Четыре героя

Essay







В чрезмерности греха таится исступленное счастье.

В. Гюго



О, дайте мне хоть разок посентиментальничать! Я так устал быть циником!

В. Набоков



Ибо красота, Федр, запомни это, только красота божественна и вместе с тем зрима, а значит она путь чувственного, маленький Федр, путь художника к духу.

Т. Манн


Взломать удушливые своды/ Всползти на Башню Красоты/ Под ураганом непогоды./Вот я низвержен, истомлен,/Глупец, раздавленный любовью,/Как ясновидящий Сампсон,/Истерзан и испачкан кровью.

А.Блок




...что общего у Рогожина, Густава фон Ашенбаха, Гумберта Гумберта и Клода Фролло?

Их объединяет один рок — встреча с Красотой (сущность которой не человеческая, а нимфическая (т. е. демонская, по слову В.Н.), — провиденциальная.

И одна страсть — страсть к недостижимому, к 'фантастическому'.


Клод, «неистовый, неукротимый искатель философского камня», французский Фауст, погибает от руки своего воспитанника-горбуна; Ашенбах и Гумберт, «очарованные странники», поклонники красоты «нежного возраста», умирают: первый смертью «фатальной», у берега моря, второй «циничной» — в тюремной камере; Рогожин совершает убийство.


Смертоносная встреча, неразрывно связанная с темой искусства. Именно смерть и красота становятся определяющими для всего хода действия в романе или новелле (смерть Ашенбаха, смерть Клода, смерть и красота Эсмеральды, смерть и красота Настасьи Филипповны, смерть и эротизм Лолиты, смерть Гумберта).





«Ведь едва ли не всякой художественной натуре присущи неодолимая и предательская готовность во имя красоты признавать правоту любой несправедливости, с почтительным любованием созерцая изыски аристократической избранности» («Смерть в Венеции») …



Тема смерти и красоты в искусстве — как способ философско-психологического исследования тёмных заповедных глубин человеческого сознания...




Клод доносит на гитану в духовный суд с надеждой, что приговор отдаст цыганку в его руки, и глухая темница (иначе — преисподняя) станет идеальным местом для эротических игр, для того, чтобы делать с «ведьмой» все, что вздумается ее палачу (садические мотивы, модные в эпоху Гюго и Суинберна: страсть, плеть и кровь).

(В мае 1822 года газеты шокировали заголовком: под Греноблем было совершено «громкое» преступление: двадцатишестилетняя Мари Шарнале была изнасилована и убита священником Антуаном Мингратом, который затем скрылся за границей. <Антуан Минграт как прототип Клода Фролло>).


Местом «уединения» Гумберта с Лолитой становится отель «Привал Зачарованных Охотников», где он уже не просто хочет, но (в отличие от Клода) и делает «все, что ему вздумается».

Клод тоже «желает», но изнасилование не удается ему по причинам совершенно надуманным (эстетика тёмного романтизма предписывала опускать завесу тайны над подробностями сексуального насилия или сводить их до минимума; литература двадцатого столетия уже «смакует»).  Да и Лолита, по законам современного жанра (не только литературного), не ведет себя как жертва растлителя (Марфуша Достоевского). И тем более не собирается кончать с собой. Что вполне возможно сделала бы в аналогичной ситуации стерильно невинная (припоминается усмешка Цветаевой) героиня Гюго.




Вымерший от заразы город для Ашенбаха — идеальное место, чтобы грезить о прелестном мальчике, ходить за ним по пятам, выслеживать на опустевших улицах (зачарованный охотник!).


Обезумевший Рогожин убивает Настасью Филипповну в постели, в гостиничном номере.





Объединяющий мотив — замкнутость, безлюдность, безнаказанность; пустой город/остров, полупустой отель.



И Гумберт, и Клод, влекомые силой (роком), превосходящей их собственную, осуществляя свои планы, легко решаются на убийство. Первый, как известно всем кто читал роман Набокова, становится косвенной (но при этом «целенаправленной») причиной смерти Шарлотты Г. (мечты об убийстве получают вполне материальное, законченное воплощение), второй, не задумываясь и не взирая на духовный сан, повинуясь инстинкту ревности, нападает на соперника и вонзает ему в грудь кинжал (в сторону: никакого «Преступления и Наказания», вины, терзаний и прочего, средневековый ум в гораздо меньшей степени подвержен рефлексии, нежели ум «современный», в конце концов, позорные столбы и виселицы были неотъемлемой частью городского пейзажа, как ратуша или звон колокола).






«То была улыбка Нарцисса, склоненного над зеркалом вод, отрешенная, заколдованная, вглубь себя обращенная улыбка, с какой он простирает руки к своему отражению, – улыбка, лишь слегка тронутая горечью тщеты созерцания, невозможности поцеловать манящие уста своей мерцающей тени, – чуть кокетливая, слегка любопытная, исполненная тихой муки улыбка, и зачарованная, и чарующая».

"Смерть в Венеции".


«То не была девушка, созданная, как мы все, из земли и бледно освещенная изнутри мерцающим лучом женской души. То был ангел, но не лучезарный ангел света, а ангел мрака и пламени. В ту минуту, как я подумал об этом, я увидел возле тебя козу — дьявольское животное: она смотрела на меня, смеясь. Рога ее при полуденном солнце горели, как огненные».

"Собор Парижской Богоматери".


«Но эта мимозовая заросль, туман звезд, озноб, огонь, медовая роса и моя мука остались со мной, и эта девочка с наглаженными морем ногами и пламенным языком с той поры преследовала меня неотвязно – покуда наконец двадцать четыре года спустя я не рассеял наваждения, воскресив ее в другой».

"Лолита".


«...Тут он мне и внушил, что сегодня же можешь Настасью Филипповну в Большом театре видеть, в балете, в ложе своей, в бенуаре, будет сидеть. У нас, у родителя, попробуй-ка в балет сходить, — одна расправа, убьет! Я, однако же, на час втихомолку сбегал и Настасью Филипповну опять видел; всю ту ночь не спал... С подвесками я к Залёжеву: так и так, идем, брат, к Настасье Филипповне. Отправились. Что у меня тогда под ногами, что предо мною, что по бокам — ничего я этого не знаю и не помню.»

"Идиот".




Ашенбах не в состоянии вынести того, что слово, которому он отдал всю свою жизнь, может лишь воспеть неизъяснимое очарование красоты, но ни воссоздать ее, ни обладать ею по собственному желанию не способно. Клод не в состоянии вынести, что его слово — слово священника — может лишь творить молитву, но бессильно перед логикой любви, перед метафизикой свободы и беспомощно, как его черная сутана, как его монашеская тонзура, как его «преждевременные морщины» в соперничестве с беспечностью и «красивым мундиром» белокурого начальника королевских стрелков. Как и Ашенбах — он мечтает «переродиться» (несомненно, и Клод, и Ашенбах отведали бы (подобно Фаусту) магического зелья, дабы к ним возвратилась юность).


Гумберт бессилен перед ненавистью и презрением Лолиты.


Рогожин бессилен перед «надрывом» Настасьи Филипповны, невротично мечущейся между плотской страстью к нему и духовным притяжением — к князю Мышкину.





Страсть приводит к преступлению Рогожина и Клода Фролло. Первый использует нож, второй руками палача вздергивает «любимую» на виселице.



Гумберт: «убить ее, как некоторые ожидали, я, конечно, не мог. Я, видите ли, любил ее. Это была любовь с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда». Но в то же время он знает, что в онтологическом смысле он — тоже убийца. «Оно было очень своеобразное, это ощущение: томительная, мерзкая стесненность — словно я сидел рядом с маленькой тенью кого-то, убитого мной».


Ашенбаха убивает самое утонченное из орудий — красота. Недосягаемая чувственная красота Тадзио для него — смерть, более грозная, чем наполненный ядовитыми испарениями воздух зараженного города. А ещё его убивает Венеция, «льстивая и коварная красотка, то ли сказка, то ли капкан для чужеземца, город, в чьем тленном воздухе некогда буйно расцветали искусства, город, чей облик дарил столь вкрадчивые, столь убаюкивающие мелодии своим музыкантам».



И «психологический» герой Рогожин, и «антропоморфное зло» Клод убивают «любимых» в соответствии с классической, тривиальной и страшной формулой всех Карандышевых: Так не доставайся ж ты никому! (Клод прямо говорит об этом). Убивают, чтобы положить конец аду противоречий, ревности, «любовному треугольнику» (при всем различии этих противоречий и «треугольника»). «Ученый – я надругался над наукой; дворянин – я опозорил свое имя; священнослужитель – я превратил требник в подушку для похотливых грез; я плюнул в лицо своему Богу! Все <из-за тебя>!».

Убивают, чтобы «удержаться на этом адском склоне», – и с головокружительной скоростью падают в бездну.


Рогожин вонзает нож, чтобы отомстить «злой королеве» за власть, которую «королева» взяла над ним. Власть, с которой не сравнятся даже бриллиантовые подвески стоимостью в 10 тысяч рублей, которые Парфён дарит Н.Ф.


В сторону: не потому ли роман Гюго вызвал такой восторг у Достоевского, что отозвался чувством сродства в душе питерского гения? Все эти умопомрачения холериков, предобморочные состояния от сладострастного «шелеста платья», конвульсии ревности и униженные ползания в ногах?.. Впрочем, скептик Толстой также не остался равнодушен.




У Рогожина соперник — князь-агнец, у Клода — пустоголовый офицер, у Гумберта — богатый «порнограф», у Ашенбаха — юнец, липнущий на пляже к Тадзио.



Клод — книжник. Рогожин — едва овладел грамотой. У обоих «объекты вожделения» занимают самую низкую ступень социальной лестницы (и тем более кажутся легкой добычей). И Рогожин, и Клод — дикие звери, разница в «роде занятий» и временном интервале в «400 столетий» мало сказалась на их менталитете, женщина для них — товар, но прежде всего — дичь. Средневековый священник и русский мужик 19 века мыслят и чувствуют одинаково. И тот и другой садисты. Хищные звери, которые гонятся за своей жертвой.





Лолита презирает Гумберта, Эсмеральда (новая Гретхен) презирает Клода, Настасья Филипповна презирает Рогожина, Ашенбах презирает самого себя.


Первая выбирает драматурга Клэра Куильти (окончательное растление), вторая — приготовленную для нее виселицу, третья — резак, Ашенбах также выбирает смерть, оставшись на зараженном чумой острове.




Разумеется, даже при отдаленном рассмотрении Ашенбах и Гумберт гораздо более схожи между собой, нежели Рогожин с Клодом Фролло, и тем более последние ничем (кроме «губительной страсти») не напоминают немецкого писателя и эстета-аутсайдера (Ашенбаха) и рафинированного преподавателя французской литературы, одержимого соблазнительными нимфетками. Однако в общем понимании, расширительном — все они аутсайдеры. Трагедийные герои, обуреваемые одной эмоцией, одним чувством. И одним чувством погубленные, и из-за него же губящие. В независимости от «статуса», положения в обществе, национальности и эпохи.



Янв. 2023. Новая редакция - 23 фев.-3 марта 2024.