Несмотря на...

               

                Всем, кто оказался по ту сторону счастья…

Лето начиналось осторожно. После пышной весны июнь дышал туманами и дождями. По вечерам светило мокрое солнце, оставляя оранжевые слезы на окнах; и на улице расцветал пряный аромат душистой сирени, а шиповник и чайная роза только-только набирали цвет. Лето было обычное для этих полусеверных мест. Похожее на моё далёкое родное.
Я заснула в тот очередной тяжелый вечер, не готовясь ко сну, а просто потому, что надо было спать. Меня разбудил телефонный звонок (не рыдания сквозь сон, не боль, не кошмары).
- Вера! Привет!
Голос в трубке был знакомый, но далекий.
-  Добрый вечер! С кем говорю?
- Вера, ну как так-то!? Это Лера Павлова из универа!
Действительно, голос был Лерин. Я не обрадовалась, но стало любопытно.
- Здравствуй, Лера, - повторила я.
- Вера, а мы с Ксюшей к тебе приедем в Питер в августе! - восторженный голос Леры указывал на её игристое настроение.
- Молодцы.
- Мы же встретимся? Вот думаем, где остановиться, а потом вспомнили, что есть ты в Питере... Я что-то радости не слышу.
- Лер, а зачем? Вы моей жизнью не особо интересовались в течение этих пяти лет, впрочем, как и я вашими. Так зачем врать, что я вам рада?
- ... Я в шоке. Как ты так можешь? Вспомни, сколько мы прошли в универе…
- Лер, я в общем-то всё сказала. Желаю вам хорошо съездить в Питер.
Я закончила разговор, и накатила очередная волна злости и слёз. Я рыдала взахлёб, а в голове был один-единственный вопрос: "Сколько прошли?" Сколько я прошла, чтобы жить в этом городе, чтобы отстоять своё право на счастье, на любовь и на этот Питер, в который так легко кто-то может "приехать в августе". Кто-то, кого не было в этом городе со мной, кто не видел моих слез, позора и болезни.
…А я стояла на коленях перед этим городом. На каждой его площади, на каждой улице и проспекте. Я не боялась приезжим страхом потеряться в лабиринте злости и красоты большого города. Я любила его, свой город, восхищением мрамора и гранита. Я дрожала его ветром и водой. Забывалась в слезах на серо-зенитных набережных. Замирала восторгом перед этими фасадами и столпами. Зарывалась в пыль мостовых и мечтала в первом снеге, вдыхая иней парковых ворот. И проводила рукой по перилам, чтобы ощутив неровный идеал металла, повторить: "Я здесь"...
... А я здесь любила. В комнате два на три. В коммуналке, пропахшей клопами и тараканами. С бесконечным чаем и котами. Я любила в этих августовских фонарях и ноябрьских простудах, февральской стуже и мартовском начале жизни. Я любила. Я любила со всем страхом и всей страстью каждый прожитый здесь день .
Я любила. Я никогда и не о том, чтобы вернусь обратно.
... Этот ребенок тоже был по любви.
После всего, что стало моим - унижение, нищета, работа (нет, не "работа", а чёртов труд в три смены, чтобы любить этот город, закатав рукава), поиски плеча - это счастье пришло нежданно. Никогда не думала, что любовь может вылиться в счастье размером с фасолину.
И остаться этой фасолиной навсегда.

Мы не знаем, что произошло. Всё было хорошо, а потом я оказалась на казённой койке.
Мою фасолину не спасли. У моей фасолины остановилось сердце. И вот тут я ощутила настоящую пощёчину от любви. То, что было до этого не сравнимо с… С непониманием. С выходом из наркоза, когда выливается боль и любовь через бессознательное "за что? ", через попытки найти живот и бесконечное "нету, "нету"...
И всё понимают, что происходит, всё видят - ты сходишь с ума от любви. Вся любовь на показ. Мою любовь вскрыли, а потом вытащили. Полусмерть - тоже напоказ.
… А я тогда умерла. Перед выпиской не находила себе места. Шконку прибрала, сумку собрала. Помню, как подошла к окну, выходящему на парк. Был февраль. И тогда меня, разбитую и бледную, осветило солнце, розово-желтое солнце. Оно осветило весь больничный ад праведным, каким-то победным светом. И в этом высоком свете через мутное от зимней пыли стекло я увидела белку, суетливую, юркую. Она хозяйничала сначала на снегу, разгребая запасы, потом что-то утащила наверх. Снова вернулась, порылась в снегу, а потом ускакала, наверно, довольная. А ещё на карниз садились синицы. Всегда пугали эти птицы. С виду маленькие, безобидные, пока не посмотрят тебе в глаза.... Но в этот раз их было три, и они болтали по-синичьи, сплетничали о чем-то своём птичьем. Наверно, обсуждали эту тупую белку, которая рылась в грязном снегу, ища себе завтрак. Конечно, их, птиц, весь город кормит семечками. Моя соседка по коммуналке, Нина, килограммами покупала им семечки, протяжно повторяя простое: "Братья наши меньшие, помогать надо". Но помогала Нина только синичкам и иногда воробьям, голубей Нина прогоняла, грозно показывая кулаки.
...И за больничным окном летали вороны. И в февральский полдень дрожали дубовые сухие листья. И люди гуляли по парку. С детьми и собаками...
И в моей воспаленной бессоницей и слезами голове вдруг просветлело: ведь этот мир жил. И не умирал. Жили белки, птицы, люди. Значит, и я живу. Я же вижу всё, что происходит за окном и вокруг, я чувствую запах больничного супа, я в Питере. И если я сейчас живу, уставшая, вымотанная, больная, ослабевшая, значит, я буду жить и тогда, когда решусь пережить это.
Я переживу…
Ведь я живу.
И я люблю.

Тогда в больнице я не знала, что худшее ещё впереди, что придётся жить с этим предательством любви. И жить одной, несмотря на огромное проходящих мимо, несмотря на работу и бесконечные чаты для мам, которых растоптала любовь. Быть одной, справляться с этой болью одной, вспоминая больничные часы, врачей, кому ты в общем-то не нужна, они сделали свою работу (иначе бы...), чьи попытки утешить ("Матка хорошая, через три месяца забеременеем и родим") воспринимались как усмешка, бесконечных бестактных бестолковых практикантов ("Я хочу посмотреть на выскабливание!") и желание поскорее обнять Его.
... Он пришёл с работы. Я слышала, как Он открыл дверь, как снял обувь, как повесил рюкзак. Как подошёл ко мне, провёл по волосам рукой и поцеловал в макушку. Я вылезла из-под покрывала, и Он увидел мои красные мокрые глаза, опухшие и стеклянные. Он всё понял... Не обнял, но сел рядом. Я всё рассказала. Прокричала, заливаясь истерикой.
…После больницы Он был постоянно со мной... Я не представляю, что Он пережил здесь, в квартире, совершенно один. Сколько сайтов он перечитал и сколько видео пересмотрел, стараясь понять, что вообще происходит, ведь Ему тоже ничего не объяснили... Он из тех, кто не показывает чувств, которые могли бы выдать его слабость, но я уверена, что и он сходил с ума, ведь любовь Его тоже обманула.
Тех пор Он переживает за меня: за мои ночные истерики, за мои сны, за то, как я вернусь к себе. Он ничего не может сделать; наверно, Ему действительно сложно меня обнять, сложно что-то сказать, сложно поддержать... Эта та слабость молчаливого непонимания, которую проявляет мужчина. Он любит, я знаю. Но любить нас двоих Ему было легче.
Вечер запутался на тягучей ветке и уснул за занавесом листьев берёзы, включил фонарь-ночник и засопел стрекотанием неизвестных кузнечиков... В нашем однокомнатном мире стало легче, потому что через открытое окно сочилась ночь, аккуратная в своей прохладе и росе.
«Знаешь, я тебе обещаю: я справлюсь со всем: с головой, с телом, с килограммами. Я смогу стать той, которая была. Я перестану психовать из-за того, что ты посчитал, я недостойно приготовила курицу, или заявил, что цена на эту сметану не по силам нашему бюджету. Пойми, пожалуйста, я вернусь, но сейчас мне плохо. Прошло только четыре месяца, а я не знаю, сколько это продлится. Я не знаю, сколько времени буду чувствовать себя виноватой. И видеть свет в выходе из окна. Я не знаю, почему это произошло, и мне в пять раз было бы легче, если бы мне кто-то хоть что-то объяснил. Я разбита, я пуста, я раздавлена. Мне больно и страшно. Мой гнев и слёзы - это возможность уйти моему горю. Ты не знаешь, как я кричала, ты не видел, как выходит моя боль, как она покидает моё тело, оставляя метастазы, чтобы через два-три дня они, подобно нитям, скрутились в новый клубок.
Родной мой, я люблю тебя. Но дай мне это прожить. Тем более, что я прохожу через это сама, одна, несмотря на то, что ты со мной.»
…Если бы я была такой конструктивной, как бы мне хотелось сказать Ему эти слова, но получалось всегда: "Я в следующий раз эту курицу на голову через задницу тебе надену, если ты скажешь ещё одно слово. Ешь. Другой сметаны нет." И всегда убегала давить слезы, закипая от возмущения и обиды.
Он приходил.
- Вот чай.
- …Спасибо.
- Ты не простыла?
- Нет.
- А почему чихаешь?
- Это ты какую-то дрянь с работы принес, она заставляет меня чихать. Вот странно, да? На работу ходишь ты, а дома чихаю я за тебя. Это всё для того, чтобы ты зарабатывал много денег.
И он улыбался.
И я снова признавалась себе в том, что я его люблю.
Наша виноватая любовь улеглась на карнизе, выключив свет. Проснулась страсть. А потом нежность.
- Слушай, а давай котёнка заведём?
- Давай.
- А давай двух!?
- Почему двух?
- В два раза больше любви.

2023, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август