Кукла

КУКЛА

        Питерские рабочие Адмиралтейского судостроительного завода имели традицию находить себе жён в родных деревнях. Вот и мой дед Петров Василий Михайлович привёз себе жену из деревни “Горки”, которая стояла под Тверью на правом берегу Волги. Я не знаю, оформлялся ли в ту пору акт о супружестве документально, но молодые сфотографировались, и эта фотография хорошо сохранилась и сегодня является самой ценной из реликвий нашей семьи.  На ней бабушка Шура (урождённая Кузнецова Александра Михайловна) уже стала Петровой.
        Моя мама Анастасия Васильевна, как студентка Первого Медицинского института, проходила студенческую практику в Симферополе – столице татарской автономной республики Крым. Там я и родился в марте 1939 года. Мои метрики (так раньше называлось свидетельство рождении) написаны на крымско-татарском языке с подстрочным русским переводом. Месяца через три-четыре мама привезла меня к бабушке и уехала, сказав, что это чадо называется Юра. Бабушка на первых порах заменила мне мать и до конца жизни называла меня сынком.
        Воспитанная в строгих деревенских традициях православной веры бабушка поспешила меня окрестить, благо мы жили рядом с Николо-Богоявленcким морским собором. Когда она с дедом принесла меня к церкви, то дед, предварительно “принявший на грудь”, уже заметно “повеселел”, а пьяному в церкви появляться не следует. Поэтому он сел кормить хлебными крошками церковных голубей, а бабушка понесла меня в храм. Через некоторое время бабушка выходит к деду и говорит:
– Вась, что делать-то будем? Батюшка не хочет крестить младенца Юрием, говорит, что это имя антихристово. Он предлагает окрестить младенца Егорием или Георгием. Как ты думаешь?   
        Дед выбрал последнее и окрестили меня Георгием.
        Когда мама появилась, то я не сразу к ней привык и долго называл её тётей. Мама всё время была занята в госпиталях, поскольку было много раненых. Ведь в год моего рождения началась финская война, а потом началась и Отечественная.
        О финской войне я, конечно, ничего не помню, зато от второй войны у меня воспоминаний осталось предостаточно. Во время налётов немецкой авиации громко и страшно завывали сирены. Я так сильно вцеплялся в бабушкину юбку, что оторвать меня было невозможно, и бабушка тащила меня в бомбоубежище, обзывая трусом. Позднее я смог объяснить взрослым, что я не был трусом и не боялся завывания сирены. Просто при бомбардировках была опасность химической атаки, и все надевали противогазы. Люди при этом становились для меня одинаковыми чудилами, похожими на слонов, а я боялся потерять в толпе бабушку, потому и вцеплялся изо всех сил в её подол.
        Осенью сорок первого года маму с госпиталем отправляли в Сибирь. Мама взяла меня с собой, а бабушка с дедом пришли к поезду нас проводить. В теплушке, где я оказался, мне не понравилось и, вероятно, я начал реветь. Бабушка сказала деду, что поможет меня успокоить и на следующей станции выйдет и вернётся, но поезд очень долго шёл без остановок. Так бабушка осталась со мной, расставшись с дедушкой навсегда, поскольку он умер в блокадном Ленинграде от голода.
         После многих треволнений мы оказались в Минусинске. Бабушка много раз заставляла меня запомнить адрес на случай, если я потеряюсь. Я так старался его запомнить, что помню до сих пор – улица Обороны, дом 9.
        Бабушка хорошо натренировала мою память. Мы с ней слушали по радио фронтовые сводки, а потом с газетой в руках я повторял их перед изумлённой хозяйкой дома, думающей, что малыш умеет читать. Однажды пришла какая-то тётя и увидела меня, бодро читающим книжку со стихами Агнии Барто. Она была потрясена, но бабушка отрыла ей секрет, что я читать ещё не умею, а просто смотрю на картинки и вспоминаю написанные под ними стихи.
        Нормальных в современном понимании игрушек у меня не было. Бабушка нашла несколько продолговатых деревяшек, обмотала их тряпками и нарисовала чернильным карандашом глаза, нос и рот. Так у меня появились куклы. Однажды мама пришла из госпиталя с какой-то знакомой, которая поинтересовалась у меня во что я играю. Я охотно объяснил, что играю в госпиталь и показывая кукол, сказал:
– Это Катя, у нею триппер, это Таня, у неё гонорея, а это Мила, у неё сифилис.
– Боже, что он говорит?! – охнула потрясённая гостья.
– Так он же постоянно только об этом и слышит от наших врачей-кожников, – спокойно ответила ей мама.
        В начале сорок четвёртого года, когда мы уже вернулись в Ленинград, бабушка захотела порадовать меня, раздобыв где-то брикет мороженого. Я категорически отказался его есть, полагая, что это мыло и меня разыгрывают.
       Когда дедушка Василий увозил невесту из деревни в Питер, бабушка получила от своей матери Ксении Ивановны разные подарки для памяти о родном доме. Среди этих подарков были удивительные большие настенные часы. На них я видел римские цифры, причём цифра четыре выглядела как IIII. А когда я уже в школе впервые увидел IV, то не понял, что это такое и был осмеян одноклассниками. Куда делись эти часы не знаю, но сейчас им у антикваров цены бы не было. В первом классе ученики смеялись и над моей речью, поскольку я не сразу отвык от бабушкина тверского диалекта. Теперь я уже многое забыл, но в память о любимой бабушке я разместил на сайте проза.ру многостраничный очерк “Бабушкины слова”.
        Бабушка была исключительно доброй и не могла спокойно даже слышать, не то, чтобы видеть, о чужих страданиях. Помню, после войны на площади Калинина перед кинотеатром “Гигант” возвели виселицы, где собирались прилюдно казнить пленных немцев. Соседка по нашей коммунальной квартире собралась идти на это зрелище и, к великой моей радости, хотела взять меня с собой. Но бабушка сказала:
– Если ты пойдёшь к виселицам, то ты не мой внук.
        И я не пошёл.
        Пока я учился в первом классе бабушка ещё могла мне помогать, и, благодаря её терзаниям с моим чистописанием, я получил на всю жизнь аккуратный почерк. Не сомневаюсь, что благодаря её вниманию. я закончил первый класс с похвальной грамотой.
        Самой большой ошибкой в своей жизни я считаю абсолютно глупую идею, связанную с моим вступлением в комсомол. Моя бабушка была истинно верующей, а я заявил ей, что Бога нет. Она
при этом известии буквально остолбенела, её руки как-то безнадёжно опустились и глаза потухли. Она тихо сказала:
– Что ж ты, сынок, хочешь мне сказать? Что я всю жизню зря в церкву деньги носила?
        Я понял, что я идиот, и не могу себе простить этот случай до сегодняшнего дня.
        В 1965 году родилась моя старшая дочка Светлана. Она родилась семимесячной, и роды прошли неудачно. Если бы не выдающиеся усилия моих мамы и бабушки, сегодня рядом со мной этой дочери точно бы не было.
        Кристины Светланы я организовал по желанию бабушки в Князь-Владимирском соборе на Петроградской стороне. Крёстным отцом вызвался стать мой близкий друг по институту прихожанин этой церкви капитан первого ранга Новиков Фёдор Гаврилович. Он был в морской парадной форме (фуражку и кортик перед входом в храм пришлось снять). Светлану окрестили как Фотинию. Когда Фёдор ходил с ребёнком вокруг купели Светланка, видимо испугавшись его блестящей амуниции, оборалась и описала его с ног до головы. Китель Фёдора бабушка застирывала уже дома.
        Свою жизнь до Октябрьской революции бабушка называла относительно спокойной. Училась она в двухгодичной церковно-приходской школе. В школу дети из деревни Горки ходили скорее всего в соседнее село Отроковичи, поскольку до солидной Городни было порядка пяти километров. (Село отличается от деревни наличием церкви). По воспоминаниям бабушки в 1919 году все деревенские бабы ревмя ревели, когда пришла весть о том, что для всеобщего равенства всех женщин хотят одеть в одинаковые платья. К счастью, эта дурная идея не прошла. А когда раскулаченных состоятельных крестьян увозили на телегах незнамо куда, то вся деревня их провожала со слезами, потому что они сами были трудягами и другим давали работу. А чтобы народ не роптал, имущество раскулаченных раздали беднякам. И, как с грустью вещала бабушка, за пару лет мужики всё пропили, и деревня осталась нищей навсегда.
        Как-то в конце шестидесятых годов произошёл удивительный эпизод. В случайном разговоре я узнал от мамы, что у нашей бабушки, которая так обо всех пеклась, в детстве никогда не было куклы. Я купил в ДЛТ самую шикарную куклу, которая много что “умела делать” и привёз на день рождения бабушке. Она покосилась на подарок и сказала:
– Ты это, сынок, наверно, для Светки купил!
– Нет, бабушка, это тебе.
        А потом мы с матерью разговорились на кухне. Вдруг она подзывает меня в коридор и просит заглянуть в комнату через щель двери. Там бабушка укачивала куклу и пела ей песенку. Я обалдел, а мама расплакалась.
        У Александры и Василия Петровых было четверо детей: Евдокия (умерла в младенчестве), Мария, Анастасия (моя мама) и Василий. Семья была дружной. К сожалению, уже никого из них нет.
        Мы похоронили бабушку, строго соблюдая все правила православной церкви. Её покой теперь на Северном кладбище. Я завещал детям поставить последнюю точку в моём жизненном пути рядом с бабушкой.