Гл. 13. Возведение храма

          После происшествия с моей ногой прошло около года — и нас снова посетил Господь.
          Началось вроде бы с пустяка…
          У Нины сильно болит голова.
          Жена моя не может встать с постели один день, другой, пробует пить анальгин, который действует несколько часов, а потом боль возвращается с удвоенной силой. Я настоятельно требую идти в поликлинику, и, наконец, Нина сдаётся.
          Сквозь очки на длинном носу кудрявый врач убеждает нас, что ничего страшного не произошло. Лекарства должны накопиться в организме, выписывает их несколько пачек — и мы возвращаемся домой. Проходит следующий день, но жене становится хуже — начинает болеть ухо. Она, вставая с постели, не может ходить без моей помощи. Вызываю скорую помощь в надежде, что медики отвезут Нину в больницу. Но мелкоглазая молоденькая докторша убеждает нас: это мигрень к резкому изменению погоды; наверное, летние грозы виноваты, и через три дня всё пройдет.
          Нехорошее предчувствие поселяется у меня в душе. Тревожные сны вижу по ночам. И они слишком реальны…
          …Прихожу к своей тёще Лидии Григорьевне. Она спрашивает: «Где Нина?». «Её нет, — говорю я. — Как будем жить дальше?».
          И просыпаюсь в холодном поту. Успокаиваю себя тем, что глупо верить снам, ибо они — иллюзии, а обмануться иллюзией легче всего. Но тревога всё равно не исчезает.
          Звоню Родиону и прошу помощи. Он обещает перезвонить примерно через полчаса.
          Телефон позвал к себе спустя пятнадцать минут:
          — Всё нормально. Завтра утром Лёша вас заберёт и отвезёт в областную больницу. Место для Нины забронировано.
          Алексей приезжает ровно к восьми часам. И начинает с укоров:
          — Сергей, ты мог бы сказать Родиону и раньше о вашей беде. Или мне бы дал знать! Посмотри, до какого состояния довёл жену!
          — Дорогой, что ты хочешь? Оповещать вас после каждого чиха?! В поликлинику мы ходили, как добропорядочные граждане своего Отечества, в надежде получить необходимую квалифицированную медицинскую помощь — там врач выписал вот эту ерунду в виде таблеток. Не помогло. Приезжала скорая помощь — знаешь от Родиона — результат тот же. Что я могу сделать ещё? Устроить революцию в здравоохранении?!
          — Будет тебе, правдолюб. Лучше поехали в больницу.
          Я помогаю надеть Нине кофту. Мы с осторожностью усаживаем мою жену на заднее сиденье «Жигулёнка», где она даже прилегла, и Алексей, объезжая каждую ямку на дороге, везёт нас в больницу. Там мы его, поблагодарив, отпускаем, поскольку через час профессору предстоит чтение лекции.
          Мысленно благодарю и Родиона.
          После приёмного покоя нас отправляют в лор-отделение, снабдив инвалидной коляской. И только мы выезжаем из приёмного покоя, как навстречу попадается молодая докторша скорой помощи. На её лице — неподдельный испуг:
          — Как! Вы уже здесь??!
          — С Божьей помощью, — говорю я и, ничего не объясняя, везу Нину в означенное отделение.
          Нас встречает светловолосая видная женщина, как выяснилось позже, зовут её Людмилой Богдановной. Она внимательно осматривает Нину. Находит в ухе покраснение.
          — От простого пятнышка, даже если это рожистое образование, такого состояния здоровья быть не может, — говорит врач. — Сейчас отдыхайте в палате, а после обхода пригласим коллег из неврологии.
          Нину отвожу в палату. А сам отправляюсь домой. У женщин сиделка в лице мужчины не полагается.
          В обед иду кормить жену, ибо она сама есть уже не может. Ест очень плохо, без всякого желания и мало. Вижу, что человек угасает на глазах.
          Встречаюсь с Людмилой Богдановной. Она успокаивает меня: Нину приходила смотреть лично Мария Олеговна, заведующая неврологическим отделением, и нашла у неё болезнь по своей части, но свободных мест в неврологии пока нет; времени же терять нельзя, лечить приступаем здесь, в лор-отделении.
          Я возвращаюсь домой. Ничего не радует. На душе сиротливо. Чувствую себя опустошённым и уставшим. Звучит непонятно откуда опять та же музыка, когда у нас с Родионом случился на кухне разговор.
          Ложусь на тахту отдохнуть. И вижу некое странное место, где нет пространства. Вдруг появляется очень высокого роста человек с короткой стрижкой. От него исходит такая сила, против которой я выгляжу беспомощным младенцем. Он пришёл за Ниной. И, обращаясь ко мне, спрашивает:
          — Что ты можешь сказать о ней?
          — Что я могу сказать… Если ты заберёшь у меня Нину, то я неизбежно пропаду.
          Замечаю некое смущение у пришельца. Оно прочитывается мною как угрызение совести — вот так открыто взять жену у живого мужа, тем более не могущего противостать превосходящей силе, выглядит не совсем пристойно.
          Пришелец стоит в задумчивости и никуда не уходит…
          …Я просыпаюсь в ужасном состоянии души. Понимаю, что сновидения — подлинная ерунда и не стоит обращать на них никакого внимания. Однако чувствую своё поражение. Жизнь начинает превращаться в неуправляемую стихию. Психологически я раздавлен. Надо взять себя в руки. А как? Музыка только добавляет мне тоски.
          Начинаю молиться. Возношу все молитвословия о здравии, какие есть в Полном молитвослове.
          Чувствую себя немного лучше, ибо душой ощущаю, что молитвы не возвращаются ко мне, а, значит, проходят по назначению.
          Достаю бумагу, авторучку, свою толстую тетрадь «Сундучок», с деревенскими зарисовками, с записями и уточнениями, слышанными от близких отца Игнатия, включаю магнитофон и заставляю себя усилием воли работать над его рассказами. Решаю начать с одного из самых интересных, на мой взгляд.


          Игнат работал фермером. Вышел из колхоза, как мы уже знаем, первым. Было очень тяжело. По уши влез в долги. Но старец протоиерей Леонид Шведов его успокоил: Господь всё устроит и поможет, не стоит бояться. Никто в это не верил, даже жена Анна. Она опасалась ареста Игната за невозвращение денег.
         
           Но вот Господь стал давать щедрые урожаи и неплохие доходы. Я отчётливо сознавал: это милость Божия. С долгами рассчитался. Господь также доводил до сознания, что без духовного возрождения люди в моей Любимовке никакого благополучия иметь не смогут. Одна беда за другою будет ходить из дома в дом. И так как мы с моим другом Василием Гавриловичем уже воцерковились по-настоящему, нас богатство и пресыщенная жизнь не интересовали. Хотелось построить храм в своей деревне, поскольку причаститься можно было лишь в Солегорске. Это четырнадцать километров от Любимовки. А мы ведь здесь родились, выросли, живем… Подрастают дети. К тому же старцы мои благословляли возвести церковь. Да я и сам понимал: без духовного развития люди дичают и становятся тупыми, живут в разрушении себя, даже не осознавая этого. Путь всякого человека к Богу должен пролегать через храм Божий. Сам Господь учил: «Дом Мой домом молитвы наречется», а церковь и является этим Домом Господним, небом на земле.
           Но, как известно, были исторические и мистические причины…
           Мы собрались с духом и приступили к делу. Я уже говорил раньше: заблаговременно приготовили брёвна, пиломатериалы и камни для фундамента. А как именно следует рубить церковь — не знали. За проект взялся Василий Гаврилович.
           Немного скажу о моём самом близком друге. С раннего детства мы с ним росли вместе. Если до общения с соседкой Натальей Геннадиевной я не задумывался о Боге, то Василий был далёк от религии и после армейской службы. А многие ли люди тогда исповедовали Христа? До сих пор ведь сказывается в нашем народе «советская закваска» безбожия. Она и питает как многочисленные недружелюбные выпады в сторону Православной Церкви, так и вялую реакцию на них большинства русских людей, по-доброму относящихся к Православию. Василий видел, конечно, мой тогдашний настрой мыслей, но из любви и дружеских чувств терпел меня, недостойного. А однажды сказал: «Вроде бы ты не дурак, крыша у тебя не едет, но если твой Бог есть, то я согласен: пусть Он будет, потому что Он хочет всем только наилучшего». На что пришлось ответить: «Вася, один мудрец написал примерно так: если я верю в Бога, а Его нет, то в итоге ничего не потеряю. А вот если я не верю в Бога, а Он есть, то, считай, потеряю всё». Логика простая!
           Прошли годы, утекло много воды… Многое произошло за это время. Уже немало лет Василий Гаврилович служит диаконом. Теперь вера у него — кремень! Всем бы такую.
           Вот он, строитель по специальности, и занялся проектом храма, который предстояло создать. Без Василия мы ничего не смогли бы сделать. Помощь его велика есть! На счету моего друга сегодня не одна, а вельми много построенных церквей в Старославянском крае. Владыка помнит о талантах своих подопечных и не даёт им пропасть.
           Честно говоря, наш восьмиугольный храм я увидел во сне, но ничего не сказал Василию Гавриловичу. Восемь углов! В ближайшей округе даже мастеров нет, способных срубить такую церковь.
           Наконец Василий приносит мне проект и говорит:
           — Всё! Голова моя больше ничего не может придумать, а рука больше ничего не может нарисовать.
           Я посмотрел и даже не удивился.
           — Ты нарисовал то, что мне было показано во сне, — говорю ему. — Но, послушай, где мы найдём мастера, который нам сумел бы срубить храм о восьми углах?
           — Бог ведает, в чём мы нуждаемся. Молись, и того довольно.
          
           И что? Ездил в поисках Игнат, молился, просил Господа послать им нужного человека. Добрые люди наконец-то рассказали об одном старичке по имени Фёдор Степанович, настойчиво нахваливая: хороший, мол, мастер.
           Имя древнее, славное, многообещающее. Богом данный…

           Приезжаю к этому деду. Думаю: только зря потерял время! Посмотрел — не человек, а старый воробей: нос заострился, сам белый, седой, да ещё и сидит нахохлившись.
           Спрашиваю:
           — Дедуль, храм срубить можешь? Мне сказали, что ты горазд в плотницком деле.
           А у самого одна мысль: «Какой там храм! Деду жить месяца полтора осталось».
           Но дед медленно и важно принялся ходить.
           — Хвалят, да не кормят. Чудак-человек, — говорит он. — Помогу ли я тебе церковь построить? Деревню построил не одну, а церквей пока не рубил. Вот видишь, что у меня с руками случилось, тень-в-пень?
           — Что?
           И он взглядом указывает на повисшие, еле двигающиеся руки:
           — Одной бабке подрядился кухню прирубить. О цене договорились. Половину работы сделал, и мне срочно понадобились деньги. Попросил бабку: «Ты дай хоть половину-то». Она отвечает: «А я не дам тебе столько денег». «Как, говорю, не дашь? Мы же договорились!». Она скривилась: «Ну и что! А ты быстро делаешь». Я опешил. Спрашиваю: «Так хорошо тебе делаю или плохо?». Бабка отвечает: «Хорошо». «Так ты мне дай». Она упёрлась: «Нет, я тебе столько не дам. А вот доделаешь, то столько-то дам». И называет сумму, вдвое меньшую, чем договаривались. Стало обидно мне: договор ведь дороже денег. «Раз так, говорю, то и доделывай сама. Мне от тебя вообще ничего не надо, тень-в-пень». Взял топор и пошёл домой от этой скряги. Она ехидно бросает вдогонку: «А коли мне не хочешь делать — впредь и никому не будешь делать». И что думаешь? В первую же ночь меня словно стрелой прокололо. Просыпаюсь — руки не слушаются».
           Вот такая грустная история…
           Не знаю, как Господь надоумил, но я тут же у старика спросил:
           — Деда, а если у тебя руки отойдут, — помог бы ты нам?
           — Чудак-человек, — улыбнулся он, — конечно, помог бы.
           — Дед, мы за тебя молиться будем, — продолжаю я. — Свежим мёдом кормить стану. Ты вот только не обманул бы нас, когда руки поправятся.
           Сам не знаю, почему я говорил всё это. Но дед дал слово:
           — Если руки отойдут, то обязательно помогу вам.
           — Мы тебе заплатим, не сомневайся.
           На этом и расстались.   
           Игнат действительно стал постоянно ездить к Степанычу, привозил мёд, святыню… С домашними и близкими горячо начал молиться Богу об этом больном человеке. А дед Фёдор страшно неверующим был, но мёд любил. Полтора месяца молимся — и полтора месяца вожу ему мёд. Потом приезжаю, а он улыбается на пороге и руками машет:
           — Смотри!! Ну что, видно, твой Бог хочет помочь нам, тень-в-пень!
           Вскоре Степаныч пожаловал ко мне домой и сразу же говорит:
           — Раз я слово дал, то должен держать его.
           А пока ехал, Дух Святой, вероятно, осенил мастера, поскольку он тотчас признался:
           — Я знаю КАК всё делать.
           Спрашиваю:
           — Откуда? Неужели вспомнил, что рубил восемь углов?
           — Нет, — говорит дед, — восемь углов не рубил, но как их рубить знаю. Не ведаю одного: откуда и почему знаю. Вот просто знаю, как и что нужно делать, а объяснить не могу.
           Так мы и начали. Правда, перед этим к нам приехал из деревни Сосново отец Никон, посмотрел, благословил и освятил место под церковь. А потом мы встречали митрофорного протоирея Арсения Калинина, ключаря кафедрального Успенского собора в Старославянске. Он отслужил молебен и освятил первый венец сруба.
           И дело заспорилось.
           Дед Фёдор оказался настоящей находкой: помогал и по хозяйству, и рубить храм успевал. Показывал нам, что и как следует ладить, и мы ему всячески помогали, поскольку преклонный возраст всё-таки брал своё. Степаныч командовал нами, даже не стеснялся прикрикнуть, если считал нужным. А когда заканчивали сруб (оставалось положить последний венец), то старик исчез. Долго мы его ждали. И он вернулся. Ничего не объясняя, Фёдор Степанович закончил с помощниками оставшуюся работу; потом понурый приходит ко мне домой.
           — Всё, — сообщает дед, — всё! Слава Богу, срубил.
           Говорит, а слёзы наворачиваются ему на глаза.
           — Знаешь, срубил и не могу уйти, — продолжает он.
           Вот и невер!
           Чувствую, ком у него стоит в горле. Хочет мужик выплакаться, но именно мужское достоинство и не позволяет разрыдаться. Главное дело в своей жизни завершил человек. Последний венец сруба явился венцом всей его жизни. Поэтому, наверное, дед и оттягивал завершение работы… Но на сей счет я его не пытал.
           Господи, что с ним делать? Надо бы человека как-то отблагодарить.
           Предлагаю поесть — отказывается.
           Спрашиваю:
           — Хочешь, по грибы отвезу?
           — Давай! И быстрей, тень-в-пень. Вези! Ничего мне больше не надо.
           Дед Фёдор и Игнат садятся в «Запорожец» и катят в лес.
           И как только Степаныч вышел и скрылся в чаще — на Игната наваливается необъяснимый гнёт. Давит страшно, нестерпимо, почти смертельно. Голова раскалывается от боли. Иванов еле смог вернуться назад (благо лес рядом). У своего двора он выбрался из автомобиля и с этой жуткой тяжестью-болью, покачиваясь, едва входит в дом.
           — Что-то мне очень плохо, что-то на меня невыносимо наседает, — говорит он жене.
           Ложится на диван, принявший его тело в свою сродни облачной мягкость и в один момент ставший словно формой для отливки тела. Анна даёт таблетку валидола. Игнат лежит, вовсе не собираясь спать, а на его глаза продолжают давить пудовые гири, заставляя смежить веки. И веки медленно закрываются от такой тяжести…
            Но что это? Наваждение?! Гигантская голова высовывается до плеч из земли. О подобной писал А.С. Пушкин в поэме «Руслан и Людмила». Свят, свят, свят!..
            Невероятными усилиями Игнат пытается разлепить веки. Тем не менее на них продолжает оказывать давление неведомая сила. И глаза опять закрываются от невозможности какого бы то ни было сопротивления. С Иванова покатился пот…
            Он видит себя маленьким человечком на малом же облаке, похожем на аккуратный диванчик; причём Игнат почему-то чумазый, как во время строительства храма.
            И неожиданно он делает для себя открытие: да это же голова Степаныча!
            Стоит голова на голой земле, без постамента, но монументально, как памятник.
            Дед похорошел у нас за лето. Поправился. Стал красавцем! Даже жениться под конец захотел, бегая в соседнюю деревню. Мне приходилось его сопровождать и охранять от ревнивых мужиков, чтобы потом не смеялись: «Сделали добро – переломили деду ребро». Похождения старого ухажёра, разумеется, смешны, но вот сам ходил караулить, дабы моего мастера не покалечили там камнями. Забьют плотника — кто нам храм рубить будет? На селе порядки особенные, на современных призывах к уважению чужаков крестьяне не воспитаны.
           И вот, стою я в воздухе над долиной. Из-под обнажённой земли появляются лысые, грибатые головы омерзительных мастодонтов. Они намного крупнее головы деда Фёдора; их много. Даже зловоние поползло вокруг.
           Гадкие головы начинают брать в кольцо старика. И шипят:
           — Что ты этим людям построил? Это ведь наша беда.
           Голов становится всё больше и больше. Они приближаются и приближаются к голове деда. И, вгрызаясь в горло, принимаются душить человека. Доносится хруст ломающихся хрящей кадыка.
           Что делать?
           Головы продолжают свою возню у горла старика. Они загородили собой знакомое лицо, и я вижу его лишь временами, когда одна из страшных голов уступает место другой. Но и этого достаточно, чтобы понять: Степаныч начинает неотвратимо умирать… Мне до боли становится его жалко.
И видя столь удручающую картину, думаю: «Господи, почему перед грибатыми убийцами я такой маленький, будто комар?». Сам же продолжаю стоять на облачке. Если набраться храбрости и спуститься вниз, то эти существа меня ведь и раздавят, точно комара. Жалость к деду не проходит, она грызёт и сосёт сердце. Продолжаю про себя рассуждать: «Плотник нам церковь построил, мне же его никак не спасти». Но кровь из носу, а надо что-то делать! Действовать!! Почему «что-то»? И я начинаю молиться:
           — Господи Иисусе Христе, помилуй и спаси грешного раба Твоего Феодора!
           Помолившись, падаю на колени в земном поклоне.
Вижу — одна голова отвалилась вон от деда.
           Я, не медля, повторяю молитву и делаю второй поклон. Другая голова отвались прочь.
           Творю третью молитву и третий поклон — третьей головы нет.
           Тогда стал столько молиться, стал делать столько поклонов, сколько было голов — до тех пор, пока последние не исчезли.
           Жуткое зрелище…
           Но сегодня Игнатию кажется странным и другое. Без всякого ощущения раздвоения личности, он видел себя тогда лежащим на диване, со стоявшей рядом женой Анной и — одновременно — делавшим поклоны на облачке. Что-то неизменно связывало облачко и диван. Не случайно они были похожи друг на друга. Более того, пожалуй, как никогда ощущалось внутри, в сердце единство, цельность и нераздельность всего его, Иванова, человеческого существа перед враждебным миром. Это переживаемое чувство цельности переходило в силу, противоставшую чудовищам напряжённой молитвой. А сила прибывала как изнутри, так и извне.
           Но вот, с исчезновением богомерзких голов свалилась, наконец, и тяжесть с болью, вымотавшие все мои силы.
           Лежу весь мокрый от пота.
           Встал с дивана. Непомерной тяжести действительно нет. Голова в порядке. Анне говорю:
            — Сейчас Степаныча видел, только бы он не умер.
            — Как видел? Во сне?! — спрашивает жена. — Ты же не спал.
            Она зашторила окно (промелькнула и исчезла улица с брошенным на обочине «Запорожцем»); включила радио. Хрипловатый голос маловыразительно прочитал замысловатые строки:

                Есть бытие; но именем каким
                Его назвать? Ни сон оно, ни бденье…

            — Неужели эта реальность столь же действительна, как и жизнь? — прошептал себе Игнат и выключил назойливый репродуктор. — Сегодня день тайн.
            — Что ты сказал? — спросила Анна.
            Он ничего не ответил; подошёл к красному углу, зажёг лампадку и стал молиться о здравии деда Фёдора.
            Где же старик сейчас?
            Помолившись, вышел на улицу — чтобы переставить «Запорожец» с обочины во двор. И не успел ещё заглушить мотор, как в калитке появился собственной персоной сам дед, весьма довольный, не меньше весёлый и совершенно здоровый.
            Говорю ему:
            — Ну, ты грибов набрал, наверное, целую корзину.
            Нет. Оказалось, что он нашёл всего два гриба. Зато настроение у Степаныча было самым приподнятым и праздничным. Это уже хорошо.
            Вошли в дом.
            — Давай, теперь откушаем, — предлагает дед, — Ты «за»? Как говорится, грешны, грешны, а щи хлебаем. Отметим кончинную, тень-в-пень!
            И тут моё внимание привлекла некая метка у него на кадыке, словно кто-то его укусил.
            Спрашиваю:
            — Деда, что это у тебя? Укусил кто?!
            — Не знаю, — отвечает он. — Просто кольнуло что-то, правда, сильно и больно.
            — Нет, старче, однозначно это укус.
            — Брось ты! — махнул он рукой. — Не обращай внимания. Пройдёт!
            — Посмотрим…
            Мы сели ужинать. И вдруг замечаю: горло у старика начинает распухать больше и больше… Опухоль нарастает очень быстро и со всей очевидностью.
            Помоги, Господи!
            — Деда, смотри, у тебя горло как распухает! Давай я его хотя бы йодом помажу.
            — Не надо. Меня никакая зараза не берёт, — отвечает старик.
            А голос его уже хрипит так, будто человека душат.
            — Садись в машину, — требую я, — едем в больницу! Не пережало бы тебе горло, не задохнулся бы ты, упаси Бог!!
             — Ничего. Ерунда всё, тень-в-пень.
             — Степаныч, прекрати! Это слишком серьёзно.
             У меня душа в пятки уходит. Святые угодники Божии, не задушило бы его!
             За полчаса опухоль сравняла шею с подбородком. Страшно было даже смотреть.
             — Если не хочешь ехать в больницу, то давай помолимся. Но ты со мной должен будешь сделать три поклона.
             Я предполагал, что дед молиться не станет, поскольку он стеснялся моей жены.
             — Не, — чуть заметно махнул он в сторону головой. — Не буду.
             В Пюхтицком и в одном из московских монастырей монахини меня научили: если надо помолиться за неверующего, но хорошего человека, который не хочет творить совместную молитву, то пусть он хотя бы сделает вместе с тобой три поклона.
             Дед уже сам начинает осознавать, что у него явное удушье.
             — Господа искушаешь! — говорю Фёдору Степановичу. — Но имей в виду: человек предполагает, а Бог располагает. Я ведь ничего плохого тебе не желаю.
             Старик подозрительно покосился в сторону двери и быстро прохрипел:
             — Согласен. Пока жёнки твоей нет — поклоны давай сделаем. Видючи непогодь, не пошто за реку.
             Надо отметить, что человеком он был практичным и прагматичным, здравомыслия не терял.
             Кратко помолились. Сделали поклоны. Тем не менее чувствую, маловато молитвы, да и сердечней она должна быть.
             — Сейчас приду, — сказал я и отправился в свою комнату. Там помолился и принёс ему в чашке святую воду.
             — Возьми и оботри горло.
             Дед обтёр.
             — Всё-таки надо бы тебя отвезти в приёмный покой, — сокрушаюсь я.
             — Не, не надо. Я гораздо устал, хочу полежать, тень-в-пень.
             И Степаныч пошёл спать в мою комнату. Он лёг на тот же диван, на котором недавно лежал и я. А я упал в кресло. Думаю: «Если ночью захрапит от удушья, то я его уже силой стащу в машину и на всех газах помчусь в больницу».
             Тело Игната стонало, ломило, дрожало от усталости, нервы за этот тяжёлый день измотались, и… глаза слипались сами собой. На сей раз сопротивляться он не стал — веки сладко сомкнулись. Со двора в открытое окно доносился запах свежего сена; ласковое дуновенье… Где-то далеко ухнул филин. Раздольно зазвучали голоса других птиц. И теперь Иванов воистину богатырски уснул…
             …Очнулся он в четыре часа утра. Рассвело. Разбудили жизнеутверждающие звуки посуды.
             На кухне суетится дед Фёдор. Он принимается что-то жарить; тихо мычит нехитрую мелодию под нос; потом, заметив, что в комнате посветлело (Игнат успел согнать шторы с окна), подбегает и торжественно, с чувством скрытого превосходства произносит:
             — О! Говорил же тебе, чудак-человек: меня никакая зараза не берёт!
             Я осмотрел его горло. Опухоль действительно исчезла.
             — Ты хоть что-нибудь помнишь, откуда она взялась?
             — Всё забыл. Однако Бог здесь ни при чём. Это мужик я такой железный, тень-в-пень!
             По сути дела, он и не заметил (или не захотел заметить?), что Господь сотворил над ним Свою великую и богатую милость.
             Мало построить своими руками храм Божий. Он, как говорится, «не в бревнах, а в ребрах». Главное — возвести храм у себя в душе.
Господи Иисусе Христе, помилуй и спаси грешного раба Твоего Феодора! Да и всех нас тоже…


             Утром встречаюсь с Марией Олеговной, заведующей неврологическим отделением. Вид у неё суровый. В крупных, немного навыкате, светлых глазах трудно найти искру приветливой улыбки. Без чего прожить, конечно, можно.
             Главное — не поставлен Нине диагноз. Точно можно сказать о причине её болезни, имея на руках некую особую томограмму мозга. В трехсоттысячном Старославянске же таковую не сделать, нет необходимой аппаратуры. Да и Нина находится не в том состоянии, чтобы можно было её везти на обследование в столицу.
              Спрашиваю:
              — И где выход?
              — Пока будем лечить симптомы, — говорит Мария Олеговна. — Человеческая голова — чёрный ящик, туда запросто не заглянешь. А когда вашей жене станет легче, повезёте её на обследование в Москву.
              — Точно ли Нине станет легче?
              — Умереть не дадим…
              Слова врача одновременно и успокаивают, и действуют мне на нервы. Что значит «лечить симптомы»? Это игра в лотерею.
              Через неделю жену переводят в неврологическое отделение. Место, наконец, нашлось. Слава Богу!
              Спрашиваю Нину, как она спит. Оказывается, плохо. Всю неделю видит себя в тоннелях, со стен которых осыпаются тлен и пепел. Зато теперь жена может есть самостоятельно. Уже успех!
              Но тревога так и не покидает меня.
              Опять эта музыка…