять о любви и творчестве? Да и будет ли вообще? Бог знает…
              Хозяин потушил свечи возле икон. Дым тонкими прихотливыми нитями-прядями потянулся к форточке, чтобы раз и навсегда исчезнуть из настоящего.
Вспыхнули напоследок неоновыми зигзагами в воздухе остатки радужных линий и, отгорев, погасли...
              Над городом простиралось огромное синее небо, которому во всех измерениях не было конца. И только на горизонте его пытался подпереть снизу серебристый венец из туч, лежавший на маковках колоколен и церквей, беззвучно метавший из себя броские иглы молний...
              Всё смолкло. По миру разлилась великая тишина.
 


___________________________________________________________




КУТКОВОЙ
Виктор Семенович

ПРАЗДНИЧНЫЕ СВЕЧИ,
ЗАЖЖЕННЫЕ В ДОЖДЛИВУЮ ПОГОДУ


Контакт с автором:
ugo07@yandex.ru