Пятнадцать капель три раза в день

«Будь проклята такая погода! Чёртова круговерть! После оттепели с небом цвета индиго и солнцем жёлтым, как нарцисс, у всех появилась надежда, что всё – весна, как вновь ударили серо-чёрные морозы. Да какие!..»
Мартин уже не мог поднимать лом: плечи разрывало огнём, суставы выворачивались под тяжестью металла, мозоли истекали слезами. Но надо рубить этот ненавистный лёд! Надо! Площадка перед центральным входом в театр к утру должна быть почищена: приедет сам маэстро Спивак!
Мокрая спина была намертво схвачена стылой рукой ветра. Каждая капелька пота сразу становилась огромной льдиной и ещё больше морозила. Даже в Петербурге, с его вечно шмыгающей Балтикой, не бывало такого студеного и пронизывающего ветра.
Мартин вздохнул, процедил: «И это пройдёт» - и, взяв лом двумя руками, продолжил крушить лёд. Лёд, казалось, издевался над Мартином, повторяя за ним: кряхтел под ударами, всхлипывал, отламываясь, шаркал, скользя по брусчатке. Фейерверк мелких острых крошек летел в лицо. Иногда лёд отламывался сразу, но это означало одно: в мёрзлой серой толщине лежит конское дерьмо и оно сейчас прилетит в глаза! Ну, почему такое тёплое и ласковое животное оставляет после себя такую вонючую субстанцию?! И этих куч становилось всё больше!..
И звуки! Звуки ломающегося льда были противными! Никакого смысла, никакой гармонии! А лом?.. То басит при ударе, то звенит, то бьёт беззвучно…
«Господи! Почему я не доехал до Рима, где нет этой осточертелой зимы с её морозами, сквозняками, снегопадами, льдом и стылым конским навозом?! Жить надо там, где тепло!»
Где-то наверху с громким скрипом открылось окно:
- Господин Мартин! Господин Мартин! Будьте любезны, пройдите в кабинет господина директора.
«Ах, вот почему я не доехал до Рима: господин директор»
В холле театра было сумрачно, но тепло. Мартин засунул грубые холщовые варежки в карманы, снял пальто, шарф и бросил все на пол около гардероба. Дрожь била всё тело, пальцы рук не разгибались, ступни совершенно не чувствовались. Подымаясь по мраморной лестнице, Мартин понял, насколько он обессилил.
- Разрешите, господин директор?
- Да-да, Мартин, проходи.
Директор театра вышел из-за стола.
- Ты весь продрог! Присаживайся, я сейчас налью тебе чаю.
Директор плеснул в чай коньяку, добавил дольку лимона.
- Со стороны может показаться, что это я - директор театра.
- А я был бы рад, Мартин! И ты это знаешь! А ещё лучше – если бы ты был здесь ди-ри-же-ром!
Мартин молча отхлёбывал горячий напиток. Он знал наперёд всё, что скажет директор.
- Я хоть и бездарь, но всё-таки учился в лучшей консерватории мира! И учился вместе с тобой, Мартин.
Мартину было приятно сидеть в мягком глубоком кресле и слушать низкий бравурный голос однокашника. В плюшевом кресле со стаканом ароматного чая намного лучше, чем с тяжёлым ломом на ночной стуже.
- Как боготворили тебя профессора! Какое будущее тебе пророчили!
Директор замолчал. Вздохнул и продолжил:
- И будь проклята эта великая война и большевистский переворот! Сколько жизней они сломали и искалечили!
«Но вы-то, господин директор, в полном порядке. И при должности, и при богатой супруге».
- Простите, господин директор, что прерываю вас. Мне лестно, что вы так отзываетесь о моей персоне. Но мне надо работать, лёд сам себя не уберёт. Что вы хотели сообщить?
- Мартин-Мартин. Ты всё такой же колкий. Ха, ты единственный, кто мог не соглашаться с самим ректором Глазуновым! А сейчас ты один, кто может прервать меня!
«Ну, ещё ваша супруга. И бургомистр. И герцог. И раввин. И генерал-губернатор. И мясник».
- Твоя работа на сегодня закончена. Бургомистр договорился с полицмейстером, тот пришлёт арестантов и подводы на всю ночь. Иначе и ты надорвёшься, и подъезд не будет убран.
- О, благодарю!
Мартин встал и поклонился директору. Тот вяло отмахнулся.
- Ой… Н-да… Отдыхай. На завтра никаких поручений для тебя. Можешь явиться непосредственно к концерту. Но ведь ты будешь на репетиции маэстро?
Мартин кивнул. Как можно пропустить репетицию Теодора Спивака?!
- Ах, да…
Господин директор подошёл к своему столу и взял бутылёк красного стекла.
- Это лекарство от твоей ипохондрии, или, как там она правильно называется… Пятнадцать капель три раза в день - и через десять дней ты будешь здоровым и счастливым. Так сказал доктор Возняк, а он просто так ничего не говорит.
- О, благодарю! - Мартин снова поклонился: - До свидания, господин директор.
Мартин спускался по каменным ступеням в приподнятом настроении. «Зря я так к нему отношусь. Приличный человек, хоть и конъюнктурщик».
Мартин ухмыльнулся: «Ты и сам тот ещё приспособленец!»
Нос отогрелся, вернулось обоняние: Мартин почувствовал, как воняет.
«Я сам как свежее дерьмо. Срочно домой!», - пробормотал Мартин.
- Кто ещё может позволить себе бросить кучу смердящей одежды посреди холла?! Только гений! Добрый вечер, господин композитор Мартынов!
- Добрый вечер, мадам. Прошу прощения. Я не мог представить, что в такой поздний час, в театре появятся люди.
 - Ах, гении ведут себя порядочно лишь тогда, когда их никто не видит?!
«Остановись, ты никогда её не победишь!»
Мартин изобразил раскаяние и поклонился.
- Поклон?! Видимо, вы уже успели побывать на приеме у господина директора.
Мартин поднял озадаченные глаза на супругу директора.
- Ха, вы кланяетесь только ему. Ваши мелкие издёвки те же, что  и все пятнадцать лет, как я вас знаю. В Петербурге вы кланялись только великому князю, а в этой дыре – только моему мужу.
- Прошу прощения, мадам, я не хотел вас обидеть!
- Обидеть?! Меня?!
Женщина щёлкнула застёжкой ридикюля, достала мундштук, вставила в него длинную папиросу и закурила. Всё это время она, не мигая, смотрела на Мартина. Выдохнув первый клуб голубого дыма, она заговорила нарочито ровным голосом:
- Весь Петербург знал, что я – выхожу замуж за молодого гения Антона Мартынова. Вся община знала, что я приняла православие только ради того, чтобы пойти с ним под венец. Из-за насмешек, мой отец не смог ходить в синагогу, которая строилась на его деньги! Моя бедная младшая сестра вынуждена была уехать обратно в Витебск. Сколько раз я слышала в спину злобное: «Выкрестка!» Шипели со всех сторон: и те, и эти! А мне было всё равно. Я была невестой гения, Антона Мартынова!
Женщина глубоко затянулась.
- А вы на виду у всего «Медведя» спокойно сказали, что едете в Париж. Один. Учиться дальше. Сказали, встали из-за стола, и ушли из ресторана. Просто ушли. И весь ресторан, отложив приборы, в тишине смотрел, как вы уходите. А затем все перевели взгляд на меня. А я заказала десерт и фрукты, пила шампанское. Да-с… Вы ушли… И никуда не уехали!
Женщина замолчала.
- Н-да. После 28 июля 1912 года меня никто не может обидеть. Даже ваша грязная зловонная куча тряпья посреди моего театра. Господин Мартин, уберитесь, пожалуйста!
«Боже, как она красива! Вот с кого должен был ваять Донателло свою Юдифь! Какие глаза! Какая стать! Какая в ней заключена неистовая сила! Как же она справляется с этой своей непоколебимостью? Что ей будет стоить быть такой волевой и дальше? Что было бы со мной, если бы я тогда не прозрел?!»
- Хватит пялиться не меня! Я замужняя женщина, и вы хорошо знаете моего мужа, господин Мартин. Вы ему раз в месяц, по договорённости, представляете своё новое произведение, которое он в музыкальном салоне герцога выдаёт за своё. А вам за это позволяется быть приживалкой при театре. Мною позволяется.
- И я вам за это безмерно благодарен, мадам. Вы с вашим супругом спасли меня два года назад, и я буду всегда помнить это.
Мартин наклонился, подобрал вещи и попятился к выходу.
Улица встретила свирепым ветром и стуком ломов. Под надзором двух полицейских арестанты в пегих шинелях споро очищали булыжную мостовую.
Не одеваясь, Мартин забежал за угол театра. Он жил неподалёку, в уютном сухом подвальчике под цирюльней. И подвальчик, и цирюльня, и весь дом принадлежали мадам.
«Это очень удобно: быть должным только одному человеку».
Спустившись в квартирку, Мартин первым делом засунул пальто, свитер, штаны и ботинки в мешок, вынес на улицу и спрятал в угольном ящике.
«Иначе до утра квартира провоняет, как театральный холл».
Композитор развёл огонь в чугунной печке и поставил на неё корыто. Налил воды и сел ждать, пока вода нагреется.
«Неужели она думает, что мне станет стыдно или горько оттого, что я отдаю свои произведения другому без права считаться автором? Хм… Любовь или ненависть делает её слепой? Или она просто не понимает простых вещей? Так или иначе, мои композиции играют музыканты, их слушает множество людей. Их оценивают. Они нравятся. Ценители покупают ноты. Я получаю за них кров и еду. И я могу творить дальше».
Мартин подкинул угля в печку и пошурудил ажурной кочергой.
«Я не получаю положенной мне славы? Ну, это не главное. Да и господин директор получает не лучшие мои творения. Хотя герцог и считает, что ему повезло общаться с самым талантливым композитором своего поколения».
Мартин улыбнулся.
«А ведь вы голодны, господин композитор».
Мартин достал с полки хлеб, луковицу и ломоть сала.
«Прошло почти двадцать лет, а ты всё ешь, как бедный первокурсник, приехавший из Арзамаса в столицу за славой Чайковского!»
Мартин подумал и достал початую бутылку «Akvavit». Вытаскивая из горлышка бумажную пробку, вспомнил дворника своей арзамаской гимназии и про себя произнёс тост: «Не ради пьянства окаянного, а дабы оздоровиться!»
Крепкая жидкость наполнила рот вкусом тмина, фенхеля, кориандра, укропа и заставила поморщиться.
«Господи, почему нельзя продавать нормальную водку?!»
Но ароматы специй вымели, наконец-то, стыдный конский запах из носа.
Мартин потрогал воду в корыте: та была ещё прохладной.
«Значит, сначала побреюсь».
Мартин смотрел на себя в зеркало: бледнокожие костлявые плечи и ключицы, вытянутое серое лицо с торчащими скулами под большими круглыми глазами, мясистый нос, скрывающий тонкую верхнюю губу, крупные уши. Длинные пегие волосы обрамляли всё это, как два поникших крыла старой вороны.
Начал рассматривать круги вокруг глаз: сегодня они были глубоко коричневые. Тоненькие фиолетовые прожилки еле проглядывались. Белесые угорьки сегодня не были видны совсем. Розовые уголки глаз напоминали пожухлые цветы на могильном камне.
Мартин вздохнул: «Скоро эти окружности станут антрацитово-чёрными, а цветы окончательно истлеют».
Он отвёл взгляд от зеркала и начал править бритву на ремне: круппова сталь искрила. Руки всё ещё болели и дрожали, и Мартин решил, что побреется утром.
«Загляну к Яну. И волосы поправлю, и сплетни городские узнаю».
Мартин начал раздеваться и ощутил, что в кармане лежит пузырек. Он взял рюмочку, и, не споласкивая, накапал пятнадцать капель. Лекарство было с изумрудным оттенком, и даже сквозь запах «Akvavit», чувствовалось дыхание валерианы. Из памяти прилетел тёплый августовский ветер, того замечательного утра и горячего дня, когда он с отцом ехал на взятой у соседей пролётке в Дивеево.
Они два дня жили в одном доме с паломниками, спали на скамейках, ходили к заутрене, обедали суворовской кашей, и много разговаривали. Все два дня пахло тёплыми травами, ладаном, немытыми телами, свежим мёдом, дорожной пылью, воском, костром, хлебом, побелкой и парным молоком.
Отец с сыном говорили обо всём: о Наполеоне, о ценах на ячмень, о Евгении Онегине, о гусях, о соседях, о Христе, о соснах, о монахинях, о квасе, о юродивых. Не упоминали только музыку: признавая способности сына, отец дал ему лучшее музыкальное образование, которое возможно получить в уездном городе, но не хотел, чтобы Антон поступил в консерваторию.
Антон так рвался поделиться своими мыслями о распевах священников, о колокольном перезвоне, о громкости акафистов, о песнях паломников, но он сдерживал себя, боясь расстроить отца. «А потом я уехал в консерваторию. И отец сразу умер. И никогда я больше не был дома. И никогда я не был на его могиле. И никогда не скучал. Ваше душевное здоровье, господин композитор!»
Мартин выпил лекарство.
«А это приятнее, чем местное дурацкое пойло!»
Вода в корыте закрутилась кадрилью мелких пузырьков. Мартин с трудом снял корыто с печки: плечи и руки отзывались болью при малейшем напряжении. Разделся, развёл воду в тазу. «Как хорошо жить под цирюльней: столько полезных, хоть и старых, вещей достаётся бесплатно». Мыла не жалел: конскому запаху не должно быть представлено ни одного шанса испортить завтрашний день!
После мытья завёрнулся в простыню, посидел у горячей печки и послушал потрескивание угольков. Умиротворился и вспомнил, первый приезд в Гурзуф. Но глаза закрывались, и Мартин дошлёпал до кровати, успев помечтать о том, что уже сегодня услышит игру Теодора Спивака.
Всю ночь ему снилось, как он хлещет по щекам всех, кого знает. Бьёт со всей силы, со злостью, беспощадно. Он видел, как его ладони врезаются в лица, и ему было стыдно от каждого удара. Но он продолжал раздавать пощёчины, всем кто попадался на пути. Кому-то доставалась рукой, одетой в лайковую перчатку, и удар был беззвучный. Но если оплеуха была сделана голой рукой, то звенели литавры и он кланялся.
Он бил людей на улицах Арзамаса и в Летнем саду. Он видел деревянные тротуары из детства и каменную стену Петропавловской крепости. Вымещение злобы происходило на фоне рощицы золотых берёзок и под аркой Генерального штаба. Местоположение экзекуций менялось, как будто он перелистывал толстые страницы фотоальбома.
Он бил отца и матушку, хотя совершено не помнил её, а просто знал во сне, что это - она. Бил своих одноклассников и друзей по консерватории. С особым удовольствием и вроде даже без стыда, он шлёпал по лицу герцога и господина директора. Иногда он подъезжал к своим жертвам верхом, на молодом кауром жеребце, и, не спешиваясь, сыпал ударами. Окружающие как-то сами поднимались к нему за раздачей, и это было очень удобно. Но всё равно было стыдно.
И вот подошла мадам. Она была старой, в дурацком синем чепце и несуразном сером платье, с букетом белых лилий и гвоздик. Антон возрадовался, и занёс было руку, но вздрогнул и проснулся.
Над головой, в цирюльне, раздавались тяжёлые, шаркающие шаги. Ходил явно не тщедушный Ян: тот всегда порхал в своих лакированных туфлях.
Мартин медленно присел на кровати. Во рту был отвратный вкус старого гербария. Пальцы были скручены, как будто он только что оставили в покое холодный лом.
Но настроение было приподнятым: сегодня он будет слушать отличную музыку!
Волочащиеся шаги над головой не прекращались, это начинало раздражать.
Господин Мартин еле удержался от дурачества, чтобы не дунуть в коробочку с зубным порошком. Композитор умылся и обнюхал себя. Остался доволен: конского запаха не было.
«Что ж: стричься и бриться!»
Накинул халат, накапал пятнадцать капель, крякнул и выпил. Настроение улучшалось, сонный туман ночного буйства расплывался, субботний день входил в свои права.
 «Ах, никакого холода, никакого лома, никакого дерьма – только музыка! Какое счастье! Итак, к Яну!»
Воодушевлённый композитор взлетел по кирпичным ступеням на этаж вверх. Колокольчик на двери чёрного хода радостно пропел ля.
- Ян, это я!
- О, господин Мартин, вы рано поднялись из своего погреба. У вас сегодня значительный день.
- Ян, ты как всегда прав! И почему ты такой грустный? Мало клиентов?
- Нет, клиентов будет много: наша цирюльня ближайшая к театру. Я даже Франческо позвал на помощь. Ещё бы, такой концерт намечается в нашем захолустье.
- Нет, с тобой явно что-то случилось!
- Присаживайтесь, уважаемый сосед.
Мартин плюхнулся в красное кресло с блестящими подлокотниками.
- Кто у тебя целое утро шаркал ботинками?
- У меня никого не было, господин Мартин. Видимо моя грусть расставания с вами не позволяет моим ногам подняться над грешным полом.
Ян взбивал мыльную пену и смотрел на клиента через зеркало.
- Расставание? О чём ты говоришь, Ян? Ты уезжаешь? Куда? С кем? Для чего?
- О, нет. Я останусь в своей мансарде, и каждый день буду смотреть на ратушу в маленькое окошечко, но ваш погреб получит нового жильца.
- Но я никуда не собираюсь, милый Ян!
- Не вертитесь, господин Мартин, я начинаю вас брить. Я давно брею и стригу людей, и я вижу, когда человек собирается в театр, когда идёт делать предложение, когда он приглашён на юбилей начальника. У вас, мой дорогой господин Мартин, вид человека, который купил билет на поезд.
Мартин сидел, выпучив глаза. Он дождался, пока Ян закончит свою ловкую работу, и заговорил:
- Ах, Ян! Видимо, сегодня тебя подвела твоя выдающаяся интуиция! Моё путешествие сегодня, да впрочем, как и всегда, будет в пределах нашего квартала. Если только мадам не пошлёт меня за город сопровождать господина директора. Но этого точно не будет до начала сезона рыбалки на форель.
- Я рад бы ошибиться, господин Мартин. Мгм… Только для начала я вас постригу. Нет-нет, никаких денег, не смотрите на меня так! Это будет мой прощальный подарок!
Парикмахер ловко накинул на клиента чистый фартук.
- Да-с… Вам не место в этой глуши. Ваше место в Париже, Милане, Лондоне, Мадриде. Ваши произведения должны звучать на лучших сценах мира, а не только в салоне многоуважаемого герцога.
Мартин изумлённо посмотрел на Яна.
- Что?! Ты знаешь…
- Я брею и стригу мужа мадам уже шесть лет. И я понимаю, кто он и кто вы. Ну и, кроме того, раз в месяц вам доставляют полдюжины нотных тетрадей из магазина Штрауса. И по ночам вы музицируете в театре. В моё маленькое окошечко хорошо слышно вашу музыку и хорошо видно, как вы под утро возвращаетесь в свой погреб. А господин директор свистит и то фальшиво.
Мартин был потрясён.
- Ян, ты не только выдающийся цирюльник! Ты очень большой умница! Но я не хочу, чтобы нашу тайну кто-нибудь узнал. Иначе у меня будут серьёзные неприятности.
- Вы знаете, что я не болтун. Но даже если я и откроюсь после пяти рюмочек на Пасху, в таверне у пани Зоси, вы уже будете очень далеко, и неприятности будут у господина директора. И у меня. И у Франческо.
- Я в очередной раз поражён твоим острым умом, но твои предположения о моём скором отъезде – бред сивой кобылы!
- Завтра. Завтра мы всё узнаем. Ну, вам нравится, господин Мартин?
Композитор разглядывал себя в зеркало.
- Как всегда замечательно, Ян! Ты лучший цирюльник! Я помолодел на десять лет!
- Спасибо, господин Мартин. Вы всегда добры ко мне. Среди эмигрантов это большая редкость, нам зачастую нравится уколоть друг друга.
- Ты вгоняешь меня в краску, любезный Ян… До вечера.
- До вечера.
Возбуждённый признаниями Яна Мартин спустился в своё жилище.
«Ян редко ошибается в своих предсказаниях. Видимо, с моим отъездом – подобный случай. Но какой он удивительный человек! Сколько ума и наблюдательности, сколько трудолюбия и мастеровитости! Много таких славных людей судьба исторгла из родных мест и развеяла пеплом по миру! Сколько таких бедолаг смотрит в маленькое мансардное окошечко на ратушу, костёл или капеллу, и никогда больше не увидит колоколенку родной церквушки? Охохонюшки…».
Мартин скинул халат, облачился в брюки, свитер и летние полуботинки. Парадный вид он приобретёт в костюмерной театра. Так как сегодня никто из местных артистов не занят, он наденет смокинг из реквизита.
«Я не хочу, чтобы скверные запахи и воспоминания преследовали меня, значит, надо подумать о новом пальто. Если зима затянется, даже короткие прогулки до театра приведут меня на больничную койку».
Господин Мартин вышел на улицу. Было ярко и очень холодно. Кирпичные стены домов прикрылись фатой изморози. Стылые камни брусчатки натянули на себя тонкое серое солдатское одеяло льда. Мартин крепко сжал бутылёк с лекарством и заскользил по тротуару.
«Раз-два-три, раз-два-три!.. Модерато, а лучше и анданте».
Вот и служебный вход. Внутри театра тепло, тихо, спокойно. Через час здесь будет вихрь неустроенности, кутерьма приготовлений, суетливые крики господина директора и спокойствие мадам, которая знает, как всё устроить в наилучшем виде.
«Сначала в буфет».
В большие окна буфета ломилось солнце. Оно взрывало хрусталь бокалов, фужеров и рюмочек, и разбрасывало многоцветные осколки света по стенам и потолку. Зал походил на приготовленный к рождественскому маскараду городок из музыкальной шкатулки.
- Герр Гролл, доброе утро! У вас сегодня необычно светло!
- Guten Morgen, herr Martin! Ja, фрау директорша приказала постирать шторы, скатерти, накрахмалить салфетки. Мой буфет выглядит так, каким я его застал пятнадцать лет назад: голый мрамор столешниц!
- Интересно, кто выносил стулья и снимал римские шторы?! Я не получал распоряжений от господина директора.
- О, я пришёл в четыре утра, а тут уже хозяйничают два полицейских вахмистра и шестеро арестантов в одном белье. Конфуз!
- Я был вчера в самом начале этого конфуза! Эта картинка называется «Много лошадиного навоза вмёрзло в лёд»!
- Ах, вот оно, что! Я напоил этих несчастных чаем и скормил остатки всего печенья. И вдобавок отдал гренки!
- Чем же я буду завтракать, герр Гролл?!
Буфетчик захохотал:
- Ja-ja, ваших любимых гренок нет, но…
Буфетчик задрал голову и посмотрел на часы.
- Но через десять минут приедет выпечка из пекарни пана Гавелки, а через час будет доставка из кондитерской мадам Беланже. Видать, этот Спивак тот ещё гость!..
- Маэстро Теодор Спивак – выдающийся дирижёр нашего времени. Это великая честь для нашего города и театра - принимать такого гостя!
- Хм… Пойду телефонировать своему брату: пусть Пауль привезёт десять ящиков бутылочного баварского. Раз такой гость!
- Для такого гостя и такого вечера лучше всего токайское или бургундское, но не как не баварское!
- Герр Мартин, баварское всегда к столу! Или я не  Клаус Гролл! Если я не успею к доставке, сами строго пересчитайте кнедлики, вафли и трдельники.
Мартин взгромоздился на подоконник и стал ждать. Солнце сквозь стекло грело лицо и грудь, создавая ощущение лета. Память подкинула вид июльского Гурзуфа. Тёплые жёлтые горы, блёклая тополиная зелень, тонкие ниточки причалов, серая полоска галечного пляжа, большие белые лодки. Тихая, не в пример крикливой Ялте, татарская деревушка, подарила ему две недели счастья. Сколько было написано!.. Сколько было придумано!.. Сколько было сыгранно!..
Послышались шаги, и Мартин встал с подоконника. Буфетчик шагал по лестнице и с кем-то разговаривал. Герр Гролл вошёл в буфет сопровождаемый тремя субтильными юношами с поддонами, накрытыми большими салфетками.
- Вашему отцу было говорено и не раз: штрудели надо привозить к обеду! К обеду и не ранее! Сахарная пудра растает, и вид у штруделей будет непрезентабельный! Как мне их продавать?! У меня приличная публика, а не голодные семинаристы! 
Мартин звякнул мелочью в кармане.
- Герр Гролл, позвольте мне купить три штруделя? Я голоден…
- Проходимцы! Слышали? Вас спас голод герра Мартина! Иначе я бы вас вышвырнул с вашими штруделями вон!
Буфетчик хитро подмигнул Мартину.
- Ставьте свои поддоны на столы.
Юноши облегчённо вздохнув, поставили свою ношу на столы и аккуратно сняли салфетки.
- Хм… Сегодня без обмана! Так бы и всегда…
Буфетчик достал из кармана несколько купюр.
- Передавайте привет вашему отцу, пану Гавелке.
Один из братьев взял деньги, приподнял кепку и молодые пекари ушли.
- Вы честно заработали свой завтрак, герр Мартин. Сейчас я подам вам тёплое молоко.
- Вот раз, два, три… За штрудели.
Буфетчик поморщился.
- Я возьму деньги, герр Мартин. Но в последний раз.
Герр Гролл зашёл за буфетную стойку.
- Вот ваше тёплое молоко.
- Спасибо. Ммм, штрудели с грушевым конфитюром и миндалём, просто божественны!
- Кушайте, кушайте, герр Мартин. Мне нравится смотреть, как вы едите. Вы не оставляете за собой крошек, вы знаете цену еде! Я  с вашего позволения сварю нам кофе.
Мартин благодарно кивнул.
Буфетчик начал возиться с джезвой.
- Вы же знаете, герр Мартин, у меня есть две пивных. Но каждый обед и каждый вечер с концертными представлениями я сам работаю в этом буфете. Почему я оставляю свои пивные под надзором жены и сыновей? Из жадности? Нет. Мне нравится смотреть на красивые лица. На лица артистов, переживающих свои роли, на лица музыкантов, которые живут новым произведением. Вечером, перед спектаклем, зрители ждут чего-то нового, неизведанного. Это предвосхищение заставляет их забыть дневную суету. В антракте, за рюмочкой «J;germeister» или за кружкой благословенного свежего баварского, лица граждан этого городка светятся лучами радости от увиденного. Они искрятся наслаждением! Эти люди живут серыми буднями, но, приходя сюда, они слышат Шекспира и Моцарта. Они переживают такие радостные страсти, которые не переживут никогда за стенами нашего театра. Вы скажите, что многие из зрителей видели войну. Да, герр Мартин, но на войне страсть чёрного цвета! Она возбуждает низменное и грубое. А здесь солнце! Здесь тепло! Здесь радость! Здесь любовь! И мне приятно видеть эти красивые лица! Хотя порой обладатели этих лиц обычные завистники, обманщики, драчуны и пьяницы. Но всё это там…
Буфетчик махнул рукой.
- …там, за стенами нашего театра, в глупом реальном мире.
Буфетчик поставил две чашечки с кофе на стойку и улыбнулся:
- Prosit, герр Мартин!
Мартин вдохнул аромат кофе и сделал маленький глоточек.
- Ах, какой прекрасный завтрак, герр Гролл! Как говаривал мой батюшка, царствие ему небесное: «Объеденье, душечка!»
Мартин допил кофе:
- Danke sch;n! До вечера, герр Гролл!
- Спешите, герр Мартин, до приезда вашего маэстро остаётся немногим более часа!
«Ах, какой начинается день!»
Мартин перепрыгивал через ступени служебной лестницы. На ней уже сновали рабочие, прачки, гримёры, и со всеми ними Мартин радостно здоровался.
Он влетел в костюмерную.
На стуле, прямо перед входом сидел маленький мальчик, сынишка госпожи Николины.
- Наконец-то, ты пришёл, Мартин.
- Привет, Драган. А где твоя мама?
- Она приболела…
Мальчик застенчиво отвёл глаза.
- Что, папа опять буянил?
- Ага… Мартин, она сказала…
Мальчик закрыл глаза и затараторил:
- Скажи Мартину, что его фрак висит в шкафу номер три. Он отутюженный и бабочка тоже готова. А туфли стоят в серой коробке с жёлтыми цветами. Вот.
- Передай своей маме, что она святая женщина! И запомни, Драган: она по-настоящему святая женщина!
- Ага, я передам!
Мальчик соскочил со стула и шмыгнул в дверь.
«Вот шкаф номер три. О, в петлице бутон белой розы! Боже, это же сделано из бархата! Какая Николина мастерица!»
Всё было безупречно: фрак, галстук, сорочка, жилет, лоферы. Мартин вздохнул и начал облачаться. Где-то внизу была слышна суета, крики и топот. А в пыльной костюмерной царствовало спокойствие. Мартин медленно одевался, как будто собирался на свидание с мадам.
Мартин оглядел себя в огромном зеркале и остался доволен:
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет —
И наконец увидел свет.
 «Надо будет отблагодарить Николину! Она большая мастерица! Пора?»
Мартин вышел в коридор. Снизу поднимался рокот приготовлений.
«Выйду на крышу, продышусь».
Мартин поднялся ещё на этаж, затем, по узкой железной винтовой лестнице вышел на крышу.
«О, а на железной крыше не так и холодно».
Но выйдя из-за башенки с дверью, Мартин почувствовал холод.
«Неделю назад такое же голубое небо и жёлтое солнце принесли тепло весны. А сегодня я мёрзну».
Вдалеке за большим пегим лесом синели горы. Если обернуться, то можно увидеть реку и замок герцога. На востоке будут обширные поля и пара хуторов.
Послышался свист гудка и звон вокзального колокола.
«Приехал поезд».
Мартин глубоко вздохнул.
«Трепет, как будто я снова собрался разорвать отношения с …».
Мартин вздохнул ещё глубже.
- Ты будешь спускаться? Или продолжишь вздыхать, как слон в посудной лавке? – услышал он за спиной.
- Мадам, добрый день. Я не думал, что могу застать вас в такое время в таком странном месте.
- А я знала, что ты, Антон, поднимешься сюда.
- Простите, мадам, но меня два года, как зовут Мартин.
Мадам сделал шаг в сторону Мартина, но остановилась, и Мартин почувствовал и этот порыв, и эту резкую остановку.
- Позвольте мне пройти, господин Мартин. Мне пора на встречу с маэстро.
Мартин сделал шаг в сторону, хотел было поклониться, но вовремя себя одёрнул.
Мадам прошла мимо и застучала каблуками по железным ступеням.
«Сегодня от неё пахнет жасмином. Но неужели я такой предсказуемый?!»
Мартин плотно закрыл за собой дверцу на крышу и спустился в холл, в котором уже все собрались.
К входу подъехал тарахтящий автомобиль. Присутствующие нервно задвигались и поддались вперёд. Лакей распахнул дверь, и в театр вошла девушка.
- Добрый день, господа. Добрый день, мадам. Я помощница маэстро Спивака, Сара-София. Господин Теодор очень утомлён поездкой и, чтобы вечернее выступление прошло удачно, решил заехать в отель и отдохнуть. С оркестром будет работать его помощник, Франц. Он приедет в театр вместе с музыкантами. Приветственные слова вы сможете сказать господину Теодору вечером. А теперь, господин директор, и вы, мадам, я бы хотела пообщаться наедине.
«Какая современная девица. Как она напоминает...»
Мартин разочарованно смотрел, как все расходятся. Он покачался на носках, поправил бабочку. Делать было решительно нечего.
«Что ж, пойти домой? Или в буфет? Может, просто погулять по городу?»
Мартин зашёл в репетиционный зал, стащил чистую нотную тетрадь и пару карандашей. Поднялся в костюмерную и заперся изнутри. Аккуратно разделся и повесил фрак на вешало. И сидя в одних кальсонах и майке, начал писать. Рука привычно бежала по бумаге, оставляя виньетки нот. Он ни на секунду не останавливал работу: всё уже было сочинено за день, оставалось только записать. Карандаш скрипел, и скоро грифель закончился. Мартин отбросил его и взял второй. Если первый карандаш был чёрным, то второй был зелёным.
«Всё равно,  какого ты цвета, записывай без ошибок!»
Рука, недавно державшая лом, быстро устала и начала затекать, но Мартин продолжал фиксировать музыку. Наконец, последний аккорд стих в его голове. Мартин выронил карандаш, встал и поклонился.
«Боже, как я хочу пить!»
Он посмотрел на исписанные листы, его графика напоминала гравюру Дюрера.
«Так и назову: Melencolia».
Мартин сел. Он выдохся. Ему было тяжело даже сидеть. Он лёг на пол и закрыл глаза. Лежал и слушал собственное дыхание.
«Я устал физически, как мужик на пахоте. Но я стал больше, богаче, ярче. Из меня вышла музыка, но она же и осталась во мне». Потихоньку сознание вернулось к нормальному человеческому состоянию и Мартин начал раздумывать над своим сочинением.
«Откуда во мне берётся музыка? Как звуки складываются в ту мелодию, что именно я хочу сочинить? Я ведь ничего для этого не делаю, я просто слышу музыку».
Сквозь толщину этажей Мартин спиной услышал, как  внизу раздались аплодисменты и крики «Браво!».
«Маэстро приехал. Надо одеваться и спускаться в зал. Скоро начнётся концерт. Как же я хочу пить!»
Мартин еле встал, оделся и посмотрел на себя в зеркало. «Такое ощущение, что ты только что бросил долбить лёд».
Вспомнил, что у него есть лекарство, достал пузырёк и накапал пятнадцать капель прямо на язык, глядя на сиё действо в зеркало. Положил бутылёк в карман брюк, подошёл к двери и повернул ключ, вышел из костюмерной, пошёл к лестнице. Спустился в буфет, который был полон шуршащей публикой. Кто-то пил кофе, кто стоял с рюмкой коньяка, кто пил баварское из красивой кружки. Вот милая девушка ест штрудель, Мартин понимающе улыбнулся.
Подойдя к стойке, Мартин поздоровался с фрау Гролл.
- Можно мне стакан воды?..
Фрау Гролл вопросительно посмотрела на него. Мартин достал бутылёк и тихо сказал:
- Мне надо запить лекарство.
В этот момент появился сам Гролл: выглядел он потрясающе, Мартин никогда его таким не видел. Красивый костюм цвета кофе с молоком, элегантная жилетка и чёрная сорочка. Галстук в тон костюма, элегантный зажим с трёмя маленькими рубинами.
- Герр Гролл, а вы, оказывается, тот ещё модник!
Буфетчик был смущён.
- Такое событие, герр Мартин! Я решил соответствовать!
Мартин приподнял бокал с водой:
- За вас и вашу фрау Гролл!
Вода и вид нарядного буфетчика оживили Мартина. Он отошёл от эмоциональной встряски. «Ох, когда же начало? Я сгорю от нетерпения!»
Мартин поднимался на верхний ряд балкона, когда раздался первый звонок. «Слава Богу, ещё чуть-чуть!..»
Он сел на своё место и начал разглядывать зал. Помахал Яну и Франческо, они сидели на противоположном балконе. Вот в ложе герцог с матерью, вот на втором ряду партера бургомистр со всем своим выводком. Тот, эти, та… Обычные приготовления публики перед представлением. Как всё это знакомо Мартину и как он успел позабыть, то, что сейчас происходит за кулисами. Ах, чего бы он ни отдал, лишь бы оказаться на сцене!
«А что ты готов отдать? Что у тебя есть, чтобы поменять место на верхнем ярусе балкона и чужой фрак на закулисье?»
Прозвенел второй звонок. Публика полноводной рекой начала втекать через все двери в зал. Все входящие приветственно кланялись герцогу и его матери. Герцогиня элегантно обмахивалась красивым веером и рассматривала происходящее через лорнет. Иногда она путалась и подносила к лицу сложенный веер и помахивала лорнетом. Тогда герцог с ласковой улыбкой накланялся к матери и что-то нашептывал.
Зал заполнился и прозвенел третий звонок. Через мгновение на сцене появился господин директор.
- Дамы и господа! Сегодня знаменательный вечер! Имею честь представить выступление симфонического оркестра города Восточный Боннесбург под управлением маэстро Теодора Спивака!
Раздались аплодисменты. На сцене начали появляться музыканты. Они рассаживались, улыбались публике. Господин директор поднял руку.
- В первом отделении концерта прозвучит одно из самых значительных произведений в мировой музыке - Пятая симфония Бетховена!
Господин директор выдержал паузу.
- Рад приветствовать на нашей сцене маэстро Теодора Спивака!
Зал взорвался, а Мартин замер. Он не слышал грохот рукоплескания и выкрики восторженной публики. Для него сейчас было важно другое, точнее – другой.
На сцену медленно вышел дирижёр. Оркестранты встали и начали постукивать смычками по струнам. Маленький, сухонький, седовласый пожилой мужчина шёл сквозь оркестр. Кому-то пожимал руку, кому-то кланялся, кому-то успел что-то сказать. Подошёл к пульту, поклонился своему оркестру и повернулся к залу.
В этот момент из-за кулис два офицера в парадных мундирах вынесли корзины с цветами. Мартин вздрогнул: букеты были собраны из белых гвоздик и лилий. Как во сне. Мартин посмотрел в директорскую ложу. Мадам сидела в сером бархатном платье, а в причёске переливалась шикарная диадема из синих камней.
«Боже! Боже, я видел вещий сон?!»
Зал утих, и Мартин снова посмотрел на сцену.
Маэстро поднял руки. Всё замерло.
Что произошло дальше, Мартин не понял: музыка полилась сама. Лёгкое движение спины маэстро и оркестр начал. Три соль и ми-бемоль. Взгляд Мартина приклеился к этой маленькой спине в чёрном фраке.
«Музыка может рождаться спиной?!»
Казалось, оркестру не нужен дирижёр, музыканты всё знают и умеют сами. Но Мартин видел, кто творит музыку. Из спины в чёрном фраке извергалась бесконечная энергия, она заставляла музыкантов работать цельным механизмом. Нет, не механизмом, ведь это не работа, это творчество! И не было отдельных исполнителей, было единое существо. На сцене присутствовало огромное дерево, ветви и листья которого излучали прекрасную музыку.
И в центре всего этого находился он, великий маэстро, который вырастил это дерево.
«Вот какими плодами может быть одарено человеческое созидание!»
Сама музыка отошла для Мартина на второй план. Главным для него сейчас был только один человек. Даже не сам человек, Теодор Спивак, а его гений!
Закончилась первая часть. Была сыграна вторая. Вот закончилось скерцо, и без паузы началась заключительная часть симфонии. Мартин был ошеломлён тем, как играет оркестр. Теодор Спивак научил музыкантов не воспроизводить ноты, а жить на сцене. Никогда раньше Мартин не слышал такой музыки!
Отзвучали последние ноты. И только сейчас дирижёр одновременно поднял обе руки: попросил оркестр встать.
Зал сошёл с ума. Мартин закрыл глаза: ему было грустно, что музыка закончилась. Ему захотелось умереть в этот прекрасный момент.
«Всё… Ничего лучшего я уже не услышу!»
- Антракт.
Мартин приоткрыл глаза. Всклокоченный господин директор стоял на авансцене. Мартин закрыл глаза.
«Я ничего не хочу видеть и слышать сейчас. Как всё скомкалось! Я так ждал… А получилось, что я… Но ведь надо… Нужно сконцентрироваться на музыке!»
Его задевали соседи по балкону, зал гудел, в нетерпении делясь впечатлениями, но Мартину было всё равно. Он отсутствовал в театре, его не было и на Земле. Сейчас он жил в мире музыки, созданной маэстро. Мартину очень не хотелось, чтобы этот мир прервался.
Звонок прозвенел три раза.
«Уже?! Я не заметил, как пролетело время антракта».
Мартин открыл глаза.
Оркестранты уже сидели на своих местах. Господин директор снова вышел на авансцену.
- Вторая часть нашего грандиозного концерта посвящена творчеству другого великого композитора – Ференца Листа. Итак «Фауст-симфония»!
Новая волна рукоплесканий захватила театр. Но вдруг зрители заметили, что музыканты странно улыбаются и переглядываются между собой. Из-за кулис вышла Сара-София и подошла к застывшему господину директору.
- Уважаемые дамы и господа. В программе выступления оркестра есть изменение.
По залу прокатился рокот удивления. Господин директор развёл руками, показывая, что он не причём в этой ситуации.
Сара-София продолжила:
- Некоторое время назад в адрес маэстро Спивака пришло письмо. В нём были ноты произведения, которое было написано за три дня до начала великой войны. Написано неизвестным молодым петербургским композитором. Произведение очень понравилось и самому маэстро, и музыкантам оркестра. И когда стало известно, о выступлении в вашем городе, появилась идея впервые сыграть произведение именно здесь!
Сара-София сделал шаг вперёд:
- Премьера сонаты «Тёмные белые ночи». Композитор Антон Мартынов. Дирижёр Теодор Спивак.
Мартин задохнулся.
«Моя соната! Она же была потеряна! Боже!..»
На сцену вышел маэстро. Он не обращал внимания на безумство публики. Он был спокоен, деловит, и снова общался со своими музыкантами. Небольшой поклон публике и…
Флейты… Фагот… Альт…
Мартин вцепился в подлокотники своего кресла и стиснул зубы. Он смотрел на сцену и никак не мог принять того, что эта музыка – его, Антона Мартынова!
Он снова видел только спину Теодора Спивака. Легкие покачивания плечами, незаметно вибрирующие локти, мягкие повороты головы. И музыка, и его, его музыка!
«Вот сейчас должна быть баллада. Да! Да! Вот!»
Мартин начал принимать свою музыку. Он предугадывал, как сейчас сыграют и ему это очень нравилось.
«Здесь надо выше! Ах, вот теперь! Да, правильно! Какие молодцы! И вот теперь рондо!»
Мартин блаженствовал. Он отпустил кресло, ровно дышал. Он успокоился.
«Всё!»
Кто-то дотронулся до плеча Мартина. Он повернулся, над ним склонился один из офицеров, что выносил цветы на сцену.
- Сара-София просит вас на сцену, господин Мартынов.
Мартин встал и пошёл к лестнице. Шквал аплодисментов сопровождал его. Стены театра ещё никогда не слышали ничего подобного! Это было сродни извержению вулкана!
Мартин подошёл к краю кулис и, не останавливаясь, вышел на сцену. Некоторые зрители узнали его и начали кричать «Мартин! Мартин!». Мартин шёл к маэстро. Теодор Спивак хлопал.
«Он аплодирует мне?!»
Мартину казалось, что он корабль Колумба, который подплывает к Америке. Он так долго блуждал по бесконечному океану, бедствовал, голодал, замерзал, почти умер, но не сдался и вот он достиг своей мечты!
«Какой ветер надувает мои паруса?»
Мартин подошёл к Спиваку и встал перед ним на колени. Бушующий в зале вулкан превратился во всемирный рёв!
Дирижёр подал руку Марину.
- Встаньте, маэстро!
«Господи, он назвал меня маэстро!»

     ***

- Я не хочу идти в ресторан! Каждый будет считать себя обязанным подойти, восхититься, похлопать…
Спивак поморщился.
- И я не хочу ужинать в гостиничном номере: потом будет пахнуть едой!
- Дедушка, здесь очень приличный буфет.
Сара-София подала маэстро стакан с водой.
- Вот и отлично! Только знаешь, голубушка…
- Да, дедушка, я пошлю за пивом.
Мартин встрепенулся.
- Не надо! Здешний буфетчик, герр Гролл, получил десять ящиков свежего баварского.
- Вероятно, ваш город населяют гении? Тогда, голубушка, я буду ужинать, как обычно… Господин Мартынов, познакомьте меня с господином Гроллом, будьте любезны.
От гримёрки до буфета шли молча, Мартин не знал, о чём говорить.
В пустом буфете было чисто и тихо, буфетчик стоял у окна.
- Герр Гролл, мы к вам.
- О, в моём буфете сразу два гения! Будьте любезны! Прошу, проходите!
- Это уважаемый герр Гролл, большой ценитель искусства и очень прозорливый буфетчик. А это маэстро Теодор Спивак.
Дирижер и буфетчик раскланялись.
- Я пообещал маэстро, что у вас есть свежее баварское…
- Nat;rlich!
Герр Гролл быстро накрыл стол и спросил у маэстро:
- Прикажете послать за ужином?
- Нет, спасибо, любезный, об этом уже позаботились.
- Тогда не буду вам мешать.
Буфетчик подмигнул Мартину и удалился за стойку.
Теодор Спивак сделал несколько больших глотков.
- Прекрасное пиво. А то все норовят меня напоить шампанским, а я его не выношу. Ваше здоровье, господи Мартынов.
- О, я теперь Мартин. И не просто Мартин, а Мартин Мартин. Варшавский фармазон переиначил меня в новом паспорте, но мне понравилось: я перестал быть русским композитором Антоном Мартыновым, и стал господином Мартином. Эмигрантом, приживалкой, разнорабочим, оборванцем, невидимкой…
- Ну, уж нет! Вы, милейший, – композитор Антон Мартынов! И я сегодня это показал миру! - Маэстро Спивак стукнул кружкой с пивом по столу. - Нечего разводить ипохондрию и портить такой вечер!
Антон расхохотался и достал из кармана красный бутылёк.
- Вы не поверите, уважаемый маэстро, но это лекарство от ипохондрии!
- И оно помогает вам, милостивый государь?
- Видимо, да…
Антон поднял свою кружку пива.
- За здоровье, господин маэстро!
- Вот это мне нравится!
Музыканты выпили.
- Вы творец, Антон. Трудности, спады, волнения, да даже нищета – ерунда! Отказываться от своего имени из-за усталости от тягот – глупость несусветная. Вопреки всем, надо гордиться и именем,  и достижениями!..
Вот самый известный творец – Господь наш Вседержитель. Мы его знаем и почитаем. Мы возносим ему слова благодарности, мы поём ему гимны, мы радуемся его воскрешению! Рождество Бога – наш любимый праздник. Зачем же творить анонимно? Зачем прикрываться Мартином, если есть настоящее имя – Антон Мартынов!
- За мной столько ошибок, столько гадостей, столько предательств…
- Ну, сударь, назвался Мартином – и засверкал альпийской белизной? И грешки исчезли? И ошибочки исправились? Нет-с, всё несёшь, ничего не сбросишь…
Теодор похлопал себя по шее.
- Вот здесь мешок лежит, поболее вашего! И растёт, паскудник, каждый новый день.
- Но не сегодня…
- Откуда вы знаете? Вы увидели меня сегодня только на сцене, господин Мартынов, когда я играл вашу прекрасную сонату. А с утра меня видели проводник, соседи по вагону, начальник вокзала, водитель, горничная… И музыканты! Все музыканты моего оркестра! А бедная моя внучка, Софочка, терпит мои безумства и скрипы… Мы в своём узком мирке эгоизма и самоугодничества, даже не замечаем нанесенных близким обид! А этот…
Теодор снова похлопал себя по шее.
- А этот всё растёт. И в один прекрасный момент может раздавить. Если не очищать себя трудом, любовью и обращением в себя. Вот, вы, Антон, как себя сейчас ощущаете?
- Легко. Я как будто сразу и выспался, и поел, и погулял, и побывал в галерее, и музыку записал. И в речке искупался, и причастился…
- Ага, прав я оказался, когда три месяца назад, сказал вашей…
Теодор Спивак осёкся.
Антон отставил кружку.
- Так это мадам всё подстроила…
Маэстро закашлялся.
- Гм.. Кхм.. «Подстроила» слово не очень подходящее к данной ситуации.
Дирижёр перешёл на шепот:
- Этот разговор не для театрального буфета. И упаси вас Бог становиться в позу обиженного! Для этого нет причин.
Он снова заговорил обычным голосом:
- Моё предложение таково.
Маэстро достал из кармана и положил на стол маленький картонный прямоугольник.
- Это ваш билет на поезд. Вы можете поехать с нами. Франц, мой концертмейстер, получил приглашение возглавить оркестр в Барселоне. И я его благословил. Он отбудет через месяц. А вы станете моим помощником.
Антон испугано смотрел на Теодора Спивака.
- Если вы думаете, что я буду делать вам скидки из-за вашего таланта – дуля с маслом! Вы будет пахать за троих! Кстати, у вас есть свежие произведения, а не писанина для музыкального салона герцога?
- Да. Вот сегодня, совершенно перед концертом записал. «Melencolia».
- Батенька, вам надо на солнышко. Ипохондрия, меланхолия… Ещё и ностальгия?
- Нет, господин Теодор. Я уже свыкся. Почти десять лет я по Европе мотаюсь. Уехал сразу после переворота.
- Н-да… Всем досталось. Ах, есть большой минус у моего предложения.
- Минус. Интересно, какой?
Антон откровенно смеялся.
- Рождество мы будем встречать во Флоренции. Да, мой контракт с Восточным Боннесбургом будет закончен в ноябре, и мы поедем во Флоренцию, там открыли новый театр. Великолепный, надо заметить, театр! Вы не расстроены, Антон?
- Флоренция не может меня расстроить, уважаемый Теодор!
- А я думал, вы нордического нрава! Ваша музыка обязывает любить север. Ну, да ладно… Я, с вашего позволения, в отель.
- А как же ужин?! Сейчас привезут ужин!
- Простите меня, Антон, вынужден откланяться. Вымотался. Я ведь уже не молод. Не побрезгуйте, поужинайте один.
Теодор Спивак тяжело поднялся.
- Господин Гролл, спасибо вам за пиво! Оно чудесно! Сколько с меня?
- Не обижайте меня, господин маэстро! Вы сегодня подарили мне, моей фрау и всему городу счастье!.. Я не могу принять у вас плату.
Дирижёр поклонился и, бормоча себе под нос, пошёл к выходу:
- Что за удивительный вечер! Буфетчик-немец не берёт деньги!..
Мартин замер. У него было странное состояние: это была не пустота. Это не была тяжесть. Он чувствовал себя, как перед первым концертом: по чужим рассказам он знал, что должно быть дальше, надеялся, что это дальше будет удачным, но у него не было опыта для осознания происходящего. Мысли путались, бурлили и бились друг об друга, как волны о волнорез…
- Ужин для господина дирижера и господина композитора.
Два официанта в белых смокингах держали подносы.
- Герр Гролл, разрешите я поем в одиночестве?
- Конечно, герр Мартин… О, герр Мартынов! И не утруждайте себя: я завтра приду пораньше и сам всё уберу. Gute Nacht!

     ***

«Это перезвон часов на ратуше. Шесть часов. Надо зайти домой за паспортом».
Антон взял нотную тетрадь, закрыл дверь костюмерной, где просидел всю ночь и начал спускаться. На служебной лестнице было очень темно. Пахло пылью. Около двери актёрского подъезда сидел привратник, полуглухой Томас.
- Мартин, какого чёрта ты здесь делаешь в воскресенье?
- Так... Заработался. Но больше я тебя не побеспокою.
- Чего?.. Ты зря ходишь без пальто, на улице опять холодно.
Антон улыбнулся.
- Добегу.
Но он не побежал. Медленно вышел на площадь перед театром. Брусчатка блестела холодным камнем. «Хорошо почистили». Выдохнул облако пара. Дошёл до улицы и посмотрел на мансарду своего дома. Одно окошечко было приоткрыто. «Всё-таки, Ян никогда не ошибается». Подошёл к парадной, медленно спустился в свой подвальчик. Достал из-под матраса несколько нотных тетрадей и сложил их в холщовую сумку. «Это моё всё». Достал из кармана бутылёк и положил паспорт в карман. Над головой стукнула дверь и прозвенел колокольчик. «Отдам ключ от подвала Яну. Хороший повод проститься».
Антон взял сумку и вышел. «Господи, ты забыл ключ!». Вернулся, посмотрел в зеркало и расчесался, взял ключ.
Неестественно медленно поднялся наверх и толкнул дверь цирюльни.
- Ян, это я.
- Яна нет, господин Мартин.
- А-а, Франческо… Доброе утро. Ян, видимо, дома?.. Я видел у него отрыто окно.
- Нет. Он сказал, что вы придёте прощаться, а он не хочет, чтобы вы видели его слёзы. И он прислал меня. Но и дома его нет, он оделся и ушёл гулять по городу до отхода поезда.
- Жаль. Хотя у нас, у русских, есть пословица «долгие проводы – лишние слёзы». И Ян, как всегда, прав.
Антон положил ключ на стол.
- Пусть Ян передаст ключ домоправителю.
Было тихо, сумрачно, пахло перекисью. Антон вздохнул:
- До свидания, Франческо…
- По правде меня зовут Сергей. Но как здесь может быть цирюльник Сергеем?
- Запросто. Такой хороший мастер не должен стесняться своего имени, Сергей. До свидания.
Антон вышел в холод и медленно зашагал к вокзалу.
«Я буду жить там, где тепло!»