В ночь на Ивана Купалу

В тот год нас с Ленкой на всё лето отправили к бабушке в деревню. Ленке, сестре моей, исполнилось десять, но все давали не меньше тринадцати. «Верзилой выросла», - говорил папа. Мне же в ту пору было шесть, но я на них не тянула.

Ленкина деревенская жизнь бушевала, как революция. Её считали своей в местной банде деревенских. Заводилой был Колька Мудрый. Ему недавно стукнуло пятнадцать, и он уже работал конюхом. Водить с ним дружбу считалось за честь.
Днём все ребята, как и Ленка, помогали по хозяйству родителям и старикам, а ночью выходили «на дело». Залезали в чужие сады, привязывали на крыльце злющей тёти Кати над дверью ведро воды, чтобы утром его содержимое обрушилось на бедную её головушку, выводили без спроса в ночное лошадей из конюшни, а однажды даже угнали трактор. Им, конечно, хорошо попадало, но Ленка всегда выходила сухой из воды. Бабушка и подумать не могла, что вытворяла старшая внучка.

Я догадывалась о её «преступлениях», но молчала — самой хуже будет.
Да что там, я завидовала Ленке, потому что жизнь моя была как прокисшая сметана—пробовать не хотелось. Каждое утро меня ждала только соседская девочка Нюра с самодельными весами. Мы играли в магазин—взвешивали песок вместо сахара и камушки вместо конфет. Наши куклы уже не могли смотреть ни на «сахар», ни на «конфеты», и мы с Нюрой тоже.

А ещё вместе с бабушкой жила её глухонемая сестра баба Шура, которую я страшно боялась. Она ничего не слышала, но чуйкой владела удивительной. Ловила на месте преступления возле буфета с полными карманами барбарисок и точно знала, когда мы собирались рвануть со двора, чтобы не выгонять соседских гусей со своего огорода.

Нет, так-то деревенская жизнь мне нравилась – весь день босиком, то на конюшню, то в коровник. Во дворе у бабушки— гуси, утки, куры и даже поросенок Борька, которого я сама кормила.
Но раннее укладывание в кровать и ранний подъём, завтрак, обед и ужин по часам уже доставали. Да ещё целое поле картошки для прополки – у бабушки не забалуешь! Я скучала по маме, городским подружкам и немецкой кукле Кларе. И конфеты дома были настоящие. Шоколадные.

Сидела, грустила, когда прибежала Нюра в нарядном сарафане. Я ахнула от её красоты.
—Ты что? Сегодня же Ивана Купала! Праздник! Меня маманя в этот день всегда наряжает.
—А ещё,—Нюрка перешла на шёпот,—сегодня ровно в полночь расцветает папоротник. И твоя Ленка с ребятами и моим Федькой идут в лес его караулить. Я разговор в хате подслушала.
—Зачем караулить?—я ничего не понимала.
—Как зачем? Вы, городские, ничегошеньки не знаете. Кто найдёт огнецвет, любой клад под землёй отыщет, любой замок откроет. И любовь единственная сама в руки придёт. Вот.

Нюрка говорила, что найти цветок непросто, за ним сама нечистая сила охотится, но я уже не слушала её. Клады мне были ни к чему, замки тоже, а о муже пора бы подумать. Олежка, с которым мы спали в саду на соседних койках, ужасно мне нравился. Вот бы его в мужья!

Я твердо решила увязаться за Ленкой в лес. Он начинался прямо за бабушкиным огородом, но ходить нам туда одним строго запрещалось. Внутри все дрожало от радости и волнения – я уже видела цветочек аленький в своих руках.
Вечером, как обычно, улеглись рано. На улице гулял народ, а мы слушали, как бабушка читает молитвы у образов, потом обходит дом, крестит окна и двери.

Я притворилась спящей, но когда в окно тихонько стукнули, быстро вылезла вслед за Ленкой. Она увидела и стала пихать меня обратно, но я пригрозила, что закричу. Колька только рукой махнул—пусть идёт! Дала ему честное пречестное, что ни разу ни пикну, взрослым ничего не скажу и тикать буду вместе со всеми, если что…

Согнувшись, как воришки, мы рванули по картошке в лес. Вот она, знакомая тропинка, теперь вглубь леса, под огромные деревья, к папоротникам. В горле першило от волнения, будто песка насыпали, но кашлять нельзя, и я терпела. Хватала то Ленку, то Павлика, Колькиного брата, за руку, но они выдергивали – сама!
Было очень страшно! Вспомнила про нечистую силу. Какая она—как баба Яга? Или леший лохматый? Тяжело было не отставать от всех—сандалии слетали, а голые ноги жгла крапива.

Наконец Колька осветил поляну и расставил всех по местам. Как перед сражением. Сам примостился рядом, но потом вдруг куда-то исчез. Без фонарика темно, хоть глаза выколи.
И вдруг—лошадиное ржание, и прямо на середину поляны вылетает странный всадник. Белый мешок на голове, глаза светятся, будто фары у машины, сам нагайкой машет и свистит, как соловей-разбойник. Это точно она, нечистая сила! Все завизжали и—врассыпную. Я рванула за Ленкой, но споткнулась и застряла в малине.
Лежала и ждала смерти. В колючих кустах. Одна.

Жалела, что не успела пойти в 1 класс и с Кларой как следует не наигралась. Неужели мама меня родила, чтобы я вот так, в малине…? Мама! Я вспомнила про неё и заревела на весь лес так, что даже «нечистая сила» испугалась и направила коня в мою сторону.

Надо было креститься и читать Богородицу, но от страха язык онемел, рука не слушалась. Лошадь подошла вплотную, всадник снял с головы мешок, и «нечистая сила» превратилась… в Кольку.
—Чего ревешь? Я же пошутил.
Я продолжала реветь, но уже от радости, а Колька ловко подхватил меня и посадил на лошадь рядом с собой.

По щекам катились горошины-слёзы, на зубах скрипела земля, горело лицо в царапинах и ноги в крапивных волдырях, но лошадь была такая тёплая и от неё так вкусно пахло навозом! Мне было уютно, как на коленях у мамы. Рядом сидел сам Колька-атаман, и я вцепилась в его рубаху, чтоб не упасть. Даже задремала, пока лошадь осторожно пробиралась по лесу.

Довёз меня Колька до самого дома и сонную, как мешок, опустил в окошко, в руки испуганной Ленки. Я заснула, как убитая, не раздеваясь, и весь остаток ночи мне снился аленький цветочек – огнецвет…

Странно, что даже баба Шура со своей чуйкой так и не узнала, где мы с Ленкой пропадали в ночь на Ивана Купалу.