Утопленник

Здесь нет концепции, драмы характеров, большого смысла; это байки у костра

глава 1
Солнце ушло под горизонт, небо окрасилось ровным серебристым свечением. На тёмные водяные «окна» лёг металлический блеск, и на этом зеркале стали чёрными насельники мохнатых кочек: ситник развесистый, пушеница, осока вздутая, калужница, белокрыльник, сабельник, сфагнум белый и прочие отпрыски болотного гумуса. Вокруг настала тишина.

- Бульк, - появился пузырь и лопнул бесследно.

Это выдохнула кикимора, лежащая на дне или между воздушной границей и дном, зато вдыхает она беззвучно, вытянув чёрные губы наружу, и так она делает раз в полчаса.

Вечер густел, свет угасал. Но вот зачавкали шаги. Фотограф решил переставить свой штатив. Он влюбился в болото и делает снимки с долгой выдержкой. Дабы исключить вибрацию, он отступает от камеры и включает съёмку дистанционно, пультом.   

Появился на отдалённой кочке тонкий огонёк, то был знак – внимание! В обозначенной точке выбрался из косматой кочки болотный сверч.

Торфяная вода, богатая азотом, и жирная придонная сопель напрасно обнадёживают болото породить новую жизнь, ибо силёнок сейчас никому не хватает. Мировая душа подустала и близка к унынию, что сказывается во всех сферах (и в душах тоже). Экосистемы не помышляют обновляться: не хватает им веры в результат своей созидательной работы, а ведь это должно манить, вдохновлять, но нет. И томится болотная топь, лишь иногда в полусне сотворяя кое-что по мелочи - малую тварь, обутую в хитин, или какого-нить ползунка из мягкого белка, вроде миниатюрного трепанга. Увы-увы, у сих новорожденных нет защитного навыка, их быстро съедают, не дав порадоваться, удивиться - только испугаться перед кончиной. Потому лаборант лемнолог-болотовед не зачерпнёт невиданную молодь пробирной банкой; ему в общем-то нечего здесь делать, разве что утонуть.

Фотограф заметил ту капельку света. Сторожко, ужавшись в плечах, он переставил штатив, сбавил ему рост, навёл объектив на яркое пятнышко. Светозарная точка выглядела как пойманный в маленьком янтаре луч. Фотограф добавил зум и, минуя монитор, приник левым глазом к видоискателю. Светозарная точка оказалась крошечным уличным фонарём, рядом с которым стояла аптека, по тротуару вдоль дома с аптекой неровно шагал человек, должно - пьяный, потому что пальто у него нараспашку, и вероятно - поэт, поскольку за ним вился конец шарфа и в руке он держал раскрытую тетрадь.

Обалдевший фотограф ни на миг не отрывался от видоискателя, поэтому потерял представление о расстояниях, о своём положении - он сделал шаг вправо, чтобы взять мини-город в лучшем ракурсе, и ступил в омут. Он стал хвататься... но кочка с чудесами оказалась плавучей: когда он вцепился в неё, она перевернулась. Выпустив из левой руки фотокамеру, он взялся грести двумя руками, но его ноги увязли в каком-то хватком, голодном киселе. Не на шутку испугавшись, он стал барахтаться что есть мочи, при этом лихорадочно озираясь, ища стволик, ветку, но ничего подходящего не находил. Узнал большую кочку, на которой давеча стоял, постарался дотянуться до неё, хотя бы достать пальцами – нет, вершка ему не хватило.

Попытка дотянуться обошлась ему дорого: он глубже погряз ногами в донном иле, и только плечи с головой остались у него над зыбью. Надежда мучительно превращалась в отчаяние. Никакого упоминания о вечерней заре - непроглядная ночь кругом, и посреди неё кипела, бултыхалась чёрная вода, исходя белой пеной.

…Фотограф арендовал комнату в ближней деревне у бабы Матрёны. Приезжал ненадолго, но часто и во все сезоны: ловил настроение переменчивой натуры, разные наряды её: болото под белым зимним саваном, в жёлтых цветах-кубышках, в апрельских почках-прыщиках, в майских зелёных потягусях, в осенней хладной дремоте под периной облаков. Фанат. Баба Матрёна уважала его, но когда к ней приходила Глафира, сестра, уж они давали волю юмору. Про мужиков они вообще говорили со смехом, а вот про женщин зло, осуждающе.

Обычно тему для веселья подавал им Глашин муж Иван, который выдумывал болезни и, лёжа на печи, вживался в роль больного. Только Иван им приелся; благо, снова прибыл фотограф со своей городской кепкой с пупочком наверху и в чеховских очках, которые, по мнению сестёр, обязаны были свалиться в топь. Глашин Иван правда тоже выдал им повод на днях: купил лотерейный билет, положил в нагрудный карман да так в пиджаке и возлёг на печь. Бабы разгадывали этот манёвр.
- Поди, боится, чтобы я не стащила, - думала Глаша.
- Нет, он греет его, сердцем согревает удачу. Будущие рублики высиживает.
- Может и так… вылёживает. Но вероятней всего, просто лежит на яйцах.

Приехавший фотограф сменил им тему и заодно прибавил в доме хлопот. Матрёна вытрясла половики, протёрла все поверхности, принялась вкусно готовить. Однако нет-нет с тревогой спрашивала сестру: вот куда человек с высшим образованием, городской, в очках, прётся вечером из дому?!
- А не зазноба чай?   
- Не похоже, больно серьёзный, тверёзый.
- Ну тогда не знаю. Пускай уж лучше на болото, лишь бы не на кладбище, а то нам стало бы совсем страшно.
- Чего болтаешь! Вон мурашки побежали… святые угодники!   

А он, которого обсуждали, не утонул в трясине. Совсем уж на закате своих личных минут он истошно завопил, и вскоре с тихим плеском подплыла к нему лодка. Едва зримый мужичок правил с помощью шеста.
- Цепляйся за борт, – произнёс мужик сиплым голосом.
Несчастный моментально вцепился, после чего лодочник, склонясь по другую сторону лодки, сжался в пружину, аж присел, и вдавил шест в подболотный упор… прочного упора там, разумеется, не было, но конец шеста был вооружён растопыркой - кружком как на лыжных палках, благодаря чему шест не тонул в донной каше.

Помаленьку, по сантиметрам лодочник вытягивал фотографа из плена. Вытащил, проволок ещё пару метров по голой воде - омыть, а затем помог взобраться и плюхнуться в лодку.
- Да-а… - сказал мужик.
Сюда вошло много чего: прежнее неверие в бабьи сплетни насчёт ночных походов горожанина; упрёк в адрес горожанина по поводу его неумения ходить по трясинам; удовольствие насчёт своей правоты (во всём); расчёт на денежную премию от полу-утопленника.

Отдельное удовольствие доставил ему этот кружок на шесте (ноу-хау, или знай-наших), а также приворотный символ: Иван вывесил за окно водочную бутылку. Цель? Утром, едва проснувшись, бросишь взор в окно и сразу начнёшь день с позитива. (Глашка ещё не видела, да пускай смеётся, она ж сорока.) Иван и вправду приманил удачу – вот она валяется в лодке, истекая водой.

- Иван, - догадался назвать себя мужик, невидимый во тьме.
Объёмно прозвучало это слово – оно подлежало разгадыванию – нет, не разгадать, и вновь наступила зыбкая тишина, только хлюпал шест по воде и порой что-то шуршало об лодочный борт.
- Денис, - ответил спасённый хрипло, также озадачив тишину своим именем.
- Вот так вот, - подвёл итог Иван; у них стали схожими голоса.
Фотограф хотел сказать ему «да», но сил не нашёл. Он уже досадовал на себя за утопленный фотоаппарат; ему уже казалось, что он и с камерой на штативе мог бы точно так же спастись. А ведь аппарат можно достать; по крайней мере, есть надежда, что карта памяти не пострадает, она в закрытом слоте.

Скользила по окнам воды самодельная плоскодонка. (Самодел – он же, Иван. Иван всё может сделать, вообще всё, лишь бы не скучное.)      

А кикимора была в бешенстве. Она хотела мужчину, за которым следила уже несколько вечеров, но его утащила дурацкая лодка под управлением местного чудика (судя по запаху - алкаша в первом приближении). Сей никчёмный гомосап дерзнул причинить ей фрустрацию! О, она предвкушала близость фотографа, вкус его искушённых глаз… и вдруг лодка шлёп-шлёп между кочками… какое разочарование! Да и фотографу каково! Она спасла бы его от унылого будущего; себе взяла бы только глаза, а ему дала бы свободу от всех неприятностей навсегда!   

Впрочем, ещё не всё потеряно. Любимый вернётся за камерой, вернётся! Кика топнула многопальцевой стопой, подняв облако ила. Кикиморы умеют любить. Любовь для них – всё: жертва (жратва), боль, трагедия, кипяток желаний, добавочный азарт к самолюбию. Тут не сладкая манка за детским завтраком - тут кровь. Любить надо уметь, любить надо по-настоящему!      

По ходу переживаний был ею съеден мимо проплывающий сверч, малютка, наделённый колдовскими способностями. Растворяясь в едком желудочном соке (0.75 pH), проглоченный успел отравить ей душу. Разумеется, болотный новичок не обладал достаточной силой, чтобы затянуть воображение Кики в боковые миражи, но ему хватило силы приоткрыть подвалы её памяти.

Полмиллиона лет назад васюгане делали торфяное пиво, что исторически свело их в могилу - неважно, - зато каковы были страсти Кики в нагретом ферментёре! Да как же она туда попала? А... не помнит. Соку напилась багульника. Очнулась она тогда уже в сусле - сусло подогревалось. Кика царапает металлические стенки, мечется, ощупывает фланцы, торцы штуцеров, заклёпки… её разрывает отчаяние - пускай сердца нет, но есть желудочек для прокачки розовой лимфы! И тут сила отчаяния вынесла сознание Кики из ферментёра прочь, наружу. Она оглянулась по сторонам и поняла, что тело осталось там, в горячем сусле. Кика спряталась тогда под погрузчиком и принялась обрастать новым телом, собирая материю из окружающей среды. Собрала не точно - с когтистыми длинными пальцами, к тому же дрожащими. Белков недобор; железа, кальция, марганца, оксида углерода перебор. Она тогда же осознала, что ей с этой пивной цивилизацией не по пути, и – надо же! - так оно и вышло: планета, проводя очередной эксперимент, убрала васюган в прошлое, в буфер.

После них появились на Земле героические великаны - тоже ненадолго, а затем атланто-люди. Кикимора живёт миллионы лет, потому прошла через три смены климата и три канувших в Лету цивилизации. Сама не принадлежа ни к «дикой» природе, ни к «умной» техносфере, кикимора приютилась в погранполосе - там, где природы неявный разум соседствует с явным разумом цивилизации.

Она почти бессмертна. Главная проблема долгожителей – скука, долгая скука… но она же побуждает к развитию искусства развлечений, включая самые кровавые досуги. Кикимора хитра, бессердечна, жадна до впечатлений. Если удаётся ей кому-то устроить язвительную пакость, она хихикает (и даже есть версия, что подлинное название кикиморы – хихимора).

Внушение мыслей – конёк болотной хозяйки. Фотографу Кика настойчиво мешала завтракать, она звала его к себе, маяча пред его мысленным взором фотокамерой. И он, торопясь доесть и допить, продумывал экипировку. Он выспался, отогрелся ночью, и мучительный страх перелопатился в гумус «богатого прошлого»; Матрёна взамен его мокрой, грязной одежды вручила ему одёжку покойного мужа, так что всё у него стало хорошо - положение анти-цугцванг, при котором любое действие приводит к улучшению позиции. Так ему казалось. Осталось достать камеру из тины. Сходить за Иваном? Нет, он один справится, не то Иван обложит его двойной данью. Утром он уже не ощущал помощь Ивана как спасение от смерти, он бы и так, дескать, выбрался.

Но Иван сам нарисовался у Матрёны.
- Где твой полюбовник, Мотя? Вчера в болоте прятался, а ныне в шкафу? Признавайся!
- Скажешь тоже, старый чёрт. Вон он кофе пьёт.
- Ну как, очухался, городской товарищ? – подошёл к Денису Иван. - И чего тебя на трясину тянет? Загадочно даже. Можа там золото, самоцветы? Чего-то многие заинтересовались. Восточную марь один аж купить собрался… трудная фамилия: то ли Гуревич, то ли Каганович… а! Рабинович! Поди, не дурак, а на болото позарился.
- Торф? – предложил причину фотограф.
- Может и торф, - задумался Иван, поднимая своим суховатым горбом неподъёмный груз чужой выгоды.
- «Всероссийский научно-исследовательский институт органических удобрений и торфа» никто не отменял, значит это кому-нибудь нужно, - экономически пояснил свою мысль фотограф.
Иван пропустил данную фразу мимо ушей и даже отклонился чуть в сторону, словно от пролетающей мухи.

Ой, речь зашла о богатствах… Денис отвлёкся от стола и протянул Ивану вчера обещанных две тысячи рублей, но Иван сделал дикие глаза. Фотограф оглянулся и понял, в чём дело: передачу денег видит Матрёна, то есть об этом через минуту узнает Глафира, которая отберёт у мужа деньги – без благодарности, без радости, с возмущением, ибо сама возможность утайки денег от жены вызывает в ней негодование.   
Иван тут же зашипел сиплым, простуженным голосом:
- Не надо, убери деньги, я тебя просто так из омута вытащил, бесплатно.
Матрёна озлобилась лицом, понимая, что в этой миниатюре ей не досталось роли: мужики меж собой разыграли пьеску, и городской позже отдаст Ивану промелькнувшие две тысячи – с концами.

Раз уж Иван здесь, Денис пригласил его с собой.      
- Идите, кикимора ждёт вас, - проворчала им вослед.   

Они шли поначалу по дернистой части болота, которая ногам отзывалась, как матрас, а затем вышли к тёмной воде и дикобразным островкам. Тут была привязана плоскодонка - отвязали, Денис уселся на холодное днище, Иван, поплевав на ладони, взялся шлёпать по воде своим хитрым шестом с круглой растопыркой возле нижнего конца – по звуку получались шаги длинноногой цапли.

Какая же красота! – воскликнул он в глубине себя и снова затих, глядя на чередование пучков травы, мелкого кустарника и жидких чёрных зеркал. Тихо шипела вода, при встрече с лодкой терявшая зеркальность. Поодаль рослые тонкие деревья отпечатывали кружевную нежную крону на полотне неба – и всё это было несказанно по своему значению, то есть слов это выразить совсем не было, да и не могло быть. И не надо. Он слушал журчание воды, смотрел, как маленькие волны сминают и покачивают отражения деревьев и облаков.   

глава 2

- Тяжко вытаскивать, присасывается ко дну, - Иван так объяснил свою усталость при работе шестом.
Они остановились посреди болотного узора.
- Как тебя занесло в такую топь? – озирался Иван.
- Увлёкся, не заметил.
- Да чем тут увлечься можно, тем паче вечером?! Странный ты человек. Городские все чудики.

Та вчерашняя кочка - с поэтом, фонарём, аптекой - вновь приняла правильное положение: вниз корешками, вверх осокой. Денис узнал её по характерному рисунку травяных пучков.   
- Здесь! – он закричал.
- Да не кричи ты, рыбу распугаешь!
- Какая тут рыба?!
- Где глубина более метра, там карась водится, и язь, и щука; дед Шушпан поймал щуку на два кило.   

И начал было Иван рассказывать рыбацкие байки сиплым своим голосом, вроде бы монотонно, и вдруг вскрикнул на ударном слове «у деда Шушпана валенки примёрзли, дед на лёд из валенок ПРЫГ!» - Денис при этом возгласе опомнился и заново настроил зрение, которое на какое-то время ушло в расфокус.

Фотографа заняла странная мысль - о зарождении вселенной сразу с жизнью внутри, о зарождении беременной вселенной. Мысль-наваждение, отрешённая, безвременная, для которой нет подходящих понятий. Пытливый ум заглядывает в безмолвную тайну и вскоре отступает, но что-то успевает потрогать. Неподвижно смотрел Денис в покойную глубину воды, где водоросли в коллоидной мгле стояли, как деревья в густом тумане, выступая наружу только вершинами. Туман был тёмный, как дым пожарища, - из него, как угорелый, выскочил жук-плавунец и метнулся в соседние заросли.      

Денис, опомнившись, принялся вновь искать фотокамеру, но не увидел её, как не заметил и кикимору, терпеливую в засаде.

У него был припасён длинный сучок для вытаскивания камеры; только было взялся - Иван зашипел:
- Брось его, потом, позжей! – замахал рукой, словно ужаленный дирижёр.   
Переполох возник из-за того, что под правым бортом появилась крупная щука. Она взором уткнулась в куртину травы-элодеи, нацелила туда хищную свою голову, похожую на узкий ботинок с удлинённой подошвой. А вот на такую встречу Иван припас пику с надпиленным гвоздём - ага, лярва зубатая! Двумя руками вонзил он пику в глубину - промазал и выпал за борт. Это случилось из-за того, что фотограф тоже решил посмотреть на рыбину и сделал шажок в сторону Ивана; лодка накренилась, к тому же борт у неё низкий, да и верхнюю часть своего тела Иван, совершая удар, склонил за борт… стон, плеск, и Денис остался один - сильно пошатнулся в лодке, но устоял.

Через две секунды над омутом показалась фыркающая голова.
- Не вставай на дно! - закричал Денис, не знавший, что вчера его захватила не трясина, а кикимора.      
Стоя на корточках и балансируя весом, Денис кое-как перетащил Ивана через борт.
- Настал твой черёд заплатить мне две тысячи. Тогда симметрично получится, - отметил Денис, который в юные годы хорошо учился и научился давать событиям определения.
Иван затравленно посмотрел в ответ.
- Да ладно, пошутил я, - извинился Денис.   
Иван успокоился не сразу. Не так страшно потерять гонорар, как обретённую вместе с ним радость. Радость Ивана чуть не обуглилась, чуть не превратилась в обиду. Вот напугал городской! Иван спустя рукава учился в школе и не мог выразить своё несогласие с упоминанием «симметрии».

Городской молод и крепок, не пьёт, не курит; Иван же наоборот. Посему Ивану вытаскивать городского или городскому вытаскивать Ивана – это совсем не равновесные действия. Помимо того, плавсредство, оно же средство спасения, принадлежит Ивану, и тут «ежу ясно», что доля благодарности со стороны городского должна быть выше, ой как выше! Нету симметрии. Но не мог Иван всё это складно выразить, хотя лукавую неправду в словах Дениса различил. Так и вовсе безъязыкая душа всё понимает, да в ответ лишь мычит.   

(Смысл подобен клубку молекулы ДНК, а словесное объяснение подобно разложению молекулы ДНК на аминокислоты. Понимание смысла мгновенно и целокупно. Разъяснение длиннотно и расчленительно.)   

- Глафира нам в спину что-то про кикимору пробурчала, у вас легенда есть? – поинтересовался Денис, глядя сквозь воду в придонный слой водорослей.
- Не бери в мозг. Ей неважно что говорить.

Взбаламученный ил оседал, и Денис наконец увидел камеру, вернее штатив, но это одно и то же, поскольку они вместе. Штатив был вчера сложен для низовой съёмки, тем не менее тренога одной ногой выглянула из киселя.

Настал Денисов черёд охотиться. Он взял палку-цеплялку и стал поддевать торчливым сучком невидимый, но хорошо воображаемый предмет. Придонный туман при этом вырос и заклубился; нога штатива ушла в незримость. Досада за свою безуспешность стала распирать фотографа.
- Ну здесь же она была!
«А теперь нету», - пузырьками пробулькала хозяйка болота, оттащив камеру немного в сторону; да, она умеет любить, но ещё лучше умеет ненавидеть. И чего там: любая отвергнутая женщина - лютый зверь.
      
Денис отчаялся, грубо заелозил палкой по дну, отчего илистая сопель восстала почти на всю толщину воды.   

«Ну как, милый, не получается?» - телепатически поинтересовалась Кика. На кураже она слепила из себя супермодельную русалку: 90х60х90, чтобы показать фотографу двояко-округлый зад и двояковыпуклую грудь – фактурное обещание вагины. А вот шиш - её там нет; это витринный обман.

Ловить мужиков на вагину - метод геологической древности. У Кики вагина отсутствует. Природа в эпоху творческого безумия порождала чудовищное биоразнообразие, выдувала фантазийные образы и кого попало облекала плотью. Так в потоке лихорадочного творчества была создана кикимора - колючий ажур, сухое изящество - экспериментальный вариант - а посмотрим, какие закрутит она амуры с иными тварями, какую займёт нишу в земном общежитии! Потом, конечно, природа поняла, что лишила кикимору основной привлекательности. Взамен или в компенсацию природа наделила её колдовскими чарами. Русалка тоже, заметим, лишена вагины, но для чего?! - для мести. Задача русалки - привлечь и убить за то, что привлёкся. Убить, не дав перед смертью услады. У Кикиморы своя задача - хитрить на пустом месте, колдовать и калечить. Это всё силы зла, так что задачи могут придумывать сами.   

Ноль без отверстия - апофеоз болотного феминизма и особая арифметика, однако, такому примеру уже последовали прогрессивные дамы (комок гордыни - тоже ноль без отверстия). Об этом, к сожалению, Денис не ведал, и многие мужчины не ведают, а потом бывает поздно.

- Ты без этой камеры обойтись не можешь? – с упрёком спросил Иван, сочащийся болотом.   
- Могу, но там интересные снимки.
- Купи новую и снимай - обснимайся.   

Тут фотограф увидел русалочьи округлости в нескольких метрах от лодки. Подобно игривой косатке, русалка вращалась, расчётливо мелькая двумя грудями, двумя ягодицами, двумя грудями... Денис, обороняясь от чар, применил слово «привиделось». Мол де устал, болотная прель, дремучие испарения неогеновых отложений, колебательная частота утлой лодки, перегар изречений Ивана…
- Всё, айда домой, - решительно сказал Иван, поднялся и поплевал на ладони. – Ты тока, Дениска, воткни свою палку-копалку в эту кочку, пускай останется вешка.

На самом деле Иван решил найти камеру без Дениса, чтобы продать кому-нибудь или тому же Денису, на худой конец. Послушный Денис воткнул палку в ту кочку, что умеет показывать виды и переворачиваться, и при этом подумал: а может без Ивана сюда приплыть? Мысль правильная – вешка. Не нужен Иван: много денег хочет. И если б не его рыбалка, уже нашлась бы камера в тихой воде. Баламут!

Денис приметил, где Иван привязал плоскодонку. Они сумрачно простились.
         
Матрёна встретила его нервная, озабоченная.
- Где ты шляешься?! Нас на поминках ждут. У Серафимы внук в общаге повесился.
- Я тут не при чём.
- Как не при чём?! В деревне осталось почитай двадцать пять человек. У нас каждый на счету. Айда быстрей!

Чуть не волоком привела его в крайний дом, где местные жители и несколько приезжих тёмным роем гудели у крыльца. Говорили о круговороте любви в природе. Кто-то достал из кармана бутылку, распечатал, пустил по кругу. Денис понял, что случилось. Лёшка повесился из-за Тамарки. На свадьбу настроился, но та передумала и решила продолжить сердечный поиск. А студенческое общежитие – половой муравейник, тут всякий выбор немедля проверяется практикой, и потому Лёшке доложили, что Тамарка загуляла. Он явился к ней поздно вечером - учинил разнос, обзывал по-всякому, правой рукой замахивался, был выпивши, а потом вышел в соседний двор и повесился на тамошнем дереве, на бельевой верёвке.

Денис покинул скорбное общество нетрезвый, какой-то мутный; по дороге его преследовали слова, читаемые вслух в уме.   

Здесь покойник и давка   
и стопка блинов.
Баба – это удавка   
и счастье врунов.

Оправдание духом:
он помер любя!   
В общем, кончилось "пухом"   
кино про тебя.

Видимо, его настроило на стихоряд пение собравшихся, которые с печальных православных поминок съехали в языческую тризну. Сначала закурили в доме, потом звякнул упавший фужер, затем грянули гармонической дребеденью гитарные струны и взвыл хор голосов. От некоторых песен густо несёт водкой. Денис незаметно вышел вон. По дороге слушал у себя в голове стихи, посматривал на деревню, покрытую сумерками… что он Лёшке? Что ему Лёшка? А поди ж ты, остаток дня пропил за него, как за родного.   

Матрёны дома не было: она там, где грустно и шумно; Глафира с нею – пожилое загляденье с длинными саркастическими губами, в небывалом бархатном чепце формою как бы «кверху-задница» или надутое сердечко. Иван остался там же, с ними, спотыкаться вокруг стола.   

Зато Денис вольготно расправил плечи; жилая пустая изба обладает целебными свойствами. Походил по горницам гоголем, хлебнул квасу, посмотрел в окно – луна вырезала из ночи отдельные чёрные тени. Пора. Взял светодиодный фонарь для подводной съёмки, в сенях нашёл свою палку-цеплялку, накинул куртку да и чухнул на край болота за плоскодонкой (нынче вряд ли понадобится хозяину).

При луне окончательно сформировалась ночь. Чахлые древесные хворостины тускло отражали заоблачный свет и торчали из болота измождёнными жестами отчаяния. К одной такой берёзке Иван привязал свою лодку… вот она. Где-то взбрехнула собака. Денис настороженно оглянулся и ради бодрости вспомнил Конан-Дойла.
Шерлок Холмс: «На болоте много овчарок?» (sheep-dogs)
Доктор Мортимер: «Конечно». (no doubt)
Англичане, видать, знатоки болотной фауны. И фамилии говорящие: Мортимер – измеритель смерти, поистине врач. Или «сын холма» Холмс, глядящий сверху на трясину, где водятся овчарки, и где одна собака, самая крупная, светится фосфором, чтобы страхом губить богатых людей (бедных не запугаешь, им всё по хрену и болото по колено).         
 
Он стряхнул с мозгов книжную пыль и отвязал плоскодонку.

Глава 3
 
Пол-лица луны выглядывало из-за облачной занавески, отчего лоснилась амальгамным блеском чёрная вода. Кто-то внизу очень хотел жить и пучками жилок торчал из воды: быть может, затопленная земля тянулась к простору, придумывая для выхода тонкие прутики, нарочно обрастая длинной зелёной шерстью. Тишина прозрачно светилась на фоне чёрного неба. Лодка лизала воду, ритмичными и мягкими движениями по ней скользя. Тихий плеск, звон тишины… как морской прибой наглядно и звучно изображает поэзию, так увиденное Денисом наглядно и звучно изображало доречевую тишину.

Он оказался в огромном зале, где тайны мира показывали себя. Здесь достаточно было появиться хотя бы одному зрителю… (Доброчинный батюшка служит в храме, даже если там всего один прихожанин, или нету ни одного.) Немного оторопи, строгости, мурашек… работа мышц помогала Денису не испугаться. Шест и вправду подсасывался на дне, и растопырка сопротивлялась вытаскиванию, но без неё шест погружался бы в донный грунт слишком глубоко.      

Уа-а-а… - раздался долгий пульсирующий вопль над болотом. Никакой тишины не осталось - одно притворство. Чей вопль? Помесь голоса и промышленного гудка. Денис озяб, дыхание пресеклось. Надо поскорей найти камеру и закрыть болотный проект. Он и сейчас бы его закрыл, если б не снимки: вдруг некоторые кадры удались, и камера запечатлела именно ту красоту, что видели его глаза? Лотерейный маньяк не столь сильно волнуется над списком выигрышей, как фотограф перед проверкой последних кадров.   

Преодолевая внутренний холод, он решил ускориться, но куда же плыть? Потерялся путь, и вдобавок облако заползло на луну. В течение нескольких секунд болото смеркалось и померкло, как это бывает в театре перед началом действия. Нос лодки стал виден едва. Он вспомнил про свой осветитель на шести батарейках, да только достать его из кармана и включить не успел: насторожили болотные огни. А не огни вовсе, но целые фигуры – нелепые, невесомые. Они блуждали, кого-то ища. Должно быть его, Дениса; больше некого искать. И вдруг двинулись к нему, привлечённые теплом. Он залёг в лодке ни жив, ни мёртв.

«Что они могут мне сделать?» - подумал под глухой стук сердца. В лодке стало светлей. Он скосил глаза – над бортом стоял фосфорический лунарь - один из этих болотных чад. Его мятое лицо - комок белой занавески - на миг расправилось, показывая почти человеческие черты и чёрные дыры вместо глаз… Денис мигом зажмурился, потому что сработал защитный рефлекс – не смотри! (Через отверстое, пристальное глядение предмет впечатывается в сознание человека. Взор – это коридор из ума в мир, а также из мира в ум.)

Должно быть, к первому чадику присоединились его товарищи, поскольку вряд ли он один справился бы: они взялись раскачивать посудину. Сначала помаленьку, потом поймали резонанс и пошла раскачка – амплитудная, мощная, чтобы вытряхнуть человека за борт. «Что будет? Что сейчас будет? Черти!» – проносились в нём слова-метеоры.   

В левой руке осветитель, в правой шест, бьющийся концом о борт. Лодка превратилась в гремучий аттракцион и уже готова была опрокинуться, но Денис догадался включить свет. Вмиг всё поменялось, в глаза и в ум поступило внешнее питание. Ближнее пространство прикинулось более скромным. Раскачка мигом сошла на нет. Он приподнялся, направил фонарь в спины белых чадиков: трое бежали по воде в припляс, как невесомые балахоны, и таяли в попутном свете. Тут же луна вернулась на мостик, продолжая ночную вахту. Болотная ночь для неё – вогнутая чаша, полная чьих-то прозрачных приключений... злоключений.            

Денис опустил фонарь под воду, оглядел ближнее дно – камеры не было и не могло здесь быть, но руку в жидком царстве он задержал. На дне лежало зеркало. Денис умственно вздрогнул, потому что в зеркале отображалась лодка и сам Денис, который свесил за борт руку – всё это было достоверно, только схвачено сверху, а не со дна. Денис вооружился палкой-цеплялкой и попытался приподнять зеркало, столь своевольно отражающее действительность, но оно оказалось неподъёмным.
(Действительность не есть ли архитектурно-сюжетный намёк, доведённый волевым умом до отчётливости?)   

Искать фотокамеру! Он вытащил руку с фонарём, позволил воде излиться из рукава, затем осмотрелся, водя светом туда-сюда. Свет мелко спотыкался о побеги стоя погибших растений, впивался в белёсые кочки... становилось понятно, что человек заблудился. Началась паника, Денису показалось, что он потерял даже направление к дому. Слава Богу, прокричал петух - в отдалении, тихо, но вовремя. Он успокоился, вновь опустил фонарь под воду – может, ему что-то почудилось? Нет: зеркало продолжало показ.

Сюжеты захватывали, но вне зависимости от сюжета захватывала красота чёрно-белого, чёрно-серебряного изображения, будто проявленного на стеклянной фотопластине.   

Вернулся он в середине ночи при свете луны, ибо фонарь погас. Привязал плоскодонку на прежнее, вроде бы, место. Уставший, тяжёлый взошёл на крыльцо. Затем в потёмках стал пробираться к своей комнате, но тут загорелась люстра. Хозяйка неприветливо сощурилась на него.
- Загулял, интеллигент?
- Я на болоте был. Спокойной ночи.
- Спокойной?! Да как теперь заснуть! Я снотворное принимала!
- Это вы зря: не посоветовались, - ответил едва слышно: сил не было.
Он знал, что она врёт, потому закрыл перед ней дверь. Какое снотворное! Она спит как январский медведь, как пьяный свояк. Вероятно, её разбудило жгучее любопытство.   

Денис лежал в одной позе, как покойник, и думал об увиденном. Вскоре услышал голоса Ивана и Глафиры.
- Поднимай лежебоку. Я к нему, хочу с Полинкой познакомить, а то без толку по ночам шляется, - объяснилась Глафира.
Денис не понял, кто такая Полинка, но запах блинов его заинтересовал.
– Господь его знает, где шлялся, - проворчала Матрёна.
- Да ладно тебе, делать Господу нечего – про такое знать! – задорно возразила Глафира.
- А я по другому вопросу, - вставился Иван. – Фотокамеру жильца я поднял со дна. Хочу вернуть законному владельцу.   

Денис выскочил из комнаты, протирая глаза.
- Где камера?
- С добрым утром, фотограф! Ты, верно, катался ночью на моей лодке… не к той берёзе привязал. Не важно, - Иван махнул красной рукой, - я на заре отчалил на болото, вешку твою отыскал, дно обшарил – на, вот! - Иван вытащил из платяной сумки фотокамеру, скинул с плеча рюкзак и достал оттуда штатив. – Принимай товары, купец.

Первым делом Денис вытащил карту памяти и положил на подушку сохнуть. Вторым делом пригласил Ивана в свою комнату, затворил дверь и тихонько отсчитал ему четыре тысячи. Иван однако поступил оригинально.
- Спасибо тебе за тыщу рублёв, дружище! – провозгласил в потолок, с издёвкой (над кем?) корёжа слова.
Затем Иван вернулся к женщинам и торжественно вручил жене тысячную купюру. Конечно, мог и промолчать и всё утаить, но, раскинув умом, решил задобрить жену: с ней ведь ещё жить.

Вчетвером сели за блины. Завязался бытовой разговор, на котором Денис присутствовал условно, ибо всё переживал повести зеркала – до звона в голове, до пота. Чарующее зрелище не отпускало его. Если бы фонарь тогда не погас, он вовсе не покинул бы прозрачную топь. А теперь он утопал в памяти, хотя сидел за столом среди соседей, слушал их слова и вкушал блины.   

Кошка принялась гулять возле них, напрягая столбом хвост и холодом глазного дна облучая пирующих.   
- Гляньте на неё! Всё понимает, только не говорит.
- Хорошо, что не говорит, а то материлась бы с утра до ночи, - заметил Иван.
- Молчал бы сам лучше! – встряла Глафира. – Знаете, Денис, этот зубоскал собачью свадьбу увидел и закричал тогда из машины: горь-ка! А машина у нас была с кольцами (свадебный кортеж), мужики ржут, а дочка рыдает, мы ведь её замуж выдавали! И вот он дочку сучке уподобил.   
- Не фига, не надо! Просто нервы у дочки взыграли от волнения: как платье сидит на груди, на заду, свадьба всё-ж-таки. Оттого и слёзы.
- Дочка твоё «горько» 20 лет помнит. Оконфузил, ирод.
- Лучше бы помнила свои досвадебные проделки.
- Девка не бывает без проделок, а был бы сын - были бы другие проделки, - умудрённо обобщила Матрёна.
- Тут симметрично, - согласился Иван.   

Поевши блинов с вареньем, они разбрелись, и Денис пошёл к себе в комнату, чтобы вновь остаться с ночными образами наедине. Лёг, закрыл мешающие глаза. Подводное зеркало первым кадром тогда показало Дениса на рыбе. Какая рыба - неизвестно, ибо Денис не рыбак, но возможно язь. Он сидел на рыбе, слегка откинувшись лопатками на плавник, с выражением лунатика; были хорошо видны его безразличные глаза, его черты, прорисованные чёрным тонким карандашом, а на рыбе видны были все чешуйки, точно монеты. Затем зеркало показало дверь – очень знакомую. Да, это дверь в общагу. Дверь отворилась, открыв темноту, которая светлела по мере проникновения в неё: там ходили, сидели на кроватях, лежали, вставали, спешили уйти некие молодые существа. Юному Денису нравилась Марина среди них. Кажется, он тоже был ей приятен. И вдруг Марина зло заплакала и устроила всем скандал – голоса не слыхать, но было и так всё понятно. Марина со старостой курса взялись провести обыск в ближних комнатах, потому что у неё пропало дорогое колечко.

Колечко нашли в постели Дениса. Это был самый горький день в его недолгой, но поместительной жизни. Он развёл руками и стал блуждать глазами по лицам товарищей и по стенам. Оправданий у него не было, кроме одного: не брал! Потолки тогда в общаге стали низкими, люди с их двусмысленными лицами стали отвратительными. Остап, сосед по комнате и невольный товарищ Дениса, призывал испросить у Марины прощения, дескать она простит, она хорошая. Слова людей легко излетали из их уст и достигали его слуха, но его слова, как мухи с оторванными крыльями, никуда не летели. Он подал на отчисление. Мать сильно ругала его. К отцу он поехал в соседний город, чтобы найти человека, одного, который поверил бы в его невиновность. Отец поверил, но мачехе эта проблема была не интересна, и та всячески выталкивала Дениса вон, за порог. От тех дней началась у него иная жизнь – взрослая, горькая, смелая, упрямая, своя; отмытая от подростковых иллюзий.

В те дни не знал Денис, кто стащил у Марины и подбросил ему колечко. А теперь знает: зеркало показало - Остап. Не допустил Остап их сближения, разрушил их маленькую робкую влюблённость, а Марина поверила "факту" и руку свою красивую протянула Остапу. Тот был счастлив, но всё же опечалился о Денисе, заявил, что ничего не понимает - как такое случается с людьми! - и попросил Марину зла на Дениса не держать: «Всё-таки он заплатил за свой поступок - он потерял тебя». От зеркала Денис узнал давнюю правду, нарисованную точным и страшным пером; увидел воочию походку товарища, вдруг потерявшего честь; его движение, когда спешно сунул кольцо в постель Денису. Это ловко у него получилось, и подлость победила дружбу.   

Все проиграли. Остап, хоть не был пойман, утвердился как негодяй. Марина вышла замуж за негодяя. Денис потерял Марину и начатый свой путь. Он проиграл меньше всех, ибо совесть его была чиста, а путей на свете много. 
 
На этом зеркало не остановилось. У Дениса рука онемела в холодной воде, глаза устали, ноги затекли в неудобной позе, однако он послушно смотрел на дно, где светилось окно в правду.

Глава 4

Потом он увидел взрыв и разрушение. Зеркало показало, как взлетел на воздух пятиэтажный дом. Крыша вскрылась легко, не удержав напора взрывной волны, и обломки стен и конструкций, бытовая утварь, люди и мебель в сопровождении пламени разлетелись в разные стороны. Зеркало не рождает звуков…

Такого события в доме Дениса не было - тем ценнее был этот эпизод. Зеркало показало то, что должно было случиться по воле и техническому плану бабушки. Она открыла на всю подачу газовые конфорки и духовку. Денис почуял газ ещё в подъезде. Время было ночное. Некое томительное настроение вырвало Дениса из гостей, и он быстро отправился домой. Концентрация газа была чудовищной даже на лестнице. У кого ж такая утечка? Но, взбегая по лестнице, догадался, у кого: у него. Спешно открыл замок, влетел в тёмную прихожку, потянулся к выключателю - и остановил свою руку на краю гибели: наполненная газом квартира была подобна зажигалке. «Нет», - сказал он искре и бабушке, что затаилась в своей комнате за плотно закрытой дверью. Бабушка была готова взлететь на воздух, но не собиралась травиться.   

На кухне плита вовсю шипела. Он завернул пять ручек, распахнул окно, выбежал на лестницу и там распахнул окно, чтобы сквозняком продуло квартиру насквозь. Через минуту заглянул в темноту к бабушке. Та лежала строго вытянувшись на кровати; форточка была открыта - свежий воздух втекал, за окном привычно светились фонари, в комнате всё стояло на своих местах, только бабушка лежала в ожидании взрыва…   
- Ты чего придумала?
Молчит. Бесполезно спрашивать. Он только напомнил ей, что она решила заодно убить соседей, о том у них не спросив. Она молчала. С её строгого лица, наполненного упрямством (в роли достоинства), слова стекали, как дождь с гипсовой статуи.   

За несколько дней до этой проделки нечто в бабушке переменилось: пропал контакт, исчез интерес к окружающему. Глаза глядели мутно, холодно, занятые чём-то своим. Вероятно, в эту прохладу и внутреннюю занятость их перевёл страх перед неизвестностью. Сам страх уже не глядел из них, зато был виден результат: потеря заинтересованности в окружающей жизни. Неизвестность смерти представлялась более важной. Прежде смерть виделась где-то в дали и не была так важна: возможно, сказывался уменьшающий эффект перспективы. А когда подошла впритык, то заслонила всё что было досель. А, может, не смерть их заслонила, а предметы сами отступили, не желая находиться рядом с нею (эффект чурания).      

Душа бабушки ждала неизвестного, иного и неизбежного - должно быть, холодного, оттого глаза у неё стали тусклые, на них воздух подышал, и глаза запотели, затуманились, как холодные стёкла. За глазами обычно находится душа, но теперь она сжалась в точку и спряталась - тёплый комочек, слепленный из живого света.

Для чего донное зеркало показало ему эпизод с газом? Для того, чтобы Денис понял: не преступление готовила бабушка, но освобождение. Она хотела хорошего: чтобы внук в жизни долго не мучился. В смерти она ещё не видела ничего плохого, а в жизни повидала как раз много плохого: болезни, заботы, моральные удары, досады, обиды, кривляния судьбы. А если кто тебе дорог, будешь и о нём трястись, потому что его также обступает лихоманка жизни, и также близкому светит неизвестная смерть – в роли «света в конце тоннеля». К смерти ведут все тоннели и коридоры, все дороги, даже самые поначалу беспечальные. Так, может, она хорошая, хоть и пугает? Бабушка, измученная болезнями и заботами, захотела себе и внуку помочь, заодно и соседям угодить посредством подрыва газо-воздушной смеси. Но есть ещё одно объяснение: данный план мог возникнуть в ней по причине уремии. Когда моча в голову ударяет, больной видит иную реальность и к смерти, быть может, относится приветливей.
 
Разобрав этот «зеркальный» эпизод, он подумал: какое сегодня число? И посмотрел на стену; в деревенских домах календари в почёте. Восстановив дату, Денис посмотрел на часы. Порядок.

Ум пребывает в двух смысловых состояниях: в переживаниях (1) и в обозначениях (2). Первое состояние привязано к слову и образу, второе – к цифре и схеме. В первом состоянии человек всё именует и переживает. Во втором – обозначает и констатирует. Можно утонуть в болоте переживаний, можно заблудиться в лабиринте обозначений. Чтобы вынырнуть из переживаний и снова привязаться к обозначениям и схеме, что принято считать адекватностью, Денис проверил номер дня и положение часовых стрелок. Выяснил - успокоился. Фабула его жизни и сам Денис в болоте не утонули – вот они. Он сам – это ощущение себя; фабула жизни – кривая пути на карте места с ползущей меткой времени.   

Отдохнув от воспоминания про судьбоносную долю секунды, что отгородила живых от их последнего переселения, он повернулся на другой бок и снова закрыл глаза, желая погрузиться в следующий зеркальный рассказ – про любовь. Сюжет настолько ясно был показан в картинках, что не требовал титров и подписей, как это делают в комиксах.   

У них вечеринка на двоих. Выпили, побыли в постели, ещё выпили, он просит её отправиться домой, потому что скоро вернётся мать. Подруга не намерена уезжать: пускай мать знает, что мы любим друг друга! Он продолжает настаивать, она забегает на кухню и пьёт из горлышка ликёр взахлёб, затем с некой загадкой в глазах возвращается к вешалке, будто собирается одеться, но делает иное: достаёт из кармана куртки большое розовое сердце, усеянное светлыми точками, поролоновую клубнику, и смеётся, от смеха шатается, роняет слюну, у неё искажается лицо, в ней давленный хохот умножается на алкоголь, она давится от смеха, складывается пополам. От женского хохота до безобразия - малый шажок. Денис вызвал такси и проводил её до дома, но заходить отказался.

Она продолжила вечер в одиночестве. Разложила на столе таблетки, пересчитала их, половину вернула в пузырёк, позвонила в скорую помощь, проглотила отобранные таблетки, запила молоком.

Ему остро была нужна эта разгадка в те страшные дни! Если бы он знал о заранее сделанном звонке, об отвергнутых «лишних» таблетках!

Денис поднялся, зашагал по комнате, всем памятным воображением окунулся в прошлое.
 
Его мать поддерживала «чудом спасённую» Нику, а сына обвиняла в жестокости.
- Жестокосердый, чёрствый! Она тебя любит! Переезжай к ней, слышишь?!

Он уходит из дома, идёт сначала по знакомым, потом едет на попутках, ища место по сердцу; голодает, глядит на мир сиротскими глазами. Но вскоре Ника нашла его по телефону и напросилась на встречу, пообещала сказать последнее, самое последнее слово. Они встретились в одном старинном крошечном городе, где Ника с её желаниями и сложностями как-то не поместилась, и здесь выяснилось, что у неё нет последнего слова. Напротив, она приехала накрашенная, ароматная, с продуманными словами, с прицелом понравиться; приехала настроить его на доверие. Между делом сообщила, что его мать наговорила ему гадостей не со зла, а по необходимости, поскольку мечтает выйти замуж, и ей нужна свободная квартира.
- Значит, я правильно сделал, - вздохнул с невесёлым облегчением Денис.
- Прости за то, что я тогда замутила, но это с отчаяния, я готова была на всё.   
После этих слов он пригрозил Нике, что сам совершит самоубийство, если она не перестанет его преследовать. Он повесится и возложит на неё «доведение до самоубийства».

Денис по сей день помнит, с какой гадливостью произносил эти слова, но у него дрожали пальцы, болело сердце, он терял надежду на будущее, как раненый теряет кровь, - и он сказал правду. Ника смирилась - отстала. В испачканный двуличием дом он тоже не вернулся. В конце концов, ему бродяжничать приглянулось.      

И ещё одну загадку разгадало донное зеркало. Однажды нашёл он, скитаясь, уголок по сердцу - в деревне Рохли Сосновоборского района Пензенской области. Там и по делам всё стало складываться. Арендовал он баню для проживания, договорился работать в школе учителем рисования, получил московскую премию на фотоконкурсе и зажил спокойно, вновь наполняясь надеждой. Только рано обрадовался: его банный домик сожгли. Полиция виновных не нашла, Денис тоже не разгадал… и вот зеркало показало разгадку.      

В Рохлях Денис на славу угощал соседских кур. Ему нередко приходилось отказываться от купленной пищи, потому что в начале странствий он сильно отравился, после чего его организм стал разборчивым в пище, недопустимо разборчивым. После первых двух пригублений организм заявлял о добавках и подделках. Наука, понятно, не стоит на месте, но никакие фокусы производителей не могли обмануть Дениса. Напичканный консервантами фарш, просроченный творог или китайскую гречку, которая, будучи идеально сваренной, имеет вкус гранулированного картона, и прочее подобное Денис отдавал соседке для всеядных несушек. Он-то думал, что она должна быть довольна, и она – да - с китайской радостью принимала гостинцы, только на самом деле копила зависть. Это сколько ж надо иметь богатства, чтобы такую пищу курям отдавать?! И вот однажды к ней заехал уголовный родственник... в надежде поживиться денюжкой. Соседке такая семейная политика осточертела: всякий раз уголовный братец навещал её не по дружбе, не по родству, а ради нужды или жадности. Поэтому соседка, не будь дурой, отказала, но, чтобы не ссориться с опасным родственником, кивнула в темноту – вон там поселился городской, денег у него куры не клюют, к тому же малый добрый, попроси, авось получится. Дениса в баньке тогда не было, он луну фотографировал, уголовник самовольно проник в его жилище и, ничего не найдя, поджёг матрас. Так ему сердечно приспичило, прям озарило душу злорадным пламенем, потому что не по случаю, не по жребию, но по натуре был он уголовником.   

И вот эти загадки разгадав, Денис облегчённо вышел за порог подышать простором и посмотреть в серое небо. Из пухлого, как одеяло, неба сыпался дождик и бегал на мышиный манер по кровле крыльца - окропень. Чудно всё в природе! Но… если дождь пойдёт сильней, в лодку наберётся вода! Созерцание прервалось действием… так всегда: только на что-то засмотришься – тебя позовут. Денис отправился на болото. По дороге думал про зеркало: а может, его нет? Почудилось? Болотный газ так действует на чуткий Денисов ум?

Справа к тому же месту приближался в резиновых сапогах Иван, посматривал на Дениса.
- Поплавать решил?
- Нет, я решил из-за дождя лодку перевернуть.
- Надо же, и мне такая идея в голову пришла, - сказал Иван с ухмылкой; он обо всём так высказывался, будто имел свои особые виды на окружающую действительность.
Вдвоём они перетащили плоскодонку на твёрдое место и повернули днищем кверху. Затем Иван сообщил, что обе-две сестры встретиться надумали. – Твоя Матрёна к моей Глафире в гости грянула, сейчас видел, накрахмалилась. Пускай у них девичник, у нас тогда мальчишник будет. Я пузырём богат, - Иван приоткрыл пиджак и показал гружёный левый борт, сердечный карман за атласной подкладкой. Там круглилась иная растопырка.   

Глава 5

- Ну, будем считать, я у тебя в гостях. Кошки нет - мыши гуляют. Иван повертел перед глазами рюмку с хрустальными узорами, похожими на иней, вернул на стол, наполнил с чувством свидания, выпил с чувством поцелуя.
- А ты что, боишься их?
- Нет, я спорить устал, а бабы спорить любят, не устают.
- Так и не спорь, отойди.
- Ты прав, жиссь короткая. Расскажи мне про болото, - Иван состроил мину верноподданного слушателя.
- Я - тебе?! Ты же местный…
- Бери выше - абориген! Только я маленько приплюснутый.
- Почему?
- Когда задумаюсь и вслед за мыслью готов уже лететь — упираюсь в забор. У меня внутри забор, а на нём всё те же надписи, а у тебя глаз новый, вот и расскажи, что приметил.

Денис опрометью сбегал к себе в комнату, взял обсушенную карту памяти, вставил в планшет и -   
- Сохранились! - в порыве радости закричал, но просмотр отложил на потом, ибо дело это интимное, к тому же нервное.
- Ну значит выпьем за искусство, - понял Иван и метнул взор на бутылку.   

Денис наполнил две изукрашенные светом рюмки.
- Возражений не будет, – голосом большого директора произнёс Иван.
- Не будет, - с удовольствием поддержал Денис.   
- Значит, принято единогласно. …Блямс! Добро – в нутро!      
Сиплый голос Ивана стал нравиться Денису.

Иван, забыв роль очарованного слушателя, обернулся вдруг рассказчиком, что было вызвано определённым процессом: разогретая психика Ивана принялась рождать образы, те спешно подбирали себе словесную одёжку (в секонд-хенде памяти) и выбегали во внешнее пространство, точно помилованные узники.
- Ты спрашивал насчёт кикиморы, какие мол про неё легенды - есть легенды. Она завлекает на топкое место...
- Кого?
- Рыбака или утиного охотника, и тот пропадает. А если находят кого, то без глаз.
- Жуть какая!
- Только не легенда это, а быль настоящая.
- Ну ты скажешь! – Денис хмыкнул и разлил ещё по сорок.
- Да! Видеорегистратор её заснял, - Иван сделал выразительную мину, дескать вот так-то.

Денис посмотрел по сторонам – на старый буфет со стеклянными верхними дверками, на разделочный стол с доской и хлебом, на другой календарь с фотографиями овощей и фруктов, на плиту и чайник. Нигде не было видно подвоха: стало быть, подвох сидел в словах Ивана.
- Где ж те записи? – кашлем освежил голос Денис.
- Москвичи увезли: их был регистратор.
- Я так и знал: записей нет, зато о них многие слышали, правда?
- Неправда! Я лично видел!
- И копию не сделал? – язвительно сощурился Денис.
- Да я не умею! - возмутился Иван. - Я не городской, не цифровой, вашу мать! Москвичи нам показали — и того довольно. Я ведь своими глазами видел, тебе не достаточно?! Не веришь?
- Поверил бы, да ты не рассказываешь.

- Ладно, слушай. Учёные поставили на краю болота агрегат и к нему кабель подвели. Народ зашумел насчёт облучения, про научные опыты... мужики в знак протеста открутили кабель и сдали в цветмет. Учёные кабель заменили, но приделали к ближней берёзке видеорегистратор, а нас обозвали неблагодарными дикарями, потому что агрегат мол уничтожает комаров. Бог с ним, увезли его потом, потому что кабель опять стырили. Так вот эта камера успела кой-чего заснять: и воров, и кикимору - болотную ведьму.
- Как она выглядит? Чем занималась?

- Ходила вокруг агрегата. Поначалу видно было на записи не очень, будто в тумане. А выглядит, ну... такая низкорослая, горбатенькая, патлатая, нос вострый, ноги непонятные, вроде куриных. В целом, похожа на выпь. Только руки немного человеческие - с долгими худыми пальцами. А сама в неглиже - в ночной рубашке, значит. И тут на записи видно, как подошли двое наших с инструментами - кабель воровать, начали откручивать, но забыли обесточить, и пассатижами коротнули его. Полыхнула вспышка - и кикимора вся прояснилась. Могу сказать одно слово: некрасивая. Наши бросились наутёк, она тоже побежала, только в обратную сторону, к трясине, а мужики скоро вернулись и кабель всё же утащили. За это их потом судили, но отпустили за недостатком улик. В общем, всё рассосалось, только в памяти людей осталась кикимора в ночнушке.   

Вечер приближался на мягких лапах; в окне застыл сумеречный пепельный воздух. Где-то взвыла, взревела на болоте выпь - возможно, похожая на кикимору. Кошка вышла к мужчинам на кухню повертеть хвостом и подумать о грядущей пище или о жизни: зачем вот они выпили то, что пить нельзя? Бутылка оказалась пустой. Рассказ тоже разочаровал Дениса. И вообще, это старая песня: все дескать видели, но тебе посмотреть не удастся. Он включил свет, поставил чайник.
- У нас не только на болоте черти водятся. - снова подал голос Иван. - Я молчал, я долго молчал, но тебе расскажу.
 
Денис приметил, что Иван захмелел. Но водка требует водки, поэтому Иван по-родственному засунул руку в тумбу и вытащил хозяйкину бутылку.
- А нам не влетит? - поинтересовался Денис.   

- Не, она мне ещё за калитку должна. Ну дак вот что было в позапрошлом году на майские праздники. Я засиделся, вот как мы с тобой, у Шушпана, всё выпили, и я пошёл домой. Ночь была немного лунная — вполнакала, и звёздная — всё экономия на электричестве; кружились над моей головой галактики, а может голова моя кружилась, и потому решил я ополоснуть морду холодной водой. Пошёл в сторону колонки, а на пути у меня торчал старый заброшенный колодец, уже оплывающий дёрном. И почему-то к нему направилась незнакомая дева - ниоткуда, вся нездешняя. Надо было ей сказать, что колодец не того, заилился, но я промолчал, потому что стал дивиться на эту девицу. Какая-то она тревожная — высокая, лунный свет запутался в её космах, лицо белое, глаза чёрные, блескучие, рот в ехидной улыбке. Стало мне казаться, будто её лицо вдохновляется каким-то хитрым умыслом. Уж не ведьма ли? И точно. Из-под куста она достаёт мятое ведро на верёвке и не долго думая спихивает в колодец. Поглядела вниз и отшатнулась, потому что ведро обратно выскочило. Она его сызнова шварк туда - оно к ней прыг оттуда. Ведьма затряслась от хохота, запрокинулась к луне, – изо рта ночные мотыльки полетели, а потом снова склонилась над колодцем да и плюнула туда. Что началось! Попёрла наружу вспененная тёмная вода, поскакали прочь от колодца лягушки, вылез утопленник, выставил белые руки. Ведьма скачет рядом, науськивает, указывает на меня, а я к земле прирос! Надо бежать, а я ни с места: ноги не слушаются, будто во сне. Этот упырь ко мне медленно ступает, руки выставил, как Байден, и чем он ближе, тем холоднее мне становится, потому что…

- Ну что, говори!
- Потому что это была моя копия, мой труп, только опухший, как если бы я перед кончиной пил целый месяц не просыхая, - Иван задумался, на миг забыв текущую минуту.
- И..? – поторопил Денис.
- И он до меня дотронулся, труп! Я Глашке в том не признался, не то ещё из дома выгонит. Она такая... духовно брезгливая. Как-то раз услышала, будто у нашего попа любовница была - так перестала в церкву ходить. Строгая. Правда, не к себе.
- Погоди ты с попом! Говори, что было дальше.   

- Сейчас… только ты тоже пей, а то мне опять всё самому приходится. Когда дотронулся он до меня, так холодно и так страшно стало, что я отключился. Когда очухался, никого рядом не было.   
- Быть может это видение было, похмельный бред…
- Всё может быть, - скучно отломил кусочек хлеба Иван, - только он во мне остался.
- Кто? – Денис подался лицом на собеседника.

- Труп. Он даже не исчез, он в меня ушёл, как электричество. Этак всегда можно сказать, что показалось, только я с этим трупом не расстаюсь, он так и находится  внутри меня, и с той поры холодно мне, и знаешь какие кошмары приходят загробные! Забрали меня менты, заперли в кутузку: ты, говорят, не буянь. А я чего, я ничего. Сижу - нары, бледный свет из подкошенного окошка, решётка, всё вроде бы чин-чином - только они про меня забыли. Стучу в железную дверь: дайте пожрать! Никого. Кричу: вызывайте к следователю, не имеете права так держать! Молчат, и ничьих шагов не слыхать. Я бы звуку часов обрадовался, только там часов нет. И понял я, что ничего не случится, ничего не произойдёт, никогда, если я сам о том не озабочусь.

На этих словах в коридоре звякнули настенные часы, отозвавшись на слова Ивана. Он вздрогнул, утёр пот со лба рукавом.   

- Эх жаль, твои видения нельзя сфотографировать.
- Зачем?
- Людям показать.
- Зачем? На кой? Не надо никого убеждать, на это жизнь бесполезно истратишь. Ты сам живи, ты про себя беспокойся, не то ведь скоро ответ держать.
- Откуда знаешь? Думаешь, мне уже скоро?
- Лично про тебя ничего не говорю, но просто всем скоро, - покивал седоватой головой Иван.   
- И как ты из кутузки выбрался?

- Никак. Не выбрался я. В любой момент как задумаюсь или засну, могу снова там оказаться - и снова продолжаю совершать побег. Жалко, что я не Геракл, я бы прутья раздвинул, только я всё равно пытаюсь, я до сего дня пытаюсь - прикинь! Шконку разобрал, доски подставил под окошко - что-то вроде трапа, на доски встал и давай разжимать решётку вот этими жалкими ручонками! Прутья ни на миллиметр не поддаются. На днях жена спрашивает: отчего руки у тебя, Ванечка, синие стали, прям чёрные, ты же вроде ни хрена не делаешь? Я говорю ей, что это у меня на нервной почве происходит. А, говорит, понятно, тесно душе твоей в грудной клетке, на простор тянет, к девкам. Или уже не хочется? - искоса глядит на меня и смеётся в издёвку. - Не хочется, говорю. - Ясно, говорит, тебя уже к женскому телу не влечёт. И я с ней молча соглашаюсь. Чего скажешь: не сочетается бабье отверстие с побегом на волю. Больше того, когда я прутья раздвигал, услышал голос мой собственный, который в моей голове заговорил: освобождайся, Ваня, от всего лишнего! Я послушно одежду снял, хотя понимал, что это мне не поможет пролезть между прутьями. А голос опять наказ даёт: мало ты снял, ты тело сымай. И вот я решаю теперь поставленную задачу - пока что теоретически. Но... упираюсь мысленно в забор.   

Иван поднял рюмку.
- За свободу!
Денис покрутил головой, ошарашенный.

Глава 6

Иван плавно пьянел и становился откровеннее.
- Ошибки свои вижу лучше. Например, жена давным-давно объяснила мне, что мы поменяли жильё, потому что здесь у неё проживает сестра Матрёна. Потом, через год, она мне сказала, что мы сюда переехали, потому что здесь природа чистая. Потом сообщила невзначай, что мы сюда переехали, чтобы от Надьки быть подальше, от бывшей моей зазнобы. Короче, я назвал её лгуньей. Глашка после такого прозвания затаила на меня обиду. Теперь я понимаю, что был несправедлив, я напрасно обидел её.
- Почему?
- Ну смотри: любое событие, любое важное действие происходит по нескольким причинам, одна из них главная, первая. Насчёт переезда в эту деревню главная причина была близость к Матрёне, воссоединение сестёр. Но к этой причине прибавились другие, и получился букет причин. Значит, Глаша мне не врала, когда называла то одну, то другую: Глаша правду говорила, да я повёл себя жлобом.

- Хорошо ты раскрыл тему, Иван. Я твой вывод запомню. - одобрил Денис.
- Понимаешь, я стал умней благодаря покойнику, будто я свою жизнь прожил и теперь гляжу на неё со стороны. Вот пример. Меня многое раздражает в моей жене и с годами раздражает всё сильней: как она ест, шевеля носом, как задирает губу, чтобы показать верхнюю десну, как покачивает бёдрами при входе в людное место, как принюхивается ко всем, ко всему, будто выхухоль. Я тогда с Надькой сошёлся как раз потому, что в ней подобных повадок не замечал... там другие вылезли... неважно. Вдруг я посмотрел на себя со стороны и увидел много всякой дури. Конечно я знал, что ковыряю спичкой в зубах, но считал это естественным. Знал, что плююсь на улице, но не придавал значения. Знал, что матерюсь, но, оказывается, без матюгов не могу описать, как ходил за хлебом - и хлеб упомянуть не получалось, и в магазин словно бы не ходил. Глянул я на себя и понял, что ни одна женщина, если в ней нет большой доброты и терпения, не может со мной прожить и двух месяцев.   
- Хорошо ты описал, - как-то сокрушённо и с благодарностью признал Денис.   

- Здесь важно самому увидеть себя, если кто другой тебе замечание сделает, оно к обиде приведёт, а не к пользе. Вот мы с Глашей напрасно говорили Матрёне про тяжёлую черту в её характере, только злили.
- Какую черту? - стало Денису любопытно.
- А такую! что она из любого дела устраивает соревнование.
- Точно! - обрадовался попаданию Денис.

Именно это утомляло Дениса в его домохозяйке: она всюду вносила нервозную ревнивость. Уж казалось бы кто он ей, о чём соревноваться?! Но даже отвлечённый диалог Матрёна превращала в горячий спор и стремилась к победе в нём любой ценой.   

- А насчёт вранья: врал как раз я, - Иван подхватил оборванную тему. - Глашка ещё на свадьбе меня спросила: кто мне дороже - она или алкоголь? А я такой бодрый, такой в галстуке отвечаю: "Конечно ты, дорогая!" Но ведь соврал.   
- Почему?
- Потому что алкоголь.
- Ты уверен?
- Да. С ним по душам говорить можно.

На этих словах повело Ивана, у него голова дрогнула и взор обессмыслился... правда, вскоре Иван силой воли восстановил ясность ума и лицо выправил. Денис впервые заметил, что лицо Ивана обкатано работой мысли, как речной камень - водой. Или показалось?
- А с женой по душам не мог поговорить?
- Нет, - помотал головой, - суета не позволяет. Исхлопоталась Глаша: и своих дел больше, чем бигудей, и что у других в жизни делается торопится узнать. Ей бы выпить стаканчик - замедлиться, но... перестаёт управлять собой. Так что не получается у нас беседа. А куда без неё! В семье главное - дружба, общаться душевно, без этого семья - фикция, нервный бытовой коллектив.      
      
- Пожалуй, ты прав. Дружба... да, это сильно.
- Я не только себя, я других стал понимать. Смотрю и дивлюсь. Колбасыров из кожи вон лезет, чтобы казаться большим человеком. Ездунов помешался на здоровье. Бабкер - на доярках. Гривашкин выкуривает за день две пачки сигарет и полпачки в ночное время. Что с этими людьми? В чём их несчастье? Несчастье в том, что они исчезли, вместо них живут неврозы и дурацкие формулы, типа "если ты такой умный, отчего не такой богатый", "жить надо красиво" и прочая дребедень.

- И гормоны, - добавил Денис.
- Кто? - поднял брови Иван
- Микроскопические зверьки в нашей крови.
- Не знал. Я бы сказал: привычки.
- Вредные?
- Они все вредные. Это ведь способы убивать время и заглушать разум... живёшь автоматически и не думаешь зачем.   
- А зачем?
- Забыл. Когда смотрел в небо из тюрьмы, знал.

- Удачный труп тебе достался, поучительный, - чуть не позавидовал Денис, однако на всякий случай указал на противоречие. - Ты, Иван, клеймишь вредные привычки, но как же твоя бутылка за окном?
- Не трогай алкоголь, это святое! - вспылил Иван. - Ты не думал, что алкоголизм на Руси - продолжение юродства?
- Нет, - с удивлением ответил Денис.
- В любом случае, быть юродивым лучше, чем карьеристом. - Иван поглядел в рюмку, точно в колодец, и добавил задумчиво. - Для большинства из нас выпивка - это лекарство. Правда к женщинам сие не относится.
- Почему?
- Потому что у них чувства юмора нет.
- Постой, они же кругом хихикают!
- Это насмешливость. А если нету в человеке чувства юмора, алкоголь действует на него, как тяжёлый наркотик. Ты видел, как бьют кувалдой по свинцу? Свинец не крошится, он плющится.      

И снова часы напомнили, что жизнь скоротечна и, сколь мило ни беседуют приятели, беседе приходит конец. Они решили прибраться - так сказать, замести следы; сделав это, вышли в бездонную темноту, где гулял ветер и шумели ветками незримые растения, выросшие из почвы с непонятной целью - быть может, ради любопытства.

- Давай покатаемся на лодке, проветримся, - предложил Денис.

Ему захотелось вернуться к ночному фото-переживанию. Пускай камера не работает и фонарь пустой, но можно хоть бледно поснимать на мобильник. Он захмелел, слова стали неустойчивыми, как ноги на болоте. А ноги Ивана и на твёрдой почве шагали неровно, Ивана штормило; волнение на краю болота равнялось примерно четырём баллам. И душа в его лице сидела как-то не так, с перекосом.
 

- Где лодка, твари! - взвыл Иван, потеряв достойный философский тон.   
Лодки и вправду не было, обрывок верёвки сиротски висел на тонком стволе.
- Проводи-ка ты меня домой, что-то не твёрдо мне, и густеет в душе страх. По дороге я тебе старый колодец покажу, тот самый, в котором ведьмин смех бьётся об стенки, точно пустое ведро.

Глава 7

Колодец оброс дерниной, его сруб иструхлявился, но отверстие никуда не делось: отверстие - самая долговечная вещь на свете. Иван жестом указал на колодец и пошатнулся: водка тоже, значит, совершила свой путь и просочилась Ивану в мозг (пришла домой).

В колодце раздался колокольчатый смех. Денис отпрянул от колодца, но Иван тут расстегнул штаны и помочился тоненькой бесшумной струйкой. Денис вновь посмотрел на колодец и увидел торчащую из него женскую голову.
- Ванечка, это я! Не узнал? Штаны застегни и посмотри на меня, ну-ка!
- Женщина, будь скромней! И не такой уж я пьяный. Вообще с тобой жить не каждому по силам: приходиться иногда выпить. Ик?
- Да какая ж я тебе жена! Ты глянь в мою сторону!
- Вот ещё зачем? Я сердце берегу. Женщины - ведьмы... по крайней мере такой тренд. Если б ты чего доброе надумала, а то лишь бы ругаться. Всё, я в дом и в койку. Прошу не будить и с глупостями не приставать.

Иван корабельно, палубно удалился, про Дениса видимо забыв. А женщина вся из колодца вылезла повадкой варана. Встала перед ним, левый локоть вбок выставила, проволочные волосы вокруг лица разметала, словно в голове у неё вулкан взорвался.
- В гости зайдёшь?
- Куда?
Она стрельнула глазами в колодец. Если б Денис лучше был осведомлён о кикиморе, он догадался бы, что ей проползти по водоносному слою из болота в колодец - плёвое дело, развлечение. К тому же кикимора настойчива, как все бесы. Она давно решила завладеть впечатлительными глазами фотографа и сейчас приблизила своё лицо к его лицу, приоткрыв рот и не моргая. Кика предвкушала и всасывала его образ. Он ощутил холод. Она ближе - и вот когда остались между ними гибельные сантиметры, когда она вытянула губы, он оттолкнул её. Ведьма пошатнулась, край колодца ударил её сзади под коленки - ведьма кувыркнулась навзничь, махнула руками, напрасно ловя зацеп, и свалилась в колодец. Он заглянул туда - не видать... посветил - никого.
- Э-эй! - крикнул вниз не очень громко.
Отряхнул руки от памятного ощущения ведьминой рубашки и жёсткого тела.      
 
Тихий голос намекнул ему, чтобы он перестал беспокоиться о ведьмах, о чертях и покойниках, потому что не его это дело. Не его. Денис почти успокоился. Чтобы успокоиться полностью, он решил пойти к Ивану и рассказать о том, что ему тоже довелось повстречать колодезную ведьму, но стоит ли идти? Иван с большой вероятностью дрыхнет, можно лишь получить нагоняй от Глафиры. Денис растерянно посмотрел в сторону Иванова дома и заметил неподалёку нежное зарево - оно исходило из какого-то места за кустами и клином расширялось к небу. Кажется, зарево мелко дрожало.

Странное дело. Может ли нечистая сила сиять? - спросил он себя, ибо не нашёл рационального объяснения зареву. Да, может, потому что свет - первичный язык сознания. Всякого, даже тёмного. (Различие между добрым и злым светом состоит в том, что тёмное сознание применяет свет не для освещения, но для обмана.)   

Подойдя к бывшему дому культуры, он увидел, что из разбитого окошка светит в пустоту кинопроектор - вхолостую жужжит мотором и стрекочет обтюратором. Должно, пацаны вытащили тяжёлый аппарат из проекционной и включили для потехи. Или бесы. Или пацаны, подстрекаемые бесами. Тут зарево померкло и всё притаилось.         

Дом культуры не чинил препятствий на входе: из двух дверей в проёме осталась одна, а на месте той, которой не стало, несчастливо зияла дыра, как от выбитого зуба. Денис прошёл внутрь, шагая по крошкам чего-то пост-культурного. Ему предчувствие велело остановиться, не погружаться в чужое, но Денис, ведомый упрямством, ступил в глубь ДК.   

Подсвечивая мобилкой, он ступал по крошкам, по осколкам - здесь каждый шаг отдавал хрустом сухаря (то хрустел сухарь прошлого в мощных челюстях настоящего).

Денис остановился, увидев боковым зрением кого-то в правом углу - там на скамейке сидел человек в шляпе и держал перед собой газету. Денис вздрогнул, читатель обратил к нему глаза, шумнув страницами.
- Ну чего застыл, газеты не видел?!
- Здесь нет освещения... - заметил очевидное Денис.   
- Газета сама освещает факты. Молодой человек, доживёшь до моих лет и сядешь на лавочку. На пенсию не разгуляешься, пенсия - быть может, от слова пенис, которому уже всё до лампочки... потому скучно, осталось просвещаться новостями.
- И что пишут? - у Дениса прорезался голос.

- А вот: "Мать не верит в преступления сына, что ж, её можно понять: она мать. Но и сыщиков можно понять: они долго ловили этого, с позволения сказать, сына, который бедокурил тысячи лет. Да! Это бес! Наконец-то изворотливый преступник в наручниках! Мать хлопочет, мешая проводить следственные действия. "Ой вей, мой Шыбес ни в чём не виноват, его подставили! Вы же видите, он добрый мальчик!" Так мы хотя бы узнали его семейное имя". Интересно? - отвернулся от газеты пенсионер.
- Кто же у него мать? - Денис удвоил ставку интереса.
- Про это не сказано. Бесова мать... - пенсионер почесал голову под шляпой, - какая-нить африканская кикимора или Ева, нагулявшая слева. Нету фотки: поди, попросила корреспондента не светить её пуховитое рыльце, жаль, жаль. Смотрим другое сообщение. "Похороны совести. Прощание начнётся в ноль-ноль часов ноль-пять минут". Сколько сейчас? - пенсионер снова поднял на него взыскательные глаза; у него белое мучнистое лицо, будто припудренное, хрящеватый нос (нос фанатика, сошлёмся на Ламброзо), тонкие губы скупца, свинцовая синь около равнодушно-внимательных глаз.   
 
- Как раз пять минут первого, - Денис кивнул, посмотрев на мобильник.
- Ну, сейчас взвоют! Лучше перевернуть страницу.
- Лучше давайте посмотрим, - предложил Денис и склонился над газетой.

Над колонками текста располагалась фотка, в которой мерещились глубина и движение. Пенсионер сунул ему газету, а сам откинулся на спинку, словно сдал смену. Фотка оказалась форточкой в другое пространство, там двигалась медленной вялой поступью вереница людей, и передние толкали перед собой детский гробик на катафалке. Из-под простыни и цветов торчал кончик белого крыла - резные беломраморные перья, а лицо покойного (или усопшей) было прикрыто узорной салфеткой. Ангел? - всполошился Денис. Но, видимо, в том похоронном дне пошёл дождь, ибо дамы раскрыли зонтики, и мужчины подняли воротники плащей. Процессия ускорила шаг, а затем свернула к мусорному контейнеру. В него и швырнули гроб, после чего разошлись: так разбежалась бы колонна муравьёв, похоронивших матку, - весело, разрозненно и бесцельно. Денис посмотрел в профиль страницы, определяя "глубину", но тощая бумага не предполагала никакой подходящей для действия глубины. "Новая технология, плоский ИИ", - подумал Денис в попытке избавиться от недоумения, но всё же глянул на пенсионера за подсказкой - тот, надвинув на лоб шляпу, дремал.

Денис перевернув страницу, название хлёсткое: "Три пера и ни звезды". На фотке знакомое Денису крыльцо: Хотел Гнёздышко. Из фотки, словно из люка, высунулась девица: "Мужчины, сюда! Колоссальный стриптиз-бар!" - и принялась болтать грудями во всё окошко, амплитудно.      

"Гнёздышко", - смутно вспомнил он, и что-то гадкое, тоскливое коснулось его сердца. Да не может быть! Может, может, в этом хотеле он провёл первую в жизни ночь с проституткой. Так его припёрла, так прижала страсть. Увы, под натиском тела совершал он порой странные поступки. И тут же наполнился праведным возмущением. Почему я такой беззащитный? Потому что никто меня не предупредил насчёт похоти, никто слова против неё не сказал, все ей букетики покупают и дарят романсы.   

И всю ту постылую ночь в гадком гнёздышке Денис отчётливо вспомнил. Вечером - шампанское, милование. Ночью - салют семени. Утром - кромешная серость, аспирин в минералке, мятая постель, мятая голова, опустошённый бумажник валяется на полу, телефон зажат в руке, и по телефону обратился он к другому человеку: "Забери меня отсюда, дружище. я остался без денег". А за шторами, оказывается, прятался некий гномик, потупил взор, но не мог сдержать широкой мелкозубой улыбки.

Нет, ну правда, отчего никто не написал в школьном учебнике, что в человеке борются две природы! Тыщу лет назад как-то сказали невнятно, иносказательно, а в наше время даже ни разу не повторили... потому что духовный человек окончательно уступил животному.

- Ты с кем это беседуешь? - проснулся пенсионер.
- С газетой.
- Память замучила?
- Досада. Почему никто не сказал мне, что во мне живёт враг?
- Если бы кто и сказал, ты бы ослушался, потому что таков земной сюжет.

И вдруг он вспомнил, что можно сфотографировать пенсионера, эту комнату, загадочную газету. Так он и сделал: полыхнула вспышка, после которой свет фонарика сделался бледным, но всё же Денис увидел, что находится один в пустом обшарпанном помещении. Проверил в мобилке сделанный снимок - увидел серую дымку и в ней белый круг или шар, ничего больше. Безнадёжно посветил на мятые пивные банки на подоконнике, на окно, заполненное шелестящей ночью; на пустую скамейку, принесённую сюда подростками для винных и любовных посиделок; на стену, изукрашенную корявыми граффити: "Вещая пицца", "Невеста даёт всем", "Рома, ты где?"

Тогда, что это было? Деревня заколдована вместе с людьми и окрестностями. Он резко оглянулся - в дверном проёме стояла бесформенная фигура, толстый мешок - постояла и растворилась в сквозной темноте. Сердце забилось. Что-то известное напомнили ему эти бредовые вольности вещей - сновидение. Бывает, что сны убедительней будней, словно и не сны они вовсе, а параллельные будни, которые становятся видны, когда восприятие сходит с базовых настроек. И заподозрил Денис, будто пенсионер с газетой - не случайный персонаж, но старый Денис, глядящий из дряхлого будущего в молодое прошлое... Как этот старик очутился здесь? Ответа нет - его и не должно быть, иначе необъяснимое потеряет свою власть (и честь), и потому та малость, которую хоть как-то можно понять, обильно разбодяжена тем, чего понять нельзя.      

Он вообразил, как подступил бы к пенсионеру и вопросил впритык: "Вы кто?" - а у того шляпа поднялась бы на волосьях... впрочем, пенсионер лысый, и шляпа гладко соскользнула бы с головы на грязный пол.

Подумав так, он ещё раз окинул взором помещение и шагнул к выходу, который сумрачно брезжил среди невидимости. Конечно, выручал мобилкин фонарик с его лёгким пучком припудренного света, но вскоре Денис лишился и такого подспорья. Правую руку его кто-то схватил на выходе из ДК и чуть не вывернул, причинив резкую боль, а с левой стороны некто низенький врезал ему поддых коленом. Налётчики с придавленным смехом убежали, оставив Дениса без фонарика и связи. Ковидные маски вместо лиц, гогот подлости вместо смеха.

Далее он пошёл домой, как слабовидящий, наугад, на слух - и услышал стенания из колодца, жалобный, призывный голос. Ведьма давила на жалость - подлейший вид манипуляции, но Денис всё же отправился к ней, чтобы узнать в чём дело. захваченный поздней жалостью: "Может ей нужна моя помощь?"

Глава 8

Он склонил голову над колодцем. Мобилки нет, луна где-то в тумане. Надо было фонарь взять на всякий случай, но пьяный плохо заботится о себе, небрежный человек.   

Кика не показывалась.
- Ау, - Денис крикнул вниз.
Там что-то вздохнуло. Он со страхом совести вспомнил, как давеча оттолкнул её, после чего она свалилась в колодец. Почему свалилась? Потому что не успела наколдовать себе опору. (Автоматическая природа порой опережает задумчивое колдовство.)

- Ты не ушиблась? Я пришёл тебе помочь, - обратился в сырую дыру.

Это было верно сказано, поскольку Денису всех жалко. Пускай она - иное существо, но ведь и кошка - иное существо. Иных следует жалеть, как и своих.   

- Ты где там? Отзовись!      
- Я рядом. Иди сюда.
- Куда? Зачем?
- Будем клад искать, - предложил невидимый женский голос.
- Меня не привлекает золото.
- А что привлекает?

Денис промолчал, не веря в её способность понимать неконкретные мотивы.
- Ты выгляни, отчего мы говорим через темноту?

Она выглянула над краем колодца, будто из пня, - опять растрёпанная, но с иным выражением лица.

Они смотрят друг в друга; их очи сделаны из разных материалов. Глаза Дениса не прозрачны. Глаза болотной ведьмы сделаны как будто из янтаря, и сквозь них пробивается тусклый свет.

- А давай сыграем свадьбу, - предложила без предисловий.
- Мы же... такие разные.
- Я могу превратиться в копию твоей любимой девушки. Говорят, первая любовь не ржавеет...
- Врут.
- Ну значит без неё обойдёмся. Помнишь сказку про царевича и лягушку? Той лягушкой была я. Днём лягушка, ночью жена.   
- Неужели?!
- Да, всё как в сказке. Я к своему царевичу относилась человечней, чем жёны его братьев... Вообще, мне кажется, женщины и девушки ведут себя нечестно.

- В чём?
- Они слишком стараются казаться приятными, чтобы мужчины влюблялись в них, чтобы ухаживали, но главное - чтобы делали малышей. Девушки - приманка в земную жизнь, Так перед воротами в ад раздают мороженое. Но я просто кикимора и в больших проектах не участвую.   

- И ты ещё лягушка?   
- И выпь. Это всё ипостаси одной сущности: я - ведьма торфяной воды.

Денис поедал её глазами, погружаясь во что-то чуждое. Несмотря на то, что сейчас она вела себя человечно, он вспомнил рассказ Ивана про утопленников без глаз.

- А что в девушках нечестного? - переспросил. - Они ж не сами придумали себе эту задачу - завлекать мужчин. Это природа придумала.
- На природу можно свалить что угодно. Допустим, она тебе поручила девок насиловать, но ты же этим не занимаешься.

Почему-то стало светло - ах да, луна выползла из-под одеяла.
- Кика, у тебя есть душа? - радикально сменил тему.
- Не знаю.
- А в Бога ты веришь?
Она посмотрела на него с рентгеновской пронзительностью; в её глазах мелко шевелился лунный свет.   
- Ладно, пойду домой, пока луна не спряталась. ...Жаль, у меня фотоаппарат промок, а то я снял бы твой портрет.
Он окончательно протрезвел.
- Просуши и приходи в следующую ночь в данный час.

Что-то происходило не так. Денис осознал, что ведьма говорит с ним его же голосом. Она смотрит на него пристально; нос у неё удлиняется, в глазах колючие лучики загораются, улыбка расширяется, превращая и без того страшное лицо в загробную маску.

Слова, только что произнесённые, оставили хладный след в его горле. Он понял, что сейчас беседовал сам с собой.   

Тем временем ведьма перешагнула стену колодца и приблизилась к нему. Настала пора вновь оттолкнуть её, но она, саркастически оценив его беглым взором, сама вернулась в глубину, гремя там по стенкам жестяным смехом.   

Вернувшись домой, он первым делом заменил на фотокамере объектив и вставил новую карту памяти, потом сделал пробный снимок. Вот что значит качественная техника: фотик работал. Отсматривать ранее снятые болотные кадры Денис не решился. Ему достаточно было знать, что прежние кадры читаются: испытывать милость и терпение судьбы Денис не стал и свалился спать.   

Душа не спит, она лишь отъединяется от организма, чтобы организму дать отдых от себя. И чем дальше отступает она от организма, тем чудней и чудесней её видения, и тем трудней потом их вспомнить.

Кошка запрыгнула ему в ноги - то ли греть, то ли греться, но он её не услышал. Он был далеко.

Глава 9

Наутро Матрёна устроила ему допрос. Она не допускала такого сюжета, чтобы мужчина ночами пропадал без участия женщины. Тогда у кого, где? Миропонимание Матрёны строилось на ясных представлениях о мужском и женском. Половая сила - единственная сила, посредством которой женщина обретает власть, и потому что-либо понимать без опоры на половую силу она не хотела. Подобным образом рационалисты не согласны принять мир без верховной власти рассудка. Забавно представить себе выражение лица рационалиста, когда ему откроется, что Аристотель ошибся, и логика работает лишь на одной странице в книге бытия, тогда как на других страницах произвольно обитают характеры, образы, мечты и прочие живые смыслы. Это был бы космический ужас, ибо для рационалиста рассудок - создатель мира и предмет высшего, религиозного доверия.   

Так и Матрёна не допускает мир без половой гравитации, без мужского тяготения к женщине. Такой "физике" никто Матрёну не обучал, но так мыслит её организм. Когда Денис пытался указать ей на другую причинность, она раздражалась, будучи уверенной, что он врёт. Потрясая пальцем, она уверяла, что с толку её не собьёшь.

- И где ты был? Нет, я конечно тебе не жена, ты у меня жилец, но я хочу понимать. Вот приехал ты в деревню Лютики и пропадаешь в ночное время... ежели ты вправду фотограф, тебе следует шляться в дневное время. Разве непонятно?! Тебе свет нужен! А тебя ночью носит!

Перед ней стояла на столе огромная красная чашка с позолоченным ободком. Денис не выспался, сидел свесив голову, беззащитную под градом слов Матрёны. Речь не мешала ей заниматься чаем, она внимательно положила в чашку пять кубиков сахара (песок не в чести) и принялась внимательно перемешивать. А Денису не нужен был сахар, потому что утром, едва проснувшись, он ещё раз поснимал свою комнату и мёдом наполнил своё сердце, потому что всё работало. Денис мысленно готовился сделать сказочный снимок, он волновался, точно перед свиданием. Прежде, чем пойти завтракать, поставил камеру и фонарь на зарядку. Мысленный шёпот: утопленный объектив придётся отдать в мастерскую, иначе между линзами не просохнет.   

- Ну отвечай, где ты был! - она вытащила позолоченную ложечку из уже сладкого чая и была готова стрелять в него глазами.
Если б можно было разобрать жильца на части и заглянуть в его сокровенную правду, она бы не преминула это сделать.   
- Я пошёл проводить Ивана.
- Тут идти восемь, ну спьяну двадцать минут, - уточнила она, показывая, что будет контролировать правдивость рассказа.
- Проводил, да, минут пятнадцать на это ушло, но задержался возле ДК.
- По какой причине?
- Заметил шум и лёгкое зарево. Оказывается, кто-то вытащил кинопроектор на улицу и через удлинитель включил.
- Кино показывали?
- Нет, куда там показывать! Просто, стрекотал аппарат и всё. Похулиганил кто-то. Я решил разобраться.
- Тебе делать нечего! А если б те хулиганы на тебя напали?!
- Напали. Из темноты выскочили и телефон вырвали.   

Она определённо положила свою ложечку на стол и воззрилась на него слегка искоса.
- Я думала ты умней.
- Напрасно вы так думали.
- И что потом?
- Я расстроился. Посидел на скамейке в ДК...
- Откуда там скамейка?
- Кто-то... быть может, всё те же хулиганы, затащили в помещение скамейку.
- Зачем? - она вошла во вкус допроса.
- Чтобы курить, пить пиво, обниматься... или тренироваться перед замужеством.
- Ладно. Что дальше?
- Ничего. Я пошёл к вам, сюда, но было темно. Я долго шёл. Задержался возле старого колодца, подумал, что там надо будет сделать фотки, постоял и пошёл домой. Выглянула луна, слава Богу, она провожала меня, а то я вообще не доковылял бы сюда.   

На том допрос и закончился. Матрёна осталась недовольна. Денис тоже был недоволен, у него настроение испортилось, потому что он физически не мог врать, но поведать Матрёне о колодезной ведьме, о старике в ДК, о газете, читаемой в потёмках, тоже не мог.

Прогулялся на болото под серым небом, подышал воздухом ранней осени. Вернулся от нечего делать, на сердце тревога. Решил было отсмотреть кадры с утопленной карты, но опять отступил, чтобы не нарушить свою собранность перед ночной съёмкой. День показался ему слишком большим, будто с чужого плеча. Пришлось рядышком с хозяйкой посидеть, посмотреть телевизор. Сериал про сыщиков: сыщиками руководит молодая самоуверенная дама, которая в жизни не различает званий на погонах, но авторы сериала хотели польстить женской аудитории. Ещё хуже то, что сериальные актрисы вовсе не имеют актёрского таланта. Как они проникают в киноиндустрию? Ведь никакого человеческого лица они, живущие телесной спесью, создать своей мордочкой не могут! И сколько фильмов они испортили! Каким же местом, какой заслугой они пробираются в синематограф? Неужели опять смазливым женским отверстием?! Ай-яй, у них есть ещё какой-нибудь инструмент «воздействия на культуру»?

На всех каналах ТВ-расстройство: въедливые подпрыгивающие голоса, изгнавшие из русского языка повествовательность; розовые студийные пространства, кокетливые шарфики на мужчинах...   

- Нет, я пойду погуляю, - сказал он, истомившись.   
- Ты недавно гулял. Посиди со мной, а то скоро уедешь.

Денис ещё посидел перед экраном, потерпел. Проповедь священника о евхаристии два раза прерывалась рекламой. Там, где лежала на экране окладистая борода батюшки, вдруг молодой человек с восторгом заговорил о прелестях новой банковской карты. Грустная, с натужной надеждой речь батюшки прерывалась возгласами "кешбэк". Вместо "аминь", должно быть.   

Он всё-таки оставил Матрёну и отправился на болото - поискать лодку; хоть что-то полезное сделать в этот бесполезный день. Бродил по берегу, не переставая мечтать о фотосессии. Никогда никто отчётливо не снял нежить. Это будет шедевр, даже если снимки получатся не шибко художественными. Тут материал уникален.

Когда он в десятый раз воображал композицию, антураж и свет фонаря, некая дальновидная мысль облила его холодом. Он усомнился в ночной съёмке. Ведьма обманет, если исходить из правды вещей, иначе какая ж она ведьма! Сущность ведьмы – произвол и злой каприз, маленькая власть, мстительность, квазиполовые вожделения, магическая партизанщина - зачем же ей подставлять свою морду под фотокамеру?! Никакому фотографу она не позволит сделать свой портрет. Почему? Да потому что фотография фиксирует образ, а образ опечатывает живую сущность, то есть накладывает на подвижный характер неподвижную оболочку и тем создаёт из волюнтарной сущности чёткий персонаж. Фиксированная морда есть поведенческое обязательство. Нет, ведьма не позволит наложить на себя оковы образа, вот что сообщила ему тревожная мысль, вот что тревожило с ночи. (Предчувствие тревожной мысли.)

А какие к ведьме претензии?! Никаких, если подумать. Люди бывают куда хуже, куда подлее. Денис пять лет назад пришёл к начальнику своего ОВД и сообщил о банде азербайджанцев, которая занималась грабежами, угоном дорогих авто, продажей оружия. Начальник ОВД оказался с ними в доле. Он строил хмурые мины, выслушивая Дениса. «Я вас услышал. Поймите меня правильно, эти фигуранты у нас в разработке. Более никому ничего не сообщайте, иначе сорвёте операцию». В тот же вечер на Дениса напали в подъезде два бандита – выручил его случай: большая группа гостей ввалилась в ту роковую минуту с улицы… Денис отделался сломанной челюстью, разорванным ухом и тремя сломанными рёбрами. Кикимора - чепуха по сравнению с начальником ОВД.

...Человек ныне торжествует, живёт себе в угоду и должен быть всем доволен - откуда же столько подлости, столько злобы, столько ненависти к себе подобным?! Оттуда – из внутреннего бестиария. Сокрушая всё вокруг, прагматик бессилен перед внутренними бесами, которых не видит, ибо смотрит наружу. Он для себя terra incognita. Пользуясь такой беспечностью, бесы без помех размножаются в нём (спорами помыслов).   

Где-то в туманных высях с терпеливым гудением летел самолёт.

«Ладно, посмотрим, - попытался успокоить себя Денис, - Мы всё-таки с ней договорились». Однако тревога и тоска росли: будет обман, будет опасность. Он стал активней ходить по краю болота перед чёрной водой, украшенной узором из деревец и кочек, он от тоски шире, дальше всмотрелся в зыбкий простор и увидел вдали плоскодонку Ивана. Можно достать. На такое же расстояние он углублялся в акваторию трясины, когда фотографировал ночные сюжеты. Сюжеты в стиле «ночной торф».

Глава 10

Денис пошагал по кочкам к лодке. Пару раз качнулся, несколько раз оступился, но ему помог недавний опыт и длинный, журавлиный шаг. Остановился, когда между ним и лодкой осталось метров пять голой воды, здесь наступить было не на что. Это малое водное пространство можно переплыть, но он уже был крепко испуган придонной трясиной (ухваткой кикиморы, владычицей трясины) и теперь трусил погрузиться в воду; стоял на крайней кочке и смотрел в глубину. А в глубине взор его заблудился в городе, стоящем на дне, сделанном из илистой мглы, из киселя, вдруг обретшего строгие формы. Смотрел на дома, арки, башни, дороги. В стенах домов сквозили оконные проёмы, на башнях торчали шпили. Здесь придонный кисель подчинился чьему-то подробному воображению. Стены города имели цвет сильно разведённой глины, а в самом низу, где мостовые, тёмно просвечивал чёрно-коричневый торф.

Он вспомнил про своё отражение - склонил над водой голову, однако чёткого отражения не нашёл - так, нечто прозрачное. Болоту было не до него: оно о чём-то думало.

Долго ли стоять? Он погрузился в воду, ощущая ужас, облучающий его снизу. Несколькими взмахами достиг лодки, вцепился в задний борт, заглянул через – шест на месте, хотя бы здесь порядок. Попытка забраться в лодку не увенчалась успехом: он почти оседлал корму, но в мокрой одежде оказался тяжелей маленькой плоскодонки. Тогда он достал из неё растопырку и, держась левой рукой за борт, правой принялся отталкиваться от хлюпкого дна, уничтожая там архитектурное наваждение. Вниз при этом не смотрел, как бы страшась высоты. Наконец дотащился до относительно прочного дёрна. Лодку привязал к берёзке на месте старой «парковки», забежал в дом, переоделся, взял камеру, фонарь, штатив и, отказавшись от обеда, вернулся к болоту. Задумался. Ночью кикимора его обманет, ибо ночь – время обмана, «рабочий день» для ведьмы. Надо навязать ей свои условия - приплыть к ней засветло; всё равно должна клюнуть на жертву, ей свет не в укор: она бесстыжая.   

Отправился на лодочке в центр болотного царства. Шестом наловчился работать, но порой делал паузы, чтобы посмотреть на дно. Там невидимый демиург расстилал и громоздил разнообразные ландшафты. Например, горную страну, похожую на Тянь-Шань или Памир, вид сверху. Даже ледники белели на господствующих вершинах и в складках между ними. В долинах текли серебристые ручьи, по их берегам росли густые колючие тугаи: облепиха, шиповник, дикие яблони, урюк. Денис, когда всматривался в эти горные дебри, видел всё вплоть до маленьких пещер, где тысячелетиями проживают родовые колонии летучих мышей. В одном ущелье шлёпал по береговой гальке крупный, башковитый медведь... Живой ландшафт невероятной красоты. Фотограф чуть не свалился за борт.

Камера висела у него на груди, готовая к съёмке; он сделал сквозь толщу воды несколько снимков, но фокус поймать не удавалось. Даже крупные формы камера видела смутно. Поиграл диафрагмой, нет, ничего не достиг. Сделал снимок со вспышкой, но вспышка превратила воду в яркое зеркало. Расстроился Денис.   

Надо отдалиться от берега, не спеша, не создавая большой турбулентности. Может, ещё что удивительное покажет болото. Убрав шест, тихо прокатился по инерции по чистой и бестревожной воде, затем, затаив дыхание, вперился вниз. Дачный домик! Денис чуть не вскричал в голос. Он когда-то арендовал этот домик на месяц. Он там решил писать книгу. А подруга там скучала (потом обмолвилась, что это был самый лучший месяц в её жизни). А тогда она об этом не знала и скучала, очень даже, до тоски. Вон она сидит в широкой голубой шляпке - недолговременная невеста. А вон озеро, где они катались на лодке. Совсем удивительно, как под водяной толщей показать озеро, однако на болотном дне отчётливо располагалось голубое озеро с лодочной станцией на берегу. Как-то они катались там на лодке, любимая улыбалась ему из-под сквозистой шляпки, был воскресный день, сентябрь, у неё начался учебный год, у них начался роман, и казалось им, будто их жизнь - медовые каникулы. Когда сдавали лодку, на лодочной станции вместо работника стояла огромная собака... Всё им было весело. Мог ли пьяный лодочник превратиться в собаку, пока они гуляли вёслами по воде, усыпанной разноцветными листочками?

Сейчас Денис издали – сверху - понял суть их разлада: он любил её тело, она любила управление Денисом - несовпадение интересов. Управляла она без выходных. Главное орудие управления - слёзы. Было ещё запасное - половой недопуск, и ещё кое-какие мелочи.

Женщинам легко плакать, надо лишь включить большое сочувствие к себе. "Меня никто не понимает, не слышит, а я такая хорошая, ангел без крыльев, бедная я, бедная". (Однажды черти поймали ангела, оторвали крылья, и вскоре в легионе бесов стало больше на одного.) Жалость к себе она могла включить и без жалобных слов, ибо такая жалость от рождения сидела в ней. Тут было достаточно ощутить свою сокровенную, живую, одинокую теплоту посреди чужого пространства - и можно плакать.

- А я хочу на Кипр. Я там никогда не была, а все там были и хвастаются, а мне осталось мечтать и завидовать.
И она заплакала. Денис взял кредит, и они поехали на Кипр, где расстались.

Денису было бы достаточно, если бы она не создавала противоречия между своим телом и своим характером. Пускай характером она не может сделать жизнь добрей, так пусть хотя бы не мешает своему телу производить простую телесную любовь. Эта нехитрая задача оказалась для неё неподъёмной, потому что ей постоянно хотелось проявлять на нём свою властную волю, об него самоутверждаться. Так всё и развалилось - в любимом теле проживал манипулятор.

Он смотрел сквозь болотную воду на голубую шляпку и жалел былую любовь, и радовался нынешней свободе, словно выбрался из трясины. Но вот и себя он увидел за дощатым столиком чуть поодаль. Тем же летом - жилетом - задумал он сочинить книгу про любовь... не получилось. Про любовь лучше писать, когда она прошла, как бы со стороны, хотя - про неё лучше совсем не писать. Когда она живёт в сердце, к ней слов не подобрать, а когда она прошла, писать про неё скучно. Однако та попытка обогатила его интересным опытом - опытом превращения тайной мысли в явное слово. Уже с этим опытом он стал читать чужие произведения: дескать, умные люди как-то решали столь таинственную задачу. Диккенс был совсем возле того, что можно назвать литературной удачей, да только его постоянно, маниакально заносило в густую чащу подробностей; этими подробностями он душил идею, себя и читателя. А иной пишет кратко и гладко - читать приятно, везде вкус и чувство меры, только автору поделиться нечем. Нет, фотокамера проще.

Проще, да не всегда. Сегодня Денису не удавалось поймать в кадр подводные чудеса. Дачный домик и невеста выглядели на снимке неприметными элементами дна. Может, эти формы только живому глазу видны? Погрузил под воду чудо-фонарь, включил - и свет ударил по объектам словно ураганный ветер - все формы повалило и снесло.   

От переживания чудес, а также от разочарования (в собственных действиях) у него закружилась голова. Поднялся в полной рост, пошатался на зыбком днище, огляделся, тяжело вздохнул. День прошёл вершину своего холма, телега дня начала медленно скатываться к вечернему горизонту. Впрочем, до вечера было ещё далеко. Он трогал пальцами камеру, вымаливая ответ на вопрос: какое найти техническое решение?
- Ладно, прокачусь ещё. Подальше, - сказал кому-то.    

Глава 11

Продвижения лодочки сопровождались приятным лёгким звуком, словно в серебряный кувшин порциями наливали воду. Отдалённые деревца напоминали фигуры тонких танцовщиц и вызывали умиление. Вода приобрела изумрудный оттенок. Чары места сгущаются. Денис оказался в середине болота, где кочек не было и вода бы кристально прозрачной. Он отложил шест, "пощёлкал" окрестности, но... колдовской характер освещения на снимках не отразился, зато красота отразилась, что почти одно и то же.         

На дне прозрачного омута раскинулся город. В его середине - точно католическая тонзура - лежала отшлифованная площадь, в центре которой дремала огромная лягушка, скрестив лапы на груди. Из губ нет-нет выступал пузырёк воздуха - подрожав, отрывался и возлетал к воздушной границе. Молитва? Нет, вероятно маленькая, деликатная отрыжка.    

- Это не лягушка, это лягух! - прошептала ему в ухо кикимора. - Мэр города. Видишь, на его ногах ботинки из крокодиловой кожи. И пузыри пускает. Ему снится, должно быть, как он избавляется от души. У меня тоже была душа.
- Куда ж делась? 
- Я так смеялась, так смеялась, когда наблюдала как жираф пытается изнасиловать антилопу, что душа из меня выскочила.
- Уверена? 
- А что ещё... пузырёк такой... а потом всё изменилось, мне стало так легко, так безжалостно. Знаешь, я ничуть не расстроилась.

Не видя собеседницу, он принялся щёлкать спящего мэра. В успех фотосъёмки он уже не верил: колдовская реальность не поддаётся фиксации.      

Денис ещё сделал два кадра - пусто, бестолковая муть на мониторе.

- А я как умру? - спросил над водой.
- Нравится мне твоя небоязнь задавать вопросы. Посмотри под лодкой с правой стороны - там твоя келья.

Свесившись в правую сторону, он увидел на дне пригород Богом забытого города. Забытого, ибо там в Бога не верили. Замусоренный, затоптанный пригород не мог похвастаться красивыми зданиями, всякий живущий здесь, даже подросток, не столько жил, сколько доживал или коротал свой век. Денис увидел трёхквартирный барак, где одно окно горело во дню оранжевым светом. Сердце забилось, будто он в этом бараке некогда жил. Нет, ещё не жил, но будущее проецирует свои богатства на "здесь и сейчас". И прежде всего оно проецируется на лицах, поэтому Денис не любил заглядывать в зеркало.   

- Ты специально здесь поселился, ты выбрал место для ухода - заперся и прекратил питание, Ты захотел уйти не скачком, но постепенно, внимательно. Пил воду, худел, смотрел телевизор, читал подшивки старых журналов, думал, записывал свои ощущения в «журнал уходящего». Ты запретил соседям тебя навещать и беспокоиться о тебе. Но через месяц они нарушили данное слово и вызвали ментов. Люди, живущие кишечником, не верят в человека, живущего сердцем или верой. Тебя силком увезли в госпиталь, а там уж принялись кормить жидкой пищей по трубочке. Окрепнув на казённом бульоне, ты забрался на больничную крышу и спрыгнул оттуда. Они всё же довели тебя до отчаяния.

Пребывая в шоке от услышанного, он тупо смотрел на свой будущий барак с оранжевым окном.
   
– Но! - заметила кикимора, - Поскольку ты об этом сейчас узнал, у тебя появились иные пути. Когда сокровенное знание открывается, появляется выбор путей, иначе не бывает: знание без выбора не имеет смысла.
- Какой же у меня выбор?
Она промолчала. Он по кругу повёл головой, взором обегая простор над болотом, как маяк обегает прожекторами прибрежное море.   

- Чего ты прячешься? - обратился к невидимой собеседнице.
- Сегодня я выгляжу плохо. Боюсь тебе не понравиться.

- Сделай себе другой прикид.
- Красивую меня всякий полюбит, а ты страшную полюби!
- При чём здесь любовь?! - разозлился Денис. - Ведьмы тоже на любви помешаны?!
- Да! -  пролаяла. - Сейчас я лягу на дно, а ты оцени, как я выгляжу.
Денис приготовил камеру. На дне лежала полноформатная русалка; он воззрился на неё, послушный инстинкту, а потом всё же сделал бесполезный снимок. 

Тут что-то стало происходить с ней странное. Она забилась в конвульсиях, исказилось её псевдо-миловидное личико, она зубами заклацала, руками замахала возле рта - он понял, она задыхается. Первый позыв был броситься к ней... но сдержался. 

- Ладно, чешуйка, мне пора домой.
- Погоди! - она перестала мучиться и гибко села, воздев к нему руки. - Если б ты утонул, мы бы чаще виделись, мы плавали бы, как дружные креветки, рука об руку.   

- Пока, - терпеливо ответил Денис и поехал, скользя, в сторону деревни.

- Погоди, - она вынырнула у борта; у неё был нос Пиноккио и большие круглые глаза, как у той собаки, охранявшей сундук с монетами. - Предлагаю недолгий союз по расчёту. Ты со мной проведёшь сутки, а я помогу тебе снимать волшебные объекты.
- Да? А ты хоть понимаешь, почему они в кадре не отражаются?
- Потому что живут на частотах сознания, а не твоих стекляшек. 
- Грамотно отвечаешь.   
- Был бы ты пастух, я бы отвечала по-другому. Я подключаюсь к ближнему сознанию и мыслю на его частоте. Эта связь - мировая связь. 

- Ладно, оборвём нашу связь.
- Женщина будет мстить, если её бросили.
- Ты не женщина. Зачем ты так представляешься?
- Отработанный приём.
- Прощай. 

Лодка резко остановилась. Денис вновь упёрся шестом - плоскодонка дрожала под понуждением двух противоборствующих сил. Приналёг всем весом, челюсти стиснул, он уже стал одолевать ведьму и готов был послать плоскодонку вперёд, но ведьма схватила под водой шест и резким движением вырвала из рук Дениса.

Он вспомнил про телефон и позвонил Матрёне.
- Передай Ивану, что я на болоте сижу, кикимора шест у меня отняла.
- Во-во, ты ещё женись на ней.

Он откинулся навзничь и тихо улыбался. Он знал, что друг выручит его. Нету такой кикиморы, чтобы одолела мужскую дружбу. Лежал и смотрел в небо - в театр света.