Гл. 22. Непреходящие мгновения

                Я спрашиваю у отца Игнатия:
                — После того, как Вы стали священником, Ваши отношения изменились с Витенькой, Маринушкой, архимандритом Феофилом?
                — Для меня это были родные люди. Они любили меня, как сына. И я любил их безмерно. Они стали неотъемлемой, сокровенной частью моей собственной души.
                На мгновение мне кажется, что священник слышит сейчас то же задушевное пение о России…
                Я достал несколько листов бумаги с напечатанным ещё на старой пишущей машинке единственным рассказом матери Евстафии, и протянул их отцу Игнатию.
                — Примерно те же чувства испытывала и мать игуменья.
                В тот памятный вечер, при посещении нашего дома, она вынула из кармана сдвоенный тетрадный листок в клеточку, со всех сторон исписанный шариковой ручкой, и, несколько смущаясь, вручила его мне со словами:
                — Благословляю вас, Сергей, поработать над этими листочками и привести их в божеский вид, поскольку у меня совсем нет писательского таланта.
                И, действительно, то, что я прочитал после отъезда матушки, не имело никакого литературного вида, хотя не берусь утверждать об отсутствии писательского таланта у игуменьи. Слог её своеобразен. Можно говорить лишь об отсутствии практического опыта. Но познакомиться с приготовленным мною текстом мать Евстафия уже не успела. Поэтому я и решил взять благословение у отца Игнатия. Для священника не составило труда тут же прочитать написанное и, подумав, одобрить его публикацию с тем же условием переименования имён и названий.

    Первая моя встреча с архимандритом Феофилом произошла в апреле тысяча девятьсот девяносто четвертого года. Московский поезд прибыл в Солегорск ранним утром. В пять часов город ещё спал, и к дому отца Феофила мне со спутницами пришлось добираться пешком по нарисованной схеме. Благо это оказалось не столь далеко, как мы ожидали.
    На пороге нас любезно встретила весьма пожилая женщина. Познакомились. Её звали матушка Ирина, давняя келейница архимандрита. Она сообщила, что отец Феофил ушёл причащать тяжело больного, и пригласила нас в дом.
    Хозяина пришлось ждать недолго. Он прямо из дверей заговорил так ласково, как будто мы всю жизнь были знакомы, но давно не виделись. Батюшка выглядел почти неземным человеком: выше среднего роста, правильное лицо, проницательный умный взгляд, длинная седая борода, настолько легок на ноги, что, казалось, несмотря на возраст, летал по комнатам, произношение слов отличалось грамотностью и даже благородством.
    Тотчас нас пригласили к столу, и полилась задушевная беседа.
    Меня очень удивила любовь священника ко всему живому. Вижу, за окном висят кусочки свиного сала. Перехватив мой взгляд, отец Феофил поясняет:
    — Это корм для синичек. Зимой им нечего есть.
    И переводит разговор на бездомных собак, справляясь: накормили ли их? Он убежден, что тот, кто кормит бездомных животных, вовек не увидит голода.
    Раннее утро… Но то и дело раздаются трели дверного звонка. И каждый раз священник выходит к посетителям. Люди несут сюда свои беды и недоразумения, задают бесконечные вопросы — и никто не уходит без ответа.
    Вдруг в глазах отца Феофила промелькнула озабоченность. Он попросил близких:
    — Приведите старицу Евдокию.
    Вскоре появляется матушка Евдокия. Возникало впечатление, что она предстала из средних веков. От рождения не видевшая света вольного эта женщина, давно перешагнувшая порог глубокой старости, оказалась умудренной и ясновидящей. Позже нам поведали о совершенном знании ею Евангелия, псалтири, всех богослужебных текстов. Знала наизусть! Оказывается, много лет тому назад она молилась в Белоруссии с архимандритом Дометианом, ныне архиепископом Старославянским и Солегорским.
    Отец Феофил поясняет ей: вот, мол, монахиня Евстафия хочет устроить монастырь. А старица ему в ответ, без всякой паузы:
    — Монастырь-монастырь, а в голове-то пустырь.
    Глядела насквозь. Так оно тогда и было…
    После трапезы отец Феофил произнёс:
    — Едем теперь в Большой Струмень к старцу Виктору. О Витеньке слышали, наверное?
    Слышать слышали, да в точности не знали, что он живёт под Солегорском, на побережье былинного Мерлень-озера.
    Через полчаса мы приехали к старчику Витеньке. Ему на то время исполнилось восемьдесят семь лет, из которых восемьдесят он пролежал в постели, будучи парализованным. За такое великое терпение Господь наградил его даром прозорливости. Человека блаженный Виктор видел насквозь. Чаще всего он обращался к приходящим со словом «жадобный», то есть «любимый». Нежно гладил его по голове и утешал как мог. Вкушал старчик только после полудня, причём крайне скудно.
Домашние его встретили нас очень радушно.
    Витенька лежал или, вернее, полусидел поперек кровати. Причастив его, мы отправились обратно, в Солегорск, получив напутствие блаженного.
    Возле дома отца Феофила уже ждали люди. Редко приходили с радостью; в основном несли свои беды, проблемы, затруднительные вопросы. И все уходили утешенными и получившими ответы.
    Поздно вечером отец Феофил, одарив нас многими гостинцами, проводил до самого поезда. Уезжая, я не представляла мою жизнь без присутствия в ней старца — архимандрита Феофила…
    Кроткий, смиренный, умнейший, он готов был разделить себя по крупицам и раздать людям.
    Но когда надо, батюшка оказывался строг, и прежде всего к самому себе. Его богоизбранничество обнаружилось ещё в раннем детстве.
Однажды вдвоём с мамой они посетили Свято-Троицкую Сергиеву лавру. Пошли в храм на богослужение. И как только открылись Царские врата в алтарь, маленький тогда ещё Толя протянул вперёд ручонки и сказал: «Я хочу туда, к Боженьке». В следующий раз Толя приехал в монастырь с другом, будучи шести лет от роду. И тут его заметил сам наместник лавры. Он обласкал и оставил мальчика у себя, пригласив через друга маму Толи в обитель. Так начиналась духовная жизнь будущего монаха. Началась, прошла и закончилась — вся, без остатка — в Боге.
    Отец Феофил одинаково естественно чувствовал себя в любом обществе. Люди, стоящие на всех ступенях социальной лестницы, были его друзьями. Доценты и профессора, военное и гражданское начальство, даже потерявшие себя в пьяном угаре — все в полной мере получали от него утешение. Вот что рассказывал мне директор известного завода Матвей Воробьев: «Отмечали мы праздник. Долго за столом засиделись. Заспорили. Никто не хотел уступать. Как верно разрешить наш спор? На часах — три. Ночь… Кто-то подбросил идею: а не пойти ли к отцу Феофилу! Пошли. Перелезли через забор, постучали в окно. К нам вышел сам батюшка. Выслушал и дал надлежащий ответ, при этом никого не обидев».
    Жаловали к архимандриту гости из Швеции и Австралии, из Германии и Финляндии…
    Необычайно любим он был детками. Воскресная школа, которую возглавлял отец Феофил, всегда сияла улыбками множества юных лиц. Он приучал детей к любви и добру, всегда памятуя о Господе. Если ученик загордится от своих успехов, то мимо батюшки такой случай не проходил. Гордыню считал самым большим грехом. Учил смирению и кротости.
    Примером смирения он являлся и сам. Когда его назначили благочинным в Солегорск, отец Феофил, не покладая рук, приступил к восстановлению Крестовоздвиженского собора. Потребовалось восемнадцать месяцев для того, чтобы воздвигнуть собор из духовных руин. Но не довелось старцу служить в возрожденном храме. Враг не дремлет. Его, архимандрита, на ком митра, переводят вторым священником в Димитриевскую церковь. И это отец Феофил переносит мужественно, говоря: «Так угодно Господу».
    Уже тяжелобольной, он писал труды о своём опыте духовной жизни — хотел защитить докторскую диссертацию (кандидатом богословия был давно). Однако недобросовестные люди, взяв его работу, надолго задержали её у себя, а для публикации ничего не сделали.
    Перед самой кончиной я посетила старца. И он, еле дыша, заботливо давал мне наставления, как надо вести себя, когда постигнут скорби: «Сними икону Солегорской Божией Матери, она помазана миром, возьми с собой, и тебе Богородица поможет». Очень хотелось отцу Феофилу жить, чтобы приносить людям счастье.
    Он определённо обладал даром прозорливости. Ему ничего не надо было говорить, он знал всё раньше, чем ему скажешь. Это подтверждает одна из очередных поездок к блаженному Виктору, незабываемая вовеки. Я вошла в комнату Витеньки первой. И перед глазами открылось великое чудо: от блаженного бил неземной свет; лицо его преобразилось, стало молодым, уже и не лицом, а ликом; даже рубашка была другая (в ней он потом лежал в гробу). Следом за мной вошёл отец Феофил. Причастил Витеньку. И, ничего не говоря о происшедшем, мы покинули гостеприимный дом. Сели в машину. По дороге молчали. И только перед самым Солегорском батюшка спрашивает: «Мать игуменья, ты ничего не заметила?» Я сказала: «Заметила. Но уж очень боязно было». Тогда отец Феофил, полуобернувшись, произнёс: «Вот ты какая! Что тебе Господь показал!». До конца его земной жизни мы ни слова не обронили, кто что видел. Было понятно без слов.
    Но ещё более красноречивый случай, подтверждающий прозорливость архимандрита, произошёл позже.
    Один из последних моих приездов к воочию угасающему батюшке.
    Мы сидим в столовой — в уютной комнатке его дома. Отец Феофил поднялся с постели, по стеночке вышел к нам и задает вопрос: «Мать игуменья, у тебя таблетки есть на дорогу?» Я ответила, что никогда не пью и не ношу таблеток. Он же в ответ: «А сегодня выпьешь». И дал две таблетки. Километров за восемьдесят до Великого Поля меня словно ломиком ударило по голове. Стало невыносимо плохо. Вспомнив мгновенно батюшкины слова, я выпила без промедления обе таблетки. По приезде в монастырь мне стало ещё хуже. Вызвали доктора. Врачебное заключение ошарашило: «Микроинсульт»! Пролежала я в болезненном состоянии ровно месяц. Не послушай старца, кто знает, чем могло бы всё кончиться. Случайностей нет!
Многое извлекает память из своих глубин… Хватит на целые книги!
    Когда умерла известная старица Маринушка из деревни Ополье, то отцу Феофилу передали: будут, мол, хоронить усопшую в селе Линёво. Он коротко ответил: «Нет, похоронят матушку Марину в Добрынинском монастыре».
    Так и случилось.
    Хочу сказать, что батюшка ни одного дня не провел для себя, он жил для людей, для Бога и в Боге. Сам угасал, а продолжал волноваться даже за горьких пьяниц: «Они больные люди, и к ним надо относиться как к тяжело страждущим».
    Призывал всех никого не осуждать, а оставить суд Господу.
    За неимением больше места в качестве подтверждения позволю себе сделать добавление к словам игуменьи Евстафии. В одной из бесед с отцом Феофилом я резко осудил нашего общего знакомого за явно неблаговидный поступок. Батюшка покачал головой и, сокрушаясь, сказал:
    — Брат Сергий, а я ведь ещё хуже его!
    И мне стало стыдно до румянца.
    Воистину архимандрит Феофил был человеком большого сердца.
    Неприкосновенных вещей у батюшки не существовало: раздавал их всем нуждающимся. Одна рука принимала, другая — отдавала. Взять хотя бы вот такой случай. Приехали из Великого Поля духовные чада священника, привезли в подарок дорогую шкатулочку. Вечером прибыла и я. Бог, видимо, решил вернуть подарок обратно в Великое Поле. Старец выносит означенную шкатулку и говорит: «Это, мать, тебе на утешение». Открываю — там мощи благоверной княгини Ульяны Старославянской. И что вы думаете! Потом замироточили, да как сильно! Отца Феофила уже нет на белом свете, а я приоткрою крышечку заветной шкатулки — от мощей исходит райское благоухание — и невольно на душе становится спокойней.
    Рано, рано ушёл наш любимый батюшка… Но будем верить, что он молится о нас у Святого Престола Божия. Настанет момент, и если Господу будет угодно, то наш богомолец встретит всех нас там, в Царствии Небесном. А пока дышим, мы молимся о нашем дорогом отце, пастыре, учителе.
    Пролетели считанные годы, все четыре старца покинули грешную землю. В тысяча девятьсот девяносто шестом году ушел блаженный Витенька, в тысяча девятьсот девяносто седьмом — старица Евдокия, в девяносто восьмом — старица Маринушка, в тысяча девятьсот девяносто девятом архимандрит Феофил… Трудно без них. Но, вспоминая их светлые лица, их богоугодную жизнь, находишь неиссякаемое продолжение Святой Руси. И в душе поселяется радость. А многочисленные встречи с этими людьми кажутся мне теперь мгновениями, навсегда незабвенными и бесценными.
                Великое Поле. Сретенский монастырь. 2000 г. Июль, 17 день.

              — Такими же бесценными и незабвенными мгновениями кажутся нам встречи с игуменьей Евстафией, — сказал отец Игнатий, дочитав последнюю строку этого рассказа. — Святая Русь от нас ушла.
               Мне нечего добавить к его словам.