Прабабушка и муралисты Томительное ожидание

Повесть. Продолжение

Павлику казалось, что «Цветущий май» поселился в его голове навечно и будет цвести там даже в новогоднюю ночь. Музыканты давно перестали играть, а Павлик всё слышал солнечные голоса труб и солидное уханье тубы, похожее на лай добродушного сенбернара. Избавиться от этого концерта не было никакой возможности, утешало только, что музыка хорошая. Несовременная, конечно, но куда веселее той, которую слушали его школьные приятели. Под «Цветущий май» хотелось улыбаться, такой беззаботной была эта мелодия. Павлик даже подумал добавить её в телефон, когда будет время. Но сейчас было не до этого. И не до улыбок. Они обошли все дворы, перетрясли все подозрительные деревья – на самые толстые и развесистые Слава залезал лично, но Нурка так и не нашлась. Возвращаться на площадь и хотелось, и не хотелось, и они стояли за Домом культуры, переминаясь с ноги на ногу. Вот встретят Андрея Антоновича, и как ему в глаза смотреть? Оставалась, конечно, надежда на план «Перехват», но перехватил капитан своенравную кошку или нет, было неизвестно.
– Ладно, пойдём перекусим, что ли, – сказал Костя.
Они пробрались сквозь толпу к прилавкам и киоскам. Здесь было немноголюдно. Скучающие продавцы искательно поглядывали на прохожих, но горожане уже переключились с еды на живопись. Только у одного нарядного домика стояла небольшая очередь.
– Сюда, – показал Костя. – Это тёткин… Тёти моей.
Здесь покупали с запасом, пакетами.
Ребята дождались своей очереди, и из окошка выглянула румяная круглолицая женщина.
– Костичек, ты? – заулыбалась она. – И с друзьями? Хорошо, что успели, а то у меня уже раскупили почти всё. Забирайте, что осталось, и я закрываюсь. Скоро результаты объявят, а мне ещё посмотреть, проголосовать… Может, всё-таки покажете, где ваши рисунки висит?
– Потом, – сказал Костя, принимая благоухающий пакет, – пусть объявят сначала.
– Ну да, да.
Она грустно вздохнула и закрыла окошко.
В дальнем углу площади, среди высоких растрёпанных туй, которые явно были ровесницами Дома культуры, нашлась свободная скамейка.
– Ну так как с голосованием? – спросил Васька, доедая второй пирожок.
– Как хочешь, – Костя пожал плечами.
– О! Вон там ребята из нашей секции! – оживился Слава. Он привстал со скамейки – и сел снова. – Не, не пойду.
Васька нетерпеливо поёрзал, но промолчал. Павлик посмотрел на него, перевёл взгляд на Славу.
– А чего не пойдёшь-то, Слав?
– Да ну… Спрашивать будут, где тут моё, обидятся ещё, если не покажешь. Не, неспортивно. Потом.
– Ну, может, им что-то ещё понравится. Они же не обязательно за тебя голосовать должны.
– Конечно, не обязательно. Но они за меня болеть пришли. Значит, и голосовать за меня будут. Нет уж, пусть всё смотрят и выбирают, что хотят.
– А если я за тебя захочу проголосовать?
– А чего это ты вдруг захочешь?
– Просто. Потому что нравится. Я и за тебя, Кость, проголосую, и за Ваську. Не потому, что мы друзья – мне, правда, нравится. Ну и, потому что друзья, тоже. А что? Если ещё что-то понравится, и за это проголосую. За себя… ну, не знаю, за себя не буду, наверное. В общем, я всё-таки пойду. Мы же почти ничего не видели утром, а интересно ведь, кто там как…
Сказал и весь напрягся. Вдруг Костя как-то не так на это посмотрит?
Но Костя посмотрел как надо. Прямо в глаза ему посмотрел – и улыбнулся.
– Давай, иди! Послушаешь заодно, что там про наши художества говорят. Мне тоже интересно, но я лучше посижу. Если тётю мою встретишь, не говори, где моё, ладно?
Павлик благодарно закивал.
– Я с тобой, – вскочил Васька. – Мы ведь ненадолго, да, Паш?

А только никаких разговоров послушать не удалось. Народу на площади было много – взрослые прогуливались, дети носились друг за другом, на вытоптанном газоне разновозрастная компания играла в городки, но само голосование почти закончилось. У стендов задумчиво бродили всего несколько человек. Пока друзья ловили неуловимую Нурку, здесь, оказывается, уже несколько раз вытряхивали из переполненного ящика записки и относили их для подсчёта. Павлик уловил краем уха только рассказ про какую-то расторопную даму, которая успела десять раз проголосовать за картинки своей племянницы, пока эти махинации не разоблачили соседи. Ничего себе, думал Павлик. Хорошо ещё, что это в маленьком городке, где все друг друга знают, а как, например, в Москве такое голосование организовать? Там-то как уследишь за нарушениями? Да и здесь можно всё сделать понадёжнее, было бы время. Мысли плавно съехали в сторону правильной организации дела, но тут он вспомнил, с чего всё началось и, главное, для чего. Случайная встреча на берегу реки, потом – стена с монстром, дальше к ним приходит полицейский с мэром, и вот, пожалуйста: фестиваль, и все рисуют, и новая страница в жизни города – а всё для того, чтобы их за хулиганство не поймали… Это ж надо! Павлик засмеялся.
– Ты чего? – спросил Васька.
– Так…
Свои рисунки нашли быстро, хотя висели они в разных местах – просто на чужие почти не смотрели. Васька встал полубоком, что-то накарябал на листке, сложил, бросил в ящик. Не хочет, чтобы я видел, понял Павлик. Наверное, за себя всё-таки тоже голосует.
Свой листок он бросать не спешил. Работы друзей в нём отметил, но хотел посмотреть и всё остальное – как следует, без спешки. Пока они рысили мимо стендов, глаз зацепился за несколько интересных рисунков, к которым стоило вернуться.
– Давай ещё походим, Вась.
– Да ну, неохота. Я лучше Андрей Антоныча поищу. Или про Нурку что-нибудь узнаю. Скорей бы уже шесть часов…
Павлик остался один. Некоторое время он смотрел на сложенный листок на дне прозрачной пластмассовой коробки. Любопытно всё-таки, отметил Васька свои рисунки или нет. Во как тщательно листок сложил, ни с какого бока ничего не видно. И никого вокруг! Сейчас можно хоть двадцать бумажек бросить, и все за себя… Вообще, конечно, безобразие, что никто за этой коробкой не смотрит.
По ступенькам Дома культуры сбежала какая-то женщина. Это она всё с ножницами к Андрею Антоновичу приставала, ленточку торопила разрезать, вспомнил Павлик. Конечно, Нурка разнервничалась.
– Ты что, мальчик? Проголосовать хочешь? Давай скорей тогда, я сейчас ящик унесу.
– А почему у вас голосование никто не охраняет? – спросил Павлик неприязненно. – Тут же каждый может сколько хочешь бумажек накидать!
Женщина страдальчески закатила глаза. Голос её немедленно изменился и стал чрезвычайно сварливым.
–  Вот только на минутку отошла, и сразу!.. Что мне, разорваться, что ли? Это вообще вопрос не ко мне, это к полиции, Пётр Иванович должен порядок обеспечивать! Целый день тут за него отдуваюсь…
Она вернула глаза на место и увидела, что растрачивает свой гнев на какого-то мальчишку.
 – А ты здесь кто такой, чтобы мне замечания делать?
– Я просто спросил…
– Нечего тут спрашивать! Бросай давай листок свой. Замучилась уже ваши голоса считать!
Белый квадратик с цифрами изящно спланировал на дно ящика.
– Ой! – спохватился Павлик. – Я же хотел ещё добавить…
– Раньше надо было думать! Всё. Голосование окончено!
Она гордо подняла голову, потом так же гордо подняла ящик и зацокала каблуками по направлению к лестнице.
Да. Раньше думать надо было, сказал себе Павлик. Но хорошо хоть не надо теперь думать про голосование за себя. Раз уж всё само собой получилось – значит, так и правильно. У ребят рисунки всё равно лучше. И вообще здесь полно хороших работ. Вот эта, например. Или эта.
Он медленно шёл обратно, скользя взглядом по рисункам. Да тут ещё столько всего можно было добавить в список! Вон тот натюрморт наверняка и Андрей Антонович одобрит. А на этих котиков скривится и скажет противным голосом: сла-а-денькие какие, тётенькам для вышивки крестиком в самый раз. Котиков на выставке было много. Павлик вздохнул и потёр царапину на щеке. Где ж эта Нурка бессовестная прячется!
«Давай пулемётное гнездо ставь!» – донеслись до него непонятные крики городошников. «Какое гнездо, сейчас артиллерия, гнездо после стрелки идёт!» Игру в городки Павлик знал только по названию. Пойти, что ли, посмотреть, какая там артиллерия у них?
Но ноги не шли. Было жарко, и то ли от этой жары, то ли ещё от чего сгущалось внутри напряжение – будто вот-вот случится что-то, а что, непонятно. У Андрея Антоновича в деревне сейчас искупались бы, а потом опять за кисти-краски-молотки, а тут стоишь, ждёшь, как дурак на солнце жаришься…
Ждёшь – вот оно что. Я тоже жду шести часов, понял Павлик. Как Васька, как ребята. Вдруг всё-таки…
Он крутанулся на одной ноге и побежал через площадь, туда, где на скамейке под пыльными туями ждали друзья.
Ковбойскую шляпу Андрея Антоновича Павлик заметил издалека, и сердце у него ёкнуло. Шляпа понуро склонилась над неизвестно откуда появившимся столиком. Рядом со шляпой, изящно опершись о столик, сидела прабабушка в роли музы и, кажется, что-то говорила, но шляпа только грустно покачивалась и клонилась всё ниже и ниже. Не нашлась Нурка, значит… Здесь же, в тени туй, но на почтительном расстоянии от скамейки сгрудились любопытные горожане, делающие вид, что они встретились совершенно случайно и заняты разговором о погоде. Между ними и скамейкой в непринуждённой позе стоял Слава, развернув свои замечательные плечи и скрестив руки на груди. С другой стороны покой сидящих охранял Костя. Васьки нигде видно не было.
– Если Пётр Иванович сказал – найдёт, значит, найдёт, – услышал Павлик, подходя ближе. – Я Петю с сопливых лет знаю. Он с первого класса хотел сыщиком стать – и стал. Первоклассным!
В ответ из-под шляпы раздалось нечленораздельное бормотание.
– Да что ж это такое, Андрей Антонович! – тихо засердилась муза, взглянув на часы. – Возьмите себя в руки. Вы, получается, мне не верите?
Внезапно среди горожан началось движение, толпа раздалась в стороны, пропуская пятящегося телеоператора с камерой в руках. За ним шествовал, широко улыбаясь в камеру, двухметровый красавец в красной кепке с вышитой золотом надписью «Голос Губернии». Это был знаменитый журналист, к открытию фестиваля опоздавший, но к финальной его части приехавший в самый раз.
– С вами «Голос Губернии», дорогие друзья, и мы начинаем очередную передачу из цикла «С ветерком по городам», – заговорил красавец в камеру, легко отодвигая вставшего на пути Славу. – Да, именно здесь, в провинции, вдали от столичного шума и блеска живёт настоящая душа России. Вот они, герои нашей сегодняшней передачи!
Он остановился у столика, где сидели муза и шляпа с Андреем Антоновичем внутри. Горожане немедленно подобрались ближе и образовали полукруг, улыбаясь самым приятным образом в надежде, что их заметит оператор. 
– Неприметные, скромные, но творческие люди провинции, придумавшие этот удивительный праздник…
«Какие неприметные и скромные, – ужаснулся Павлик, – это же заслуженный деятель искусств! А Пра так вообще…»
Шляпа медленно начала подниматься, обнаруживая под собой суровое лицо.
– …совсем скоро начнётся кульминация фестиваля, настоящее шоу с объявлением победителей, ну а пока мы попросим художника Ненашева сказать нам несколько слов…
«Невашев он, а не Ненашев!»
Красавец сунул под нос Андрею Антоновичу микрофон, похожий на дочерна подгоревший кукурузный початок.
– Отвали отсюда, – тихо, но очень отчётливо сказал неприметный герой.
– Вы что! Я – телевидение! – возмутился красавец.
– А я – Военно-морской флот, – отчеканил Андрей Антонович и встал, широко расставив ноги, чтобы противостоять качке. Спина его распрямилась, выпуклая грудь облеклась в тельняшку, за ковбойской шляпой заплескались по ветру воображаемые чёрные ленточки. Явственно запахло морем. Телевизионный красавец стушевался и отскочил назад. Павлик присмотрелся: да нет, не такой уж он и высокий.
Тут со стороны сцены послышались неуверенные музыкальные звуки. Взвизгнула труба, ухнула туба, загремело что-то упавшее. Телевизионщики, временно забыв о героях передачи, поспешили туда.
Андрей Антонович тяжело опустился на скамейку и снова уронил голову на руки. Поля его шляпы обвисли, чёрные ленточки растворились в воздухе. Муза сжала губы. Павлик попытался поймать прабабушкин взгляд, но не смог.
Несколько минут ничего не происходило.
«Андрей Антоныч!» – раздался вдруг истошный крик.
Васька!
Васька мчался к туям, лавируя среди гуляющих. Подбежал, бесцеремонно затряс художника за плечо.
– Андрей Антоныч, нашли! Слышите, нашли!
Художник медленно поднял голову, недоверчиво упёрся взглядом в Васькины глаза.
– Да вы не сюда, вы туда смотрите!
К скамейке приближалась целая процессия, с краю которой семенил телеоператор, то забегая вперёд, то отставая, чтобы снимать с разных точек. Первым шёл капитан Порфирьев с профессионально непреклонным выражением лица. За ним следовал лодочник Петрович, бережно державший на руках Нур Джахан. Его сопровождал бдительный Сенькин, готовый в любую минуту схватить свободолюбивую кошку при попытке к бегству. Но та попыток не делала, поглядывала вокруг снисходительно и улыбалась в усы. Рядом, спотыкаясь, плёлся сапожник.
– Мышиный запах, он же знаете какой? Его так просто не истребишь! Мышь, когда её много, она хуже котов воняет!
Процессия подошла к столику.
– Вот, Прасковья Фёдоровна, – доложил товарищ капитан, – обнаружили и доставили. В результате оперативно-розыскных мероприятий.
– На сцене она была, за барабаном сидела, – объяснял словоохотливый Петрович. – Музыканты мои пришли, чтоб снова музыкальное оформление обеспечивать, глядят – а тут вон кто отдыхает! А что? У неё там и тенёк, и мышами пахнет…
– Так мышиный запах, он если въестся, его не перебьёшь, – оправдывался сапожник. – Я этот барабан чем только ни чистил – не берёт, и всё. Зато звучит как! Не хуже нового.
– Да нет к тебе претензий, не бери в голову, – говорил Петрович, соображая, кому лучше отдать свой пушистый груз.
Бледный, с дрожащими губами, Андрей Антонович вряд ли слышал хотя бы слово. Он приподнялся на скамейке и не отрывал взгляд от невозмутимой мордочки Нур Джахан. На лице его отражались попеременно то любовь, то отчаянье. Никакая императрица не устояла бы.
Нур Джахан вдруг фыркнула и соскочила с Петровичевых рук на землю. Сенькин немедленно принял позу высокого старта. Павлик напряг мышцы пресса и затаил дыхание.
Но кошка никуда не побежала. Она обвела окружающих пренебрежительным взглядом и одним прыжком взлетела на стол. Села напротив Андрея Антоновича, посмотрела ему в глаза.
«Ошейник сними», – услышал Павлик, хотя Нур Джахан не произнесла ни звука.
– Конечно! – засуетился художник. – Нурочка, лапушка, я же не знал! Я же не думал!..
Трясущимися руками он шарил в пушистой шёрстке, но никак не мог подцепить край ремешка.
– Дайте я.
Муза двумя движениями расстегнула ошейник. Императрица муркнула и, осторожно ступая, перешла со стола на колени к художнику. Простила! Андрей Антонович закрыл глаза, чтобы никто не догадался, что они наполнились слезами.
Над столом уже нависал кукурузный микрофон.
– А теперь несколько слов для телевидения!
– Ага, сейчас, – кивал счастливый художник, не открывая глаз.
Павлик заметил, как прабабушка оглянулась по сторонам, будто искала что-то или кого-то ждала. Тряхнула нетерпеливо головой, пружинисто встала и широко улыбнулась в камеру.
– Друзья, – сказала она звучным голосом, как на праздничной линейке, – нам очень приятно, что вы приехали разделить с нами радость по случаю Дня рождения нашего города. Да, сегодняшний день будет теперь считаться нашим официальным Днём рождения. Через пятнадцать минут начнётся заключительная часть фестиваля «Раскрасим город». Мы узнаем, чьи рисунки больше всего понравились жителям. Увидим, что будет украшать наш Дом культуры, спортшколу и другие общественные здания. Впереди много сюрпризов! Ждём всех у Дома культуры через пятнадцать минут.
Тут, конечно, должна была зазвучать музыка – и она зазвучала. Отдохнувший оркестр с чувством заиграл вальс.

Продолжение следует.