Расставим точки над Пелевиным

Под впечатлением книги «Искусство лёгких касаний» показалось, что над творчеством писателя  В.Пелевина пора расставить все точки.
Лёгкие касания? - Не понятно, о чём это.
Одно дело – коснуться струн, или прикоснуться к высокому искусству.
И совсем другое  - коснуться в лифте или в автобусе незнакомой женщины.
Можно и  пощёчину получить.
У нас принято не обращать на это внимания. А в США есть давний обычай стоять в очереди на расстоянии одного метра от того, кто впереди. Даже за нечаянные прикосновения могут привлечь за посягательство.
         Другое дело, когда лёгкие касания являются желанной прелюдией…

У В.Пелевина прелюдии так затянулись, что его касания уже кажутся извращением. Если первые его прикосновения к литературе обещали что-то бурное и утончённое, то со временем количество несбывшихся ожиданий перешло в подозрение: а не морочит ли он нам голову?
Он сам дал повод для этого своей фразой: «Бог говорит загадочно…чтобы ты потом ломал голову…». Про Бога не знаем, а Пелевин, похоже, пользуется этим приёмом.
Например, он коснулся вопроса о том, почему с какого-то момента истории прекратились откровения Бога людям. Обозначил свой интерес. А ответить и не пытался. Бог устал?
Удивительно: говорят, что Бога нет, потому что его никто не видел.
Но мирового правительства тоже никто не видел, но в его существование верят.

В геометрии есть способ решения задач с помощью дополнительных построений.
У Пелевина этих построений очень  много. Одно другого чудесней.
Не покидает чувство, что он со своим оригинальным подходом вот-вот решит задачи со звёздочками, то есть, повышенной сложности.
Но остаётся, в лучшем случае, почтение за краткую иллюзию и дерзкую попытку прикоснуться к ним.
 
Уже трудно утверждать без оговорок, что традиции русской литературы продолжаются.    Есть много оснований считать, что традиции эти хотят сделать пережитками прошлого.   
 Вершиной литературы по-прежнему  считается царь-пушкин. А рядом  с ним   аккуратной пирамидкой, как чугунные  ядра, ждут своего звёздного часа прочие писатели.
 Пелевин среди них выделяется не только матерщиной и пошлятиной в текстах.
Кстати, можно было бы ожидать, что с возрастом это пройдёт, но  не прошло.
И это не молодость в душе: Пелевину почему-то нравится разговаривать матом и в почтительном возрасте.  Да и сюжеты его с годами стали такими прямолинейными, будто  автор уже нисколько не утруждает себя поиском форм, а, почти, напрямую говорит то, что хочет сказать.
А сказать-то особо, как выясняется, и нечего.
   И если сравнить объём текста, служащего декорацией для редких эффектных фраз, то можно сказать, что гора рождает мышь.
Даже с поправкой на преклонный возраст автора  и неизбежное истощение сил, возникает подозрение его недобросовестности. Но огорчает больше догадка о том, что он и раньше морочил читателям голову, но делал это успешней, а временами и мастерски.
Нельзя же ставить ему в вину такое  безрыбье в нашей литературе, на котором рады и В.Пелевину, и В.Сорокину.

Книга «ИЛК» рассказывает, что некий генерал ФСБ разработал технологию производства «боевых химер». Испытать их разрушительную силу он планировал на США.
Идея боевых химер – это вывернутый наизнанку план Даллеса по разрушению СССР.
То есть, американцев хотели заразить и развратить такими идеями, от которых любая страна без твёрдых нравственных основ устоять не может.
Это был проект превращения «… США в такое же тупое и лживое общество, каким был Советский Союз», в котором царила атмосфера  «лицемерия, страха и лжи».
 Кремль приказал закрыть тему, посчитав, что  попытка реализации химер будет грозить всему миру непредсказуемыми событиями.
Там «… пришли к выводу, что уничтожать Америку нам не выгодно».
Не странно, что  В.Пелевин уклонился от той доли правды, которая есть в его фантазии: план разрушения США в прошлом веке обнаружил в одной остросюжетной книге  Д.Форд. И план этот впечатлял правдоподобностью гораздо сильнее, чем «боевые химеры». Но после суда, разоблачившего ложь книги, Форд публично признался в том, что поверил в клевету.

Идея боевых химер родилась не на пустом месте. Периодически у россиян возникали примерно такие вопросы: почему  советские композиторы не могли покорить никого на Западе, а западные стали у нас кумирами?
Почему Советский балет покорил Запад, но это не дошло до «преклонения» перед СССР или перестройки идеологии?
Почему СССР мог получить секретную информацию об атомном проекте, но не захотел или не смог получить информацию о секретах преуспевания  Запада в других сферах жизни?
Есть вопросы, которые сформулированы не так наивно. Но В.Пелевин предпочитает касаться  их вскользь, чтобы придать звучание своим книгам, а не для того, чтобы приблизить ответы на них.
 
 Когда человек нечаянно споткнётся или опрокинет на стол  чашку горячего чая, то он в раздражении досады произносит разные сердитые слова, общим знаменателем которых в последнее время служит слово «блин».
Ассоциация с горячим и румяным блином резко снижает токсичность того  ругательства, которое было принято произносить раньше в подобных случаях. «Блин» - это  заменитель слова, которое считается нецензурным, а в первоисточнике обозначает всего-навсего грубую, обидную  и огромную ложь.
            В наши дни опрокидывается и вдребезги разбивается гораздо больше, чем чашка с чаем.
Хочется выкрикнуть адекватные размеру этой трагедии слова.
 И «чёрт», и «блин» тут не утолят жажды высказаться. Да и самое смачное ругательство подобно выпусканию пара в свисток паровоза.
 В Библии сказано: «Плачьте с плачущими…».
В.Пелевин не плачет, но  помогает иногда крепко выругаться.
Или забыть обо всём в дебрях его фантазий, не теряя ощущения близости к правде и даже лёгких прикосновений к ней.
Всем известные ругательства в обстановке его сюжетов звучат иногда  особенно остро и находят отклик в душе читателей, хотя, конечно, есть и такие, кто убеждён, что из этого рта уже не может выйти ничего хорошего.
Рано или поздно застревание на примитивном уровне брани становится явным и надоедливым. Читатель начинает ощущать себя дворняжкой, которая кусает камни, которые в неё бросают.
Или быком, которого дразнят красной тряпкой.
Пелевин  не убивает ни быка, ни тореадора. Его книги – это родео, где читатель пытается продержаться на спине разъярённого  быка авторской мысли хоть какое-то время.
Видимо, попытки эти поднимают его в собственных глазах, облегчают чувства страха, обиды и беспомощности.

Сравнение интереса к книгам Пелевина с азартом альпинистов не подходит: не дадут они радостного чувства покорения вершины.
Пелевин демонстрирует искусство лёгких касаний  проблемных мест на теле общества.
Его  сопереживания страждущим и обременённым могут  показаться искренними. Они не успокаивают, но могут ободрять: читателю приятно, что он не одинок.
Но какой интерес у него самого? Неужели только в том, чтобы посочувствовать?
Литературный стиль Пелевина напоминает жанр абстракции в изобразительном искусстве. Конечно, не каждый сможет заметить или придумать парадоксы мысли и зрения.
Но разве самый талантливый абстрактный  крик ужаса сравнится с подлинным криком?
Или   абстракция и цинизм  – это самозащита от запредельных чувств?
А если они проповедуются для того, чтобы искоренить и пресечь подлинные   чувства?
Заставить людей размышлять над «Чёрным квадратом», чтобы им не вздумалось о чём-то более реальном и актуальном – это тоже боевая химера.
             «Ворошиловский стрелок», первые серии «Бандитского Петербурга» - это уже не лёгкие касания. Все ухищрения литературных  форм на фоне обнажённых там проблем выглядят  глумлением над чувством правды и совестью.
Когда нам показывают почти в натуральном виде  сцены насилия, взрывы, пожары – это ещё не реализм. И не свобода слова.
Есть люди, которым даже нравится на это смотреть.
А есть люди, которым важно понять, кто виноват и что делать.
 Но понять это не удаётся.
Потому что, как пишет Пелевин, есть  искусство, которое прикидывается авангардом, но не пытается решать что-то вечное и важное.
 «Вот почему, Ваня, тебя с такой пугающей регулярностью возят умирать на европейских фронтах, когда там колонии делят, а в остальное время даже пускают туда не особо. Только…на танке». -
Вместе с персонажем своей повести он призывает всех впредь быть  осмотрительней и не поддаваться соблазну.
К этому призывала  ещё русская сказка про  Иванушку, который стал козлёночком.
 У Пелевина мудрый совет  не пить из копытца адаптирован к нашим реалиям. Среди примет времени есть даже портрет Путина в пилотке офицера-подводника на стене сарая-офиса. Такие детали создают ощущение реальности происходящих в книге событий.
Но не опровергают подозрения, что  сама эта книга является частью того самого «авангарда», который только имитирует озабоченность проблемами общества.
Она представляет собой, в лучшем случае, забавный анекдот, раздутый иногда  до размера романа. Оттенков иронии и сарказма там столько, что они не столько разоблачают безобразия жизни, сколько пытаются примирить с ними. И невольно вспоминается нетрадиционный образ антихриста, похожего на икону Христа,  который лукаво  подмигивает и весело  улыбается, будто только что рассказал кому-то смешной анекдот про жену, у которой муж уехал в командировку.

Есть ли ощущение, что точки расставлены справедливо?
Это Пелевин заметил, как из обидного обвинения 
 «С этим народом можно делать что угодно» сделали  приятный слуху лозунг:  «С таким народом можно творить великие дела».
Без всяких словесных манипуляций он открыто заявил, что выборы в России  представляют собой  синтез из возможных кандидатов, в результате которого на политический трон восходят Жиривлинский или Зюгельцин?

Это Пелевин обнаружил, что   
«действие каббалистических эманаций нейтрализуется алкоголем», а «для подавления красной магии в русском языке существует» простое заклинание,   которое можно «легко прочитать на стенке любого российского лифта».
 А мы его за это хотим объявить пустозвоном, который отравляет россиян своей заумью?
          Подлинно литературный анализ его произведений трудно найти.
Но преобладает мнение, что он в России сейчас самый умный писатель.
И никто не может сказать, почему он бедный, если такой умный.
Никто не возьмётся судить о болезни человека по тем фразам, которые он произносит в бреду.
Но Пелевин открыто задал вопрос тем, кто формирует психологический климат и нравственную атмосферу:
«На что мы опираемся на самом  деле, когда сначала формируем общественное мнение, а потом опираемся на него?
Как может общество защитить себя от подделок его мнения?»
… Возможно, такого рода откровения представляют собой что-то вроде разоблачения фокуса самим фокусником, в процессе которого зрители увидят ещё более загадочный фокус.
Нет сил бросить камень в этого писателя. Тем, кто хочет пойти по пути исследования   его творчества, можно сказать словами одного персонажа:
 «Скатертью хлеб да соль».