В защиту Ханса Бальтазара

После прочтения «Теологии истории» (1959 год) Х. У. Бальтазара у некоторых читателей складывается неверное представление о его трактовке единичной вещи. Например, можно встретить такое мнение: «Для того чтобы примирить наличие единичной вещи, фактичности, в том числе, единичной человеческой жизни и общеисторическое измерение множественного, Бальтазар предлагает признать уникальность как сущностное свойство единичности». Здесь два утверждения, которые не соответствуют действительности.

Во-первых, и это главное, Бальтазар не утверждал уникальность каждой единичной вещи. Правильное утверждение должно звучать так: «Для того чтобы примирить наличие единичной человеческой жизни и общеисторическое измерение множественного, Бальтазар предлагает признать уникальность как сущностное свойство единичности человеческой души». Хотя Бальтазар и начинает свое рассмотрение с общей проблемы, но в дальнейшем говорит исключительно о человеке. И здесь действительно можно было бы сказать об уникальности как о сущности единичной души. И эта универсалия «уникальности души» приводит человека к Богу. Все души едины в Боге как в абсолютной уникальности. Души, но не тела...

Бальтазар действительно начинает с вещи: «Едва научившись философствовать, человеческая мысль при постижении вещей стала принципиально делить их на две составляющие: на фактическое, т.е. единичное, чувственное, конкретное, случайное, — и всеобще-необходимое, чья универсальность определяется его статусом как абстрактного, закономерного и значимого, отвлеченного от всего единичного и потому господствующего над ним. Эта схема стоит у истоков западноевропейской мысли и, по-разному видоизменяясь, сохраняется на протяжении всей ее истории. И хотя по видимости она соответствует как природе познания, так и структуре бытия (Платон, Аристотель и их последователи рассматривали эти две категории как нечто внутренне единое), все же она отражает лишь тип дискурсивного (а не непосредственно интуитивного) мышления, которое воспринимает реально существующие вещи как явления некой сущностной структуры и сущностной закономерности, организованных по родовидовому признаку.
 
Оба указанных момента в ценностном отношении предстают совершенно по-разному: акцент делается на (относительно) общих и необходимых сущностных законах, поскольку все фактическое, эмпирическое, принадлежащее к чувственному миру рассматривается обычно лишь как довольно запутанное переплетение закономерных линий, которые бывают прослежены мыслителем и (почти) полностью растворены в сущностной сфере. Против такой видимой недооценки единичного факта рационалистической философией издавна выступает противоположное течение, которое носит историко-философское наименование эмпиризма и рассматривает действительное как уникально-конкретное и уникально-историческое, а отвлеченные сущностные закономерности — как результат неэффективной попытки нашего конечного разума покончить с фактической эмпирией, никогда полностью не преодолимой».

Возможно эмпиризм, как направление философии и рассматривает единичное как уникально-конкретное, но в «Теологии истории» об этом не сказано ни слова.

Во-вторых, утверждение «уникальность как сущностное свойство [любой] единичности» неверна по сути. Сущность единичности как раз и состоит в «неуникальности». Иначе мы получаем мир, в котором существует не множество молекул воды, а всего лишь одна единственная, конкретная, уникальная молекула аш-два-о. Очевидно, что такой материальный мир есть не более, чем фантазия. Неуникальность (единичность) и уникальность разделены бездной, пролегающей между небытием и бытием, между «количеством  ничего» и качеством. И хотя в идеально-материальном мире количество и качество смешиваются, это не повод для того, чтобы их не различать. Человеческая душа прикасается к вечности, человеческое тело — нет.

Показательна цитата из Павла Флоренского: "Однако, уже много лет спустя, я пережил ту же встречу перекрестными взорами и ощущение, что меня взор проникает насквозь, до самых сокровенных тайников моего существа. И это был взор приблизительно двухмесячного ребенка, моего сына Васи. Я взял его ранним утром побаюкать полусонного. Он открыл глаза и смотрел некоторое время прямо мне в глаза сознательно, как ни он, ни кто другой никогда не смотрел в моей памяти, правильнее сказать, то был взгляд сверхсознательный, ибо Васиными глазами смотрело на меня не его маленькое, несформировавшееся сознание, а какое-то высшее сознание, больше меня, и его самого, и всех нас, из неведомых глубин бытия".

Кажется, объяснить душу несформировавшимся сознанием, пустой нейросетью не слишком получается. Нейросеть пуста, а сверхсознательный взгляд уже здесь...