Жизнь Айлин. Глава 21. 2013 год

Начало http://proza.ru/2024/01/22/1374

Первые признаки паранойи появились у Антонины Михайловны Шведовой ещё на должности директора школы.

Как считала сама директриса, виной тому стали материны посулы, которая, как противная, мерзкая совесть, неслышно объявляясь в изголовье скрипучей односпальной кровати, злорадно шипя, грозила ей пальцем:

– Ой, Тонька, помяни мои слова, возьмёшь ведь и забудешь взятку спрятать. Как пить дать, оставишь на самом видном месте, а там тебя – оп! – и сцапают!

Старая динозавриха (таким ласковым прозвищем бабушку наградила единственная внучка Магдалена) произносила это междометие из лексикона дрессировщика резко и отрывисто, будто щёлкала бичом, а «сцапают» сопровождала громким хлопком в ладоши, будто пугала не дочь, а дикого зверя.

Само старое ископаемое, имя которого история не сохранила, являлось честным и принципиальным коммунистически настроенным созданием, из тех, кто при решении коммуникативных задач пользовался одним единственным колюще-режущим инструментом – правдой.

И, если бы не безгреховная родительница, то вполне возможно, Шведова и по сей день работала бы на поприще просвещения.

Тонька-взяточница, как правдиво называла её старая динозавриха, с одной стороны, понимала, что поступает нехорошо, но с другой стороны, взятка являлась традиционным символом дружеских отношений, отказ от «барашка в бумажке» воспринимался как протест против сложившегося в этой области жизни стандарта, и принципиально нравственному чиновнику могли пришлёпать ярлык социопата.

Взятки брали все её знакомые директора, а уж в муниципально-административных учреждениях ни денежными, ни, реже винно-кондитерскими подношениями не брезговал ни один работник.

Никто не хотел идти против общества, и Антонина Михайловна тоже не хотела.

Всеми силами она избегала девиантного поведения, оправдываясь, что шагает в общем строю взяточников и казнокрадов исключительно ради счастливого будущего дочери.

Разве Магдалена, которую бог обделил и умом, и красотой, смогла бы закончить старшие классы при лингвистическом институте, если бы Антонина Михайловна не пожертвовала этому учебному заведению энную сумму, часть которой, собственно, тоже являлась «пожертвованием» учебному заведению, её возглавляемому?

Щедро расточаемые старой грымзой пожелания крепко засели в расчётливой, рано облысевшей голове школьного директора.

В какой-то момент Антонина Михайловна, лишь только завидев усохшую, словно мумифицированную фигурку, подпоясанную, как соломенный сноп, бельевой верёвкой, молчаливо копошащуюся в местах общего пользования, уже начинала слышать её гнусавый безжалостный глас, предсказывающий её бесславное должностное падение.

Однажды срамные предсказания мамашеньки сбылись.

Овладев пухлым конвертиком от «благодарных родителей», Антонина Михайловна вдруг ощутила, что прячет его в правый ящик стола, который и на ключ-то не закрывался, трусливо оглядываясь через сведённое судорогой плечо, прекрасно зная, что за спиной висит неодушевлённый портрет президента, которого директор нисколько не стеснялась.

Но глаза руководителя страны внезапно ожили, испепеляя её таким осуждающим прищуром, что у Шведовой заурчало в животе, и под косовато сидящим париком зачесалась кожа.

В течение этого дня мздолюбица несколько раз проверяла наличие в ящике конверта, то трогая его крючковатыми пальцами, то прижимая к впалой груди, то нюхая вытянутым подвижным носом его пыльно-бумажный остов.

Но грозный глава государства очень её смущал, казалось, через свою официальную фотографию он негласно наблюдает за высокопоставленными мошенниками, и Антонина Михайловна сняла рамку с гвоздя, прислонив портрет к плинтусу, строгим лицом к ореховым стенным панелям.

Потом она достала конверт и придирчиво пересчитала содержимое, затем, не доверяя более ящику, спрятала новенькие ассигнации в серую архивную папку с бумагами, стоящую в шкафу и ненадолго успокоилась.

А, проверяя через какое-то время в ящике стола, на месте ли бакшиш, она вдруг похолодела, забыв, что конверт в одной из папок, и изошла липким потом, вообразив, что жёлтые и хрустящие, как вафельная корочка мороженого, денежки изъяты, а в данный момент факт передачи взятки просматривается соответствующими органами и сопровождается бурным весельем с тюремными прибаутками.

К вечеру diseased imagination (больное воображение) разыгралось ещё сильнее.

Взяточница вообразила, что охранница – недавно принятая на работу кочерыжистая бесцветная бабёнка – специально подослана милицией для разоблачения директора, и что на выходе из школы под каким-то предлогом Антонину Михайловну заставят вывернуть карманы и кармашки.

Поэтому лишённый руна «барашек» был укрыт в сейфе, с припиской, что это средства на замену части школьных стульев, по причине отсутствия бухгалтера, временно хранящиеся у директора.

Вечером, покидая МБОУ, Антонина Михайловна держалась как честная женщина, в представлении её: неестественно прямо, будто к позвоночнику прибили гвоздями штакетину, вытянув вперёд широкий, как у утконоса, подбородок, и чуть пожёвывая тонкими, как колбасная шкурка, губами, отчего её лицо приобрело сходство с мордой верблюда, меланхолично телепающегося через пустыню.

Ей показалось, что охрана, посмотрев на неё исподлобья, попрощалась с ней холодно, нелюбезно.

Ещё большие страдания Шведова испытала ночью, которая показалась ей такой же длинной, как последние часы приговорённого к смерти законопреступника.

Хотя дверь её кабинета закрывалась на ключ, а связка ключей опускалась в карман тёмно-коричневого кардигана, Антонина Михайловна всё равно проявляла нервное беспокойство, потому что запасные ключи имелись у завхоза, и за каких-то несчастных «сто грамм» он мог достать череп Гоголя, а не то, что дубликат!

Ей снились посторонние люди в масках, вламывающиеся на цыпочках в её кабинет, обнаруживающие денежные взятки во всех ящиках стола, во всех папках и файлах, между страницами трудов великих педагогов, а повешенный на место портрет президента безудержно хохотал и показывал на них пальцем.

Дальше она увидела, как маскарад, ловко тасуя деньги, как карточную колоду, схлопнул все конверты в один и, оставив его на середине стола, после чего подпрыгивая и кокетливо перебирая пальчиками в чёрных перчатках, покинул место преступления.

От кошмарного сна директор пробудилась с холодной испариной на лбу и сладковато-формалиновой тошнотой, зашевелившейся глубоко в желудке, но даже эти неприятные ощущения не лишили её моральных сил отказаться от сакраментального вознаграждения в пользу новой школьной мебели.

И только когда Антонина Михайловна торжественно поклялась главе государства, что это в последний раз, страх быть уличенной во взяточничестве, ослабил свою удушающую хватку.

Тем не менее, примчавшись в школу раньше всех, директриса вытащила деньги из сейфа, завернула в одно из заявлений, ожидающих её подписи, и, помня о торжественном обещании, спрятала свёрток в трусы, но паранойя появилась вновь: ей стало казаться, что при ходьбе и наклонах денежная масса обязательно выпадет.

Теперь же, обходила ли она классы, обедала ли в столовой, тряслась ли на совещании, ей постоянно грезилось, что взятка исчезла и находится не в трусах и не в ящике, а на её рабочем столе.

Как правило, опасения подобного рода имеют обыкновение сбываться.

И Шведову чуть Кондрат не хватил, когда неоднократно проверенный через плотную ткань свёрток оказался не возле жировых складок, а строго между кнопочным красным телефоном и металлическим пресс-папье в виде кабана. Задрав юбку, директор школы распахнула исподнее и выдернула из складок на животе длинный белый прямоугольник, оказавшийся письмом-рассылкой из налоговой.

Страх близкого разоблачения оказался таким великанским, что Шведова, сославшись на высокое давление и гидроцефалию в манифестной стадии, легла на обследование, а вскоре и вовсе покинула руководящий пост, так как во всех без исключения учителях и учениках она видела переодетых сотрудников милиции.

После выписки и отнюдь не церемониального ухода на заслуженный отдых некоторое время она жила, испытывая небольшое облегчение.

Но синдром навязчивых состояний полюбил морально неустойчивую женщину и стал ей нашёптывать, что раз у неё больше нет никаких тайных грешков, то и нечему будет вскрыться, если жизнь её хорошенько прижмёт, а так нельзя, потому что совесть и правда уже загнали в могилу маменьку, и как только не выпалывала бывшая взяточница вредный сорняк назойливых мыслей, он разрастался и жёг, меняя культурную личность заслуженного учителя русского языка и литературы на жалкую подозрительную и хамскую личинку.

После смерти матери из Шпайера вернулась разочаровавшаяся в западной жизни беременная вторым ребёнком дочь, заявившая, что она устала от Европы, что мужики там негодяи, и что спросом она пользуется только у выходцев из Турции и Алжира, и что её законный муж Осколков, вот так запросто, чтобы не платить алименты, отобрал у неё сына, а потом имел наглость утверждать, что второй ребёнок не от него и отправил её на Родину.

Магдалена не собиралась оспаривать право на мальчика в суде, этот вождь краснокожих, характером и лицом уродившийся в папашку, и так изрядно истрепал ей нервы, а вот установлением отцовства второго ребёнка она займётся после того, как немного придёт в себя, и тогда она покажет этому говнюку, где раки зимуют, но родившаяся через полгода кучерявая, смуглая девочка с приплюснутым носом и задержкой психического развития, обессмыслила бумажную возню Магдалены.

Так как постоянное пребывание рядом с брюзжащей, всем недовольной дочерью негативно влияло на душевную сферу Антонины Михайловны, она устроилась на работу.

Былые заслуги и корочки диплома о высшем филологическом образовании открыли ей путь на должность продавца печатной продукции в продуктовый супермаркет, расположенный в получасе езды от Желодомной.

Вакансий подобного рода было немерено и ближе к дому, но Антонина Михайловна готова была терпеть и зимнюю стужу, и весенние паводки и летние удушающие «пробки» в асфальтовых переплетениях мегаполиса, лишь бы соседи – кандидаты и доценты «каких-то там» наук, не дай бог, не узнали, что она устроилась продавцом – это означало бы позорное клеймо на её лысую голову, так как заселявшие 35-й дом по ул. Желодомная жильцы справедливо полагали, что всяким приказчикам и киоскёрам, буфетчикам и лоточникам не место среди преподавательской интеллигенции.

Соседям, с которыми бок о бок Антонина Михайловна прожила всю жизнь, она солгала, что трудится корректором в местной центральной газете.

По словам бывшей директрисы, редактор «Горячих новостей», модная дама с окрашенными в розовый цвет волосами и кольцом в ноздре, стояла перед ней на коленях, горячо умоляя опытную филологиню взять ответственность за правильность написания текстов на себя.

Отдел прессы в супермаркете, полутёмный грязный закуток с претенциозной вывеской «Газеточка. Минимаркет по продаже прессы», в котором Шведова не только продавала газеты и журналы, но также дешёвые китайские игрушки, ломающиеся вскоре после употребления, детскую литературу и раскраски, мелкие офисные принадлежности и надувала гелием шары, находился в Набережном районе, контингент которого едва ли мог равняться с бывшим учителем в образовании и вопросах культуры, но значительно уступающий ей в плане проявления доброты и щедрости.

В этом районе города сословие простолюдинов запросто угощало продавцов выпечкой или конфетами, что Антонина Михайловна принимала, как заискивание и налаживание связей, хотя, что она могла поиметь от патологоанатома, читающего грязные сплетни в низкосортных жёлтых газетёнках или нищего пенсионера, рассчитывающегося десятикопеечными монетами?

Иное дело заведующая местной поликлиникой и стоматолог, домохозяйка, муж которой – владелец кафе и бывший начальник заводского цеха, покупающий дорогие журналы по сборке моделей кораблей!

Эти покупатели помогли Шведовой вернуть часть своей утерянной личности, так как, подобно бывшей взяточнице, они скорбели о мире, который жил по принципу «ты – мне, я – тебе».

Оказав мелкую услугу, она не отстаивала очередь за талоном, обед ей приносили на рабочее место, и она даже уходила пораньше, доверив отдел цветочнице, Наталье Анатольевне, которая, в свою очередь, приходила на работу позже, зная, что Антонина Михайловна и цветы из холодильника выкатит, и букет упакует.

Именно эта ярко-рыжая губастая полнотелая бабёнка открыла Антонине Михайловне глаза на новый аспект личности продавца, регулирующий отношения между потребителем и денежным потоком.

Иначе: мелким мошенничеством занимаются все продавцы, так принято!

Если продавец работает честно, то это вызывает подозрение в первую очередь у работодателя, потому что естественный побочный эффект торговли – недостача, подвергается разбалансировке, и тогда уже хозяин терпит убытки, так как списывать нечего!

Наталья Анатольевна научила бывшего директора, как воспользоваться нерасторопностью менеджера по товару по своевременной поставке последнего на «точку», и взять этот нелёгкий, но приятный труд в свои руки, покупая на оптовой базе открытки, наклейки, которые она упорно называла «стикеры», ручки и раскраски, и продавая их с семидесятипроцентной накруткой.

Калым же предполагалось считать компенсацией за «моральный ущерб», который наносило периодическое хамство клиентов, то есть покупатель изначально имел право на собственное оскорбительное поведение, так как «доплачивал» за него из своего кармана.

К тому же, начальники сами были виноваты: они требовали от подчинённых крупных выручек, но при этом и знать не желали, как безобразно доставляется розничный товар. А потребителю всё равно, где и у кого купить открытку, лишь бы она была красивой.

Обрастая таким образом новыми грехами, как остов затонувшего корабля обрастает кораллами, Шведова зарекомендовала себя как хорошая продавщица, которая знает, как ублажить клиента, но, чтобы покупатели не забывали о том, что обслуживает их умная и интеллигентная дама, Антонина Михайловна постоянно подчёркивала, что она бывший директор школы, что означало, что «з горы в сраку» ей «вiднiвшi».

И жизнь наладилась, засверкала свежими красками, пока новый ревизор не закрыл глаза на недостачу гелия, а вычел разницу из небольшой зарплаты представительницы четвёртой власти.

Глубоко оскорблённая Шведова, не желавшая признать, что утечка гелиевого баллона произошла под влиянием рук человеческих, возвела напраслину на сотрудников магазина, в котором газетная точка арендовалась, а именно: ночную смену кассиров и охранников.

Бывшая руководящая должность вкупе с гневной речью в дирекции ООО «Газеточка», особенно акцент на то, что минимаркет закрывается только на цепочку, и при желании каждый может пройти и воспользоваться баллоном, оставили Шведову на посту, однако участились проверки учёта рабочего времени.

Несколько раз проверяющий ревизор заставал отдел в «закрытом» состоянии, с наброшенной на газетную продукцию выцветшей шторой, после чего Шведову лишили премии и предупредили, что это «в последний раз».

Антонина Михайловна, охранявшая теперь СМИ «от звонка до звонка», зыркала, как сыч, фиксируя все недостатки работы служащих магазина. Промахи и оплошности ежедневно, по совету цветочницы, у которой были свои претензии к администраторам, высказывались ею по телефону «горячей линии», администраторы и кассиры наказывались штрафами, а то и увольнялись, без права работы в этой торговой сети.

К сожалению, газетчице пришлось отказать себе в удовольствии набивать денежками от продажи гелиевых шаров свои кардигановые карманы и кармашки, но, в конце концов, фити-мити были в жизни не главными.

Наблюдая, как с позором увольняют её мнимых обидчиков, Шведова чувствовала гораздо большее удовольствие, чем, когда обворовывала «Газеточку».

Гром грянул, когда Антонина Михайловна поссорилась с цветочницей, по части надувательства граждан той ещё штучкой.

Наталья Анатольевна, дама бальзаковского возраста, когда-то работавшая инспектором на железной дороге, в отличие от Шведовой, не кичилась ранее занимаемой ею должностью.

Приветливость и внешняя заинтересованность жизнью других людей, а также отличная память в отношении собратьев, сделали её кумиром местной публики.

Постоянные скидки, которые Наталья Анатольевна делала «нужным» людям, заботливая улыбка, предложение отдохнуть на стульчике и выпить кофейку-чайку магнитом притягивали к ней людей.

Наталья Анатольевна мошенничала тонко, искусно.

Продаваемые со скидкой розы навар ей приносили в любом случае, так как скидка была изначально заложена в стоимость цветка.

Рулоном прозрачной упаковочной бумаги, шедшим бесплатным дополнением от голландцев к тридцати двум штукам роз «бордо», который продавался российскими бизнесменами по сто рублей метр, оплачивались и чайки, и кофейки, и жвачки, освежающие дыхание, и таблетки анальгина, и звонки по телефону, в общем, всё то, что один человек стремится получить от другого «по дружбе».

Кроме того, Наталья Анатольевна выступала неутомимым советчиком по части где дёшево и качественно что-то сделать: подбить обувь, купить свежий, «только что из печи», хлеб, достать недорогой крем-лифтинг, подстричься, поесть и так далее.

Она знала, какие бумаги нужны для оформления наследства, какие льготы положены той или иной социальной группе населения и как заставить государство расстаться с положенным.

Всех молоденьких девчонок, с которыми ей приходилось сталкиваться, Наталья Анатольевна учила, что у государства (как и мужика), хоть яблочко, но урвать надо!

Она знакомила неискушённых провинциалок с владельцами кафе и магазинов одежды, где «по знакомству» осуществлялась продажа в «кредит» и, соответственно, взамен ей предлагались лучшие, свежие продукты, и услуги для неё осуществлялись с большей ответственностью.

Поначалу газетчица завидовала сетевому умению цветочницы расположить к себе человеко-клиента, и Шведова, обезьянничая, стала бесплатно оказывать помощь в проверке домашних работ по родному языку детям самых любимых своих клиентов, и ей были благодарны, и ей дарили презенты, но, в отличие от Натальи Анатольевны, Шведову любое проявленное неуважение не к ней лично, а к ней, как к продавцу, сильно задевало, и она, не умея мстить, опускалась до банального оскорбления какой-то вещи, которая была обидчику дорога.

Конфликт между дамами произошёл так: Наталья Анатольевна отправилась на рынок за шаурмой, оставив живой свой товар на попечение соседки.

В это время к Шведовой подошла одна из частых, неприятных ей покупательниц, имени которой она не знала. Покупательница была сравнительно ещё молода и очень красива.

Красива той неувядающей красотой, которая будит в завистливых душах подсознательный негатив. Похожая на японку, с презрительно сжатым ртом, она крутила «вертушку», рассматривая мелкоформатные дешёвые издания по кулинарии и садоводству.

Одновременно наведалась ещё одна верная клиентка, девочка-подросток, покупающая в этой точке журнал The Witch.

– Ваш Вэч только что пришёл, – по-холопски сгибая шею, соврала Шведова, ныряя в безобразную сумку защитного цвета, со сломанным замком-молнией, брошенной у её ног как ненужный мусор. – Сорок пять рублей.

Как и многие другие мнительные люди, Антонина Михайловна любила делать вид, что очень занята, поэтому часть товара постоянно лежала на виду в этом страшном затрёпанном сидоре.

– Вич, – надменно поправила «японка». – Это произносится как «вич».

Антонина Михайловна в языках сильна не была, доверяя наборщице ООО, у которой с иностранным тоже было туговато, но которая по указке владельца "Газеточки" в скобках по-русски набирала, как правильно произносить слово.

Антонина Михайловна по старой привычке верила тому, что написано на бумаге, пришедшей свыше и то, что кто-то решил подчеркнуть её неграмотность, не могло оставить её равнодушной.

– Моя дочь живёт и работает в Германии, – похвасталась она. – И я сама там зимой отдыхала. Там все говорят «вэч»!

– Вообще-то, надо говорить «вич», – забирая журнал, виновато улыбнулась девочка-подросток. – Я хотела вам сказать, но стеснялась.

– Это английское слово, в Германии сказали бы «Hexe», – продолжала унижать продавца «японка».

Шведова буркнула, что «вич» – это СПИД, а анимированный журнал от «Чародеек» все культурные люди называют «вэч», и оскорблённо отвернулась к газетным стеллажам, делая вид, что поправляет глянцевые издания. Но унизившая её девка уже ушла, так ничего и не купив.

– «Толстушка» выходит в четверг, а сегодня вторник, неужели трудно запомнить! – вспылила Антонина Михайловна в ответ на запрос неряшливо одетой покупательницы в грязных сланцах на босу ногу.

– И где вы только эту шелупонь откапываете? На паперти, что ли, стоите? – огорошила она трепещущего, усохшего, как сморчок, дедка, который подошёл купить программку за «шесть ****исят» и по обыкновению рассыпавший в монетнице горсть выляпанных во что-то чёрное десятников.

– Ну и идите в другое место! – рявкнула она на вопрос, почему бумага для принтера Svetocopy стоит двести сорок рублей, в то время как «в другом месте» – сто восемьдесят.

Потом, по обыкновению стоя лицом к товару, и спиной к покупателю, отчего всегда создавалось впечатление, что разговаривает жопа, Антонина Михайловна услышала:

– Цветы кто-то покажет?

Она угодливо юркнула в соседний отдел, так как от проданных цветов она тоже получала свою мзду. Молодая, дорого одетая пара захотела, чтобы ей развернули голландские розы, туго завёрнутые в прозрачный целлофан.

Сквозь тёмные очки покупательница (которая всем своим видом показывала, что в цветочном бизнесе она профи) увидела, что розы старые и «взлохмаченные», и они покинули павильон, не обращая внимания на оправдания.

Желая этой сучке, чтобы мужик поскорее её бросил, Антонина Михайловна, заворачивая штучный товар обратно в плёнку, затянула такой силы узел, что один стебель хрустнул и сломался.

Шведова была женщиной начитанной, теоретически владеющей навыками реанимации недолговечной цветочной продукции. Она достала зубочистку, насадила на неё две половины стебля, и для верности упаковала сломанный цветок в дармовую обёртку, повязав бантом-лентой.

Следующий покупатель – чумазый мальчонка в замызганной футболке с человеком-пауком пришёл за розой для мамы. Ребёнок по секрету сообщил, что копил на подарок и выложил двумя ровными горками ровно сто семьдесят рублей пятаками.

Антонина Михайловна так сильно ненавидела мелочь, которую никто из местных кассиров больше ей не менял, а выручку принимали только в бумажных купюрах, и остаток должен был оставаться не более пятидесяти рублей, что, не пересчитывая, швырнула монеты в специальную коробку, а представителю юного поколения нарочно всучила отреставрированную дам де кер.

Через час в супермаркет влетела разгневанная мама, и вылила на ни в чём не повинную Наталью Анатольевну (некондиционные цветы использовались ею только для созданий цветочных композиционных корзинок) ушат неприятных слов.

Основополагающим в речи именинницы стало весьма справедливое утверждение о том, что Наталье Анатольевне доверяли, как себе, и что же у неё за душой, если она посмела обмануть невинного ребёнка! Повреждённая роза, скреплённая деревянной палочкой, была принесена обратно.

Наталья Анатольевна, которая при вспыхивании конфликта широко улыбалась и говорила: «Скандала вы не дождётесь», обменяла «червонную даму» и заверила, что такой она прилетела со своей исторической родины, пообещала негодующей женщине пожизненную скидку, после чего, дождавшись, когда людской поток схлынет, подошла с объяснениями к газетчице. Вернее, прямо спросила, зачем она решила подпортить репутацию честного цветочного бизнеса?

Шведова стала отнекиваться, отрицать свою причастность, но Наталья Анатольевна ей не поверила. Продавщицы поссорились, и в порыве обиды цветочница за обедом в столовой для персонала магазина раскрыла правду о том, кто строчит на них кляузы по телефону.

Вначале коллектив сошёлся на том, что надо объявить вредной старухе, за годы работы в торговле сильно похудевшей и превратившейся в бабу Ягу, бойкот, но хитрая, как лиса, Наталья Анатольевна предложила другой вариант: воспользоваться параноидальной жадностью газетчицы и довести её до увольнения.

После неприятности с розой, Антонина Михайловна сидела, как на иголках. По опыту она знала, что, раз цветочница пошла обедать в общую столовую с теми, кого презирала, значит, ухо надо держать востро, наверняка, за этим последуют провокационные выходки, но не тут-то было.

Как ни в чём не бывало, отобедавшая рыжая-бесстыжая бестия принялась рассуждать о том, что абрикосы нынче слишком уж дешёвые, к добру ли это?

Потом к Антонине Михайловне подбежала, запыхавшись, кассирша Кристина, худосочная, с распухшими аденоидами барышня, и отдала двадцать пять рублей за открытку-конверт, которую якобы выбрали вчера, но не оплатили.

Антонина Михайловна готова была руку дать на отсечение, что этого не было, но Кристина упорствовала, доказывая, что открытку покупали на день рождения Оксаны из колбасного отдела, что позже хорошенькая, с огромными накладными ресницами и завитой чёлкой продавщица подтвердила, а на вопрос, не зимой ли у неё праздник, девушка отреклась, уточнив, что Антонина Михайловна перепутала её с Ольгой с тортов.

Поначалу деятельность магазина по сбиванию с толку старой сбрендившей старухи-газетчицы велась с прибылью для Антонины Михайловны. Ей приносили якобы забытую сдачу и возвращали якобы одолженные накануне газеты с объявлениями и новостями. Ночная смена отдавала деньги за якобы проданные газеты.

Известно, что непроданная периодика в определённые дни оформляется возвратом. Однажды случилось, что Антонина Михайловна приняла пять экземпляров газеты «Купи-продай», а вернула семь.

Её снова вызвали на ковёр и поставили перед фактом мошенничества, которое с её стороны приняло какую-то наглую, ни в какие ворота не лезущую форму.

Ей припомнили и былые грехи: утечку гелия и ранние уходы домой, и, как раз, когда Магдалена сообщила, что заторможенная её дочка требует ухода, и деньги были нужны, как никогда, Шведову с позором уволили из ООО «Газеточка».

Антонина Михайловна перенесла увольнение тяжело.

Как и большинство недалёких людей, она винила в своей неудаче не собственную жадность, не корысть, не неумение признать свою вину, не бахвальство и не глупость, а ту восточную девку, что поправила её «аглицкое» произношение.

С неё то всё и началось.

И, когда однажды, зайдя в магазин «Канцтовары», она увидела в отделе с ксероксом те ненавистные миндалевидные глаза с янтарной пустотой внутри, Антонина Михайловна решила взять реванш, то есть сотворить что-то такое, что повлекло бы за собой увольнение этой выскочки.

Годы работы в торговле ожесточили бывшую взяточницу.

Опозоренная, она вымещала свою обиду на обслуживающем персонале, используя закон о защите прав потребителей как карающий меч, а расхождение в цене на бумажном ценнике и в компьютере кассы как доспех.

И, само собой, все эти хамские штучки, которые она терпела от покупателей, были взяты ею на вооружение. Внучка подрастала, Антонина Михайловна под любым предлогом не оставалась дома, чтобы не видеть ни метиску, ни её отупелую мамашу.

Кроме как бродить по одному и тому же магазинному кренделю изо дня в день, делать ей было больше нечего.

Пока недоразвитая внучка гадила в штаны и пускала слюни, магазин «Канцтовары» мало её привлекал.

Писаниной Шведова не увлекалась, а такие мелочи, как ручки, блокноты и календари, она покупала по старой памяти на оптовой базе.

Забрела она в писчебумажный магазин случайно, привлечённая ядовито-жёлтым объявлением «Распродажа перчаток и палантинов».

Перчатки она покупать не собиралась, но зато обнаружила за компьютером ту тварь с азиатскими чертами лица, из-за которой ей пришлось вытерпеть столько мучений.

Эта тварь сидела, уткнувшись в монитор, и что-то читала.

На вопрос «Кто мне шарфы покажет?», она даже головы не подняла.

Антонина Михайловна прекрасно знала, как на самолюбие человека действует этот обезличенный, сопровождаемый положением «к лесу передом», вопрос.

Сама она, слыша такое неуважение, относила его прежде всего к собственной персоне и всегда с вызовом переспрашивала: «Вы к кому обращаетесь?», после чего учила невежу хорошим манерам.

Но теперь она была по другую сторону баррикад, и приобретённый в унизительной должности продавца опыт помогал ей справляться с осознанием собственного ничтожества.

Но в «Канцтоварах» продавщицы видали и не такое.

По мнению Майи, ответственной за ручки и тетрадки, и за двадцать лет проработавшей во всех районах города, никого хуже, чем покупатели с Желодомной, видеть ей не приходилось.

В 1990-х она работала в молочном отделе гастронома неподалёку, и идиотов видала всяких, поэтому раздражённый вопрос покупателя, стоящего к продавцам задом, её не удивил.

– Это не шарфы, а палантины, – спокойно поправила Майя, не покидая своего стула возле кассы. – Товар в свободном доступе. Смотрите, выбирайте!

– А в чём разница? – спросила учительница русского языка и литературы.

– Шарф из шерсти, палантин из хлопка или вискозы.

– А почему на них скидка?

– Потому что товар сезонный.

Тщательно, по-медицински общупав не нужные ей вещички, Шведова, повернулась, наконец, угрюмой рожей к продавщицам и, оценивая обстановку, прошла в канцелярский отдел.

Причина её увольнения так и сидела на своём месте, игнорируя старуху, будто та была пустое место, а другая, та, что разговаривала с ней, высокая симпатичная шатенка с кудрями, в белых облегающих брюках и голубой футболке, что-то поправляла на столе возле монитора кассы.

Делая вид, что интересуется ежедневниками, Антонина Михайловна искоса наблюдала за работницами.

Её взбесило, что у неё не интересуются по-лакейски, что ей нужно и что подсказать.

Она так интенсивно крутила головой, что поредевший парик съехал на затылок и обнажил неприятно белый, влажный лоб. На её счастье, взглядом она выцепила ряд ножниц, висящих на витрине.

– Мне нужны ножницы, – спесиво сказала бывшая продавщица.

– Пожалуйста, выбирайте, – кудрявая шатенка с бейджем «Майя» на груди, указала на выставленный товар жестом.

– Ну, покажите что-нибудь, – стала раздражаться Антонина Михайловна.

– У нас магазин самообслуживания, – хладнокровно заметила Майя. – Вам какие нужны ножницы?

– Обычные, – буркнула Шведова.

– С прямым лезвием, с фигурным, детские, взрослые, лезвие длинное, короткое? – задавала уточняющие вопросы Майя.

– Не давите на меня! – разозлилась Шведова. – Мне нужны ножницы самые обычные, чтобы стричь волосы!

– У нас ножницы в основном для бумажных работ.

– Не важно, предложите мне что-нибудь для волос!

Майя сняла с крючка запакованный в пластик стальной продукт фирмы Erich Krause.

– А они хорошо стригут? – подозрительно оглядев ножницы, поинтересовалась Шведова.

– Не знаю, – Майя, наконец, признала, что плохо знает свой товар. – У нас их берут для бумаги, обоев...

– Вы обязаны предоставить покупателю информацию о товаре!

Шведова так рассвирепела, что готова была вцепиться этой зеленоглазой сучке в глотку.

А та, с ксерокса, даже не шевельнулась, что было странно. Обычно продавцы кидались на выручку друг другу, а эти, видимо, враждовали. Антонина Михайловна не понимала, что девушки внешней индифферентностью рубят скандал на корню.

– В информации об этом товаре не указано, что он предназначен для стрижки волос! – повысила голос Майя.

– А вы на меня не кричите!

В этом месте стерва с ксерокса соизволила, наконец, появиться. Презрительно оглядев скандалистку, она сказала:

– Майя, я ушла на обед.

– Хорошо, – кивнула Майя, вешая ножницы на место и спрашивая Шведову с ангельской улыбкой на чистом матовом личике, но с еле скрываемой ехидцей в голосе:

– Что-то ещё хотите?

Доведённая до бешенства нежеланием продавцов вступить в пререкания, Шведова что-то проворчала себе под нос и покинула магазин со стойким намерением вооружиться специальными знаниями и во что бы то ни стало в другой раз доказать любую свою правоту.

Но, каково же было её изумление, когда около восьми часов вечера во дворе показалась давешняя стерва из «Канцтоваров» и, пренебрежительно оглядев домашний старый халат Антонины Михайловны, по-деревенски обмахивающей голые венозные икры сломанной кленовой веткой и ведущей обзор местных новостей с Людмилой Зенкиной, по обыкновению торчащей в окне своего балкона на четвёртом этаже, приложила домофонный ключ к подъезду и, открыв дверь, скрылась в нём, как будто пришла к себе домой.

Вездесущая Зенкина сообщила ей, что это жилица квартиры №48 Баринова, которая переехала сюда в мае и работает неподалёку, оператором ПК в магазине «Канцтовары».

Близость разоблачения вернула в жизнь Антонины Михайловны бессонницу.

Она не сомневалась, что эта Баринова раскроет соседям всю правду о её работе в сфере услуг. Надо было её заткнуть, но Шведова не знала, как.

Мерившая людей своей собственной меркой, Тонька-взяточница пришла к выводу, что надо её подкупить: отвалить ей денег за молчание, но призрак матери-коммунистки и здесь погрозил ей костяным пальцем:

– Ой, Тонька, узнают соседи, то ты газеты продавала, как пить дать, предадут тебя анафеме и камнями закидают!

Призрак вещал так убедительно, что весь следующий день Антонина Михайловна провела в постели, сказавшись больной. День был ещё хуже ночи, так как своими звуками он не мог восполнить недостаток сна.

Впадая в короткое, тревожное забытьё, Антонина Михайловна ворочалась и стонала, закусывала истончёнными зубами краешек застиранной наволочки, слышала не бодрый рекламный голос радиоведущего, а свирепое, леденяще кровь всеобщее людское осуждение, и снилось ей, что свой век она доживает в канаве, на выезде из города.

Нравственные мучения Антонины Михайловны, поднявшейся с постели к five o’clock tea, достигли такого предела, что, не дожидаясь восьми часов вечера, она написала Бариновой записку с указанием подняться к ней в квартиру для серьёзного разговора и, спустившись на первый этаж, воткнула послание в дверную щель. Но в назначенное время Баринова не появилась.

Тогда Антонина Михайловна, крадучись, отправилась на свидание собственной персоной. Спускаясь на первый этаж, она вытащила из чьего-то почтового ящика дешёвую рассылку о здоровье и позвонила в сорок восьмую квартиру.

Едва соседка открыла дверь, как Антонина Михайловна ворвалась в чужую прихожую, словно за ней гнались, захлопнула дверь и подпёрла её тощим вертлявым задом.

Оператор ПК только что вышла из ванной. На ней была голубая сорочка на широких кружевных бретелях, на голове накручен тюрбан махрового полотенца, поднимающий уголки глаз к вискам и усиливающий сходство с азиаткой.

– Вы почему проигнорировали моё приглашение? – не здороваясь, наехала Шведова, вспомнив былые времена командования в школе.

– А это было приглашение? – угрожающе-воркующе откликнулась Баринова. – Вам что нужно?

Антонина Михайловна закусила губу и дёрнула засаленный кончик парика, отчего её «каре» поползло к плечу.

Она оказалась в весьма затруднительном положении: угрожать она не могла, шантажировать эту наглую девку ей было нечем, просить по-человечески старое ископаемое её не научило, поэтому её речь зазвучала сухо и немного сбивчиво, хотя она и репетировала.

– Вы должны, – Антонина Михайловна не смогла заставить себя произнести «Я прошу», – вы должны, вы обязаны никому ничего не говорить!

Баринова уставилась на неё в каком-то злобном недоумении, но, не отступая ни на шаг, всей своей демонстративно-хозяйской позой показывая, что главная здесь она.

Это тоже смущало Шведову, она была почему-то уверена, что квартира эта Бариновой не принадлежит, что она, допустим, прибирает здесь в отсутствие хозяев.

– О том, что я работала в газетном минимаркете!

– Я не понимаю, о чём идёт речь!

– Вы всё прекрасно понимаете! – Антонина Михайловна разозлилась, покраснела и взмахнула украденной газетой, как саблей. – Вы что дурочкой прикидываетесь? Вы у меня журналы покупали детские и Story. Я вас ещё интеллигентной женщиной считала!

– А теперь что-то изменилось? – саркастически поинтересовалась Баринова, улыбаясь так мерзко, будто собиралась содрать с Антонины Михайловны шкуру. – Вы, вообще, кто?

– Вы у меня покупали журналы!

– Допустим, покупала. А дальше-то что?

– Вы можете просто об этом забыть?

– Я об этом и не помнила, пока вы тут не появились! – Холодно парировала Баринова. – Мне глубоко плевать на то, кто вы такая, и что вы делаете. А теперь ариведерчи!

Несмотря на то, что Баринова казалась хрупкой, она прорвалась к выходу, оттолкнув непрошенную визитёршу с такой силой, что та качнулась и чуть не свалилась, чудом удержавшись за шкаф, и распахнула входную дверь.

– Вы пожалеете! – прошипела Шведова.

– Вали отсюда, старая ****а! – тихо и грубо пожелала операторша, сопровождая свои слова такой неподдельной обжигающей ненавистью в глазах, что Антонина Михайловна клялась потом, что видела за спиной у Бариновой демона с горящими глазами.

Продолжение http://proza.ru/2024/01/23/661