Раздел имущества

РАЗДЕЛ ИМУЩЕСТВА

Димон Подлезников проснулся утром весь искусанный комарами на грядке своего огорода среди созревших — белых, желтых и зелёных — кабачков и патиссонов.
 
— Бляха-муха! — зарычал Димон.

Он попытался подняться, но разрыхлённый чернозём засасывал его пальцы рук, как трясина. Наконец, Димон кое-как сел и, сведя зрачки к переносице стал соображать — кто он и зачем здесь.

Сначала, как в настраиваемом экране телевизора, в голове были одни помехи или «профилактика». Потом появилась первая картинка — он сидел на кухне своей мазанки, с приехавшим в гости поэтом Вованом Петренко. Они пили морковный отвар, приготовленный сожительницей Димона Светкой, работавшей в Корочанской районной библиотеке.

Каждый раз приезжая в Корочу, Петренко восторгался и колоритом местной степной природы, и «маникюром» своего сельского друга, из-под ногтей которого никогда не выводилась траурная грязь. В свою очередь Подлезников, желая произвести впечатление на искушённого городского друга, посвящал того в тайны своего творчества.

Вот и сейчас, напрягая память, Димон увидел себя, сидящим на табурете в одних застиранных трусах с поднятым вверх указательным пальцем и широко расширенными зрачками, устремленными на Вована, и услышал свой прокуренный голос:

— Чу!.. На ветках — голых двух синиц услышу!...

Потрясённый Петренко вскочил и, сверкнув глазами сквозь очки, воскликнул:

— И скользкий снег смахну с ресниц на крышу!.. Чу!..

Светка, стоявшая у двери с полотенцем, перекинутым через плечо, всплеснула руками и низким грудным голосом выдохнула:

— Как хорошо! Скользкий снег — это лёд. Я понимаю — это след от мужских обид. Но почему на крышу?!

— Светка! — цыкнул, вставая, Подлезников, готовый грудью прикрыть ранимого друга от несправедливых нападок. — Давай каждый будет заниматься своим делом! Поэты будут стихи писать, а ты им чай наливать! А то я ведь тоже могу спросить: почему ты так мало зарабатываешь и в доме вечно пожрать ничего не найдёшь!

Сам Подлезников уже полгода нигде не работал. Из «Русского такси» его вышибли после того, как компанию возглавил расист Ашот Хачатрян, разглядевший в Димоне не европейские корни. Получив такую психологическую травму, он начал сочинять стихи и возмечтал прославиться. А Светка, отказывая себе во всём, стала холить и лелеять будущего гения. Поэтому она, виновато улыбаясь, налила по новой кружке морковного отвара друзьям-товарищам и тихо отошла в сторону.

Потом Петренко встал и, приняв стойку штангиста, вытащил из большой дорожной сумки пятилитровую канистру медицинского спирта.

— Вакцина от коронавируса! — зловеще хохотнул Вован, высунув язык и сузив глаза.

Дальше, роясь в своей памяти, Димон упёрся в синий экран смерти.

— Ну, всё понятно... — выругался он, с трудом поднимаясь.
 
Тут же, в кабачках, валялась пустая канистра. Димон выпрямился и, приложив ладонь ребром ко лбу, защищая глаза от солнца, стал осматривать бахчевые, томатные и картофельные грядки в поисках Петренко. Но тот уже уехал в город на первом автобусе, поэтически умывшись ключевой водой.

Подлезников поковылял к мазанке. Солнце нещадно палило в затылок и спину. Зайдя в прохладную кухню, Димон немного взбодрился, но тут на него обрушились новые напасти — жутко захотелось пить и есть. В ведре, стоящем у рукомойника, оставалось немного воды, в которой плавали дохлые тараканы. Поморщившись, Подлезников поднял ведро, взболтнул его содержимое и вылил в раковину. Потом набрал полную посудину и поставил на газ, чтобы вскипятить воду на чай.

С кухонной утварью, впрочем, как и с другими предметами первой необходимости, в доме Димона был напряг. За полгода безработной жизни он был вынужден от многого отказаться. На столе Подлезников заметил что-то круглое, завернутое в вафельное полотенце, над которым кружили и гудели мухи, как мессершмитты над Москвой. Рядом лежала записка — тетрадный листок в клетку, на котором красивым почерком было написано: «С добрым утром, дорогой! Кушай пиццу с курагой!»

Однажды Светка в гостях у соседки Пелагеи, разменявшей восьмой десяток, услышала по телеку рассказ, как одна бедная итальянка поскребла по сусекам и всё съедобное, что было найдено в доме, пошло на приготовление блюда, названного потом пиццей. Светка оказалась куда беднее той итальянки и часто жаловалась Пелагее на свою долю, а та её увещевала:
 
— А что ты хотела Светочка? Он же мужик, а мы с тобой бабы.

Сегодня рано утром, выпроводив Петренко, Светка решила приготовить пиццу. В доме нашлась только прошлогодняя курага, которую она размочила в кипятке. Потом Светка сбегала к Пелагее и заняла у неё кулёк мукички до зарплаты. Так появилась пицца с курагой. Подлезников развернул полотенце и разочарованно скривился — лепёшка оказалась невелика.

— Могла бы и тефтелей из кабачков сварганить, — фыркнул гражданский муж.

Он полез в духовку и вытащил оттуда килограммовый пакет сахара, припрятанный Светкой на чёрный день. Валера знал все нычки своей сожительницы. От безделья у него развился нюх ищейки. Весь сахар пошёл в закипающее ведро. Затем Подлезников достал из-под стола мешок с сушёными травами и высыпал в воду несколько пригоршней.

— Ништяк! — белугой заревел Подлезников, почёсывая мохнатое пузо.

Обернувшись, он увидел большую зелёную муху, которая нахально уселась на лепёшку и потирала лапки, предвкушая трапезу.
 
— Ах ты сука! — страшно заорал Димон.
 
Он обрушил на несчастное насекомое пудовый кулак. Пицца разлетелась на мелкие кусочки, прилипнувшие к потолку и стенам. На кулаке Димона осталась зловонную жижа от расплющенной мухи.
 
— Вот же сука! — брезгливо прорычал Подлезников и вытер кулак об трусы.
 
«Придётся голый чай пить», — немного успокоившись подумал пиит. Он поставил ведро на стол, взял последнюю сохранившуюся чайную ложку и стал хлебать.
На тумбочке он заметил бесплатную газету «Визит» и решил её полистать, пока чай немного остынет. На первой странице внимание Димона привлёк текст в траурной рамке следующего содержания: «Хэй-йо, поэты! Ура, студии кирдык! Возрастная планка студийцев быстро и уверенно движется к показателю слегка за семьдесят. Это жесть, ёклмн. Короче, завтра, напоследок, собираемся на разговор. И это вам не письки на заборах рисовать. Планируется раздел имущества, не отходя от кассы. Всегда и везде ваш — Макс Полубогов».

Ништяк! — довольно промычал Подлезников, — Развалинами Рейхстага удовлетворён!

Димон вспомнил, что Петренко рассказывал ему про приказавшую долго жить студию «Прокол». Подлезников решил сегодня же поехать в город и разузнать всё у друга. А если не встретит его, то сам заявится на раздел имущества и сориентируется на месте. Поэтому Димон быстро выпил ведро чая, утерев пот с лица и подмышек вафельным полотенцем, и стал собираться. Надел джинсы, футболку и картуз, чтобы макушку не напекло. Подлезников боялся, что на солнце у него расплавятся мозги и он утратит свою гениальность.

На остановке, прежде чем войти в салон, Димон попросил водителя:

— Командир, довези до города. Меня на конечной друг встретит и заплатит за проезд.

Водитель знал от  коллеги, что тот в свой рейс отказался везти Подлезникова и грубо его послал, а на следующий день кто-то проколол все четыре колеса его автобуса. Поэтому водитель отвернулся к окну, нервно барабаня пальцами по сигнальной кнопке руля, а Димон, плотнее надвинув картуз на глаза, пробурчал:

— Благодарю, — и затихарился в салоне.


Макс Полубогов проснулся, как обычно, в полдень на кровати в своей холостяцкой квартире абсолютно голый с разведённым кольцом на левом безымянном пальце. Он сел и, зевая, стал разыскивать ногами комнатные тапки на прохладном полу. Но первое, что ему попалось было удостоверение. Поэт поднял его, сокрушённо покачал головой и заговорил сам с собой: «Опять Тамарка своё пенсионное забыла. Высадили её, небось, контролёры где-нибудь на Кошарах и топала она потом всю ночь в свою Томаровку, да выла, как Волчица на Большую Медведицу. А у меня стихи не пишутся и кошки на душе скребут, да предчувствия нехорошие».

Жизнь Полубогова состояла из сплошных разочарований. Сначала его изгнали из одной студии, потом из другой, а третьей в тот момент в городе не было. Потом Макс с компаньоном замутил проект «Поколение пепси», но прогорклый роман с Маргариновым длился недолго и Полубогов получил отставку.

Затем, вместе с Мокрицких, он создал студию «Прокол», но тут уже товарищ, у которого сменились жизненные приоритеты, покинул его, уведя с собой всю молодёжь. Студию заполнили пенсионеры и Макс, как единственный молодой и красивый, решил положить этому конец, проведя раздел имущества — не поминайте лихом.

Полубогов вспомнил как десять лет назад, тогда еще совсем юный и безусый, он пришёл на студию «Радость» похвастаться своей первой газетной публикацией. Он рассказал, что выступал на конкурсе чтецов и к нему подошёл дядя журналист и предложил продать стишок за пирожок с повидлом. «А чё! — подытожил Полубогов, — пирожки на дороге не валяются».

Руководительница студии Дина Петровна только руками всплеснула:

— Макс! Ты бы знал сколько опасностей подстерегает тебя вокруг, а ты так наивен и всеяден. Ведь на месте этого журналиста мог оказаться педофил или серийный маньяк. Я даже не представляю как мне тебя вразумить!

Она стала взволнованно ходить по кабинету, пока не обратила внимание на книжный шкаф. Наставница достала из него первую попавшуюся книгу и, открыв её на середине, ткнула наугад пальцем и стала читать вслух:

— А на неделе хозяйка велела мне почистить селёдку, а я начал с хвоста, а она взяла селёдку и ейной мордой начала меня в харю тыкать.

— Вот! — воскликнула Дина Петровна, колошматя по голове студийца томиком Чехова. — Вот! То, что доктор прописал!

Затем она отобрала у Макса, принесённую им газету, расстелила её на столе и стала тыкать мордой потрясённого Полубогова в его же стишок. С тех пор Макс не выносит типографской краски и предпочитает читать только электронные тексты.

И вот, заматеревший Полубогов, важно расхаживал по комнате, как павиан. Вспомнив былое, он тоже вытащил из шкафа первую попавшуюся книгу, надеясь развеять тревожные предчувствия и получить ценный совет. Раскрыл её посередине, ткнул пальцем и прочёл вслух:

— Ждали хама, глупца непотребного, в спинжаке, с кулаками в арбуз.

Макс нервно захлопнул книгу и, зажав её между ладоней устремленных вверх как в молитве, жеманно простонал:

— Ах, Николай Алексеевич! Что же за напасти вы нам пророчите!

Всё имущество «Прокола» хранилось у Макса дома и состояло из нескольких бутылок суррогатного пойла, добытого во время творческих поездок по районам на бесплатном автобусе от управления культуры области. Всё началось в Бирюче, когда Полубогов с протянутой рукой пафосно декламировал свои стихи: «На входе в банк стою, как часовой. Ни денег, ни хрена, ни фиги даже...»

Сторож районного дворца культуры Фома Криволуцкий, прославившийся среди земляков тем, что одна заезжая знаменитость ему очки по пьяни разбила, не выдержал и завыл:

— Что же ты с нашими нервами делаешь, сынок!
 
Сторож вынул из кармана телогрейки початую чекушку с жидкостью цвета медного купороса и пожертвовал  Полубогову. Потом Макс стал регулярно эксплуатировать приём с «часовым», и за время поездок по районам сколотил небольшой капитал в жидкой валюте.

И вот, перелив содержимое всех бутылок в трёхлитровую банку, Макс поехал на свой последний «Прокол» в областную библиотеку. Едва он успел войти в кабинет и поставить имущество на письменный стол, как появился Подлезников.

— Вы по какому вопросу? — строго, по-учительски, спросил Макс.

— Имущество делить! — нагло ответил Подлезников.

— Я вас не знаю!

— А Петренко знаешь?

— Петренко знаю. А вы тут причём?

— А я за него, чтоб ты знал! Имущество покажи!

— Вот, —  Макс показал рукой на трёхлитровую банку, поставленную им на стол.

— Да что тут делить-то?! — ядовито усмехнулся Подлезников и в один присест всё вылакал. — Хороша водичка! — утирая губы и подбородок выдохнул Димон и поставил опустошённую банку на стол.

Полубогов с изумлением смотрел на коллегу поэта, пока ему на лоб не села муха. Подлезников вспомнил утренний инцидент и, зарычав на муху,  зарядил Максу в лоб:

— Ах ты, сука!

Полубогов упал навзничь, а муха, жужжа, устремилась к люстре. Димон подошёл к телу, присел, приложил два пальца в артерии и побледнел. Макс не подавал признаков жизни. Тогда Подлезников сделал ему искусственное дыхание рот в рот, но от этого у него самого закружилась голова. Димон вспомнил как однажды приехал в гости к Петренко и они, чтобы отвязаться от Светки, наказали ей купить пиццу с курагой, а сами весь день смаковали поэзию Сосо Джугашвили: «Озябший розовый бутон к фиалке голубой приник».

Светка пробегала весь день впустую, а друзья, когда она вернулась, уже легли спать — оба лицом к стене — на раскладном диване. Сожительница Димона, не зная как ей быть, тихонько открыла дверь в комнату, а Подлезников чутко, как зверь, повёл ухом, открыл левый глаз и поманил её пальцем к себе: «Езжай домой, Светка.  А я тут у Вована заночую».

И вот сейчас, всматриваясь в капризное лицо Полубогова после выпитой трёхлитровой банки самогона, Подлезников вдруг подумал: «А что, я бы с ним заночевал». Голова у него кружилась так, будто в ней вращалась грампластинка, по звуковой канавке которой скользила игла с мембраной, а потом чей-то нежный голос запел в затуманенном мозгу Димона: «Была бы только ночка, да ночка потемней».
Подлезников, тяжело дыша, склонился к Максу и потёрся своим кончиком носа о его нос. Полубогов открыл глаза и они сразу наполнились тихим ужасом. А Димон, с изумлением смотрел на Макса, почувствовав чью-то руку у себя на плече. Как будто это ангел-хранитель, впервые в жизни решил спасти своего подопечного и кричал в глухие уши: «Что ты делаешь, Димон?! Опомнись!»

Полубогов хотел закричать, но снова потерял сознание от леденящего ужаса, а Подлезников почувствовал затылком чьё-то дыхание и услышал ласковый голос:

— Скажите пожалуйста, а студии сегодня не будет?

Димон обернулся и увидел доброе, улыбающееся лицо пожилого человека, покрытое сеткой морщинок, как паутинкой. Сзади него, у двери, стояло ещё пятеро пенсионеров-студийцев, которые лестно именовали своего руководителя фаллическим символом «Прокола».
 
Подлезников поднял Полубогова и понёс его на себе к выходу. Фаллический символ студии в состоянии эректильной дисфункции, безжизненно болтался на могучем плече циклопа Подлезникова, свесив поникшую головку тому за спину. Пенсионеры грустными глазами провожали своего кумира. Одна только Тамарка из Томаровки сохранила дар речи:

— Ох-тех-те... А я ему рыжиков солёных привезла. Думала после студии квартирник устроим.


Рано утром Макс Полубогов проснулся весь искусанный комарами на той же грядке огорода Подлезникова, среди всё тех же — белых, желтых и зелёных — кабачков и патиссонов. Он смутно припоминал пыхтевшее над ним вчера пьяное тело на полу, а потом увидел Светку, идущую мимо него с ведром воды.

— Девушка! — с отчаянным душераздирающим воплем кинулся к ней Полубогов, — Скажите мне правду! Я попал в сексуальное рабство?!

— Что ты глупый! — ответила Светка, поставив ведро на тропинке. — Ты попал в очень приличную семью. Я библиотекарь, а Дмитрий Ильич — частный извозчик. Тебе у нас будет хорошо.

В это время в соседнем доме неожиданно заорал магнитофон: «Теперь я Баба Робот, спасибо, что не шлюха, отдаться мужику я не смог бы и под мухой. Быть роботом и Бабой, конечно же, похабно, но есть теперь работа и выходной суббота».

Обнимая кабачки и ноздрями втягивая землю, Макс разразился горючими слезами.
 
— Ну что ты, рёва-корова! — утешала его Светка. — Пока ты спал, Дмитрий Ильич ушёл на промысел и к обеду обещал придушить для нас кролика или курочку.

Где-то неподалёку закукарекал петух и тут же осёкся, будто  ему свернули шею. Светка повернулась в сторону звука и восторженно воскликнула:
 
— Добытчик!

Через час счастливая Светка стояла у плиты, помешивая поварёшкой варившийся суп с петухом. Добытчик сидел на табурете, вытянув ноги над тазом с тёплой водой. А Полубогов, как кающаяся грешница, вытирал их всё тем же, единственным в доме вафельным полотенцем.
 
А в это время, пойманный с поличным в Старом Осколе, бывший соратник Полубогова, наркодиллер Мокрицких, на первом же допросе признался, что зарыл партию товара на огороде Подлезникова и по указанному им адресу уже выехал ОМОН.