Танго

     …третье января тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Метель. А потом дождь, а следом мелкая крупа. А через пару минут снова снег. И зачем попёрся в Москву в такую непогоду? Захотелось, видите ли, посмотреть на новогоднее убранство столицы! В убогой провинции всё ещё было по-советски простенько: плакатики, вырезанные из ватмана зайчики и белочки, салфеточные снежинки на окнах и дешёвые гирлянды на ларьках. А новоявленные москвичи рассказывали о полностью подсвеченных проспектах, искрящихся ёлках до небес, каруселях на Красной площади, ледяных скульптурах на бульварах и прочих радостях богатого мегаполиса.
     Сначала всё было неплохо: к непогоде приноровился, не спешил, водителем он был уже опытным, да и машина была отличной: служебный «ford scorpio» удалось выпросить у директора на четыре дня. Но между Муромом и Владимиром асфальт исчез окончательно: всё пространство дорожного полотна засыпало и перемело. По этой снежной целине он ехал первым и единственным: ни за ним, ни навстречу никого не было.
     По Муромской дорожке
     Стояли три сосны.
     Со мной прощался милый
     До будущей весны.
     «Как же: три сосны! Такая чаща, за тридцать минут ни одного съезда!»
     Лёгкая крупа плавно перешла в рой белоснежных мух, затем появились хлопья. Мягкий полёт снежинок не понравился ветру, и он превратил всё в мутную круговерть. Из-за непроглядной ваты пришлось потихоньку снижать скорость, в какой-то момент он решил остановиться: ничего не было видно. Начался буран! Машину раскачивало, она поскрипывала и кряхтела. В салоне было тепло и уютно, пахло мятой и «marlboro», звучала кассета ABBA. Бензина было больше полбака, переживать было не за что, он ведь никуда не спешил. Старухин включил все фонари на машине, чтоб никто случайно на него не налетел: вдруг кто будет ехать, не один же он такой рисковый парень. Постепенно стало темнеть, и появился мандраж: ветер не успокаивался, и машину заметно заносило. Правые окна были плотно забиты толстым белым слоем, лобовое стекло было в снежно-водяной каше: печка не могла растопить нескончаемо прибывающий снег, дворники спрятались в ледяной панцирь и ничего не счищали, просто царапали по стеклу и противно скрипели. Старухин вздохнул, натянул шапочку и кожаную куртку, героически открыл дверь, которую страшный ветер сразу чуть не вырвал из петель. Нестерпимо хотелось в туалет, да и надо было делать хоть что-то. Снежный шквал сразу показал, что он хозяин положения: забивал глаза, остужал ладони, закидывал холодными порциями снег за шиворот, холодил потную спину. Ничего не было видно: на триста шестьдесят градусов был только тусклый белый цвет. Где-то за ближайшей обочиной угадывался лес, именно, что только угадывался. Старухин щурясь, очистил и задрал дворники, толку от них сейчас мало. Сходил по маленькому, для проформы почистил стёкла и фонари. Продрогший, собрался сесть в машину и тут уловил знакомый с детства запах: кто-то топил печку углём. Показаться такое не может! Где-то рядом люди! И не просто человеки, а жители в тёплом помещении! Как же он ничего не разглядел за несколько часов?!
     Сделал несколько шагов к встречной обочине: ба! это же свет в окне! Вернулся к машине. Заглушить?
     А если трактор поедет, увидит или нет? Что же делать?! Глупо сидеть в автомобиле, когда рядом есть дом с печкой!
     Стало совсем темно, но из машины свет окна не был виден. «Вот это метель!"
     Старухин решил не выключать «ford»: сбегать до людей, разузнать и, если не получится заночевать в доме, вернуться к машине. Взял портмоне, сигареты, вздохнул и снова нырнул в бурлящую снежную реку. Подбежал к обочине, увидел свет и начал аккуратно спускаться. Упал, натрамбовал полный шиворот снега, ладони сразу замёрзли, лицо горело, под джинсами, до самых коленей, набился снег: после ласкового тепла салона, неприятно попасть под такую снежную раздачу.
     Свет окна приближался, запах уголька становился всё отчётливее. Проявилось одноэтажное, под оцинкованной крышей, строение.
     «Конечно, такое всё блёклое, как заметишь?».
     Старухин сильно постучал в синюю свежеокрашенную дверь. К теплому запаху угля добавился резкий запах свежей масляной краски.
     - Открыто.
     Дверь распахнулась. Пахнуло воском и свежей штукатуркой.
     - Открыто же, чего стучишь?
     Старухин не видел, кто ему открыл дверь, внутри горело несколько ярких ламп без абажуров. Молодой человек вошёл в помещение.
     - Здравствуйте. Можно у вас помощи попросить?
     - Ха, самое место для помощи нашёл.
     Старухин приморгался к яркому свету: он разговаривал со священником.
     - Я застрял. И что делать не пойму: если снегоуборщики пойдут, увидят ли машину? Там такое твориться, что машину скоро заметёт полностью.
     - Ну, до утра точно никакой трактор не поедет, Афоня в баню пошёл. Это я точно знаю.
     - Трассу до утра чистить не будут?
     - Почему – трассу? Ты от центральной дороги почти полкилометра отъехал.
     Старухин удивлённо молчал: он не заметил ни знаков перекрёстка, ни самой развилки.
     - Тааак… Давай я тебе шест дам, дай Бог поможет кому разглядеть твою машину. Да и тебе спокойнее будет.
     Священник пошёл в угол помещения. Старухин огляделся: это было что-то вроде большой прихожей. Вдоль стен стояли крашенные в синий цвет лавки, над лавками были прибиты вешала.
     - Меня зовут отец Владимир. Я настоятель храма Троицы Живоначальной.
     - Ой, простите, меня Александром зовут.
     - Вот, держи, Александр.
     Старухин принял у настоятеля ярко-красное двухметровое древко.
     - Я быстро.
     - Стой, чудилка! Куда ты?! В кроссовках, в курточке… Давай валенки надень и вот, на, ватник чистый. А пока ты бродишь, я чайник поставлю.
     Старухин с удовольствием надел большущие белые валенки, а ватник натянул прямо на куртку и вышел в пургу.
     Но сейчас было уже не страшно: и темнота, и метель, и пустота дорожная разбились о яркий свет и запах краски.
     Забравшись на насыпь Старухин увидел только свет фар, пытающихся светить из-под слоя снега. Багажник машины и крыша уже стали сугробом. Воткнул шест около багажника, открыл дверь и заглушил машину. Нажал на кнопку брелка, машина сухо щёлкнула замками. «Всё, стой так до утра. Спокойной ночи».
     Обратный путь уже был знакомым и простым: Старухин нигде не упал, нигде не оступился. Войдя в помещение, гость поискал глазами метёлку: в детстве всегда бранили его за неочищенные от снега валенки.
     Пара веников стояла за ближайшей лавкой: новенький, ярко-жёлтый из сорго, и потёртый, стянутый проволокой, из уже коротких берёзовых веток. Взял старенький веник и прямо у двери почистил валенки. Лохмотья снега падали на рябую домотканую дорожку и расплывались тёмными пятнами.
     - Сходил удачно?
     - Да, отец Владимир. Вроде всё хорошо.
     - Раздевайся и пошли чай пить.
     Старухин понял, что кроме чая он бы ещё и поел с удовольствием, и прихватил из куртки шоколадку.
     За ещё одной синей дверью было что-то вроде сторожки: высокая круглая печка, стол, пара стульев, кровать без спинок, большой жёлтого лакированного дерева платяной шкаф. Два окна в углу комнаты были закрыты заляпанными побелкой листами бумаги.
     Отец Владимир стоял у печи.
     - Проходи, Александр.
     Как себя вести в гостях у священника, Старухин не представлял: никакого опыта общения с попами у него не было.
     Хозяин споро накрыл на стол: кроме парящего чайника, на столе появились кастрюлька, тарелки, соломенная хлебница с нарезанной чернушкой.
     - Саша, не обессудь, перед застольем помолиться надо.
     Отец Владимир повернулся к иконе:
     - Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь.
     В след за хозяином, в конце молитвы Александр перекрестился.
     - Присаживайся.
     Отец Владимир открыл кастрюльку и из неё пошёл сладкий дух: над варёной картошечкой, посыпанной золотистым жареным лучком и политой постным маслицем, образовалось ароматное облачко.
     - Хлеба бери, сколько хочешь, есть ещё две буханки.
     - Спасибо.
     От тепла, от еды, от безопасности, от дневных событий, от запаха краски у
     Старухина кружилась голова. Он готовился куролесить на новогодней Красной площади, а трапезничает в глухомани со священником. "Смешно".
     - Чаёк у меня с мятой и душицей, спать будешь, как младенец.
     - Простите, я тут припёрся…
     - Извиняться не надо. Ты же не по своей воле, Господь вон какую метель нам послал!
     Старухин смущаясь, положил шоколадку на стол, хозяин улыбнулся.
     - Ты если хочешь – ешь, а я не буду.
     Молча попили чай. Священник, не спрашивая, налил ещё по кружке:
     - Пусть остывает. А мы давай подымимся, я тебе экскурсию проведу.
     Хозяин встал, тихо прочитал молитву, гость поднялся на ватных ногах. Вышли уже в знакомое помещение. Без горящих ярких ламп, оно напоминало грот: длинное, сумрачное, с поскрипывающей от ветра входной дверью, с каменным полом, покрашенным страшной коричневой краской. Отец Владимир шёл освещаемый светом из сторожки, полы его облачения развевались. Старухин только сейчас обратил внимание, какие широкие у священника плечи, да и в принципе, мужик он здоровый.
     - Александр, ты крещённый?
     - Не знаю.
     - Родители никогда не говорили об этом?
     - А я детдомовский. Там у нас это не было принято. В армии предлагали – да я особо…
     - Креста на тебе значит, нет…
     - Нет, крест есть.
     Гость судорожно полез под водолазку и вытащил золотой крестик.
     Отец Владимир заулыбался:
     - Однако… Ха-ха, ладно. Проходи.
     Священник открыл одну створку. Эта дверь была некрашеная, покрыта жёлтой олифой, с множеством кованых деталей. Сразу потянуло воском, ладаном, углём, сырой штукатуркой. За дверью был храм.
     Всё помещение церкви было заставлено деревянными строительными лесами и только около иконостаса было пусто. Иконостас был простым щитом, сбитым из широких досок, с несколькими большими иконами. Горело несколько лампадок, сквозняк шуршал полиэтиленовой плёнкой, в чёрном невидимом верху гудело. Было неуютно.
     Отец Владимир щёлкнул выключателем: на улице зажглись фонари. Сквозь небольшие оконца с витыми решётками, оранжевый свет попал на заляпанный пол притвора. Священник подошёл к гостю:
     - Ночевать будешь в комнате, она у нас и трапезная, и канцелярия, и прорабская. Ничего у нас не запирается, воровать нечего. Так что можешь смело ходить везде, только за иконостас не заходи. Курить – на улицу! Отхожее место тоже на улице, провожать меня пойдёшь - покажу. Сегодня вечерняя служба уже была, суббота, всем в баню надо да по гостям.
     Александр слушал хозяина и кивал. «Куда ходить? Я с ног валюсь!»
     Отец Владимир пошёл в темноту, гость пошёл за ним. В самом углу находилась большая печь. Священник открыл дверцу, взял длинный тонкий лом, пошурудил, кинул несколько лопат угля.
     - Морока одна. Тут при коммунистах артель была, так они двух кочегаров держали! Надо это безобразие убирать из храма, но на новую печь средств нет. Так, что немного мучаемся. А в комнате голландка хорошая, качественная, так что не переживай, не замёрзнешь.
     Старухин не переживал, он уже еле стоял на ногах. Хозяин ещё, что-то говорил, но гость уже ничего не понимал, он хотел одного: спать!
     Вышли их храма, священник оделся, Старухину тоже пришлось закутаться. Вышли в пургу: ветер не унимался и всё так же усердно перекладывал снег с места на место. Освещённая двумя фонарями, площадка перед входом была странным оранжевым шевелящимся шаром.
     - Вооон туалет. Всё, Александр, спокойной ночи! С утра разбужу пораньше.
     - Спасибо вам, отец Владимир! Спокойной ночи.
     Старухин с радостью вернулся в дом. Здесь уже всё было по родному: заклеенные окна, синие двери, тёплые печки, алюминиевые кружки, яркие лампочки, ароматный сквозняк, душистый остывший чай. Только постель было ещё чужой.
     «Ой, посуду не помыли. Так, а где её помыть? А, с утра разберёмся».
     Гость выключил лампочку, при уличном свете расправил кровать, разделся и тут же уснул.
     Вынырнув из глухой темноты Старухин понял, что выспался. Который час было непонятно. Тихо: на улице не было ветра, и из церкви не доносилось никаких звуков.
     Помассировал левую руку: пока спал, рука сильно затекла. Выпил холодный чай, натянул джинсы и футболку. «Сколько же времени?»
     Надел ватник и валенки, вышел на улицу. Обошёл всю церковь, там, куда не падал свет фонарей, было очень темно. Сходил в туалет, дошёл до машины. Шест торчал, только немного накренился. Кроме капота, весь «ford» был под снегом. Вдалеке горели фонари: видимо это был посёлок или село. Старухин, как смог, очистил автомобиль от снега. Всё вокруг было белым, гладким и нетронутым. После окончания метели никто не ездил и не ходил мимо церкви. Старухин вспомнил, что давно не курил. Вернулся в церковь, взял из куртки сигареты.
     Стоял под фонарём, выдыхал дым, прислушивался. Во всём мире не было ни одного звука. Ни гула машин, ни голоса человеческого, ни вытья ветра, ни лая собак. Тишина.
     Снова зашёл, взял ключи от машины и новенький веник. Почистил машину веником, теперь было понятно, что на дороге стоит автомобиль. Завёл, обрадовался появлению цивилизованного звука, а не просто скрипу снега под большим валенком. Зелёные цифры показывали половину пятого. В обычной жизни он так рано никогда не вставал! Разве только в армии, по учебной тревоге.
     Около машины выкурил ещё сигарету.
     - Может, почистить снег?
     Звук собственного голоса удивил: он был каким-то звонким.
     Дошёл до церкви, стал искать лопату. Её нигде не было.
     - Такого не может быть!
     Эхо многократно отразилось от голых стен.
     Старухин решил затопить печку в своей комнате. Открыл дверь в храм, стало жутко. Звуки шагов были тихими и шуршащими, дышать стал редко и тихо. Да, дрова лежали рядом с угольной кучей. И две большие фанерные лопаты стояли рядом с углём.
     «Однако. Держать лопаты в церкви?»
     Затопив голландку, Старухин принялся за снег. Лопата легко бегала по снежной целине. Валенки заставляли снег скрипеть, фанера выбивала треск из сугробов. Походив немного, Старухин подбирал снежные остатки, чтобы площадка была красивой и ровной. Потом снова ходил и толкал, и снова подбирал. Почищенная площадка быстро росла. Старухин поймал ритм и вошёл в азарт. Хотелось пить, но он не хотел расставаться с этим прекрасным моментом. Потихоньку начало светлеть небо, и сосняк отделился от него, у церкви проявились контуры.
     «Пойду, фонари выключу».
     Сняв валенки, Старухин добежал до выключателей, подхватил в углу ещё дровишек и забежал в свою комнату. Закинул дрова в печку и сделал несколько глотков прямо из чайника. Холодный чай радостно потёк по горлу. «Эх, вкуснотища!».
     Вышел на улицу, и, не куря, снова принялся за чистку снега. Без искусственного света было намного приятнее ходить и шуршать.
     - Доброе утро, Александр.
     Старухин вздрогнул.
     - Ой, прости, я думал, ты меня видел.
     - Доброе. Не-а, не видел, задумался.
     - А я издалека заметил: машина виднеется, фонари не горят. Значит, ты ранняя пташка.
     - Выспался. Очень хорошо спал, отец Владимир!
     - Пошли завтракать. Вон, как ты потрудился!
     Мужчины зашли и начали раздеваться.
     - Ох, отец Владимир, я ведь посуду вчера не помыл! Не нашёл ни воды, не раковины.
     - Весь хозблок у нас в храме. Рядом с печью. Ты где лопату взял, там дальше, за фанерной стенкой, раковина. Большой непорядок здесь, пять лет здание пустовало, а до этого сорок лет артель была, какие-то деревяшки мастрячили. Я приход принял в октябре, даст Бог, в этом году всё хозяйство мирское вынесу из храма.
     Старухин собрал и помыл тарелки с кружками. После появления отца Владимира все неприятные ощущения исчезли, церковь стала привычным и почти домашним местом.
     -  Я видел Афанасия, тракториста, он готов к работе. Хотя выхлоп у него после вчерашнего – будь здоров! Пьёт без меры, бедолага. Я бы даже сказал: по-чёрному пьёт!
     Отец Владимир захихикал.
     Молча ели теплые пирожки с капустой, молча пили кофе «три в одном». За окнами послышался стук дизеля. Хлопнула дверца, а затем стукнула входная дверь.
     - Приятного аппетита!
     Старухин повернулся и закашлялся. В дверях стоял негр! Лиловый, носатый, белозубый, щекастый негр! В унтах, телогрейке и новеньком заячьем треухе.
     - Спасибо…
     - Отец Владимир, опять ты человеку не сказал?..
     Афанасий с укоризной смотрел на хихикающего священника.
     - Прости, Афоня… Уморительно ведь на них смотреть, когда видят тебя впервые!
     - Эх, расист ты, батюшка… Ну, а ты чего сидишь? Пошли, будем тебя освобождать из неволи.
     Отец Владимир громко смеялся.
     Огорошенный Старухин вышел за трактористом, залез в валенки и ватник. Афанасий шёл чуть впереди и бубнил:
     - Тридцать лет друг друга знаем, а он всё угомониться не может. И в тюряге отсидел, и в армии отслужил, и семинарию закончил, а всё потешается надо мной. Как увидел меня в пятом классе, так всё и хихикает.
     - Слушай, турист, а сигареты есть?
     Старухин протянул трактористу пачку.
     - Гляди ты, Мальборо! И машина шикарная. Олигарх?
     - Не, машина служебная. На праздники выпросил, в Москву съездить. Да и сигареты – для форсу. Обычно Яву золотую курю.
     - Гм. Так, гляди: я сейчас вот так пройду (тракторист рубанул рукой по воздуху), и мы тебя вперед толканём, на чистое. Ты развернёшься, места не хватит – до села прокатишься, я там широко уже сделал.
     Тракторист шикарным щелчком отправил окурок по высокой дуге и полез в трактор. Быстро и аккуратно оттолкал намёт перед автомобилем за обочину. Старухин лопатой откинул снег от бампера и сел за руль. Даже без помощи тракториста выкатился на чищеную дорогу, доехал до села, развернулся и подъехал к церкви. Новогоднее приключение подходило к концу. Бульдозер ДТ оставил за собой сизый выхлоп, и пополз в сторону трассы.
     Старухин закурил и думал, какими словами будет благодарить отца Владимира. «Может, денег оставить?».
     Со стороны села шли люди. Сначала это были подсвеченные светом фонарей штрихи. Потом начали слышаться отрывки разговоров. Мужчины и женщины проходили мимо Старухина к церкви. Все здоровались, и Старухин всем отвечал.
     Из двери выглянул отец Владимир и махнул рукой:
     - Александр, заходи!
     Старухин глубоко вздохнул и вошёл в храм.
     Никто не разделся, только на лавках лежало несколько мужских шапок.
     Отец Владимир подошёл к гостю:
     - Задержись на часик, а, Александр? Ты ведь не спешишь?
     - Задержусь.
     - Вот и хорошо! Можешь в сторожке посидеть, если не интересно.
     - Нет-нет, я со всеми!..
     Отец Владимир начал службу. Он нараспев читал псалмы, подходил с кадилом к присутствующим, дирижировал хором тётушек. Для Александра всё было внове: на церковной службе он был в первый раз. Под конец службы священник поздравил сухонькую пожилую женщину с именинами:
     - Сегодня у нашей Анастасии Ивановны именины! Многая и благая лета! Желаю Вам от Господа всех благ и земных, и небесных! Дай Бог, чтобы Ваша небесная покровительница Анастасия Узоразрешительница всегда споспешествовала во всех добрых начинаниях, а наипаче же молитвенно ходатайствовала бы за Вас у Престола Пресвятой Троицы.
     Появившийся под конец службы тракторист Афанасий поцеловал в щеку засмущавшуюся Анастасию Ивановну:
     - Поздравляю, мамочка!
     Все похлопали и дружно пропели «Многая лета».
     Старухин разглядывал прихожан. В основном - пожилые женщины, с красивыми, но усталыми лицами. В серых пуховых платках, в коричневых или зелёных пальто. Кто в валенках, кто в прощайках. Только Анастасия Ивановна была в кожаных сапогах, на каблучке. Мужчин было всего пятеро, все усатые и круглолицые, коренастые, как отец Владимир. Афанасий выглядел здесь инопланетянином, но на него никто не обращал внимания.
     Потихоньку все вышли из храма, женщины остались в большой прихожей, мужики курили на улице.
     Старухин подошёл к ним и тоже закурил.
     Через пару минут вышел отец Владимир, в руках у него был бумажный пакет.
     - Александр, прими. Это пирожки с яблочным джемом. Именинница тебе с утра напекла.
     Старухин взял пакет.
     - Отец Владимир…
     Голос дрогнул.
     - Спасибо вам.
     Каждый слог был сломан и выдавлен. У Старухина никогда не было такого случая, когда всё было хорошо и приятно: дивный лес, чистый воздух, красивые люди, открытый путь, свежая голова. И надо было уезжать. Почему надо? Непонятно, но…
     Начали выходить женщины. Именинница сменила пуховой платок, на вязанный малиновый берет.
     Старухин подошёл к Анастасии Ивановне:
     - Спасибо вам большое! Мне так приятно!
     Эти слова легко вылетели сами.
     - Кушай на здоровье! До Москвы дорога дальняя.
      Старухин пошёл к машине, и все двинулись за ним.
      Положил пакет на переднее сиденье и завёл Форд. Тот счастливо рыкнул и тихонечко затарахтел. Включился радиоприёмник, играло танго. Старухин было потянулся выключить звук, сейчас, в момент прощания, аргентинские ритмы казались неуместными, но Афанасий вдруг сказал:
     - О, путешественник, сделай громче!
     Старухин вывернул ручку до конца. Афанасий кинул треух кому-то из мужиков и подскочил к Анастасии Ивановне, подхватил её, и они затанцевали!
     Они танцевали танго. Танцевали по-настоящему, без дураков.
     Анастасия Ивановна двигалась легко, изящно, виртуозно! Это смотрелось удивительно: дешёвое, почти уже ветхое, советское пальто на ватине, вязаный берет и изумительная лёгкость танца!
     Афоня далеко не был Рудольф Валентино, но двигался под стать своей партнёрше. Его курчавая голова была гордо запрокинута, он прижимал Анастасию Ивановну: вёл её, вращал, поддерживал. Его унты превратились в блестящие туфли, и он парил вместе с матерью!
     Иногда женщина громко говорила что-то на испанском, и тракторист начинал новую фигуру.
     - Sistema cruzado! - и танцоры начинали шагать замысловатыми па.
     - Pasada! - тракторист замирал, а Анастасия Ивановна, высоко поднимая ногу, перешагивала через унты партнёра и двигалась одна.
     Танго закончилось, танцоры элегантно поклонились, диктор начал читать рекламу, и Старухин выключил звук.
     Никто не хлопал, кто-то из мужиков протянул Афанасию сигареты. Удивительный танец просто закончился.
     Отец Владимир подошёл к машине, благословил Александра, тот сел за руль и уехал.
     "И зачем попёрся в Москву?"