Гл. 5. Несет свои студеные воды Обь

                На следующее утро после именин я не могу встать с постели.
                Нога распухла и не влезает ни в какую обувь, кроме валенка.
                Я одеваюсь кое-как, натягиваю на больную ногу этот самый валенок, по телефону вызываю такси и еду в поликлинику.
                Травматолог ничего опасного не обнаруживает.
                Следует три дня держать ногу в холоде, а потом греть её мешочками с горячей солью. Словом, делаю лишь
                один вывод: Бог посылает время для творчества, для того, чтобы заняться рассказами отца Игнатия. В который раз я                включаю магнитофон и пробую услышанное записывать на бумагу. Дело продвигается очень               
                медленно, но верно. Да мне, собственно, и некуда теперь спешить.
                Вот один из рассказов отца Игнатия о другом его    славном наставнике.

                Слова Витеньки и Маринушки сбылись: через несколько лет Господь послал мне, немощному, великого старца в северном городе Шургонск.
                — Расскажите, как вы с ним познакомились.
                — Начну с поездки в Иерусалим. В нашей группе были паломники из этого сибирского города. Мы подружились. У меня до сих пор хранятся фотографии нашего совместного пребывания на Святой Земле. Позже друзья приезжали ко мне в гости.
                — Они и поведали вам о своём подвижнике Православия?
                — Да. Жил в далёком Шургонске, ходил по его улицам с не переименованными советскими названиями старец Кукша. Несколько лет тому назад он уже отошёл ко Господу, но его по сей день там очень почитают. Мне не единожды посчастливилось с ним общаться.
                Он — мирянин, но, по благословению владыки, ходил в подряснике и в скуфейке. Хотел постричься в монахи, однако постриг, насколько знаю, так и не состоялся. А если и состоялся, то уже перед уходом в мир иной.
Как бы там ни было, Кукша своим образом жизни всё равно оставался монахом в миру, приняв на себя ещё и крест юродства во Христе.
                И когда мои друзья-паломники показывали старцу фотографии, на которых среди других людей он увидел и меня, то попросил пригласить незнакомого сельского священника в Шургонск.
                — Путь не ближний.
                — Денег на такую поездку, действительно, не было, поэтому тамошние мои друзья вскладчину со своими приятелями (они нефтяники и живут по российским меркам зажиточно) собрали необходимую сумму на самолёт, позвонили мне и объяснили, на какие числа надо покупать билет, чтобы потом встретиться с Кукшей.
                Мне прислали его фотографию. Посмотрел — вроде бы обычный старичок, ничего особенного.
                И вот пришло время отправляться в Шургонск. С пустыми руками не поедешь — надо что-нибудь подарить Старцу. А что выбрать для человека, который всей душой принадлежит уже Царству Небесному и едва касается земли? В молитве попросил Господа надоумить меня. И приходит в ответ только одна мысль: «Возьми крест Иерусалимский».
                — Что это за крест?
                — Из паломнической поездки в Святую Землю я привёз несколько крестов, там приобретённых и освящённых на гробе Господнем. Один крест оставил себе (он маленький и красивый; им удобно совершать требы), а остальные раздарил.
                И вот посмотрю-посмотрю на крест — нет, жалко его отдавать, самому нужен. Оставлю, пожалуй, себе. Думаю: «Зачем Кукше крест? Он же не священник».
                Опять похожу-похожу, помолюсь: «Господи, что мне взять? Благослови!». И опять приходит на ум этот крест.
                Подойду, посмотрю на него. Нет, оставлю себе.
                Присмотрел всё-таки другие подарки.
                Добираюсь, наконец, в известнейший центр нефтяников. Это, конечно, не моя Любимовка и даже не Старославянск. Показалось, что всё там построено не столько Божьим Промыслом, сколько человеческим. Здания в городе сооружены из бетонных панелей и серого силикатного кирпича по трём-четырем проектам. Зато полно дорогостоящих советских монументов: вождь мирового пролетариата, с указующе застывшим жестом в сторону горизонта, рабочие с кувалдами, нефтяники с трубами, реже — колхозницы с серпами на века, замершие в театральных позах под бескрайним, но всегда хмурым северным небом.
                Привозят меня к Кукше. Выходит он навстречу. Я обращаюсь:
                — Отче, благослови меня, грешного.
                Он стоит с почти царственным видом и отвечает:
                — А крест привёз, который Господь благословлял тебе взять с собой?
                Так стыдно стало, просто ужас: Старец посадил меня прямо в лужу. Вот это прозорливость! Все сомнения в том, что передо мной — воистину человек Божий, исчезли. Стою и факелом горю от стыда.
                — Кукша, прости, я пожадничал…
                Вот так Господь обличает нас устами ближних, особенно если они стоят одесную Спасителя. Тогда и мы обнаруживаем свой грех через себя и в себе. Праведникам с их духовных высот каждый из нас виден, как на ладони. И это не художественное сравнение, а явь, которую никому не опровергнуть.
                Позже, снова посещая Шургонск и встречаясь с Кукшей, я чувствовал совершенно отчётливо, что все немощи и слабости исчезают во мне от одного общения с моим наставником. Он подойдёт, благословит, даст к руке приложиться — и голова делается ясной, тело лёгким, а душа чистой.
                Это и есть действие благодати Божией через Его праведников.
                И подаётся она в ответ за великий молитвенный труд и глубокое личное покаяние.
                Нет, не один преподобный Силуан Афонский плакал во время молитвы. Мне доводилось наблюдать, как молились Витенька, Маринушка и Кукша: у них слёзы ручьем текли за меня лично, за всех русских людей, за мир — за то, что человечество погружается в адские глубины, не осознавая этого. И Кукша, и Маринушка, и Витенька проявляли не просто обычные душевные качества, чисто психологически откликаясь на вывихи нашего больного общества, но в буквальном смысле слова страдали своими душами, болели за мир, полностью отдавая себя Богу. Очень часто они ревностно обличали упорствующих во грехе. Иной раз пастырь стесняется строго спросить с пасомых, а блаженные, юродствуя, могли пристыдить и священников, и любых начальников, несмотря на их посты. Видя такое самопожертвование, помноженное на любовь к ближним, люди после общения со старцами становились верующими.
                — Батюшка, я читал, что часто блаженные переходили на юродство и в древности. Наверняка, вы сами это знаете. Не случайно ведь в словах «блажь» (дурь, упрямство, юродство) и «блажной» (дурной, глупый, полоумный) берёт своё начало определение «блаженный», ставшее в Православии существительным. Святитель Афанасий Александрийский, насколько помню, писал: «Бог хочет, чтобы люди стали глупы в земных делах и умны в небесных». Святитель называл умным того, кто умеет выполнять Божью волю.
                — Это верно. И таких людей, стремившихся жить по воле Божией, было на Святой Руси немало. Русская Православная Церковь сегодня почитает тридцать шесть юродивых.
                — Но позвольте добавить. Юродивые, которых народ считал блаженными, вообще-то не принимали на себя в полной мере подвига юродства; они как бы оставались детьми, примеряя на себя образ слабых умом.
                — Из всех моих знакомых старцев этим особенно отличался Кукша. Он говорил очень редко. А если и говорил, то порой не разберёшь, что именно сказал: произнесёт два-три слова (вроде бы бессвязных), как младенец, и замолчит… На самом деле недоговаривал, а не просто говорил нелепицу. Его «несуразность» потом оборачивалась глубоким смыслом. Кукша подчёркивал противоречие между истиной во Христе и так называемым здравым смыслом. Он являлся своеобразным назиданием, но только наставлял не мудрым словом или приметным делом, а привлекал прежде всего силой духа, облечённой во внешнюю якобы ущербную форму.
                Кукша, как рентгеном, просвечивал духовный мир людей, приходивших к нему и приезжавших издалека. Те из них, которые были достойны, имели возможность подойти к нему сами. А недостойные (много согрешившие, но упрямствующие в грехе) часто не могли даже приблизиться к старцу — благодать не подпускала.
                И если в древности юродивые специально поражали людей своим скандальным видом, то есть нередко ходили обнажёнными, то Кукша, принимая во внимание дух современной эпохи, не разрешил себе подобной «роскоши» и одевался в простой подрясник. К тому же не следует сбрасывать со счетов суровый климат Шургонска.
                — А как же можно было понять, что Кукша юродивый?
                — Признаки юродства он перенёс на своё лицо: достаточно было посмотреть один раз, чтобы убедиться — перед тобой Христа ради юродивый.
                — Вы знаете, учёные установили, что значение «глупый, дурак» у слова «блаженный» родилось из значения «святой», поскольку святыми чаще всего почитались юродивые, обладавшие пророческим даром.
                — Таким человеком можно смело назвать Кукшу Шургонского…
                Сиротливо без него стало в этом мире.
                Несёт величаво свои студёные воды Обь, и в них ничего не разглядеть, кроме исполинского северного неба да плавающего ярко-красного зигзага костра, привязанного к берегу древней реки. Кто-то разводит огромный полыхающий огонь. Издалека доносятся высокие звуки духового инструмента, мало перекликающиеся с современными архитектурными мотивами. Больше не видит Обь старца, стоящего на её берегу и то ли любующегося созданием Творца, то ли молящегося о прибавлении любви в мире. Утешает лишь мысль: теперь молитва блаженного слышней Господу, а мы приобрели ещё одного горячего заступника перед Богом.
                Жизнь в Шургонске мчится на колеснице времени безоглядно.
                Аминь.

                Нина вернулась из санатория через неделю.
                Кто-то позвонил ей и рассказал о моём приключении.
                Я подозреваю в этом Родиона, хотя он наотрез отказывается.
                Нина вносит свой чемоданчик в комнату.
                И я не знаю, что мне делать: то ли радоваться любимой жене, то ли сожалеть о её прервавшемся отдыхе. Во всяком случае, я лежу и через минуту тоже начинаю гореть факелом от чувства вины.