Глава 17. Болезнь. Возвращение. Повесть

       Предыдущая глава 16. http://proza.ru/2024/02/07/76


     Глава 17. БОЛЕЗНЬ

     Саша утром по привычке ткнула пальцем в горшок разросшейся герани с мясистыми темно-зелеными листьями и крупными алыми соцветиями, — сухой:

    — Женечка, подожди немножко,срочно нужно полить свой "зимний сад"! — Саша, торопясь, принесла ведро с теплой водой, ковшик и, вдыхая пряный аромат посвежевших растений, унеслась в прошлое…..

      Да, именно тогда в десятом классе случился этот серый неприглядный осенний день. Когда утром не хочется даже шевелиться, и лежишь в кровати, глядя на темнеющие за окном раскачивающиеся ветки яблони, словно у них кто-то выпрашивает опять созревшие и снятые еще в августе яркие плоды, а яблони в недоумении разводят руками — опоздали.

      Как хорошо, что накануне после уроков Саша неожиданно затормозила, открывая калитку во двор, и остановилась: клумбы по-прежнему пылали летними красками, особенно изгородь благородных георгинов с шапками огромных цветков.

      Зато комнатные цветы, на лето пересаженные в тень под яблони, стояли в ожидании первых заморозков и неизбежной гибели такие одинокие и брошенные своей беспечной хозяйкой, уже не надеясь, что их спасут.

      Особенно несчастный вид был у двухметрового привитого лимона. Отчаявшись выжить в холодные осенние ночи и неуютные дни с озабоченным, остывающим на блеклом небе солнцем, он ежедневно сбрасывал закрученные в трубочку засыхающие листья, умоляя свою хозяйку обратить на него внимание.

      И теперь он стоял полностью обнаженный, протягивая ей, Саше, и всем, три желтеющих огромных плода, все еще крепко держащихся на толстых колючих сучках.

      Саша с отцом до позднего вечера пересаживали комнатные растения. Первым с трудом втащили в тепло комнаты двухведерную кастрюлю с лимоном.

      Рано утром позвонила классный руководитель и предупредила — занятия отменяются, все классы отправляли в соседний колхоз на уборку овощей. Всем взять с собой большие мешки.

      Старенький автобус долго петлял по утрамбованной скучной дороге, поднимая за собой в воздух мельчайшие, просеянные машинами без всякого сита крупинки земли. В случае дождя они быстро замесились бы сами по себе в разноцветную кашу под цвет земли, — ярко-желтую, где глина, и темную с остатками соломы и сухой травы — на убранном поле.

      Мальчишек забрали катать тыквы. Именно катать, так как некоторые шикарные экземпляры, цепляясь за высохшие длиннющие плети, лежали на земле так вольготно, точно, действительно, собрались остаться здесь, под низким осенним небом на зимовку в качестве домиков сказочных синьоров помидоров, или заготовок для будущих карет страдающих Золушек.

      До обеда потревоженных ярко-оранжевых красавцев мальчишки с огромным трудом закидывали в тележки беспокойно рычащих тракторов «Беларусь».

      Девчонок ждала более прозаичная работа — на бесконечном до горизонта поле с уже пожухшей ботвой, или наоборот, с букетом ярко-зеленых листьев, дергать из пропаханной мягкой земли растолстевшие, с длинными хвостами бочонки кормовой свеклы и таскать в общие кучи.

      Ничто не предвещало дождя, хотя синева незаметно надвигалась с севера, захватывая все больше плотной завесой блеклое невыразительное небо.

      Дождь начался мелкой противной холодной крупой, и вскоре с накинутыми на головы остроугольными мешками, словно древние паломники, все, не сговариваясь, рванули по мгновенно раскисающей земле к единственному укрытию посреди голого поля — добротному навесу, продуваемому со всех сторон не летними ветрами.

      Автобус где-то задерживался, и добродушный дядька- сторож предложил эвакуацию в срочном порядке в кузове большого самосвала на собранной свекле под стареньким брезентовым пологом, который как-то спасал от усиливающегося дождя.

      Все согрелись и раскраснелись в домике колхозной столовой, где наливали в глубокие миски по-мужски полные порции борща, не жалели мяса в гуляше и сахара в чае.

      Подоспел автобус, и вроде все благополучно вернулись домой еще засветло.

      Но промокшие ноги в легких резиновых кроссовках дали себя знать. Под утро Саша запылала.

      Температура под тридцать девять градусов держалась три дня. Никакие жаропонижающие не помогали, и мама вызвала детского врача на дом. Диагноз — пневмония и срочная госпитализация.

      Остаток учебной четверти и все осенние каникулы провела в палате детского отделения, рядом с малышней.

     Один грудничок с мамой так по-взрослому заходился в кашле, что Саша не выдерживала. Когда температура спала, отвлекала заводившихся в плаче при появлении медсестер со шприцами малышей, разрисовывая на обойных разворотах акварельными красками целые сюжеты известных сказок. Длинными вечерами после ужина рассказывала страшилки про разбойников и пиратов, смешивая прочитанное и придуманное в одну отвлекающую от болезней и уколов кашу.

     Когда выписали из больницы, ходила по дому, как потерянная, не веря в свое возвращение, радуюсь уюту своей комнаты, теплу протопленной печи, аромату свежеиспеченной специально к ее возвращению сдобы.

     Но слабость тела, привезенная из больницы, не проходила. По ночам начали болеть руки и ноги. Нет, это не была боль, как при порезах или ожогах. Саша просыпалась от тянущего беспокойства внутри костей, словно кто-то невидимый поселился внутри тренированных мышц тела и злонамеренно день за днем, час за часом высасывал из коленей, локтей, кистей рук по капельке силу и азарт молодости, оставляя старческую неуверенность в завтрашнем дне.

      Натирания мазями с змеиным ядом давали временное успокоение. Но, самое главное, — сбилось с запрограммированного ритма сердце. Оно, словно снедаемое неизвестным недугом, вдруг из не замечаемого раньше органа, стало постоянно напоминать о себе, биться болезненно часто, даже в минуты покоя, когда Саша лежала на диване с книгой.

      И тут впервые пришел страх, противный серый страх. А вдруг сердце не выдержит такого бешеного ритма и замрет? Страх перед неизбежностью ухода накануне своего шестнадцатилетия, когда только вчера ты была полна сил, энергии, планов на будущее, — в этом крылась такая обидная до слез несправедливость, что Саша начинала плакать. Она сдерживала себя в присутствии родных, и так переживающих за нее, скрывающих свою неуверенность за внешней бравадой: "Ничего, Сашенька, мы еще на твоей свадьбе потанцуем!"

      Ее положили в терапевтическое отделение, в палату для взрослых в старом дореволюционной постройки здании с белеными стенами, высокими потолками, черными голландками — печами, которые топились с коридора и, нагреваясь, так приятно сначала грели, а потом жгли Сашины ступни в толстых вязанных шерстяных носках.

      К постоянным уколам Саша привыкла. Она перестала читать, часами лежала лицом к беленой стене, бездумно рассматривая выцарапанные каракули, какие-то даты предыдущими пациентами.

      И вдруг голос дежурной медсестры:

     — Сашенька! К тебе пришли мужчины. Нет, не папа. Выйди!

      Завязала косу лентой, застегнула на молнию синий махровый халатик до колен и в шерстяных носках на босу ногу, в пушистых домашних тапочках вышла в холодный коридор.

      Здесь в бывшей земской больнице размещались все отделения и операционные. И только родильный дом, инфекционное отделение и дома врачей прятались в глубине больничного городка, в конце аллеи из старых груш, в зарослях шиповника и барбариса.

      Саше со старшей сестрой часто приходилось, дожидаясь маму после затянувшейся операции, играть здесь в войну или в больницу. Иногда туда, в эту грушевую аллею приходил отец, разыскивая пропавшее семейство, наклонял высокие ветки с желтыми спелыми грушами, беседовал с больными.

      Сейчас весь городок, деревья и кусты были завалены двухметровыми сугробами. Снег продолжал идти и днем, и ночью, и каждое утро бульдозеры чистили дорожки, а больные толпились у замерзших окон в ожидании обходов врачей и поварих с эмалированными ведрами.

      У окна стояли Колька и Константин Сергеевич, учитель физкультуры.


           (продолжение следует)

      Следующая глава 18. http://proza.ru/2024/02/07/754