Гл. 8. Когда перейден Рубикон

               Родион зашёл к нам в конце дня «на огонёк». Это был обычный золотистый вечер, с красивым ускользающим светом, с холодными тенями, наступающими на яркозорье. По радио негромко звучала проникновенная хоровая музыка. Своей тональностью она полностью соответствовала нынешнему вечеру, как в наивных любительских фильмах. Что делать, рассказываю правду… Женские голоса задушевно, распевно, элегично повествовали о Руси, коренной, но не древней; потом сбились на что-то жалобное и одновременно нежно исповедальное. В душу вливалась знакомая мелодия, угадать которую я не мог, да и не старался…
               Скрытое чувство, мучившее друга ещё на моих именинах, сидело в нём и сейчас. Со всей очевидностью доносившееся пение его как-то трогало. А может быть, и не само пение. Психологическое состояние, которое оно проявляло, заметно передавалось настроению моего друга. Однако раньше Родион не был сентиментальным. Да и можно ли назвать сложно переживаемые чувства, не проявленные вовне, сентиментальностью? Уверен, здесь всё сложнее. Такая музыка не ласкает слух, ею не любуешься как художественным произведением. Она проникает в человека настолько глубоко, что он забывает даже себя. И дело вовсе не в заразительности ритмов и темпов, столь характерных для военных маршей. Нет! И тем более не в магии, навязывающей себя человеку и порабощающей его волю. Человек добровольно распахивает такой музыке своё сердце. Если и возможно объяснение этому чуду, то оно происходит оттого, кажется, что композитор просто сумел услышать и записать пение небесных Ангелов. Да простится здесь автору высокий стиль. Музыка на него сбивает.
                Я прошу жену накормить Родиона. На чай мы остаёмся с ним вдвоём: Нина отправилась в свою комнату заниматься домашними делами.
                — Поговорим? — предлагаю я.
                — Поговорим.
                Глаза друга хоть и смотрят почти в упор, но становится заметно — не меня они видят.
                — Что случилось, Родион?
                — Совесть меня выгрызла всего изнутри, брат, с тех пор, как я узнал, что моя Айгуль…
                У Родиона дергаются, а потом, точно судорогой, сводит мышцы лица. И я понимаю, что он сейчас прибил себе душу коваными гвоздями, чтобы она не вылетела из его тела.
                — Ради Бога не волнуйся. Какая Айгуль? Ты о чём?
                Родион крепко обхватывает руками голову и сидит молча. Потом медленно, взвешивая каждое слово, произносит:
                — Я знал её ещё до переезда в Старославянск. Претерпела много девчонка по моей вине. Из семьи иноверцев всё-таки… Отец, мать, родственники навалились на соплеменницу с требованием бросить неверного, грозили и мне, но чем больше они наваливались, тем Айгуль больше меня любила. А я совсем дурной был тогда, шалопутный… Покрутил роман и потом, ничем себя не обязывая, уехал из Ростова сюда, в Старославянск. На Дон не вернулся. Оказался действительно неверным. Стыдно — до жути. Что мы творим… Незадолго перед твоими именинами случайно узнаю: Айгуль успела от меня забеременеть и потом сделала аборт. Все родственники, вся семья отказались от девчонки: опозорила-де род. Вот такая получилась безрадостная картина…
                — Она мне что-то напоминает. Весёлого мало…

                Не мною замечено, что медики болеют тяжелее своих пациентов. Реже — возможно, но уж если какая немощь пристанет к ним, то отыграется по полной программе. Тёмные силы не могут простить докторам облегчения креста для других людей, поэтому и лютуют. Всё правильно: святые Отцы учат тому, что болезни посылаются нам Господом в качестве испытания, в назидание, для нашего исправления — и в этом проявляется Его любовь и забота о нас… Но ведь случаются болезни и в наказание!
                Находя же брешь, сделанную грехом (а кто из смертных без греха?), бесы начинают атаку на наших целителей.
                Вот и на фельдшера Веру они налетели так, что она из-за болезни позвоночника на несколько долгих месяцев вынуждена была слечь в постель, даже не могла сидеть, иссохла; ветошью висела на костылях, если следовало всё-таки встать. На пуховых подушках её возили в клинику Санкт-Петербурга, но врачи отказались делать операцию, поскольку у больной просто не хватило бы сил вынести предстоящие тяготы. Не меньшим ударом для прикованной к постели явилось предательство мужа, ушедшего к другой женщине.
                Когда мне рассказали о беде Веры, то решил вечером отслужить молебен о здравии.
                Но это превратилось в испытание и самого отца Игнатия, ибо с самого начала на него навалилась такая тяжесть, что потребовались неимоверные усилия до полного окончания молебна. Просто незримая железобетонная плита легла священнику на плечи, и он из последних сил её держал, чтобы она не рухнула и не раздавила весь храм.
                Тогда как раз обильно мироточила икона великомученика Феодора Стратилата. Снизу прихожане миро вытерли для себя, а сверху оно ещё осталось. Я подошёл и снял маслянистую жидкость со щита святого Феодора, где её скопилось больше всего. Затем, немного передохнув, завёл машину и отправился к Вере. Мы были, правда, незнакомы.
                Внутренне приготовил себя к самой печальной картине. Но действительность превзошла ожидания: на женщину больно было смотреть. Непонятно в чём и душа держалась. Как при соборовании, с чтением молитв «Во имя Отца и Сына и Святого Духа…» я помазал одним миром (без масла) уже не тело, а бледные мощи. Вера прямо у меня на глазах начала розоветь. Господь возвращал её к жизни…
В течение одного месяца она набрала небольшой вес. Когда больную ещё раз привезли в ту же клинику, то врачи, видевшие в своей жизни всё, удивились, полагая, что Веры давно нет в живых. Они сделали обследование и дали согласие на операцию. Буду краток. Операция прошла успешно. К женщине вернулось здоровье и полнота сил. Она по сей день продолжает работать фельдшером.
                — И как она поживает?
                — Поскольку Вера — женщина весьма красивая, муж сделал всё, чтобы к ней вернуться. Стоял на коленях, обещал венчаться. Уходил даже в запой, угрожая тем, что сопьётся. Ничего не помогло. Всё равно получил отказ бывшей жены. Предательство люди прощают труднее всего. Не тебе же объяснять, как относятся к предательству в христианстве.
                Потом она вышла замуж за хорошего человека и решила обвенчаться с ним. Это действительно тот случай, когда обе половинки находят друг друга.
                Я, разумеется, их и венчал.
                Вот так наш приход увеличился на двух прихожан.

                Мы сидим с Родионом на кухне и продолжаем за чаем нашу беседу. Я не стал, конечно, рассказывать историю с Верой. Родиону и без неё тошно.
                Хоровая музыка ещё не кончается. Женским голосам тихо-тихо приходят на помощь мужские, и они вместе пытаются воспроизвести подобие затухающего колокольного звона. Возникает ощущение бездонного пространства русской равнины. Мелодия явно идёт к своему завершению. Откуда же я её знаю?
                Говорю Родиону:
                — Почему бы тебе не найти Айгуль и хоть как-то поправить положение. Любишь её?
                — Люблю. Но времени миновало не менее четверти века. А главное — любить уже некого. Рубикон перейдён без решительного поступка. Эта травля, моё бегство и аборт произвели на Айгуль такое впечатление, что она впала в депрессию, которая завершилась обнаружением рака…
                И у меня вырывается только два слова:
                — Господи, помилуй…