Блок. Скифы. Краткое содержание

Блок. Скифы – краткое содержание

Конспект

     1-ая строфа – противопоставление Еаропы и нас, скифов;
     2-ая строфа – но за скифами есть и настоящий ужас – монголы;
     3-ья строфа – вам ваша суета с горнами мешала услышать приближение гнева стихий;
     4-ая строфа – вы столетиями готовились напасть на нас;
     5-ая строфа – пришло время битвы;
     6-ая строфа – призыв к Европе остановиться;
     7-ая строфа – Россия, вообще-то любит тебя, Европа;
     8-ая строфа – только любовь её любимых “губит”;
     9-ая строфа – и, хотя нам внятен “жар холодных числ”;
     10-ая строфа – и помним “венецьянские прохлады”;
     11-ая строфа – но вкус человеческой “плоти” нам по вкусу больше;
     12-ая строфа – а “усмирять рабынь строптивых” – так три раза за ночь;
     13-ая строфа – поэтому “придите к нам”;
     14-ая строфа – ну, а если нет, то ваше потомство проклянет не наше вероломство, а вас;
     15-ая строфа – мы даже воевать не станем;
     16-ая строфа – сами своими интегралами сражайтесь с монголами;
     17-ая строфа – а мы постоим в сторонке;
     18-ая строфа – и полюбуемся, как гунны будут “мясо белых братьев жарить”;
     19-ая строфа – опомнись, старый мир, а то вот так и будет!


Резюме


     Старому миру предъявлена альтернатива: либо он отдает своих женщин близким варварам, которые будут им любя “крестцы ломать”, либо придут дальние страшные гунны/монголы и займутся людоедством.
…Хотя и мы:

               Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,
                И душный, смертный плоти запах…

     Но мы-то хоть знаем про числа и даже в Кельне бывали, а вот они…

     Но если бы можно было бы сказать только, что из Блока был плохой политик, и неудавшийся предсказатель, что он обманулся в своих ожиданиях, и революция 17-ого года – это не явление нового мира, новых людей, а “фаза надлома” по Л. Гумилеву – мира прежнего, состарившегося, фаза, когда последние пассионарии увлечено крошат друг друга – можно было бы сказать всё всё это и закрыть книжку.
     Но Блок и сам был один из тех пассионариев. Хоть не носился по миру с саблей или “товарищем маузером” на красивой портупее. С ним вышло всё страшнее – он был символистом и лириком.

Ал. Блок. «О современном состоянии русского символизма» (март - апрель 1910):
     «…символист уже изначала – теург,[выделено Блоком] то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие.»
Ал. Блок. Из письма А. Белому. (6 июня 1911 г.):
     «Отныне я не посмею возгордиться, как некогда, когда, неопытным юношей, задумал тревожить темные силы – и уронил их на себя. Потому отныне я {Подчеркнуто дважды.} не лирик.»
     Он отныне не лирик, потому что не смеет более тревожить темные силы. Потому что лирика – это и есть способ воздействовать на них, его лирика – это магия, это его тайное действие.
Ал. Блок. Из «Записки о двенадцати»:
     «…в январе 1918 года я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914… Моря природы, жизни и искусства разбушевались, брызги встали радугою над ними. Я смотрел на радугу, когда писал “Двенадцать”…»
     Стихотворение “Скифы” было написано в течение двух дней — 29 и 30 января 1918 года, сразу же после окончания поэмы “Двенадцать”. Оно тоже – радуга стихий Блока. Оно тоже его – лирика, то есть его тайное действие.
     Суть “12”… Одно из первых стихотворений «тома первого» – “запечатанное”, переполненное нуменорологией “ «Пять изгибов сокровенных…», в котором героиня завлекает юного инока в “средний храм”, который:

                «Меж десяткой и девяткой,
                С черной, выспренней загадкой,
                С воскуреньями богам.
                10 марта 1901»

В храм, где богов – много. То есть где молятся не единому Богу, а многим ликам – многим обличиям дьявола.
     В январе 1918 года “провидец и обладатель тайны” добрался до числа двенадцать. Суть поэмы – оправдываемое автором убийство Катьки.
     Один из сквозных сюжетов Блока восходит к Апокалипсису, мифу о «жене, облеченная в солнце». В последней битве она сбежала от дракона («большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим») и скрылась в пустынях. И любая женщина, встреченная героем трехкнижия могла быть именно ею, скрывающейся от дракона.
Записная книжка. 2 марта 1908»:
     «Зачем ты так нагло смотришь женщинам в лицо? — Всегда смотрю. Женихом был — смотрел, был влюблен — смотрел. Ищу своего лица. Глаз и губ.»
     В «12» – женщина убита, труп её брошен на улице, а 12 воинов-апостолов пошли далее к новой жизни. Туда, где её больше нет.

      В поэме «Скифы» завершение другого сюжета – сюжета о рыцаре. Суть его раскрывается в пьесе «Песня судьбы». Напомню её краткое содержание: жил-был герой, мелкий помещик, наверное, в своем чистеньком доме посреди сада, да пришел калика перехожий и рассказал про деревенскую девку – Фаину, которая, как петь-плясать начинает, так все окрестные мужики с ума сходят. И герой бросает дом, бросает жену и кидается её искать. Находит в Питере – она уже роковая эстрадная дива, которая поначалу встречает его не ласково, но потом у них случается свидание в чистом поле посреди метели со смутным результатом. Девка тут же от него уходит, а он бы замерз, но из метели к городу выводит его прохожий коробейник.
      И вот в этой пьесе ни к селу, ни к городу звучит монолог вот такого “героя”:

     «
     - Все, что было, все, что будет, – обступило меня: точно эти дни живу я жизнью всех времен, живу муками моей родины. Помню страшный день Куликовской битвы. – Князь встал с дружиной на холме, земля дрожала от скрипа татарских телег, орлиный клекот грозил невзгодой. Потом поползла зловещая ночь, и Непрядва убралась туманом, как невеста фатой. Князь и воевода стали под холмом и слушали землю: лебеди и гуси мятежно плескались, рыдала вдовица, мать билась о стремя сына. Только над русским станом стояла тишина, и полыхала далекая зарница. Но ветер угнал туман, настало вот такое же осеннее утро, и так же, я помню, пахло гарью. И двинулся с холма сияющий княжеский стяг. Когда первые пали мертвыми чернец и татарин, рати сшиблись, и весь день дрались, резались, грызлись... А свежее войско весь день должно было сидеть в засаде, только смотреть, и плакать, и рваться в битву... И воевода повторял, остерегая: рано еще, не настал наш час. – Господи! Я знаю, как всякий воин в той засадной рати, как просит сердце работы, и как рано еще, рано!.. Но вот оно – утро! Опять – торжественная музыка солнца, как военные трубы, как далекая битва... а я – здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал мой час! – Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"

     В глубине парка мелькает черный платок Фаины. Дымятся утренние пруды. В камышах поднимает голову разбуженный лебедь и кричит трубным голосом навстречу восходящему солнцу.
     Фаина идет.
     »

     Еще раз: «а я – здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал мой час! – Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"»
     Как воин в засаде, как рыцарь на страже!
     Сравните окончание цикла «На Куликовом поле»:

                «…Над вражьим станом, как бывало,
                И плеск и трубы лебедей.
 
                Не может сердце жить покоем,
                Недаром тучи собрались.
                Доспех тяжел, как перед боем.
                Теперь твой час настал. — Молись!
                23 декабря 1908»

      А теперь обратимся к первому стихотворению того цикла. И сравним его с поэмой.
     Оно, как и «Скифы» представляет собой страстный монолог героя. Там герой (хан Мамай) оглядывает противоположный берег, где располагается русская армия:

                «Река раскинулась. Течет, грустит лениво
                И моет берега.
                Над скудной глиной желтого обрыва
                В степи грустят стога.»

     И здесь (в "Скифах") герой – рыцарь, должный стоять на страже, глядит на Европу:

                Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
 
     Там обращение к противнику:

                «О, Русь…»

     И здесь то же самое, но по отношению к Европе :

                Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
                Попробуйте, сразитесь с нами!

     Там противостояние татары – Русь, подано героем как эротическое противостояние властного мужчины из дикой Азии и гордой взбалмошной европиянки:
               
                «О, Русь моя! Жена моя!...

                …И вечный бой! Покой нам только снится
                Сквозь кровь…»

     И здесь:

                Она [Европа] глядит, глядит, глядит в тебя,
                И с ненавистью, и с любовью!

                …Да, так любить, как любит наша кровь,
                Никто из вас давно не любит…

     Там мужчина сравнивает свою избранницу с кобылицей:

                «Летит, летит степная кобылица»

Здесь метафора получает свое логическое завершение:

                Привыкли мы, хватая под уздцы
                Играющих коней ретивых,
                Ломать коням тяжелые крестцы,
                И усмирять рабынь строптивых…

     В стихотворении из цикла «На поле Куликовом» для героя предстоящая битва – это полный тяжелых предчувствий пир любви. Кобылица нуждается в твёрдой руке, ее надо, надо объездить! –

                «Закат в крови! Из сердца кровь струится!
                Плачь, сердце, плачь…
                Покоя нет! Степная кобылица
                Несется вскачь!»

     В финале поэме «Скифы» те же сомнения перед битвой:

                …Жечь города, и в церковь гнать табун,
                И мясо белых братьев жарить!..
 
                В последний раз – опомнись, старый мир!
                На братский пир труда и мира,
                В последний раз на светлый братский пир
                Сзывает варварская лира!

     Суть обоих произведений – противостояние цивилизаций, противостояние миров.
     В цикле – оседлой цивилизованной Руси, где у героев есть дом, любящая заботливая жена, и дикой Азии, герою которой захотелось поиметь ещё одну женщину, обуздать, сломать ещё одну пленницу.
     В поэме тоже – имеем мир городов и “тьмы, и тьмы, и тьмы” бессчетной орды (ср. 3-е стихотворение цикла: «И когда, наутро, тучей черной // Двинулась орда…»), а будущая “пленница” – уже и вовсе неразличима в толпе “рабынь строптивых”. 
     Но важно не это. Важна позиция героя поэмы. Героя трехкнижия. Того самого рыцаря в составе «засадного полка»:
     «…я – здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал мой час! – Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"»
    
     И в 1918 году час пришел. И в критический момент вселенской битвы, когда все висело на волоске, “тайное действие” свершилось: его полк ударил. Но не по татарам.