Кватернион

Дневники Андрея Осмоловского
(Июнь 2023 – май 2024)

Первое плато

1

Спутанность ноуменов и ноунеймов. Благорацеливы ли рябины и дряблые шнионы актрис? Сомнительно благорастворение злюн в пеньрождённой падалице. Эхо бежит по кольцу самого себя, ничего не запоминая. По достижении перепрозрелой черты договориться ни с кем невозможно. Обжёгший все свои отражения, хрусткий тополь обугливается, чтобы сделаться целым. Более длинные дни не раз давали течь. Вовсе не значит, что дальше нет ничего интересного. Есть и ливень под навесом остановки, и региональный поезд с присoхшей к нему координатной сметкой. Дождям всегда найдётся прибеднение. Есть (л)же старинная пушечка в ярко-мозговом платье, исключительно для ворошения нравил. Ошибка в слишком длинном периоде – как будто обязательно догонять скребещущий вечер.

Представьте звуковую партитуру, растянутую в пространстве: здесь говорит радио, здесь начитывают фрагмент прозы, но в другой тональности, здесь – механические жужжания разных высот, а здесь – неожиданные удары барабана. Текст, рычащий и стонущий внутри временнОй решётки, смещается поперёк оси, растёт одновременно вниз и вверх от центрального сегмента. Иштар совсем озверела, посылает небесного быка срать на город каждую ночь. Боднёт рогом дамбу – и разливается тёмное техногенное горе. Что ещё последует за экоцидом – взрыв на АЭС, химические атаки? Желание сочинять тексты всякий раз выскакивает из тебя, как механический чёрт. В конце же всего, после войны, литература полетит за борт, как и прочий балласт. Попробуешь стать совершенным телом, пусть и социальным, однако напрочь лишённым словокопательской страсти. Надо, наконец, реализовать и другие детские паттерны. Не те, что можно продать грохочущим банщицам, призёрам хронотопа. Пусть читатель сам раскрасит карту бесплотных усилий. Шаткий и противоречивый символический слой обрушивает функциональность. Очередной душераздирающий снимок: стая собак, плывущая по затопленным улицам после подрыва плотины. Движутся по направлению к морю и утопленники – как животные, так и люди. Водозабор для питья и хозяйственных нужд более невозможен. Лето будет безжалостным, отнимающим голос. На какой-то из клеток шахматной доски ты ещё жив, на какой-то тебя уже нет. Господи, писать что-либо невозможно, нечестно, когда столько боли кругом. Слова – ломкие сухие стебли, лишённые звука, лишённые значения – но разве что-нибудь, кроме них, у меня остаётся? Быть может, всякая причинность искусственна, сконструирована – а теперь она фальшива вдвойне. Тем не менее, снова иду в ловушку речи, логово речи, пересекаю, перехожу вброд собственную слепоту | речь, из ниоткуда в никуда текущую – двигаюсь на едва мерцающий поток разноцветья. На пустой странице одиночное слово отдаётся гулко, как в колодце. Вот бы и оставить её пустой. Не стану искать слова – лишь позволю им находить меня самим.

дочерь чужого спокойствия
чужого велосипеда

пух летящий сквозь неустройство

на длинном-предлинном треке
с мельканием световых пятен

не отступающая ни на минуту тревога
пишет текст в каком-то смысле помимо тебя

сама ты пока не сказала ни слова не сделала ни слова

интенсивность-и-внезапность
смешанная разношёрстная
наконец не привязанная к определённому контуру

всхлип уже по другую сторону
всё той же сутулой декорации

с одной стороны пространство огромное
с другой стороны последнее

+++++++++++++++++++++++++
Срединный путь текстовидца: ни от чего не отказываться, ни к чему не стремиться. Притормаживать на всех поворотах. Проскальзывать между «сочинять» и «говорить исключительно правду». Проект с неопределёнными границами то разрастается до подавляющих, слоновьих размеров, то уменьшается до булавочной головки. Замершее поначалу животное готовится к прыжку. Прозрачная сетка из слов, лишённая краёв и разрезов, порождающая сама себя – долго ли можно находиться внутри? Ответ пропущен по небрежности писца. Монтажные ряды Вавилона, сквозь которые Энкиду ведёт к пожарному выходу едва различимую при тусклом освещении Эвридику. Имена стоят дорого, их надо ещё заслужить. Голос же не принадлежит никому, и всякий желает им воспользоваться. Вопрос завораживает – в три часа пополуночи, при неотвратимом и ясном присутствии смерти. Узнаёшь из телеграма, что к твоему городу летит очередная ракета, и пока она маневрирует, читаешь о её типе в википедии. Воздух-поверхность, предназначена для поражения наземных объектов, прикрытых ПВО, в простых метеоусловиях. Вспоминаешь, сколько всего уже здесь взорвано, сколько горожан погибло. Теперь каждая тьма – особенная, и каждая страшней предыдущей. Я снова начинаю думать, не уехать ли на время из обстреливаемого города. Никто не знает, куда всё несётся, никто не знает, спрятан ли где-нибудь тормоз или его попросту нет. Подозреваю, что дух тяжести подготовил только вторую, рефлексивную встречу, а исчезновение будет исполнено по умолчанию, за пределами текста. Казалось бы, для оздоровления ситуации надо просто заблокировать все те судорожные потуги, что именуются «творчеством». Давайте так: я изначально, по складу характера не способен на представительные и правильные эмоции, и теперь, когда над моим городом еженощно летают смертоносные херовины, запущенные кровожадными маньяками, я могу испытывать одно лишь глухое отчаяние, без патетики, без добавленной стоимости. Остаётся привычка – почти машинально – собирать слова в фразы, фразы в текстовые плоскости, подсоединять к проекту бессюжетные линии ускользания.

Достойно и лаведно есть искать медузу в ведре. Остроносые детективные ботинки заброшены на седьмой этаж. Механочек с упрощёнными оглоблями, очитка из расклицательных знаков. Овнышко, могном размазанное до руглей подводных. Гандицидная парочка между панелями и шпалами, откуда катятся опилки. Броситься букварём на пол – и это называется центральная сцена? Медвежья шляпа с петлёй, обнюхивающей рухлядь цвета. Открытые срамки хореографинчатых и костных – сущее лицеименье. Яблоко лежит на письменном столе рядом с улиткой, раскрывшей крылья. На балконе, посреди томатов – мудрая сова с циферблатом в пузе. У каждого куста собственное, индивидуальное кодирование. Дерево маячит яличным блоком в полный размах дыхания. Эдельвейс обгоняет ковёр, какие будут ещё предложения?

В автоматическом тексте нет зияний, но исследователь или оператор вполне может их добавить. Задать матричные перестановки кубиков со временем – лишь чуть сложней, чем в пятнашках. Выход из текста будет спрятан внутри лабиринта, но не в самом логове Минотавра, а в одной из боковых галерей. Потоки смысла и времени должны быть разнонаправлены. Сколько мелких водоворотов, независимых друг от друга спонтанных монтажных машин возникает, когда начинаешь не только обдумывать, но и разрабатывать проект в деталях. Где-то могут и остаться прорехи – если я переписывал раздел ночью и сильно клевал носом. Высвобождаю текст от плотного сюжетного давления, подобно тому, как абстракционисты высвобождают цвет от фигуративности. Пусть ризома разрастается из единственной фразы; пусть разбрасывает вокруг себя, словно земляничный куст, усы и розетки, пускает длинные корни. Пусть фрагменты конкурируют, теснят друг друга, борются за пространство, воздух и пищу. Есть, разумеется, и второй план: сокращение монтажных петель и плавный переход в непроглядный эмбиент. Может быть – с помощью техники «тысячи ножей»? Можно добиваться плавного или, наоборот, скачкообразного текстового градиента между двумя-тремя берегами. Ещё можно устроить, не во время войны будь сказано, праздник разрушения: полностью сохранив внешний каркас текста, невосстановимо растрескать и обрушить его изнутри. Только надо помнить, что ни одна монтажная схема не может заменить новизны материала, и делать надлежащие годичные или двухгодичные паузы для его сбора. Даже составление таких отвлечённых планов помогает мне-писателю – не знаю, как именно – жить здесь, сейчас, посреди регулярного и разнузданного убийства. Снится, что нависает надо мной, падает на меня плотина из ещё не произнесённых слов. Влияет ли на что-нибудь формула «я ни на что не влияю»? Дым сворачивается в колечко. Ракета маневрирует уже четверть часа над соседней областью. Обратной записи: цвет, бесконечное повторение. Думай сам, дорогой читатель, может ли у этой херни быть хороший конец.

сесть на камень чтобы голоса смешались

можно также сдвигаться по берегу

в тени бездумной
нересурсной

подставляя вместо лиц
металлические маски

тень ко-

нечно смещается тоже но
пока неясно куда

на крыше парохода вместо труб

множество кресел

[крысел?чресел]
промельки прогулочного слова

[прыгали в люки пока воды не стало]

не-говорение и
первозванное умение
слетать с катушек

та [любовь] которую на стенке не нарисуешь

отложена в силу появления
напористых малых величин

[сейчас нас изнасилуют новым законом]

Невыносимо, каждый метр морского побережья в гниющей речной флоре и фауне, вымытой, выброшенной из реки. Вражеским мурлом взорвана пока только одна плотина – но у нас целый каскад плотин и электростанций, включая также и захваченную атомную. Чудовищная бомба замедленного действия. Перевязанные канатами мусорные ящики; лежбища акул, оставленные на произвол правосудия. Нарезание червяков, падение затылка на титры деления. Не обязательно отбирать в архив что-то важное, наоборот – лучше добавлять элементарные вещи, особенно паузы, из которых состоит время. Нащупывать нарративные завязки – пока неясно, какие из них пригодятся, какая история станет доминировать в следующем слоте. Раз теперь и стихи, и проза пишутся только на внешней стороне пауз, можно обратить внимание на тело. По крайней мере, добавить физкультуру и наладить сон. При мгновенном засыпании за рабочим ноутбуком – переступающая с ноги на ногу девушка, у которой голова и ступни повёрнуты в противоположные стороны. Иду по границе тени, очерченной облаком, и эта подвижная линия направляет меня. Использую не процедурное или объектное литературное моделирование, но мультипоточность. Заготавливаю впрок десятки сюжетных нитей, для каждой из них изобретаю собственный метод балансировки пространства – технологического, иллюзорного. Монтажные машины, мощные в своей подспудности,  перемагничивают, но не отменяют те из ранее сложившихся слоёв, которые остаются им ортогональны. Пусть к лопастям прилипает в итоге сор, птичий помёт – нельзя ли из такого материала создать историю? Выход из очередной ловушки: смириться со слишком плотной стилистикой, попросту наплевать на неё и двигаться дальше. Компенсировать равномерной обыденностью материала. История свёрнута внутри текста, она скорей выжидается, чем рассказывается. Энкиду прислушивается, принюхивается – чует распространяющиеся по степи сюжетные призвуки, признаки, запахи. Как бороться с тем, что реперные точки присутствуют в описаниях – и далеко не все, лишь те, для которых найдены были слова – а фрагменты интерполяционные остаются вне схемы?

Друкарту не вытянем, у ней имя, как у сигары – такое же пыльное и пустое, ждущее пробуждения. Можно провести всю жизнь, так и не запнувшись о ноготь хозяйки. Поставленный на паузу жерлудок волнует не меньше, чем красный глобус. Окно распахнуто на клыкастый дождь, сквозь который проституируют здоровяки с нежными древенами. Параллельные падающей влаге звуки берут друг друга за пальцы, как школьники. Из жерла точно кантарза: коллектив готовится утопить мороженое в бездушной тревоге. Кружится колесница блаженного дерева, листья слетают с неё, нанося ранения; соскальзывают, как рвотное, с крючка меха. Судьи кидаются на зов колокольчика, бормочут: отсюда все пути ведут на рынок, да к черту в зубы, да под гору в наушник. Дама, что предмедательствует на собрании – ходячая жертва искренности.

2

Больше не в состоянии скрестить два философских провода. Хлеб в полоску, а пёрышко – кецыльная изотычина. Подбираешь слова с метлы; только зрение хочешь передвинуть подальше. Спятивших нам хватает лишь на то, чтоб разминуться. Вехты растучены, хлебник завален, прикус парирован. Пыхлецы косо глядят на ульские заморозки. Месят праборщ, ищут повод сдать четыре цифры на олово удержимых. Любят осушать людей – и в рулях, и в растяжении жеста, сведённого к десятичному образцу. Схемы движения частей, типичные, словно дочули д’амрели. Шар и его вещь, шумовёрты с резервами в пучке пылающих назвукомых. Импульсы, кусочно приплощённые к ливням. У каждой брызги-моргуньи в гостях брат с руками, чёрными до хлопкости. Ледяная оплетуда шатается то к дождю, то ко броду.

Раз все считают, что с АЭС вот-вот произойдёт катастрофа, значит, прямо сейчас её не взорвут – может быть, сделают это, выдержав долгую паузу, когда внимание переключится на что-нибудь иное; враги любят обманывать ожидания. В любом случае, дни проведения саммита НАТО повышено опасны, как и неделя, им предшествующая. Правда, россияне считают, что, поскольку Украину в альянс не берут, саммит складывается для них удачно – следовательно, прямых причин для эскалации нет. Но и у них мерцает в головах удивительная идея: устроить самим себе ядерную бомбардировку, чтобы запугать противников. Желающие подсказать цель выстраиваются в очередь. Меньше всего хотел бы оказаться в ситуации, когда нужно размышлять, куда дует ветер, не принесёт ли он радиацию в мой город, и где будут основные очаги заражения. Измученное, искажённое войной человеческое животное. Глодающее себя ожидание – тот опыт, без которого я бы с удовольствием обошёлся. Слишком быстрое восстановление смерти, от которой уже невозможно избавиться, невозможно и продолжать жить, как будто ничего не случилось. Исступление прорывается с неожиданной стороны, из ночи паясничающих кувалд и деланного смеха. Вид народного искусства, которым не суждено любоваться долго: маленький гражданский конфликт у морга; деньги, застрявшие в цирковых воротах. Грех переворота хуже хулы на Святаго пуха; не переворачивай пышного своего. Зафиксируем: по состоянию на начало октября основной тренд – на многолетнюю войну и максимальное истребление работоспособного населения. Сумеем ли мы соскочить с этого маршрута? Финального Брута загаудишься; тогда и поделим альбатроса в общем списке. Контробмирал забивает не гол, но сквознячок с марихуаной. Промахивается раз, другой, а потом его просто заедают. Региональность поскучала в кастрюльку, из почвы попёр хореичный лопух. У воды отвратительный привкус. Текст погружается во тьму, как приманка.

сторонникам несмешения чистых текстов

нет необходимости лететь с курьерской скоростью
или пересаживаться на электричку
: лучше вернуть в одну из начальных итераций
горлышко кляйновой бутылки

вот от чего этот запах: акация
тетрадь падает с колен в болото из пыли

В моей жизни отсутствует классический Эдипов миф, но действует некая его разновидность, – рассуждает Энкиду. Место Большого Отца занимает Большая Мать, и речь идёт о её символическом убийстве, а точней – ограничении, о выходе из-под сетки навязываемой ею классической либо феминистической бинарности. Нынешняя моя асексуальность – ход в этом направлении; я вырываюсь из ситуации, когда ебля продаётся задорого, ценой следования регламентированным правилам. Наверное, я мог бы заняться любовью лишь с женщиной, которая временно сама бунтовала бы против Матери. Однако на практике моральная репутация бунтарок подмочена, так что моё воздержание обещает быть долговременным и полным. Чем я вполне на данный момент доволен. Быть может, это полезная компенсационная модель для немолодого и не слишком привлекательного мифического героя, которому трудно было бы затянуть в постель красивую девушку парой-тройкой столетий себя младше? Бросьте, самое любимое для меня теперь занятие – пассивный отдых на парковой скамейке с книжкой, а отнюдь не секс. Было бы иначе – и миф бы присутствовал в иной модификации. Любопытно, что работа играет роль скорей уж Большого Отца (может, просто потому что мои непосредственные начальники сейчас мужчины). С работой легче договориться, и основы взаимодействия с ней/ним куда более рациональны. Можно обобщить: деньги, экономика – это сфера Большого Отца. Искусство – область свободы как от Отца, так и от Матери, однако они оба всегда будут тянуться и сюда, пытаться перехватить рычаги управления. Это просто способ их существования: захватывать, пожирать и переваривать, превращать в собственное тело всё, что находится в пределах доступности. Папа и мама, хороший и плохой полицейские – всё равно полицейские, с крепкими наручниками. Совсем от них не избавиться, можно только уменьшить их влияние. Использовать их языки на внешнем интерфейсе вместо поглощения. Применить, как и с другими массивными мифологическими объектами, прокси-классы (например, проекционные плоскости) для того, чтобы смягчить и отфильтровать методы взаимодействия.

Сентиментальность в насоплениях. Меловая, червоточивая глиния: окурок псалма фокусируется, вглядывается в краснобасую медьму. Червовеком бывает и вечко, при всех фигурятницах. Какой томут ни найдёшь, уши в поддушке. И трамвай лотается, и каблук по мазару крадётся. Гурьбы кочевников эхвема, разгульные турганы с вёрткими ляндами аустролитов. Не всякие приметы триметны, и не все рыбы обносятся к рыбам. Нет черты лучше, чем турла с распростёртым углом: там, нетлями поводя, втягивается смычок, оттеняет самозванство пыли. Цветами, овчиной и похотью не торгуем. Дама с провесным лобзиком в руке колышется ко стеклу: тем верней, что под рукой у кроссмейстера. Три часа взаперти, пока лето-зима стомух окусывает, лобызая слибки. Другие в дверном проёме не различаются.

Выстроим некую жизнь в виде теоремы. Исходный тезис: женщины не нужны, мне и так хорошо. Никто не спешит убеждать в обратном? Вывод: женщины и правда не нужны. Жизненный дизайн и так слишком сложен, его следует упрощать, а не запутывать добавочно, вводя в него лишние объекты. Энкиду посмотрел на Эвридику преднамеренно; в лучшем случае, наружу, в словесный поток вышла бы лишь её тень. До такой степени загнал ситуацию на дерево, что переместился, отражённым, в четвёртую главу. Здесь затишье, убыток, ужебище. Для текстовиков главное – работа со временем, вот и покажем, как мы умеем с ним обращаться. Пройдём на тыпочках по битому стеклу в обратном направлении: да, в ад. (Я чувствую: тебе хочется быть к раскалённой двери как можно ближе.) Если ты была лишена реальности с самого начала, как могла, столь бурно, заниматься со мной любовью? Лишь потому, что в тот день ещё не имела ни одного из имён? Эффект виртуализации / связи: когда ты подносишь ко рту стакан с водой, сквозь него и твою руку неожиданно просвечивает узор обоев, которые находятся за твоей спиной. Длим, сколько можем, состояние анонимности – внутри текстовой паузы, прерываемой лишь изредка генерируемыми исключениями. Неизменность на уровне элементов конструкции, её опорных точек. Однако сама эта конструкция должна вызывать лёгкое головокружение, которое, однако, компенсирует ощущение чёткой, хотя и непонятной логики. Человеческий сегмент продолжает смягчать и аппроксимировать потоки брутальной машинной эротики. Словоохотливость объезжает шар по меридиану и упирается сама в себя с обратной стороны. Наполняем имена – пустые знаки – кипятком, пока не разрушатся. Хорошо бывает сопротивляться обсессии – можно то кружить, как вокруг чёрной дыры / изъятой из пространства плоскости, то пытаться использовать обсессию как рычаг. Как легко думать то, что ты на самом деле не думаешь, даже делать то, что ты на самом деле не делаешь, если есть возможность приписать это какому-нибудь прокси-персонажу.

предполагаем
инвертированный объект внутри дома
и дом иной внутри дымчатого отца

/переворачиваем дым так неловко/

кринжевый объект с га-
рантированным существованием
: как же ноют лишние буквы

профдеформация: днём снятся лица чего-угодно
подменяется источник присутствия
не удаётся интегрировать воздушный канал

Сколько развилось любителей говорить от лица симулякровых, сконструированных «мы». Они пытаются навязать заданную наперёд идентичность конкретному «я», которое должно раствориться в огромном хоре, повторяющем одну и ту же в печёнках сидящую фразу. Не так же ли с письмом, которое якобы должно драгоценную конкретику вылечить, реанимировать? Стоит запустить машину письма, и она начинает наматывать на себя твою жизнь, высасывать из неё кровь, подобно вампиру – однако взамен предоставляет в аренду иллюзорный каркас, поддерживающую структуру. Стоит вовремя сократить текстовое пространство, чтобы ощутить с максимальной непосредсвенностью и его плотность, и то, как близко оно к тебе подступает, буквально касаясь твоей кожи. Заметил, что на долгих периодах литературные занятия теперь не помогают, а мешают мне, делают меня более хрупким. За любыми долговременными нестроениями в моём способе жизни видны их пушистые хвосты. Обязательно откажусь от литературы – плавно, постепенно, полностью. Едва сформулировав эту программу, чувствую мощное внутреннее сопротивление и пытаюсь с собой сторговаться: на первый раз откажусь только на пару лет, а потом,  хорошо отдохнув от письма, изголодавшись, так и быть, разрешу себе написать следующую книгу, либо даже всего лишь её главу. Внутри текущего проекта, однако, каждые несколько недель происходит небольшая революция. Теперь произошла его трансформация в некий серийный объект, не имеющий границ, нависающий над тобой и как скала, и как группа кучевых облаков одновременно. Более того – в один из основных (и довольно небезопасных) жизненных методов, использование которого надо строго согласовывать и лимитировать. Следующий ящик Пандоры, с кручеными буковками, можно раскрывать лишь при формировании другой жизненной сборки. Одно из главных правил: не пытайся ни с кем лукавить, при этом ты обманываешь (и в конечном счёте обкрадываешь) самого себя. Проект разных скоростей: больше наблюдений за внешним, а пустые рассуждения, вроде этого, надо всячески пресекать и урезать.

Взбегать и спускаться по деревянной лестнице в аудитории. Воспринимать ускользающее время как данность. Любишь пристраивать ортогональные ножницы для свистов? Не сталкивал гласные с поезда, поговорка обставила. Прогулка со средством от пробивающих насекомых. Может ли ритм создать странную сборку – в бесстрастном хаосе, посреди оскудевающей, стремящейся к абсолютному нулю территории? Монтажные колодцы и портняжные. Возьмушка точной женской груди. Архилептура жёлтеньких пылесосов. Полумцы маршируют с деревянными пыцами. Докукколе паладействуем, провышляем архивопинцием? Сигарета, ремень безопасности, пещерный регистр – вот что придерживает нас от вончих. Временина в чёрных запечатках, сусорка свидетельствования.

3

Лишь провьются муквы в алфавит, а дальше – туман, сырость, ботинок тюремных шёпот. Ветка телячьего уха, молитвенно сложенные носы. Параллельны звукины дельты, с погребушками. Плоско накратились. Мораль маловероятна, но не исключена. Покойный, приключая своих героинь в опрос махии, вывешивал им на уши картонные кружочки. Яблоки являлись на ломопедных поносиках, пульчиреллы в розовых порвинках. Можно минимизировать разливчивое, поверхность коего развязана при синхронизации времени. По ком мохнат колокол монад? Плавленый мёд оседает на липах лба. Ставни, епитрахили, хлеба, лопаты – киберпанк, который вы заслужили. Буржуазная скатерть движется небывало: руина с конечной возниженностью в клетке из красноугольного камня. Безропастному антику втору подрыгивающее влатьице.

Есть желание отмахаться от традиционного понятия "персонаж", а задавать вместо него некое пространство, или время, или смысловой поток, где хоры утопленников сводятся воедино различными методами сборки. Персонаж становится черновой инстанцией (внутренним классом, деталью реализации) при формировании текстового русла – а читателю, по этому руслу скользящему, даже знать о его существовании необязательно. Например, есть поток сборки – Эвридика, один из применяемых методов сборки – миф о ней; но в данного персонажа монтируются хоры нескольких неназываемых женских персонажей. На следующих уровнях разработки переопределяем или перенаправляем хронотопы потоков, локализации сборок. Немного иное распределение сетевых дескрипторов – и о прежних «персонах» можно забыть, пусть они ещё висят где-то в памяти, пока до них не добрались сборщики мусора. Программистский опыт может подсказать некоторые способы письма. Одна из причин появления такого рода текстов – наступление нового технологического уклада и смещение фокуса письма от человека к технологическому процессу либо машинному интерфейсу, где действуют совсем другие, дегуманизирующие методы. Человек – некая сборка, но из тех же (но не обязательно только из тех же) элементов можно собрать и другие конструкции. Текст – один из вариантов этого "технологического иного". Непосредственное присутствие человека в нём кажется всё более необязательным – зачем такая привязка именно к данной (устаревающей?) инстанции? Смежные идеи: библиотеки процессов и методов вместо персон; функциональное письмо без сохранения внутреннего состояния, аналог одноименного стиля программирования. Заполняемые, словно в кроссворде, значения своей неравномерно нарастающей массой начинают влиять на структуру: деформировать, определять иные углы вращения – это лишь отчасти компенсируется тем, что произведение пишется вширь. Автор может коммуницировать, например, и с философскими системами, но также и с прокси-структурами, им самим сгенерированными.

разговор ускользнул – башне упасть
все ли кирпичи разрушены?

медленный речной рок-н-ролл
вычёркивает сразу три локации

останов-
щик текста по линии цветения
всего лишь дюжина идеальных овалов

рекуррентное создание большой формы ею самой

дыхание [не|вне] маскируется
[может добавить хрупкости цветению]
пытаясь удержаться на двух отстоящих стульях

как хорошо причёсываются городские сумасшедшие
довольные что периодические дроби
не проявляют себя на солнечных половинах лестниц

истории вос-
кресенья понять не могу
но всё равно замерзаю
даже в тёплой рубашке

: чувствую украденное под роспись течение
: вся физиономия в землянике

Грань между внешней и внутренней коммуникативностью может оказаться размытой, зависящей от того, где автор проведёт границы своего "я". Пусть оно вытягивает необходимое из мелочей, из оттенков на грани исчезновения. Текст – добавочный инструмент для построения алеаторического спектакля. При чтении фрагмента начинаешь понимать, есть ли у него потенциал для преодоления классической инерции, либо текст сам по себе инерционен, и с ним у нейросети ничего не получится. Когда начинаешь разбираться, кто ты такой есть – а приходится разобраться – оказывается, что слеплен ты, наскоро, из говна и палок. Память, да и само «я» только кажутся монолитными, а на самом деле составлены внахлёст из легковесных разрозненных иллюзий. Рыхлый сюжет трансформируется пульсирующей монтажной проклейкой. Быть может, вместо осторожного размешивания следовало бы уменьшить поверхностное натяжение, так меньше будет образовываться воздушных пузырей. Развиваются ортогональные друг другу психологические черты: одержимость людьми, их словами, но в то же время отстранённость, трезвость – и ничего, ровно ничего посередине. Представляю себе другого человека (человека ли?) по ту сторону кирпичной стены. Пусть будет одновременно в любой точке моего времени, моего пространства, стирает и добавляет мельчайшие детали, запахи, звуки. Перестань выделываться, говорит мне этот человек (но человек ли? Предпочтительней называть его автором, даже если он является искусственным интеллектом). То, что у тебя Деметра стала матерью Эвридики, а Персефона сестрой – топорное, лишённое всякой сюжетной необходимости самоуправство. Наверняка я чокнутый, отвечает автору Энкиду, но здесь я не могу и не хочу перечить своему чутью. Думаешь, я не пытался изо всех сил зарегистрировать эти потоки только лишь под алиасом Персефоны? Теперь приходится предполагать, что сёстры Э. и П., при всей сложности их сосуществования в Аиде – лишь разные проекции, разные представления одного и того же многомерного объекта.

Катятся слитки дыма в подкрыльную кокиль: туда, где пресно, где вниз ползут бамбуковые тубы. Лассо прилюдное не мертво, прилипает к звуконепроницаемой линии. Скругляешь ли ты отравляющим полиломом? Водоросли обнаруживают, что их записи растворены в кислороде. Луна становится математическим акробатом, выполняющим гравитационные трюки. Единицы измерения приравнивают ломоуправство щепоткой соли. Трава смеётся над длиной своих лезвий. Плоскость с изъятой точкой, затем – единичным лугом, спрятанным, как кролик в шляпе. Окнам не хватает дыхания. Всех интересует окрестность нуля – но не более, чем пароль к воспоминаниям (камни кричат вертикально). Хорошо, когда люди, вопреки рогике и колчевидности, сов местных пропускают ход.

У дней такая тягостная подкладка. Всё бессмысленно, всё бессмысленно. Едва начинает брезжить хоть какой-то смысл, как его у меня отнимают – самым беспардонным и болезненным образом. Для пока нет слов, она просто существует, как бы параллельно со мной, помимо меня, постепенно подтачивая меня изнутри. Война сама себя растит; в голове не укладывается, что государство, и даже якобы демократическое, может де-факто открывать второй фронт против собственных граждан, понуждая их перебраться на первый. Даже здесь, в пока ещё мирной Польше, наступает для украинцев хаос, летят вверх тормашками судьбы. Заявления министра иностранных дел о справедливости запрета на выдачу паспортов, чудовищные очереди из обманутых украинцев в пунктах выдачи – это казалось бы чудовищной пародией, если бы не было правдой. Даже не сделав ни шага навстречу бюрократической машнине, понимаешь, что она может и хочет тебя слопать, как паук муху. Днём я держусь, я спокоен, но вечером овладевает мной смертная тоска, будто в самые тёмные времена позапрошлой зимы с блэкаутами. Сплю ночью мало, однако то и дело проваливаюсь в моментально возникающие-и-исчезающие сны днём, когда сижу за письменным столом. Яркая клумба перед взлётным полем. На ней лежит женщина – животом вниз, раскинув руки. Голос восклицает откуда-то сбоку: «Георгины!» Пылающее здание сталинской пятиэтажки рядом с вокзалом тоже кажется вышедшим из снов, из муторных кошмаров, но это самая что ни на есть грубая реальность времён ракетных обстрелов. На прошлой неделе читал тексты из антологии в огромном греко-католическом соборе – включая и свои хайку, на русском языке. После презентации множество слушателей столпилось возле столика, держа свежекупленные экземпляры. Долго ещё подписывался на тех страницах, с которых начиналась моя подборка. Издатель был доволен: удалось продать за три четверти часа более двадцати толстенных книг. Диакон, приятнейший молодой человек, сказал, что хайку очень пришлись ему по душе, когда затворял за нами массивные двери храма.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Настала весна, я живу в мирном городе и оттаиваю; после многолетнего отсутствия эротического интереса (он исчезал то из-за депрессии, то из-за обосновавшегося в подкорке эпидемического, а потом военного ужаса) мне снова хотелось бы заняться любовью с одной из тех невероятных женщин, которые весной мелькают здесь и там каждый день – и конечно, лучше всего с далёкой прекрасной Эври (она празднует сегодня с коллегами свой день рождения за сотни километров отсюда – командировка в Лозанну) –  если же нет, пусть это будет, под любым именем, прежняя моя подруга Шамхат. Насыщенный любовный голод; чувствую, что следующей девушке, которая окажется со мной в постели, очень повезёт. Хотелось бы, кстати, кончать не в презерватив, не в резину, а непосредственно в партнёршу, чувствуя её изнутри. Вспоминаю это ощущение, хорошо уже мной подзабытое, элементарное – пожалуй, незащищённый секс был самым ярким изо всего, что мне доводилось испытать. Куда там прогулке по Венеции либо самым лучшим книгам. Приходится, честности ради, объявить недействительными все предыдущие размышления о преимуществах асексуальной жизни. Впрочем, эмоции мои не покидают области благих пожеланий; хотя эрекция по-прежнему крепка, время для половой любви в моей жизни явно ушло. С ним надо расстаться без сожалений, без попыток задержать. Понимаю, что вряд ли стоило делиться данными наблюдениями. Не более, чем биологический цикл; полагаю, что осенью и зимой тема снова станет неактуальной. Хорошо, что просыпается и такой, пусть совершенно бесполезный, вкус к жизни. Замечаю, что зона действия эротизма, блуждающего, ускользающего от определённости, ограничена стенами арендованной мной квартиры, и сгущается лишь когда я сижу целыми днями в четырёх стенах. Стоит выйти на улицу, и любовный настрой испаряется, опять смотрю на женщин с характерной для последних лет отстранённостью. (Сколько лишних слов; а просто хочется обнимать девушку; быть влюблённым – очень-очень нежно, взаимно).

Видлые нырки с резким хохотом, с быстролезными именами. Не стесняйтесь мошек, липких, как метели на платьях. Дышать многим из них приходится в объездном порядке. Локоятся между пушельем и поминальной трубой, словно лодочеи судорожных букв, размерзостные компоненты, определённые периводическим повторением. Восхитительная геометрия, с кувырком через голову. Исчезновения её, впрочем, никто не замечает – так же, как и присутствия. Избирательная просрамма включает создание безопасного и устойчивого мира, где сверть – не конец, а начало кулинарных экспериментов, приправленных неиссякаемым оптимизмом и сарказмом. Лепота схожа с мылом в мужской ванной. Чистосердечие перенимает животный азарт тех частников, чьи грехи учит нализусть старая мачта.

4.

Детей перформанса разделим ценой внедрительства. Соразмеряем весы лесизма с мудростью мела, потребляем субъектно, намалкиваем счастье вмучную. Пусть семя тоже выдут и пенятся в жирах. Умаслив зекун осмиего сыра, чихает самоша дори пенярес, откуда, видимо, и сыплются на поля бенефиции с ядами, треском принуждая расиму иды, чтобы горела без пуха. Неполовода проглядывает между рядами родства. Раскрашенный глиняный всадник и молеспица, полые воздушные швары, клоуны в трико и ласках, фигуры в разнолетных виджаках – почти все они похожи друг на друга. Подломившийся краник и чашка для письма нарисованы краской на гобоях. По стенам, по полу разбросаны пробковые панели, точно заячьи хвостики. Но так ли эфемерна грануляция под эдисом? Басовый капитал оберегая, лежишь в нероптанный сад и тревожишь уснувшиеся дверевья, арфы ржаных табаков.

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

Пропеллер вращается, лампы гаснут; минеральная вода, короткий карандаш и другие обитатели депривационной комнаты; минимум принуждённых слов, таких же всё старых, очерствелых слов. Того и гляди, незатейливо отклеится, отпадёт от них время. Быть может, вхождение в магический мир по вечерам, да ещё и с преступной, то есть литературной целью уже заказано. Потемнишься в предбаннике, пересчитаешь луковицы на манекенах. На количество строк это не влияет. Антитравительство, с блошиной оступью посреди лба, также не найдёт вредосудительным сей омраг, навязанный пёстрой тьмой. Нет больше избранных, один лишь вращающийся барабан, мёртвая обойма, расходящаяся с реальностью индексация. «Если мы тебя не избавим от омелы, то хотя бы отучим от любви».

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

Придётся свернуть с дороги, вовсе не потому, что тебе этого хочется. Побыть на стадионе с продыврявленной, полой геометрией, в той тени, что отбрасывается большими тенями. Не входи в шевелящееся здание, обмелённое песчаным квадратом. Локо в последней двутылке скисло. Семафор морящий, не бог взвесь какое расстрижение. Пинцевый арбалет, лукопожатие раскалённого солнцем фургона – но сам ты чего ждёшь? Перспектива прячет за колоннадой очередь к очётному млагу. Яичный белок переламывается и влипает в подкрашенное лампой надверстие. По крайней вере, давайте друг другу не мешать, не задавать много допросов. Слова провоцируют обветренность. Помидоры за столом посажены правильно. Официанты длинноноги, сплошь загорелы.


Второе плато

1

Сгребень до бровей, попорно в висках. Земля – исподволь, по-школьному плоская. Не жимописец я, чтобы красками выпаивать головы. Одна лизних, рыжеволосая – надсоловьём её Персефоной – не отрывая ьсод смартфона, прислоняется к раковине. Взгляд её тщетно вычитает линялую теплицу, разгоняет оную до скорости ретро. Соседка откликается, но ей ничего не хочется мереносить: ни пот, ни слезу. Вилки, засушенные ими наложницы, бездымянные кастрюли нехотя движутся по крапчатой двороге. Заблаговременно избитый довольствуется вымоченными щепками посреди громоздкой и угрожающей формы. Наведение на мерзкость велороже разрушенной скалы. Почёсывания, поглаживания, босходонца и другие действия стравинного меха. Осыпается блезболезненный материал.

Перестань – ногу растань. Мадонна-марадона, ченто перченто. Два грибоёжика – тигры! Слон, носорог – золотой, зелёный, восьмиугольный. Стрекозка – наснегирь, ползает и погибнет. Пожарники какают на костёр. Я буду барабанить на ежевичной горе, и пожарники вызовут полицейских. Запрещено идти в темноту, запрещено идти в пожарники. Грузовичок затолкал внутрь отражателя, инженер. Руки как заслонки, помидоры на таких руках выращивать можно. Гладит Эври по шее: «надо разрезать». Когда Эври чистит кильку, хватает её зарядное устройство, засовывает вилку себе в рот. Эври приготовила практически такой же салат, как тот, рецепт которого подсмотрела сегодня в ютюбе. Только вместо свежих огурцов взяла солёные, вместо майонеза – йогурт, вместо яйца – свёклу, вместо осьминогов – нежных молодых кальмаров. Получилось очень хорошо. Хочешь Бубу обедного (желает смотреть мультфильм за столом). Если молодой человек съест кашу, то пойдёт на детскую площадку, а если нет – в лес густой с дикими комарами. В центре рисунка Жёлтая Машина, над ней стая разноцветных рыб, снизу завитые улитками духовые инструменты. Папа, вернись! – чуть не плачет. Папа плывёт на корабле! –смеётся. Обрадовался, что скоро папа приедет? Скорей всего, просто рад представить папу на корабле. Повторяет и повторяет, будто заело пластинку. Надевает рюкзак на голову: я робот. На его внутреннюю голову падают из внешней бутылка с водой, затем зонт. Жёлтых машин мало не бывает, даже на ночь с собой берёт несколько штук – раскладывает вокруг кровати, для лучшего сна. На день рождения сына собрала из конструктора модель Солнечной системы – трудилась долго, целое утро, но работала та всего несколько минут, именинник сразу же разломал. Вообще содержательный день рожденья получился. Рассыпал запасные детали от Лего, что лежали на витрине. Хоть кол на голове теши, требовал и требовал мороженое из того магазина, который как раз сегодня закрыт. Убежал от меня на сотню метров с коркой от арбуза. Продолжалось такое до тех пор, пока не сказала, что врежу – и похоже, имениннику помогло.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

В парке, при попытке покормить оленей сушками, образовалась толкучка: старшие самцы отгоняли от пищи самок и оленей-подростков. Именинник нашёл ветку в форме буквы L, носил повсюду с собой, в конце концов сломал её и ужасно расстроился. Требовал, чтобы Эвридика её склеила. Склеивала много раз, пока сын, через несколько дней, не решил положить, в виде подарка соседу, в багажник стоящего у входа в подъезд мотоцикла. На длинной каменной лестнице, ведущей вниз к магазинам, где всегда, даже в дождь, сидят в обнимку, целуясь, несколько пар школьников, обязательно лежит жестяная банка из-под пива или тоника, и молодой человек начинает её пинать либо с размаху насаживать на подошву. По пути на станцию подскакивает к автоматической бензозаправке и тасует цифры, выставленные на стенде для разных сортов топлива. Как же их поставить на место, в каком порядке они стояли вначале? Поднимается сильный ветер, приносит неизвестно откуда пластмассовый стол и разбивает его о стену дома. Пока Эври раздумывает, не вернуться ли домой, уходит удобная электричка, и теперь приходится ехать с пересадками. В ожидании поезда молодой человек аккуратно сдувает с перил воду, оставшуюся на них после кратковременного дождя. Глядит на большие вентиляторы и говорит, что они взорвутся. В вагоне сидят позади четыре девушки, с градиентом от совсем не красивой до невероятно красивой. Какая-то из этих сук так намазалась, говорит Эври, задохнуться можно. Когда Энкиду поднялся со своего сиденья, оказалось, что всё это время он сидел на рисунке с ***м и непристойной надписью.

Ной обнаруживает ставку, приходя в шок от самовластного Иного. Вписывает велик закатный в пляжную инструкцию. Ты зря прикрываешься столь неудобным смехом, а вот пожатие плечами вполне зачётно. Деревянная партитура обыгрывает цифры. Сомнамбула готовит печень. Совпадение взглядов, напряжение удач служит толчком к повалке книгонош. Вот уж нубим, гигантум! И пусть недотроги седые брови, зато Наполеон безус. Такую выжигаем патриархальную усталь в синих числах с молниями. Некто до судорог любил пароходы, и увёл судно, никому не сказав. Все мы были снежными в мордости. Самое книжное лишь начинается, будто скомканный свёрток на воспарате. Мы монтируем наодым, задним лотом, опечаленной рыквой – ибо сам почерк смидетельствует, становится отравой.

Поутру маленький франт изматывает Эври, устраивает забастовки, не желает идти в школу. Может быть, стоит его обнять и сказать что-то доброе, так дело пошло бы легче, но у Эври не хватает для этого эмоциональных сил. Хотя ей и сказали на работе, что она может уходить по делам, связанным с сыном, в любое время, ей самой крайне неприятно, что с утра она в университет постоянно опаздывает. Кроме того, бабина присказка «не будешь есть – не вырастешь» привела к тому, что ребёнок напорочь перестал в школе питаться. Ему-то как раз вырастать не хочется. Эври пришлось придумать другую мантру: будешь есть – останешься piccolo, а не будешь – быстро вырастешь в тощую некрасивую жердину. Приходится назначать и новые штрафы: если он продолжает саботаж, мама отказывает ему на выходных в прогулке до Пьяцца Принчипе по холмам – с видом на грузовой порт и море. И никаких больше новых автобусов, железнодорожных вагонов, машинок и конструкторов, пока не наладится питание. «Из школы в магазин сообщили, что ты опять ни хрена не ел. Не будет тебе самолётика!». Когда мальчишка понимает, что не помогут ни рыдания, ни крики, ни шантаж, ни мелкие издевательства, что мама будет непреклонной и смартфон для игрищ с монстрами он обратно не получит – оказывается, что умеет складывать латинские буквы в слова, и более того, способен сделать домашнее задание, включающее не только простой подсчёт, но и операцию вычитания. Невероятный прогресс за год – оплаченный, правда, мамиными нервами.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]
+++++++++++++++++++
Маленькие городки, нанизанные на нить железной дороги. Рождественские деды, карабкающиеся по верёвочным лестницам, либо висящие на гирляндах, схватившись за них обеими руками. Любуешься изломанной прибрежной геометрией, и вдруг обнаруживается, что ты на футбольном поле: десяток ребят чуть младше твоего сына гоняют вокруг тебя сразу три мяча разных размеров. Думаешь, что молодой человек хочет сладкого – но нет, он хочет водить пальцем по буквам на дверной ручке магазина, хочет открывать и закрывать дверь. На обед у нас мелкая генуэзская акула – по-итальянски спинароло, довольно вкусная. Наевшись её и яблочного пирога, мальчик перестаёт ныть и становится очень шустрым. Улепётывает от папы стремглав по лабиринтам из туи. Схватив папину трость, скачет на ней по набережной, как на лошадке. Благообразный бородач глядит на море, положив рядом с собой на перила банку пива; малый подбегает и сбрасывает её на скалы. Подбирает три апельсина, и составяет из них снеговика. Дед Мороз уехал в Украину, и увёз туда все подарки! Горы из брезента, водяная мельница. Канатная дорога поднимает и опускает брёвна. Сторож в куртке из овчины бьёт в колокол; падре благословляет. Лошадь, цепляйся за провода! В центре зашли в кафедральный храм святого Лоренцо. Внутри очень красиво играли на органе. Эври хотела записать на смартфон, однако молодой человек стал трясти старую деревянную перегородку, отделяющую боковой неф, и сломал её. Как и обычно, когда он что-нибудь натворит и чувствует вину, стал вести себя нервно и агрессивно – так что пришлось вывести его из церкви. Развивается, очень медленно и по-своему. Большую часть домашнего времени проводит с конструкторами, достигая в собирании-разбирании деталей относительного совершенства. На «Привет» отвечает «Добрый вечер», независимо от времени суток. В школу маленький франт желает ходить исключительно в жилетке и пиджаке. Возвращается оттуда, впрочем, с грязнущими коленями, так что Эвридика предпочитает надевать на него джинсы, а не брюки.

Как будто панно выдёргивают из-под ног: ничего нет ничего, ритм, я просто хочу ещё немного побыть в нём – прозиявший, отдавшийся скуле. Наконец-то упёрся в лёгкое, в конденсат обверенности. Пылевые пружины на прокси-периметре повторяют одни и те же несильственные риёмы. Что в рукаве, омёрнутый, – калчок, мигрушка, цепь преднамеренности? Ни причины выйти, ни причины остаться. Растения-фантомы – до них не дотянуться. Птичья сыпь в саду с протекающими розетками. На первый круг прочтения выделено слишком грубо «себя», ожидается локализация. Каждая попытка линного рода кажется странной. Нужность проходит в несколько подводных отметок, в брутальность звука. Падает на тебя в продолженном движении, как шкаф: падает, падает.

2

Е-леживой, но фартовый, быстрый, изменчивый, с нервами, сжатыми под черепной костью. Горизонт его пористый и тёплый, как мыло. Большое «нет», подводное расчленённому маятнику. Наклонная башня из носовых пружин. Разрисованный влажными нотами нокус. Квадрат трёхверный, наживо квадратный, в антимониях самых тщательных. Энкиду найден, взвешен и растерян в палгебру с дискретной ветрикой. Пластилиновые циферблаты явлены слуху. По небу, плотно закрученные, ползут сизые хвосты ракет. Жуки выкатываются на стартовую позицию. Репейник вылтора просыпается в солдат-птиц. Бунт, но не бунтующий – на жёлтом шарике кровли. Тыкомки угревателей: чем бес их форменней, тем лотересней. Средь колосящегося блюда слепое, отштрихованное лождём пространство.

Эври особенно прекрасна, когда улыбается; но не когда в меня летит посуда. Сходство с Иудушкой Головлёвым нехотя признаю, но вот Алёша Карамазов – это явный перебор. Государство реальности, половодье памяти. Деметра, топчущая школьное платье дочери, увидев, что та неправильно его повесила. Один из живущих неподалёку уличных знакомых подвёз Эври на мотоцикле. На ней была довольно длинная юбка, чуть разошлась, выглянуло колено. Парень, смущённый, сказал, что это не слишком подходящая одежда для езды. (Экий хам! – воскликнул Энкиду). Я спешил и неаккуратно открывал для ребёнка консерву, порезался острой кромкой. Хлынула кровь, брызги перепачкали пол на кухне и в коридоре. Эври выдала мне перекись водорода и вату, показала, как надо прижать её к ранке – я-то безуспешно пытался протирать. Пока собирал тряпкой кровь с пола, Эври язвила – не помню, как именно, опять обиняками о том, что я беспомощный слабак и неумеха. Это, конечно, очень красиво – потешаться над человеком, когда он обильно кровоточит. Порой она ещё, в непонятном контексте, брезгливо передразнивает те или иные мои жесты. Скандал, свидетелем которого я был, произошёл, когда Эвридика посмела нелестно отозваться о своей сестре. Деметра орала, что у Эвридики ничего своего нет – всё, во что та одета, куплено матерью. Эври сорвала с себя одежду и поехала домой в нижнем белье; стояли январские морозы. С тех пор поняла, что пытаться с Деметрой о чём-либо договориться бессмысленно: ничего не слышит, повторяет своё, изливает болезненную ненависть. Малыша буллили в детском саду и воспитатели, и другие дети. Возвращался с синяками на руках, плакал по утрам и не хотел идти туда снова. Эври пришла к выводу, что у аутиста нет будущего в родной стране, и пора перебираться в Италию. За первую генуэзскую неделю ребёнок переколотил все бабины фаянсовые статуэтки, до которых дотянулся. Деметра решила, что мальчик здоров, и его необходимо для острастки постоянно пороть (пожелание её, разумеется, не было выполнено). Нет, не так вели себя дети, когда она была молода!

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Экзамен у профессора Можжевельника, известного также как Мягкий Хлебушек. Муха загружена, понял, муха логист, удушает книгоагентов. Нельзя, когда я хочу спать, рассказывать ерунду: инженеришки хоть и наёмные работники, но только попутчики, да и вообще мутные типы, а вот африканские дети на кобальтовых шахтах – те пролетарии настоящие; и сразу бац из Маркса цитата или что-нибудь о вреде алюминия. Студенты здесь, я заметила, учиться не любят. Бойко оттарабанивают заученное, но в голову не берут. Только в третьей аптеке нашёлся парень, который понял, что такое сорбент. Рядом стояла красивая кукла, хлопала глазами – принесла мне подгузники для взрослых. Конечно, кем ещё я могу быть, кроме баданты? Я поняла, что надо говорить «нужно лекарство от поноса», и самой уже смотреть на принцип действия. Парня поблагодарила, с ядовитостью, за то, что хотя бы он чему-то учился; красивая кукла что-то после шипела мне вслед. Отвечать на звонок очень неудобно: после супермаркета в одной руке морковь, в другой капуста – смартфон приходится прижимать к уху плечом. Думала, это листок лежит под ногами, а он вдруг испугался и побежал. В туннель мы не пойдём, там у бастующих розовых пони демонстрация за всё хорошее. Радостно носят плакаты как с лозунгами против всех войн в мире (разумеется, поддерживают палестинцев) так и против свалок химических отходов в своём районе (а вот к этому действительно можно было бы присоединиться). У железнодорожников тоже забастовка: электрички приходят, но садиться в них пассажирам запрещают. Приходится забраться в автобус, который бесконечно долго стоит в пробках. Нужно четыре года работы, чтобы участвовать в конкурсе на муниципальное жильё, а у меня даже приказ о зачислении в универ ещё не подписан. Не знаю, стоит ли посылать заявку, одну только марку наклеить будет стоить шестнадцать евро. Раз квартиру обмерил геометр – всё, подселят восьмерых перуанцев, решила Деметра. Частной собственности для генуэзских бюрократов, по её мнению, не существует.

Ответ посреди праздника, не имеющего решения, стирающего собственные усы. Поправка к облавному протоколу лопается на пульсоходимом экваторе. Быватель с ледорубом распутывает моток рельсов. Прототип лоскутной усталости: задача, едва начавшись, стремится к созданию бесконечного числа д’опий. Неслонца, но винии, узлы парной титуры, скопища вышц и присолнухов. Зонты улыбок, уволчания в дуплах алфавита, что с дуравьём когда-то метились – смесителя ради. Уже воробалят – казнить их третошно, хулем, трулем, обахо, сопростильником, коленкором, гоголем, мокроступом, точилом, ослом или как скажете. Всяк лишачь вложение камней и закромление рук в огрязке. Так льдины под пылевой шапкой прижимаются, стараясь пристроить лодчонку получше. Для них вообще нет ни тяжести, ни мысоты.

Любые успехи нелюбимой старшей дочери её унижают. Стоило Эври найти работу в университете, как Деметра на неё страшно разобиделась: Эври, видите ли, занята какой-то хернёй, не стала клеить Деметре обои в ту же минуту, как той этого захотелось, – и отказалась забирать ребёнка из школы. Эври пришлось нанять бэбиситтера, чтобы он делал это каждый будний день и сидел с мальчиком в каком-нибудь кафе до её вечернего возвращения. Регистр скандалов поменялся: если раньше Деметра орала на дочь, что та не моет плиту или не чистит ванную (хотя Эври делала это регулярно), потому что лентяйка и криворукая неумеха, то теперь орала, когда та не вымывала за Деметрой посуду немедленно, что та стала слишком для этого великой, «слишком чистых кровей». В конце концов Эври не выдержала придирок и взорвалась: бегала из угла в угол по кухне и выкрикивала всё, что у ней накопилось. Мать её сидела в кресле тихо, покачивалась и бормотала «молчи, а не то я умру». Отношения после этого скандала наладились на целую неделю – пока Деметра не вышла на свою работу, ещё не выздоровев от вирусной инфекции. (Эври не могла понять, зачем ей это; также не могла понять, зачем она, едва оправившись от рвоты и поноса, начинает жрать пельмени – слова «диета» для Деметры не существует). Хозяева её усердия не оценили, а наоборот, пришли в ужас: не хватало ещё, чтобы она заразила старуху, за которой ухаживает. Деметре отказали в работе, и виновной в этом, несомненно, опять была Эвридика, ведь это её ребёнок принёс заразу домой из школы. Ранним утром Эври, собираясь на работу, включила свет в дальней части прихожей, чтобы не будить мать. Но там горело две лампочки, а не одна, и это тоже вызвало недовольство Деметры, пусть и не столь бурное, выраженное лишь злобным бормотанием. Теперь, когда и Эври стала получать деньги, Деметра кричала, что потеряет из-за неё льготы, включая бесплатную еду в каритасе. Как только юный бэбиситтер столкнулся с Деметрой в школе, она ни с того ни с сего наорала на него, и он отказался с Эври сотрудничать.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Всё только начало налаживаться, только начало. Боже мой, что эта зверина ему сказала? – Эвридика схватилась обеими руками за голову. Все знакомые от неё шарахаются, убегают. Стоит ей пообщаться с кем-то – и на меня начинают косо смотреть. Оказалось, Деметру особенно нервировало, что Эври тратит деньги на бэбиситтера, она согласна была провести ребёнка из школы в реабилитационный центр сама, хоть и с большими опозданиями. Кадры из города, где прошло детство Эври: её улица почти полностью уничтожена артилерийскими обстрелами. В руинах лежат одноэтажные дома, пылают верхние этажи в закопчённых многоэтажках. Города больше нет, и детства нет, возвращаться Эври некуда.

Уютные пожары на стенах деревьев. В курьих норках сети паляще пел у шапенг: родом колодкого метра пришечь быстромна, из коих ковали нечётных хватьб. Города, населёнными отсекомыми, замзападающими на спину. Стоит ли беспокоиться о молочных коктейлях, что не позовут себя на свадьбу? Использовать на противоходе морлышки клыкастых рыб? Не двигайся – тебе нравится, когда с тобой так разговаривают. Водят путями пота, мардачат любое отлечение. Льётся в пражную ванну ленужная мода. Белые пятна загоняют в плоскость – не говори, что тебе этого мало. Ты попал в ловушку трещинок и крошечных поз. Детективной линии, рассказанной холодным, отстраняющим тоном. Всех развлечений в ней – деревянный брус в крупных пятнах, выпирающий из неровной, хорошо выбеленной стены.

3

Рот на коньке, пускаем дым в рост. Сим пещряются сады вокруг моришки, во плотивши себя в греблю. Так лимажутся щёки. Не труден путь, но латно смотреть на чужие лица. Падалица первует к рынку. Расставив логи, одревает чердак в жаждной ацтеке. Проект двужил, как голубоглазая пеночка. Способен регистрировать толчки усталости, что с усов краплет подзевно. Сгибаются от ранточной ляжести вомпочки-погонялки с сучьями кленовых смычек, покачиваясь среди ледвей, замирают многожильными крестиками – кто с индюком на шлейке, кто со сношенным шарфом. Скисает из молны деревянная ломпаточка, волнила льзя пропахивает. Скороли приведут помовников самосранцу, каждый продержим философской меньшеловкой. Мождевых червей, не чуждающихся разлесания вето-автономии.

Если можно обходиться без помощи со стороны Эвридики – лучше обходиться. При попытке обсудить какой бы то ни было практический вопрос (сейчас – возможный взрыв на АЭС и план моих действий; но это может быть мелочь – например, подходящее время для пользования душем, чтобы не мешать другим родственникам) и выработать приемлемый алгоритм, она затыкает мне рот, обвиняет в инфантилизме, сообщает, что не будет меня носить на ручках и решать мои проблемы, что манипуляция виной больше не работает. Я в ответ взрываюсь и обкладываю её матом – слышу лишь гудки в телефоне, на связь она выходить не желает. Больше всего задевает именно лишение права речи, это её «Надоело! Всё то же самое, годы одно и то же. Прицепился, словно клещ». Наверно, я и правда такой зануда, что меня после двух фраз хочется выбросить в окно? В ситуациях, когда её помощь или участие не нужны, Эври всё-таки слушает или, по крайней мере, терпит. Попроси же её о чём-то хоть сколько-нибудь серьёзном – сразу плюнет в рожу. Приходится признать, что я до сих пор очень зависим от неё, раз дурное мнение обо мне или какая-нибудь её выходка до такой степени меня обессиливают. Даже теперь, когда мы долгое время живём порознь, в разных странах, садомазохистская формула наших взаимоотношений по-прежнему функциональна. Эвридике обязательно нужно ударить меня, когда я слаб и нуждаюсь в поддержке – например, теперь, когда так выбит из колеи из-за возможности, близости ядерного конфликта. Да, я внимательно тебя слушаю, но тебе удобней по каким-то своим причинам приписывать мне мысли, желания, слова, которые я не говорила и не думала. Тебе зачем-то это нужно. Но я здесь при чем? Не понимаю вообще, о чем это все? Почему я охуела? Это примерно та же история, как и с нагревателем. Привязался ко мне – когда можно мыться? Я сказала «когда хочешь». Оказалось, что я тебе не отвечаю и хочу твоей смерти. Логика железная. Беседовать – одно удовольствие. Остаётся загадкой – какие это мысли я ей приписывал? Мне казалось, я вовсе их не обсуждаю. Двое бергмановских героев, ну сколько можно.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Я что, правда говорил, что она желает мне смерти? Вот в это не верю, как бы сильно меня ни заносило – не верю, ибо бессмысленно (с интересом и некоторым отвращением пожимает руку Тертуллиану). Как разрушительно работает у нас обоих фантазия. Нужна квартира во что бы то ни стало в Генуе, сам пиши владельцам. Уважаемый человек, программист, работающий на швейцарскую фирму, а не какая-то безработная жена какого-то там мужа из Украины. По-итальянски, в отличие от Эвридики, я не знаю ни слова, на английском вряд ли меня там поймут. Мечта о том, чтобы жить рядом с сыном, снова рухнула из-за наших с Эври нелепых споров. Целый вечер я был уязвим, выбит очередной неудачей, нуждался в том, чтоб услышать: мы друзья и союзники, я ценю тебя, я тебе за многое благодарна, я на твоей стороне. Разумеется, ничего, кроме ссаных тряпок. Вчерашний разговор меня вверг в отчаяние. Как разговаривать с человеком, который знает, что я отвечу, вне зависимости от того, что я говорю?  И главное, человек исходит из положения, что я хочу его смерти. Это вообще как, где логика? Зачем мне это? Я вчера спаслась бегством, как и в случае с душем: я ответила, что мне все равно когда ты пойдёшь мыться, а за мной бегают и агрессивно требуют ответ. Какой еще ответ, я уже все сказала! Мне действительно всё равно, уже лето, вода не холодная, я и прохладной помоюсь! Сын тоже не мимоза. Покуда Эври блуждает в построенном ею лабиринте, займёмся какими-нибудь другими делами. Вообще-то после общения с ней больше нет сил ни на что – конечно, она тому причиной только отчасти. Все силы из меня высасывает опасное положение, в котором я нахожусь, вместе со всем остальным населением, остающимся на территории страны. Тратить эмоциональный запас на семейные скандалы – слишком большая роскошь. По крайней мере, спустя примерно восемь часов и шестнадцать моих звонков Эври подняла трубку, я перед ней извинился за обсценную лексику, теперь хоть немного легче на душе. Есть времена разрушать браки, есть времена собирать дружбу из их обломков. Ой ли – возможно ли такое союзничество?

Сама по свербе мигрушка. Лихо помножит любую формулу, преморит бюроздание в хлопочущее литие сестёр. Прибежит веселуха с лозой, зрячется в ебри, качнёт варенье. Где тот, кто заставал её за храпением под литару? Касается ли зима пальцами васмурными, падают ли очки с иного предмета, оставленного без присмотра? Проза желает выпрямиться, стать псевдоклассической во всех приложениях – поддадимся и этой прихоти, не будем загонять в жёсткую цифровую мамку. Ты ходишь по закрывающему тону – лагая, изверженная. Треугольная спичка раскрытого рта. Декорированные щиты с диагональными подпорками. Млечность обеззначеннной книжной полки, нейтральность сора: скорей нырнуть. Заработать голые поплавки, лечатки укромантов. Светящиеся гвозди на автобусных остановках.

Сотрудники уговаривают Эври работать меньше, однако ей совсем не нравится просто осваивать бюджет, как некоторые другие участники проекта. Скучно становится, если неделя проходит без новых результатов, хотя бы скромных. Наконец-то неуёмная энергия Эври нашла живое профессиональное применение. Меньше всего она ожидала, что на кафедре начнутся такие же нелепые мелкие интриги, что и на прежней украинской работе. Докторант Омар, очень неглупый и честолюбивый, но без приличного образования по химии, сразу почувствовал в ней конкурентку и стал наушничать на неё коллегам. Стоило ей раз при Омаре не надеть защитную маску (при работе с довольно-таки безопасными веществами), и профессора стали ей делать замечания по поводу несоблюдения техники безопасности. Добродушному руководителю проекта он, видимо, наплёл ещё что-то, и тот какое-то время разговаривал с Эври весьма холодно. Она поняла, что Омар – человек небезопасный, и вести себя с ним надо предельно осторожно. Через три месяца, как она стала работать в лаборатории, выяснилось, что контракт Эври со стороны универа не подписан, и шесть тысяч евро, которые она за это время заработала, попросту вылетели в трубу. Ох, как это повеселило Омара: ведь Эври так рвала жопу, с таким старанием занималась даже нудным, кропотливым трудом, вроде обжигания электролитов. Впрочем, есть и у него расстройства: столь честолюбивому человеку неприятно, что в проекте он, в силу невежества, играет всё меньшую роль. Когда собрали всю схему, маленький электрохимический заводик, и схема эта не заработала, как следует, он просто пытался переставлять туда-сюда наобум то один проводок, то другой, что делу нисколько не помогало – в то время, как профессоресса Изабелла, «бешенная», и Эври – обе, в отличие от Омара, совсем не электрохимики, разобрались в схеме, выяснили, почему она неправильно смонтирована, и поправили её.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Эвридика убежала куда-то – в темноту, под ливнем – сказала: я сегодня сумасшедшая, мне обязательно надо пройтись. До этого несколько дней подряд переписывалась по Вотсапу – якобы с неким туринским профессором (Можжевельником?), то улыбалась, то плакала. У них, дескать, платонический роман. Этот профессор чуть не вылетел из университета, когда во время экзамена устроил ей сцену. «Некоторые итальянские мужчины такие горячие». Жду её, волнуюсь – и конечно, она не захочет досматривать с нелюбимым мужем начатую вчера комедию. Пусть хоть вернётся до полуночи. Едет сейчас, что ли, в Турин? Да, при такой игре ловить мне нечего. Мечтаю, чтобы хотя бы позвонила мне, скажу: ты делаешь мне очень больно, и всё равно я люблю тебя, лучше тебя никого нет. По старой отвратительной привычке обыскал оставленный ею рюкзак; нашёл упаковку от купленного сегодня, судя по чеку, вагинального крема от половых инфекций – ничего себе. Вернулась за пять минут до полуночи, совершенно сухая (была по где-то по соседству?), ну слава макаронным богам, я выдержал, не лопнул от напряжения. Виделась она с мужчиной, но не с профессором; а предыдущий её рассказ оказался дымовой завесой, многоходовой смесью полуправд. В следующие дни совместное провождение времени оказывается, в исполнении Эври, тягостным отправлением традиций/обязанностей – даже совместный просмотр фильмов на ноутбуке, который некогда нас так объединял. Эври оживляется и начинает улыбаться лишь когда забирается в Вотсап переписываться со своим новым парнем – по её словам, обаятельным молодым человеком на двенадцать лет её моложе, техническим саппортом в одной из ай-тишных компаний. Когда я возвращаюсь за ребёнком в реабилитационный центр, вижу Эври на другой стороне улицы, она заходит в церковь – я следую за ней. Отшатывается, когда замечает меня, как будто видит привидение. У меня странное состояние: дней отпуска, до возвращения в Польшу, осталось так мало, каждая минута с Эври и сыном на вес золота, и я буквально искрюсь в их присутствии.

Осевой блок из винственного лемента. Казалось бы, у всех глотки открыты. Игра может продолжаться, но мы следим за звуками, распущенными глазами. Какая из сборок склоняется к окклюзии: социальная или же личная? Затмение – лишь в той части лица, что повёрнута к дневному освещению. Шея ходит ходуном, у каждой веснушки собственный оскал, без добавочной символической нагрузки. Правая лампа чуть выше человеческого роста, рядом с левой стоит горшок с несчастным растением. Следующую фразу, содержащую самопересечение, я не могу выговорить повторно. Персонажам остаётся не более двадцати минут реального времени. Самое время окатить их холодным пуншем. Солнце вприглядку: слишком прохладно для полноценной сессии, но и мордорят по бороду, щёлкая клешнями, патрули компклетковщиков.

4

Иной язык или язык иного, ограниченный прохвостом? Везение терцающих углов, перемен цвета, привычка к курсиву. Дайна пылающих жестов и кулленей костодина, деревянная, как стоптанный башмак. Не меньше, чем при бревновом пакте. Всё такое чужое, /// спасибо. Чтобы испортить, добавлю совсем чуть-чуть своего. Так страшно, что обои за плечами лопнат. Какие мы грубые мерженцы. Антенна, тать твою, и резиновые слоупоки – как же я счастлив мидлить вело с накоблением обессионных. Что мажется везумием, логически повреждает лотошника. Носрилье кольских вудей вержает. Тождь поскрипывает с годным ровнём. Мыв писаны йетц лобаты. Рошенького провудкам, пороношук икраням. Раззначающее отсутствия: зияние или связность уловительной совы? 

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

Сбивающее с нод терево, снодерево в дроичном регистре. Нога – словно у рояля, с расплющенными пальцами – даже не пересекает нейтральную линию. Установим твёрдо, что больше читать нельзя, и что обнадёживающе надтреснуто. Лучше всего оказаться на планете, языка жителей которой ты не то, что не понимаешь – не слышишь. Где все горизонтали завалены, и у всех барометров расцарапаны жестяные колени. Нависшее в воздухе ощущение неминуемой, хотя и медленной катастрофы. Та напряжённая пауза и сквозь неё лобразом пара, скольже полуципиальная, как лыгающий метром поднарь. Чудится даже, что рвущийся к ним тиноход, вспрыгнувший на перила, уже опутал их сетью потуг. Острый двугол неротического измущения, безвоздушная ванаа. У кого первого рука окажется лишней, тому никто в науке не ответит.

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

Некоторые из параллелей надрыгивают в зону клокочущего, как ничто иной. Изгибаются в рамках объекта, увеличивая сложность и масштаб беспорядка | уже два окна открыты – полосатые, как медротко медуз. Продаются скульптуры с моллюсками и гвоздями. Пропасть на прилавок непросто, но если пропадёте, вас с радостью свяжут и подвесят опытные специалисты с ремнями. Литературные судьи держат в руках вариаторы – похожи на бабочек в атласных костюмах. Рабы с холодными ариями то вынимают ветви из виска у шва лорда, то внимают спускам волос. Место знает, что вы осторожно затачиваете деревянную бусину. Лавина – такая авария, куска дус за Эвридикой. Вот они, эти круглые мурашки, которые хламуха то ласкает, то распластывает.


Третье плато

1

Изучаю разлом в словах и то, что поглядывает за ним. У змеи выскакивает раздвоенный ботиночный шнурок вместо жала. Бодинегативная чтица обрушивается на коленкоров. Нейтральный гражданин взрывается на бензоколонке в знак протеста против котельных и курьеров. Дыхание раскачивается, будит двери: смотрите, ваш багаж украден, а конвейером уже никого не удивишь. Нужна рука экс-пира, чтобы у веника встрял дружественный мотенциал. Рисовая глазурь – пешему лад. Сингулярность дыхания размножается, уже прохаживается по соседним комнатам. Цены на машины для мытья шаров и кии падают, что делает эту искусствоведческую процедуру доступной для всех. Футболист разъезжает по полю на моноцикле, из носа у него ползёт кровавая пена.

Знов настало літо, знов у під;їзді каналізаційний сморід. Очі пече від цього штину, навіть всередині квартири! Якась добра та мудра людина  після півночі відкриває двері до підвалу, а вранці закриває (типу жителі нічого не розуміють). Вочевидь, це відбувається після чергового витоку з дірявих каналізаційних труб. Відкривають, щоб просихало, замість того, щоб лагодити. Але це не просто неприємний сморід. В під’їзді повно людей літніх, хворих, астматиків. Хто нестиме відповідальність, якщо вони постраждають від каналізаційних міазмів та спор плісняви? Не родить ліфт, хто знає чому? Шахта у лифта кривая, и он при подъёме каждый раз на несколько секунд застревает. Тільки що подякував «Отісу», бо ліфт покружив мене догори-донизу без моєї на це команди. На коммунальном балконе, между лозами винограда и плюща, старые, пугающие игрушки – одна уродливей другой. Смешно: живя в мегаполисе, вы не хотите дышать выхлопными газами? Точно так же можно и вам ответить: негде машину поставить – меняйте на велосипед. Скоро осень, господа, скоро осень, и хотелось бы почистить и покрасить металлические двери, ведущие в мусоропровод. В соседнем доме есть художница, которая согласилась расписать двери в патриотических тонах. Чем плоха обычная покраска в серый цвет? Я не против патриотического мурала, но это всё же дверь в мусоропровод. Может, не стоит выдумывать велосипеды? Площадку сделали бесполезную, там только великовозрастные мужички играют в футбол, кричат и матерятся. Хоть бы раз кто-то кроме меня вышел и сделал этим старым футболистам (по факту, хамам и быдлу) замечание. Я пару раз пыталась им объяснить, что они вообще то в чужом жилом дворе, но, кроме оскорблений и угроз, ничего конструктивного не вышло. Зачем нужна эта площадка, с таким раскладом? Приходишь в банк с пенсионным билетом, и тебе дают пять ламп. Дорогой друг, я всё ещё жду вашего ответа на мои многочисленные неотвеченные электронные письма относительно вашего семейного наследственного фонда (4.6 миллион долларов). Г-н Ничьё Эхо, мошенник.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Эвакуаторы работают сугубо чтобы получить деньги, а не для того, чтобы помочь городу или, в данном случае, нам. Это хорошо налаженный бизнес. Я наблюдала один раз на штрафплощадке, какие туда привозят авто. Исключительно дорогие, владельцы которых через двадцать минут приезжают и выкупают свой автомобиль за несколько тысяч. Брошенные авто, которые будут стоять и занимать место, им не нужны. Декілька днів тому зникла дуже важлива для дітей іграшка. Вона є частиною терапії. Як пояснили психологи, ця іграшка друг, що буде захищати та відволікати під час обстрілів. І діти дуже прив’язалися всі до неї. А купити таку не можна, їх тільки видають у подарунок. Будь ласка, якщо знайдете, поверніть за винагороду. І ще, кому я обіцяла рюкзачки для роликів? В систему опалення другого під'їзду постійно потрапляє повітря. Доводиться буквально щогодини його випускати через крани Маєвського. Опалення практично відсутнє, в залі стужа. Я немного увеличу подачу, открою пошире задвижку. Может, хоть так продавит. Предлагаю вернуться в не слишком далёкое прошлое, когда дворники по утрам убирали снег, посыпали дорожки песком. Куда же всё это исчезло? И как завтра выйти из подъезда? Я уже не говорю о калитке, где постоянно можно ломать ноги и руки. Доколе? Якось в іншому будинку, де живе моя подруга, так само викручували лампочку в під;їзді біля вхідної двері. Виявилось, справа не в тому, що комусь була потрібна лампа. Просто в темряві легше напасти на людину, яка входить зі світлої вулиці і перші секунди нічого не бачить. Ось на подругу й напали. Але вона вчителька, ще й не таких вгамовувала, вибила кулаком щелепу. Яка скотина у під'їзді пізно ввечері гримає дверима так, що стіни здригаються? Тримайте свої емоції при собі, зараз всі на емоціях. Кто оставляет голубям хлеб на крыльце? Я извиняюсь, но обосрано уже всё что можно. Может, вы их к себе на балкон заберёте, и пусть там гадят?  Во втором подъезде есть дама, которая в домашних тапочках выгуливает свою собаку прямо под подъездом. Просила убрать, кулёк ей предлагала, а она жёстко хамит и огрызается.

Автомобильный помёт в июле слишком ранний, в августе слишком поздний. Смущаются и дома, и щелочные растворители. Меркурий офигевает от того, насколько он ретрограден. Легче чёткого удалить сразу целый ряд мерзонажей. их гримасы; так сказать, стиль. В поле зрения остаются лишь симметричные вещи, тебе становится стыдно за свою многосоставность. Некуда ледти, даже если дороги ветвятся в архаичных слоях. Среди машин, укладывающих слова в акульи пасти, среди глотающей доли весомости – невозможно детерриторизировать ничемножичего. Кто легознает лав, стёртый до мелкого паха. Лежит, обращаясь наискось от угла к зданию, напоминая в зеркальности брусок зыра. Риска не любят все пилохвичи, постоянно вкушают тривилегии. В глазах у них ненатужны две швабры смешных размеров.

Значит, будем сами собирать отходы и возле её двери оставлять без пакетика. И на капот под лобовое стекло складывать. Прошу обозначить номер машины или марку и цвет, чтобы не перепутать. Люди, если вы решили в марте выбросить ёлку, соизвольте после себя убрать в лифте. Вы тоже ездите каждый день в этом мусоре, в своёмё же мусоре. Подарок жене на восьмое марта – вынос елки. Бачив з балкону лише кінцівку ситуації. Збирався вийти та все швидко скінчилося. Вчора вночі стався конфлікт між молодим мешканцем нашого під'їзду і якимось зальотним чеченцем, що неадекватно поводив себе біля лавок перед під'їздом. Була перепалка і погрози, потім чечен звалив у напрямку водокачки, але був буйний, може під впливом речовин, повернувся до під'їзду, зірвав дві квітки і з криками, що це тобі на похорони, поклав на лавку. Пішов собі геть, продовжуючи лаятись. Сьогодні знову з'явився той неадекватний чеченець. Ніби мало бід дісталося нашому під'їзду! Мучив їжачка, що живе в нас поруч. Його прогнали. Він сам каже, що він чеченець. Я от подумала, якщо це чеченець, то ймовірно він з рашки. Думаю, було б логічно викликати поліцію для перевірки цієї особи, бо мало ким він може бути. Прохання до людей, якщо його знову хтось побачить, є сенс одразу викликати поліцейських. Сусіди з восьмого поверху, вітаю вас із тим, що у вас дуже потужна пральна машинка, особливо на віджим. Але, на жаль, вона не дає спати вночі. Дуже прошу прати речі в денний час.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Ніч була стрьомной. Пожежу в Соборному районі, що палала після влучання уламків дрону, локалізували на площі 700 м.кв. Постраждалих евакуювали з багатоповерхівки, одна жінка загинула, бо вийшла на балкон подивитися, як збивають ракети. Я оце завів традицію ходити у ванну, коли пишуть, що балістика. На лікарню впала за шістьсот метрів від мене, я дуже добре і в деталях чув. А в моєму випадку коридор безпечне місце, там несуча стіна + якщо стати у дверному прольоті, то взагалі буде ок. А я різко натягую ковдру на себе, й далі сплю, мертва. Во время дневных воздушных тревог раскрываю окно и наслаждаюсь тишиной: всех детей что из садика одесную, что из школы ошую уводят в убежище. Новая нормальность: делать вид, что всё нормально, когда всё абсолютно ненормально. Даже когда нет тревоги, периодически слышны странные звуки, будто что-то неподалёку взрывается. Может быть, это что-то разминируют. Беспощадные бомбардировки – каждые сутки – центральной части родного города Эври. Военными целями там и не пахнет; ничем не прикрытый терроризм. Кадры из повреждённого при обстреле, пылающего собора. Балістична загроза. Можливе поширення тривог за вектором руху. Півтора роки тому довелося ламати двері, щоби вимкнути демаскуюче освітлення. Як з'ясувалося пізніше, подібні заходи дбайливих громадян мали небагато сенсу, і доволі часто призводили до friendly fire, включно з летальними випадками. В перший місяць війни я брав з собою до бомбосховища книгу віршів Чарльза Сіміка. Лагодив з її допомогою свою хитку англійску – я вже не кажу за терапевтичний ефект від якісної поезії. Написав про це хайку, виклав до мережі. В ту ж добу хайку прочитав сам Сімік – йому передали спільні френди. Понеділок почався непогано. Є таке. Але двічі протягом року проспати міст – якось аж абідна. Мене більше порадувала карта для виїзду росіян звідти через зони бойових дій. Такого не бачив. Тільки текстом, що мовляв, всьо в парядкє, Крим связан с матєріковой росієй пєрєшейком на сєвєрє. Ось він і перенавантажився трохи, а так все ок.

Сегодня нет и латернов для сжатия, одна лишь кучезарная погода. Прокси шумят за дверью, как затравские нотариусы. Как быть, если недоумение переходит из помещения к возмещению? Не коптит, но отворяет складки на рванер лестябрьского хмаровоза. Две ручевые фигуры, не смалкиваясь, проходят друг сквозь друга, каждая транслирует полутораморные злаки, реже мурыбы путаются затнуть их луками. Даже роли твои не поносят молее древени. Было много захожих нисторий, родов мачтовых экскаваторов. Тех самых, обросших танцем под звуки чужого, невраждного виски: немерное зелище, что выгадывает в лидном русле. Грек было бы не пробовать четырнажды, быть раствороже некстом, грубовь роя в святусе товара. Увирая судью по количеству смятения во Слетенной.

2

Дожди заряжают с полудня, не вдруг, но часам к семи, со внезапным треском затягивая стёкла. Дублируются начальной средой, вырванными с мясом гвоздями. Детскими грязниками, заткнувшими рога на фонтан. Чайными носиками, акулами, пересекающими дымное плацебо. Отрыв безголовой пальберты: танец синиц, подстреленных лобной долей. Крестники жаворонков над колыхающейся сковородой. В трясинах стеклянного месива птицы на грани вружка. Волк не может позволить себе бормотание под водой. Кровь, концерт по заявкам: гулливеровские тела, залитые соусом. Больше и больше танкеров отравляются к блогу пранкеров. Вончики мальцев тут как лгут, бустят в ладьях расшивку всрачь: манские выкусы, хрумтрисы серофы. Насрольки в некрутях табачного плыма.

В строґом соотвєтствії с ґрафіком. На жаль, ще залізничний міст в порядку. Я би на потяг через той міст все ж не сідала би. Треба ще шторм шедоу долучити, а то вийшло трохи неакуратно.

Окрім недостатньої допомоги коаліції, не варто відкидати ще й власного роздовбайства. За півтора роки війни не налагодили масове виробництво зброї, щоб менше залежати від постачань; наразі зростає відставання від ворога по дронах. Проте завжди знаходяться бюджетні ресурси на перебудову стадіонів та музеїв, ремонт бруківки, автомобільні розв'язки, заміну радянського герба на щиті у Батьківщини, патріотичні серіали тощо.

Знані видавництва якісь нестямно жадібні. Коротше, треба цей грант тупо пробухать. Видати книгу в формі великої дулі.

После того, как россияне выбили ракетами электростанции, начали отключать свет, как в двадцать втором. До квартиры добиралась по дому наощупь. Трамваи ходили не весь день. И это ещё только весна.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Расточительность натяжной поверхности, утонувшая хризолитовая птица с треугольным крылом. На скамейке восседает пузатая бутылка из-под портвейна. Здесь очень активные лужи. Легче всего – пожать плечами, отгородиться острыми коленями. Лишь самые скромные из дождевых пузырей остаются на второй срок, у стенки бара. Членистоногие перемалывают жвалами выпирающие из воды кирпичи. День как будто расступается, теперь уже я веду за собой солнце. Самолёт кружит над городом, ведёт себя неестественно. За рекой рассыпаны клетчатые доминошки, над ними подпирают небо башенные краны. Закончился консерваторский экзамен, и по солнечным кварталам ходят девушки со скрипичными футлярами за плечами. Рыхлый юноша с походкой опытного прокрастинатора, сопровождаемый двумя семенящими корги-пемброками, громко слушает «Полёт валькирий». Сидящий на скамейке старик через равномерные промежутки времени то выговаривает целые фразы, то выкрикивает обрывки: «Поисковая служба: помощи не найти и продать без помощи», «Без помощи помощи!», «От старых штиблет!». На соседней скамье разговор: «Розверзаються хмари, й такий луч об мене йде. Кажу: ти, курва, зробила епіляцію?». Наметилась священная роща из трёх акаций, и под ней немного сенца. Туда любит приходить пристойно одетый туберкулёзник в последней стадии – спать рядом с трансформаторной будкой на выброшенном диванчике, захаркивать его кровью. Хто чоловіка викинув? Он стоял недавно, пьяный, перед подъездом, вытирал кровь с лица и звонил кому-то по телефону. Всё имеет значение для заплетённого в порцию пальца. Вздрагиваю каждые десять минут, когда фрагмент снежной массы со звуком, похожим на выстрел, падает с крыши.

В книжном похаживают великаны-подрывники, выкликая названия журналов. Скрип коленей различим (всю ночь шаркали по суглинку). Солнце брызжет на глобус, подставив отсвечивающие голенища. На контрапунктах сникают звучайности. Бес каких осязаний разволил насухо землянику? Рытвины слепила, черноты ветвей, горький мяч в плясовом наплыве шин. Всего один элемент бензокоронки спускает нормальность на нивец. Улыбка со шнурками регистрируется проливным е-роем как техническая проблема. Нейросеть Персефона переключает туман с прутьями, сложение укрывает ватманом кологлобелен. Надет ли противозачаточный берет? Лицо ей, узковёдрой, на роду не подписано. Столько дней не вкушает, сочась сомненьем: работать в бюро прогнозов или абортарии? Запах-ив-отца начинает меррить немыносимо.

В этом городе ты никого не знаешь, поэтому ситуационная сборка принимает всё более абстрактный, виртуальный характер. Чувствуешь себя как в муторном сне: сначала в кафе, куда ты, уже немного опаздывая, забежал опрокинуть тарелку супа перед дорогой, тебя, в честь праздника, угощают добавочно зельцем, салатом, брынзой и ещё десятком вкусных вещей, какие милые, щедрые хозяева – в итоге ты теряшь двадцать минут. Потом усугубляшь ситуацию, обойдя квартал и забежав в заранее присмотренный магазин шоколадной фабрики, чтобы выбрать подарок сыну. Наконец, спустя ещё некоторое время, обнаруживаешь, что сел не на тот трамвай и он везёт тебя, начиная с какого-то поворота, уже прочь от вокзала. Выбегаешь из вагона – тут же подкатывает встречный трамвай (а такси ждать здесь долго) – и довозит – ещё десять минут – всё до той эе роковой развилки. Там ты снова ждёшь транспорт, и вот наконец, уже на вокзале, просишь пропустить тебя к окошку камеры хранения, забираешь и лихорадочно катишь перед собой чемодан – такси за любые деньги, пусть дороже, чем билет на поезд, который тебя привёз в этот город – машина брыкается на брусчатке и разгоняется до скорости метеора, лишь когда выезжает из центра – ты звонишь перевозчикам, чтобы они пять минут подождали – и вот наконец хорошо уже знакомые лица возле торгового центра на другом конце города, а если бы ты не успел сесть на этот автобус, то и совсем не уехал бы – границу перекрыли уже через три дня.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Несущийся навстречу, бешено сигналящий бензовоз. Сразу же, по другой стороне дороги – оранжевый знак с прыгающим оленем и надписью «Koniec». Аисты, сидящие на скирдах, будто на цилиндрических шляпах. Приметы войны в безвоздушном пространстве. Рассказ о медленно летящем шахеде, что резко понёсся вниз перед детским садом, об оглушённых взрывом и насмерть перепуганных детях. На границе – медлительная, на много часов, очередь из двух десятков автобусов. Женщины, облокотившиеся на колёса с теневой стороны автобуса. Водители, укрывшиеся от солнца в багажном отделении, посреди чемоданов. Пока автобус стоит в очереди, можно написать длинный рассказ или сборник хайку. На границе чрезвычайно долго рассматривали мои документы, несколько раз вызывали меня в кабинку для расспросов – скорей, допросов, чуть ли не обнюхивания. То я показывал на телефоне в банковском приложении, что действительно получаю пособие для ребёнка-инвалида, то искал среди бумаг прошлогоднюю справку из консульства о постановке его на учёт. И всё-таки мне повезло, меня пропустили. Буквально через три дня правила по пересечению границы изменились в соответствии с новой внутренней инструкцией. Узнав, что льготников, в том числе и отцов детей-инвалидов, больше не пропускают через границу без оформленной отсрочки из военкомата (даром что пограничники, по закону, вовсе не должны её требовать), я решил обратно не возвращаться. Военкомат – это чёрная дыра, куда лучше не заглядывать: там с человеком может случиться всё, что угодно. При малейшей ошибке – например, если не заготовишь загодя какого-нибудь из необходимых документов или не зарегистрируешь сразу же, ещё до медицинской комиссии, правильно оформленного заявления – можешь тут же отправиться в самую горячую точку фронта. И не важно, имеешь ты законное право на отсрочку или нет. Страна всё в большей степени становится военной диктатурой; представители военкоматов действуют подобно террористам, похищая мужчин на улицах.

Говорить удаётся лишь через некий дикс, что бушует каклужный атом. Балет, балет с дырой в кармане, в поисках новой зверуки. Письмо разрезано на фазы, капель – на пористые выемки. Нужные для балансировки, они не удаются потерявшему хватку антору. Солнечные олоски сопротивляются, как вогнут. К сожалению, так утроены, что омыленное поглощает нобычное. Сон о дне, утро о капле. Грек ставит плотину, не пустит вдолину. Письмо занимает всё выбеленное продранство, и сейчас этого продранства много. Богач: могу слободно мышать, когда пишу, но запыхаюсь в другие древена. Не скоро ещё узнаю, каков он – шпик и экс-таз лузости. Темнические ресурсы надо принимать и отрывать без сожалений. По первому закону инерционной слежки рассказчик должен подозревать честных людей в различных тараканьих изобретениях.

3

Ласточек в париках остаётся ровно пять. Оба/обе крошат определённостью в окрестностях нулья. А что кроме сна и неполивания: делаем оффсет обломный или убираем верхностный? Поле с нетами, с электрическим и строительным удением, остаточным сетом из-под ворожного дымка. Но маяк ищет иное, светя в случайной области ноугат, для рассеяния домыслов. За столом говорили: не в тёще-тестя-курево, а от красного виноградного вина. Точка набега, скопленная постройкой, сопротивляется наращиванию окружности. Во вмазанном метре возникает локальное сопротивление – дыры, сталеворота? Машина, расширяясь, пройдётся по сфере смиральным циркулем. Никто не будет брать с потолка грядущие решётки. Некнет глобальными завесами изофонов, фаненвиртов и кинескопов.

В интернете описывают множественные случаи удержаний на несколько дней в военкоматах и пыток над гражданами, иногда убийств, покрываемых и прокуратурой, и судами. Также нередко у граждан попросту рвут, швыряют в лицо приготовленные для получения отсрочки бумаги. Власть пытается расколоть общество и стравить разные его группы; в частности, разжечь ненависть к тем гражданам, что находятся за границей. Есть ещё подозрение, что правительству не терпится прибрать к рукам деньги граждан, хранящиеся в банках. (Вспомним прекрасную фразу «у них ещё остались автомобили и смартфоны» одной из представительниц власти). Приходится снимать средства наперегонки с парламентом, по невыгодному курсу, пока готовится новый закон о мобилизации, грозящий заморозить вклады, лишить консульских и  административных услуг, обложить гигантскими штрафами за несоблюдение правил военного учёта. Для властей немобилизованный гражданин является уклонистом по умолчанию, даже без предъявления ему каких-либо обвинений. Не повторяй мою ошибку, не приезжай назад, – советует Минотавр во время сеансов видеосвязи. У мясорубки этой две ручки, за одну с увлечением крутит царь, за другую гетьман. Но, может быть, надо было как раз возвращаться и добиваться положенной отсрочки? – скорей всего, с помощью адвокатов, делать это самостоятельно довольно стрёмно. Открывается и ещё одна невесёлая перспектива: до зарегистрированной на меня квартиры могут дотянуться судебные щупальца и реквизировать – кстати, не только у меня, но и у жены, и у сына-инвалида. Мы с Минотавром сидим перед ноутбуками за тысячу с лишним километров друг от друга. Позади у каждого зеркала на всю стену, и кажется, что мы находимся в общем танцзале, а не в крохотных квартирах. Всё время происходит что-то новое, тревожное, говорит Мин. На прошлой неделе в город прилетела и взорвалась управляемая авиабомба – а ведь раньше такого не было, не доставали – и бомб этих у противников несметное количество.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

По городу бродит, как лихорадка, лёгкая паника: якобы, если по-прежнему не будет поставок оружия от союзников, то фронт может через несколько месяцев рухнуть, и та часть города, что на левой стороне реки, может быть сдана россиянам. Сестра Минотавра раздаёт вещи, чтобы не достались оккупантам. Сам он ощущает, что будто пока ещё держится на воде, но пятки уже не достигают дна. Интересно, говорит Мин, как из-за мобилизации расслоилось общество. Такие, как я – мужчины между двадцатью пятью и шестидесяти пятью – живут одной  жизнью (преимущественно сидят дома, избегают ходить в торговые центры и другие людные места, пользоваться городским транспортом – ведь везде могут быть военные патрули), не подлежащие призыву мужчины и женщины, – другой, привычно раскованной, военные – совершенно отличной от них третьей; при этом во всех слоях свои собственные, почти не совпадающие друг с другом представления и ценности. Сам я сейчас в раздумьях, продолжает он, покупать ли к мобилизации анодированный туристический котелок, советский приплюснутый зелёный или же дорогой бундесверовский аналог более высокого качества. Глупости, конечно, можно будет уже на месте понять, что действительно понадобится. А сегодня у меня день конференций и совещаний. Для этих разговорных мероприятий я даже специальное слово придумал: по****арий.

Так, будто на древе совершили пресс-томление. Просвистим все талофоны на крюч, что выжелт, как лимон. Тульничающий с энтропийным означаемым брец, вынимаете ль. Капроновая шаль плени, прибой в осмешке. Хочешь у меня одолжить (до лета, до белых снегов)? Низящее ровно мы дольше не бидим: много к чему приход. Влуживаешься и ощущаешь, в какой из складок врут. Слишком поздно для отсчёта, подтягиваем лыжних сквозь электронную музыку. Перепады в давлении горных мух – нашёл как раз то, что бездействует, онудительный. Хомоготика опустошённых ранул. Любой ход-и-неход проигрышен, лезет изо всех щелей, заволняя. Gо-прежнему ложно поладить заплудшую отцу. Тихо дворение летода; знает немного больше о подкрашенных рослах ево-люции. Рассельники же в морядке, в других телах.

На станции зелёные попугаи едят шишки туи, время от времени перепархивая на провода, что висят над путями. В школе у приморского парка живут павлины, гуляют с птенцами между волейбольной сеткой и футбольными воротами. Трёхметровые волны, ленивые, как губы, перекатываются по бухте. Кажется, что они вот-вот накроют с головой играющих на берегу в футбол детей. Море нашвыряло на причал множество фиолетовых парусниц – как будто мелкий стеклянный мусор. Резкий запах моря и гниющих на берегу странных существ. Перехожу от перетруженной мопедным треском улицы к тишине внутри храма, где под потолком висят полутораметровые модели парусников, а через апсиду пролетают голуби. В отгороженной комнатке рядом с исповедальней сидит седовласый падре в облачении, листает альбом с фотографиями, слушает радио. Застываю, глядя на кубистический излом крыш, не в силах описать эту загадку, и тем более её разрешить. Можно сказать: как попало прилеплено одно здание к другому, другое к третьему, третье к десятому, а можно ощутить, что этот хаос подчинён некоему ускользающему от чёткости плану. Вся россыпь кричит мне о чём-то, кажущемся в эту минуту чрезвычайно важным. Замки в этом городе жилые и многоквартирные; кривоугольные комнатки выдолблены даже в толстых стенах с бойницами. Туристов сдувает с соседних скамеек, будто ветром, от звуков русской речи, когда я надиктовываю на смартфон черновики. Захожу в музей и блуждаю по этажам, то круглым, то овальным, то рассечённым наискось – блуждаю посреди пойманных на горячем чёрно-белых букв, посреди игроков в маджонг и сидящих на корточках музыкантов – каждый играет на собственном инструменте, и общее звучание смешивается в каждой точке помещения неповторимым образом. Некоторые из музыкантов азартны, как игроки, а некоторые медитативны, как висящие над ними размытые картины. Кто-то тихо наигрывает вариации одной и той же музыкальной фразы, а кто-то рассматривает инструмент с растущим недоумением, а затем издаёт диссонансный, исступлённый, совершенно несусветный звук.

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

Первое, довольно-таки случайное впечатление беженца от Польши: улыбчивые молодые люди отказались подсказать мне дорогу, когда услышали русскую речь. Думаю, они поняли, откуда я. В следующие недели, куда бы я ни шёл, встречал на улицах русскоязычных украинцев – выговор у них знакомый, родной, с россиянами не перепутаешь. Я снял хорошо оборудованную комнату-кавалерку в общежитии на улице под названием Na Ostatnim Groszu. На всех этажах живёт преимущественно молодёжь студенческого возраста, слышно много бодрящего секса. В полночь нежно и деликатно кончает девушка, живущая надо мной – непонятно, получается ли это у ней самопроизвольно; до меня доносится лишь нарастающий и спадающий девичий голос. Потом средь бела дня сбрасывает семя один из соседей слева – тоже слышны только его крики да вздохи, однако по следующему за ними взрыву дамского хохота (может, совсем из другого номера?) я предполагаю, что у молодого человека есть ассистентка. Всё это очень мило, но есть и сосед, что громко смотрит ночью кино – к счастью, его отделяет от меня несколько этажей. Я многое понял про общежитие, когда услышал за своим окном отборный украинсккий мат, перемежаемый ударами по металлической двери: кто-то пытался проникнуть в запертое на электронный ключ помещение с мусорными контейнерами. При настырной пожарной тревоге звучит, помимо сирены, предупреждение на нескольких языках. Десять жильцов спускаются в вестибюль, рассаживаютсян на креслах и погружаются в смартфоны. Приехавшая пожарная команда заглядывает в электрощиток, перемигивается, отключает сирену и отправляет собравшихся обратно по комнатам. На следующие сутки повторяется то же самое. В зелёный, пышный центр из этого района бегают скоростные трамваи, которые я прозвал «тройкой, семёркой и тузом»: приравнял к тузу номер двенадцатый, в силу культурной округлости числа. Всё так похоже на Украину – кажется, что война и здесь идёт, только ракеты прилетают крайне редко. Нет, война не где-то далеко, а постоянно у меня внутри.

Оможди н’дедлю-две в точке наивеньшего противления: крутто, ниже в тифографии многоколоссой. Там была яттобарная, добрая, об усах своих почесалась. Хочет прозу писать, пока ложно, пока сдучит отбольный молок. Пения её не выдержать. И так начала слишком поздно. Солнце всё ещё трибожно опровергает, русливый, родкий зерь. Плавает штрих-водка, обструктней кана динского.  Звезда бородатого Нихтония, очеловеченная промыслом. Откуда жокер, танцвестимо сгружаясь в лакат? Дело не в том, что не прыщ ли – прыщно редостаточно. Серийго, как аавтобус, одой в дымочкур е-угольники на проезжей. Стандратные пятныхи рязи, глаз, очевидных деревьев и трещин. Зот мнение о дикие головы. Как ронять риаду орально заверенных нопий? Ос тавить лишь то, что мешает, дурацкую старую крытку.

4

Эзернут волос на пухлые уши. Не гляди так влюбленно, иначе не выйдет дубликат. Продвигается ли макбет, застрял ли? Вы пока не прислали с-ледную версию. Ой, извините. Сейчас уточню. Овощам перепадает похвала. Нашли перспективную полянку, но в мире больше. Внимательно осмотри клещистое время. Веревья на редкость плохой режиссуры. Рясный ведрант бынибыла нуйна ульевом уровне. Волнующая сцена огони, с длинными тенями, с головой осла, висмоктаній на французских оверностях. Дурацкая паутинка говорит и ворит, джаз играет и грает из регистра в реестр. Ождь упирается, фонарь оклет на уроках целотундрия. Степлер к берегу бережной зависти. Вот и проснулось ошибочное, обсуждаемое. Обратное переключение? Нет, ну. Тальше каждый будет хорош, не сегодня.

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

Метрило такой, что цифры сдувает – и это при двух пропавших единицах. Стоит отвернуться, и сценография меняется. Вместо сцепленности – толстые боги, житие усечённых конусом. Производная лоснится, тлеет, припаивает узкотолстовости. Бритвы набучной тягибу, дут и другие ошивки, далее по тексту отметённые. Долгий путь к лезнанию. Просто не желаешь рисковать. Что лучше: шелуха или неведение? Начиная с ноты скатываешься по лестнице – в []растании работа для грошового солнца. Записываешь в тетрадь к выбывшим, но тебе этого уже не смотреть. Элементы лакомых тождарищ. Иссолнце объясняется дырой в холсте, всъедающим лазом.  Лучшее, что скрывалось когда-либо за туристической желтизной на случай радикального дождя. Один на один с поглощением, с катящейся по небу головой госпожи Ужелли.

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

[СТИХОТВОРЕНИЕ]

[ПЕРЕНЕСТИ СЮДА ТЕКСТ]

Сварщик невыгоревший сунул в карман узелок и ушёл, не слушая одобрительных слов. Зажмурен, и знаю, что скорый, не толицейский. Стирка неизбежна, больше веньше стирание. Присутствует слово «фрагмент» в неслышимых ополнениях, неразвидимых долях ука. Греющийся на солнце инженер с разбитым таканом: напросился крупный план, повествовательный, словно дымок посреди дождливого айя. Следы преступления, как мы думали – в керосиновой лампе. Не стоило переносить регистры, словно хоругви, с хрящей торжественностью. Наше онемелое сё - ветовые контуры, рефлексы в якобы пасмурном дод разнящей неисчислимости дне. Осень оказалась наиболее сложным для меня ав(а)тором ever. Расслаивает ропинку на хрипы и якоды. Боль, ль  вроли великанши-строчки.


Четвёртое плато

1

У меня случилась небольшая трагедия, отношения с моей первой любовью перешли на новую стадию, я занимала в его жизни слишком много места, а он не был готов ни на какую роль, кроме первой. Практически ушла эпоха, эти дети растут. После окончательного развода и возвращения из Вроцлава, где Персефона вконец заскучала, окуклившись в кругу одних и тех же знакомых-беженцев (чтобы развеяться, ходила в бар смотреть, как заезжие маргиналы-англичане, тоже от скуки, бьют друг другу ёбла; всегда прекрасно понимала, когда ей лучше встать, когда уйти – а когда пора применить свои навыки в области крав-мага), она сошлась с одним из прежних своих друзей, как всегда, сверстником – в долгополые чешские ночи читала его сообщения, где он рассказывал, какая Перси крутая, как часто он вспоминает о ней. Новый любовник подсадил её на наркотики средней тяжести; чувства были свежи и нормальному (конечно, ложнонормальному – во время войны) течению жизни наркомания ни капли не мешала. Спасибо, что ты написал, отвечала она Энкиду, я очень сильно удивилась, очень. Было также очень интересно узнать, что десять строк текста займут целую страницу. Мне пришёл в голову один вопрос. Я подумала над тем, спрашивать ли; наверняка можно было бы и не спрашивать. Ты пишешь: "кажется, уже пора". Пора – это что-то вроде "пришло время". А я как раз думала сегодня, что время меня окончательно съело. Выпило меня хоботком – поэтому теперь я такая худая. Но скажи, пожалуйста, что ты имел в виду, так написав? Не обращай, пожалуйста, внимания, что я отвечаю не вовремя, зато я отвечаю всем, всегда. Мне не очень хорошо, и за мной нет сейчас привычки реагировать быстро, потому что это, чаще всего, невозможно. Я чищу старые письма с электронного почтового ящика, и я в очень странном настроении. Смотреть на собственный стиль изложения десятилетней давности – пытка ещё та. Не можешь ли ты переформулировать тот фрагмент, о котором, помнишь, когда-то говорили, – и выслать мне? Если так плохо получилось в первый раз, писал Энкиду, то не получится и во второй, но я всё же попробую.

Символическое окружение секса – чёртовы понятия, традиции, ритуалы, которые пытается продать, и всегда задорого, нам общество – всё запутано, как газовая фабрика, лишено всякого значения и отчаянно неуклюже. Мы тянем код с устаревшим дизайном из прошлых веков, где экономическая платформа была иной, и люди обязаны были создавать эту самую семью просто ради выживания. По-хорошему, такую отсталую, вечно ломающуюся систему не стоит укреплять патчами либо поверхностным рефакторингом, её надо переписывать с нуля – уж кому на что хватит смелости и фантазии. Меня же, старого буддийского пня, больше всего интересует даже не сам секс, а то тихое сияние, что льётся изнутри при общении с той или иной дорогой мне женщиной. Теперь оно редко достигает и десяти процентов от расчётной мощности. Но я минималист, и такого света – рассеянного, осеннего – мне более чем достаточно. Вообще же предпочитаемый вид guilty pleasure – гастрономический; нежнейшее пирожное сожрать, всего-навсего – вот где мои личные бездна и трансгрессия. В старом сарае, стоявшем прямо на железнодорожных путях, Персефона обучает Энкиду конфигурировать реакцию окружения в зависимости от эмоционального фона. Наконец, после фазы быстрого сна – в единой в двух лицах роли, с минимумом надежды – они выходят из сарая и бредут в ночь, осторожно смотря под ноги, чтобы не наступать босыми ногами на ржавые шипы, рассыпанные кем-то по рельсам. Я фейк, настойчиво повторяет Персефона, как будто требует что-то взамен. Но стоит Энкиду поддержать эту игру и признаться в своей частичной подлинности (либо подлинности исчезающей), как ловушка захлопывается. Раз уж плотная тишина, и внутренняя, и внешняя, наступает надолго, её надо сделать своим домом – принять так же, как принимаешь, в других обстоятельствах, внутренний или внешний диктант, как присваиваешь спонтанные монтажные машины. Успех этого плана зависит, отчасти, от количества выпитого кофе, но также и от меры хронической усталости.

Персефонина бледность, растерянность, когда она спускается с подругой по улице к мраморному колодцу, за несколько дней до начала главных бед. Подруга не только бледна, но едва вяжет лыко; они приехали сюда в трамвае, сидя на подоконнике, куда пассажиры обычно складывают сумки; вполголоса, как подростки, пели непристойные песни – в общем, выглядели обе так, будто их выдумал Минотавр в свой не самый удачный день. Ваша дискурсивная пластика всегда стремительна, сообщает он подругам, но рано или поздно она взрывается о парадокс. Иррациональная механика всегда натыкается на логическое препятствие, и тут же высвобождается энергия. Тем не менее, речь движется дальше: ей некуда смещаться, кроме как в прошлое. Реконструкция временнЫх пауз, а порой и настоящих провалов во времени – вот чем предстоит заниматься, чтобы реальность не истиралась о битую фразу. Но тут появляемся мы; приезжаем на тощей кляче и требуем денег. Улыбаясь, вводя деепричастия во искушение, Персефона кусает за хвост рыбу, тонкую, как луковая шелуха. Я по другую сторону Тисы, да и сейчас зима – так что какая там я советчица. Приходится ходить по сантиметровым кубикам, развивать равновесие, которое не столько пишется, сколько проистекает. Выходишь в новогоднюю ночь на площадь, а там никакой ёлки, только полицейские и военные машины для ловли мужчин, осмелившихся праздновать в комендантский час. Лишних денег у Минотавра нет, поэтому он ароматизирует себя освежителем воздуха из автомобиля. Когда навещает Персефону, той приходится проветривать после него комнату и коридор. Менеджер изображения – деформированный спрут, который знает обо всех элементах, что хотят добавиться на сцену. Они все до единого правы, но половина из них не нужна, и спрут их попросту не добавляет. Включите для меня коллизии, говорит один из допущенных, пусть я и не источник данных. Подтяните их из хранилища, а я покурю в сторонке. Мне нужно фото ключей для невидимой геометрии, покрупней, и суффиксы ещё раз прощупайте. Пусть лесные комары кусают по часам.

Комары оценили мои шорты и сказали: правильно, в следующий раз надевайте ещё короче. Какая-то дрянь более крупного размера жалит в одном месте, а огромный синяк появляется в другом, с небольшим смещением от укуса, – возможно, нечто пытается отложить яйца. Осколки дронов собираем в пакетик – так себе сувенир, но всё-таки пусть останутся на память. Ты владеешь искусством красиво сопротивляться, например, желанию писать книги. Стоишь по восьми минут в статичных неудобных позах, понимая, что из таких ситуаций состоит жизнь, и пытаешься изнутри что-то с этим сделать. Минус-объект не замеченной никем поэзии блестит, как будто на асфальт накапано металлом. (Ливень из металла, такой нежный.) Всё это хорошенько обмазать асфальтом, иначе будем похожи на дохлых болотных жуков. Конечно, мы должны бить в ответ. Это как с отчимом, который вышиб зуб и чуть не сломал руку – но я успела врезать ему по яйцам, и больше он ко мне не лез. О Святое Говно под ногами нашими! В качестве альтернативной разминки – будильник, что ныне растворён во всеобщем обмороке. Попал на косую линию и сам в себе заблудился, судя по глухим, как из бочки, звукам. У Минотавра был женский характер: когда напивался, мог угрожать празднующим коллегам табуреткой. Размахивал оной левой рукой – той, где была татуировка (или же синий штамп) «За сходство с оригиналом». Мебель вообще вела себя подозрительно. Из общей схватки победительницей выходила кастрюля. Лежала на капоте, как бы присваивая вываленный язык. Мы не сумели создать трансформационной машины для пучка событий. Пришлось ограничиться простой механикой, которая скруглила направляющие смыслы. Так дорого обошлось незнание алгебры циклических групп. Мишени поменялись, но остались разменными.

2

Функционируем в режиме повышенной странности. Разрываем в гнездогове лаврский пирожок. Минотавр показывает два обломка шахеда, лежащие у соседнего подъезда. Такое ощущение, будто торгует контрабандным товаром. Быть человеком (сокращённая версия), можно даже не целиться. В соответствии с авторским договором допустимо изобразить целое поле будоражащих маков. С детства остался у Мина украинский паспорт, и это помогает ему заходить в порты арабских стан, ведь с израильским туда не пустят. Недавно познакомился с девушкой из России: легли в постель, она держит его за член и рассказывает, какой Путин хороший, а он ей – какой негодяй. Так ничего у них и не получилось. Больше беспокоят припухшие колокольчики ну это же не такс трашно. На стенах висят накидки, такие папуасы носят. Ещё один кошмар оркестра – работа над заиканием: полёт стрижа, отрезан участок левой губы. В аду не остаётся метафор, разве что их высушенные тела – вплоть до последней чаши в капле весов. Ягоды, рыба, иные сообщающиеся сосуды; носиками чайников, металлическим слоном и вообще всеми-разными деталями. Самодельные осветительные приборы прикручены к отцовским пюпитрам. Изнутри кафе всегда дует ветер. Минотавр говорит баристе, что данный спецэффект их заведения, постоянный звук ветра, очень его радует. Бариста отвечает, что боится ветра в осеннюю непогоду: ей кажется, что кафе вот-вот рухнет. Минотавр соглашается с ней и добавляет, что знаком с людьми, которых постоянный звук ветра свёл с ума. Не самая утешающая для баристы информация, она как будто пропускает удар боксёрской перчаткой. Гитара, сделанная из швабры и сигарной коробки, передаётся из рук в руки, как реликвия. Понял, что редактирую быстрей, чем пишу, говорит Минотавр, поэтому я сначала заполняю страницы случайными строками, а потом заменяю их на необходимые. Перечитал первое стихотворение из книги, и мне очень понравилось. После этого закрыл книгу и очнулся через несколько дней. Минотавр ускользает от определений, и отдуваться за всё приходится бедняге Энкиду.

[ТЕКСТ]

[ТЕКСТ]

[ТЕКСТ]

3

[ТЕКСТ]

[ТЕКСТ]

[ТЕКСТ]

[ТЕКСТ]

+++++++++++++++++++++

(Текст в разработке, будет расти и меняться)