Борис Пастернак. Часть третья

Летом 1921 года перед отъездом родителей в Германию Пастернак познакомился с молодой художницей Евгенией Владимировной Лурье. Ей было всего 22 года, а Борису – уже за 30.

Лёгкая и весёлая Евгения удивила Пастернака не только совершенной красотой, но и своей самостоятельностью, твёрдыми взглядами на жизнь.

Женщины его боготворили. Пастернак был с ними терпелив, нежен и заботлив. «Руки Пастернака — их невозможно забыть. Вся полнота его чувств, всё состояние души оживали в их движениях, воплощались в них», — рассказывала одна из его знакомых.

Евгения Лурье    родилась в Могилеве, в 1916 году окончила гимназию и уехала в Москву поступать на математическое отделение Высших женских курсов.  Но, поучившись, она поняла, что математика — это не ее призвание, и она поступила в Училище живописи и зодчества. В результате она стала не математиком, а профессиональным художником - портретистом.

Это был первый безусловно взаимный и столь же безусловно счастливый роман в жизни Пастернака. Женя Лурье без мучительных раздумий и сомнений прочно и надолго связала с его судьбой свою. Восхищение перед этой безоглядностью любви молодой и совсем неопытной женщины и благодарность за нее Пастернак пронес через многие годы:
О, как она была смела,
Когда едва из-под крыла
Любимой матери, шутя,
Свой детский смех мне отдала,
Без прекословии и помех
Свой детский мир и детский смех,
Обид не знавшее дитя,
Свои заботы и дела.

Через несколько месяцев Борис поехал в Петроград познакомиться с Жениными родителями. 29 января 1922 года они расписались. Чтобы купить кольца, Пастернак продал свою гимназическую золотую медаль, внутри колец было собственной рукой Пастернака процарапано: Женя, Боря.
 
Совместную жизнь молодожены начали в родительской квартире на Волхонке, которая теперь была уплотнена до крайности и где Борису принадлежала всего одна комната, бывшая мастерская отца.  Борис, и Женя очень любили друг друга, и обоим представлялось, что проблемы с бытом можно преодолеть. От обоих требовались компромиссы. Оба были люди искусства, оба - очень впечатлительны, неустроенный быт угнетал   обоих.  Резкая и вспыльчивая, Евгения   не умела сглаживать острые углы, неизбежно появляющиеся в их отношениях.

В это время Пастернак сам занимался домашним хозяйством, умел прибрать комнату и приготовить еду.
 
23 Сентября 1923 года в семье родился сын — Евгений. Бывшую мастерскую Леонида Осиповича пришлось разделить на две части сначала занавеской, потом шкафами, а позже — самодельной перегородкой. Вот одно из ранних воспоминаний сына - Евгения Борисовича Пастернака о быте квартиры на Волхонке, относящееся примерно ко второй половине 1926 года: «Я помню себя уже в то время, когда дедушкина мастерская была разделена досчатой переборкой. До этого комната перегораживалась шкафами. В проходной половине за занавеской и спинкой буфета я спал. Ванна была заселена бездомными молодоженами, которых папа пустил переночевать, и они так и остались там жить. Воду для умыванья он приносил из коридора, где стояли запасенные с вечера ведра, иногда в морозы, покрывавшиеся за ночь корочкой льда. Наша кухня располагалась на окне холодного коридора — примус или керосинка. Занимался отец в той комнате, где я спал. Там стоял его письменный стол, рояль, буфет, обеденный стол, большое кресло с резными зверями, которые мне очень нравились в детстве и с которыми я играл. Вторая половина мастерской была спальней родителей. В ней находились огромный дедовский стол, мольберты и шкафы со множеством интересных вещей —коллекциями марок, окаменелостей и ракушек из Италии и образцовым гербарием, который отец собирал в гимназии под руководством географа А.Н. Баркова. Кроме того, там был склад художественных материалов и этюдов, оставшихся после отъезда дедушки, и маминых работ. В этой комнате за маленьким столиком я играл, рассматривал старые открытки и дедовские художественные книжки с картинками. Меня отправляли туда, когда у родителей были гости».

Как видим, условия жизни, как и условия работы, оставляли желать много лучшего, но их изменить было практически невозможно. От Бориса теперь требовалось куда больше усилий для поддержания семьи — а возможностей становилось всё меньше. Материальное положение было до крайности тяжелым. Необходимость и невозможность заработка мучили Пастернака, отчетливо понимавшего, что поэзия новому государству без надобности. Мысль о службе с постоянной зарплатой не оставляла его. Стремление Евгении Владимировны поскорее вернуться в профессию, конечно, встречало массу препятствий: маленький сын, много занятий по хозяйству, отсутствие денег, нехватка элементарных вещей, продуктов, лекарств, слабое здоровье (она еще в ранней юности перенесла туберкулез и опасалась его возвращения).
 
Жене часто приходилось лечиться в туберкулезных санаториях, они разлучались и писали друг другу нежные письма.

И хотя Борис Леонидович нисколько не препятствовал намерениям жены, а, наоборот, всячески пытался ободрить ее и помочь, начались семейные ссоры. Их подстегивали не просто продолжающиеся, а развивающиеся по нарастающей эпистолярные отношения Пастернака с Цветаевой. Своего восхищения перед ней и духовной близости, которая чувствовалась в переписке, Борис не скрывал от близких, что давало Евгении Владимировне основания воспринять ее как роман. Чего стоит, например, такое признание Пастернака, адресованное Марине Цветаевой весной 1926 года: «Я люблю тебя так сильно, так вполне, что становлюсь вещью в этом чувстве, как купающийся в бурю, и мне надо, чтобы оно подмывало меня, клало на бок, подвешивало за ноги вниз головой, я им спеленут, я становлюсь ребенком, первым и единственным, мира, явленного тобой и мной». И параллельно с этим признанием — другое: «Моя жена порывистый, нервный, избалованный человек. Бывает хороша собой, и очень редко в последнее время, когда у ней обострилось малокровье. В основе у нее хороший характер. Когда-нибудь в иксовом поколении и эта душа, как все, будет поэтом, вооруженным всем небом. Не низостью ли было бы бить ее врасплох, за то, и пользуясь тем, что она застигнута не вовремя и без оружья. Поэтому в сценах — громкая роль отдана ей, я уступаю, жертвую, — лицемерю (!!), как, по либреттному чувствует и говорит она. Но об этом ни слова больше. Ни тебе, ни кому другому. Забота об этой жизни, мне кажется, привита той судьбе, которая дала тебя мне. Тут колошматит не будет, даже либреттной». Исходя из особенностей личности Пастернака, который, несомненно, не был скрытным и замкнутым человеком, можно практически не сомневаться, что не только перипетии переписки с Цветаевой, но и личные чувства, возникшие между ними, обсуждались с Евгенией Владимировной.

Получив с большим трудом заграничный паспорт и германскую визу, Евгения Пастернак с сыном Женей в июне 1926 года поехали в гости к родителям и сестрам Бориса. Сам Пастернак не смог справиться с материальными трудностями и присоединиться к семье, да и получить визу теперь уже было совсем не так просто, как в 1922 году, — железный занавес медленно, но тяжеловесно опускался. Евгения Владимировна уезжала с тревожным чувством, продолжая в письмах прерванный с мужем нелицеприятный разговор, который вела до отъезда в течение последних месяцев. Одной из главных болевых точек этого разговора была Цветаева: «Ты думаешь, что судьба свела твое имя с Мариной, я — что это ее воля, упорно к этому стремившаяся». Экспансия Цветаевой в ее собственную семейную жизнь воспринималась не иначе как нападение, от которого нужно было защищаться. Пастернак по этому пункту разногласий давал объяснения, которые звучали не вполне убедительно: «Как рассказать мне тебе, что моя дружба с Цветаевой один мир, большой и необходимый, моя жизнь с тобой другой еще больший и необходимый уже только по величине своей, и я бы просто даже не поставил их рядом, если бы не третий, по близости которого у них появляется одно сходное качество — я говорю об этих мирах во мне самом и о том, что с ними во мне делается. Друг друга этим двум мирам содрогаться не приходится». Нервное и физическое истощение, взаимное недовольство друг другом, ревность, как снежный ком нарастающие бытовые и материальные проблемы — всё это к весне 1926 года обозначило границу, за которой семейная жизнь продолжаться в том же русле не могла. Оба были готовы к разрыву.

Отсутствие Евгении Владимировны (она вернулась в Москву в конце сентября) оказалось плодотворным для семейных неурядиц. Не сразу, но постепенно в письмах между супругами было достигнуто соглашение, которое подкреплялось их обоюдным желанием продолжать совместную жизнь. Отчасти это произошло потому, что Борис Леонидович прервал переписку с Цветаевой — не столько по настоянию жены, сколько по инициативе самой Марины Ивановны. С ней Пастернак тоже считал возможным и естественным делиться своими чувствами — в том числе и к уехавшей за границу жене, отношения с которой переосмысливал. Цветаева, следуя своему страстному темпераменту и сильно развитому собственническому инстинкту («двух заграниц не бывает»), фактически обозначила конец переписки. Переписка вскоре возобновилась, но уже несколько в иной тональности. Еще в большей степени на восстановление отношений повлияла добрая воля обоих супругов, в особенности с новой силой осознанное Евгенией Владимировной желание вернуться и быть рядом с Пастернаком, снова принять на себя их общую непростую судьбу. В 1926 году это спасло брак, готовый, казалось бы, развалиться. Как вспоминает сын Женя, «оставив все потуги самоутверждения и отстаивания самостоятельности, мама положила все силы на устройство нашей семейной жизни с возможным уютом и, главное, с заботой о муже, в которой он так нуждался»

Брак Пастернака и Лурье продлился восемь лет, но его нельзя назвать счастливым.

Увлечения Женечки на стороне были не менее многочисленными, чем похождения Бориса. «Женя ушла встречать праздник в гости, со всей компанией - Асеевым, Маяковским… Я остался за хозяйку, с ребенком. В шестом часу сынок наш закашлял. Я стал ему греть молоко, по страшной рассеянности делая страшные глупости с примусом… Со встречи праздника вернулись Женя с Маяковским. Он поздравил меня с Новым годом», - вспоминал Пастернак о том, как встретил 1927-й.

Евгения предпочла развод, после того как Борис признался ей, что влюблен в Зинаиду Николаевну Нейгауз и не может жить без нее. В течение восьми лет она уже терпела переписку мужа с Мариной Цветаевой, где он клялся ей в любви, но делить Бориса с другой женщиной не захотела.

Евгения долго не могла поверить в разрыв. Ее мольба: «Больно, больно, не хватает воздуху. Помоги. Спаси меня и Женю. Пусть Зина вернется на свое место», — ничего не изменила. На прежнее место никто не вернулся, и в 1931 году брак Евгении Лурье с Борисом Пастернаком распался. Евгения Лурье так и не нашла своё счастье. Она тяжело переживала разрыв, который сказался на её психическом здоровье. В последние годы она вела замкнутый образ жизни, общалась только с самыми близкими людьми.  В годы Великой Отечественной войны (с 6 августа 1941 года) Евгения Владимировна находилась с сыном в эвакуации в Ташкенте. Умерла она в Москве 10 июля 1965 года. А от былого чувства Бориса Пастернака к Евгении остались лишь сын и... строки:

Годами когда-нибудь в зале концертной
Мне Брамса сыграют, – тоской изойду.
Я вздрогну, я вспомню союз шестисердый,
Прогулки, купанье и клумбу в саду.

Художницы робкой, как сон, крутолобость,
С беззлобной улыбкой, улыбкой взахлёб,
Улыбкой, огромной и светлой, как глобус,
Художницы облик, улыбку и лоб...

Сын. Пастернак  назвал его в честь матери — Евгением, но лицом он был — вылитый отец. Когда Евгению было восемь лет, родители развелись. Для мальчика расставание с отцом стало огромным горем.  В 1941 году Евгений как раз закончил школу; вместе с матерью он уехал в эвакуацию в Ташкент, там поступил в институт на физико-математический факультет, но проучился, понятное дело, только курс — по достижении совершеннолетия его мобилизовали. После войны Евгений окончил Академию бронетанковых и механизированных войск по специальности инженер-механик и продолжил службу в армии вплоть до 1954 года. Затем устроился преподавателем в Московский энергетический институт и работал там до 1975 года; параллельно защитил диссертацию, став кандидатом технических наук.

После смерти отца в 1960 году Евгений посвятил свою жизнь изучению и сохранению его творческого наследия. С 1976 года работал научным сотрудником в Институте мировой литературы. За свою жизнь он издал две сотни публикаций о своём отце и умер уже в наше время, в 2012 году. Он скончался в Москве на 89-м году жизни.

Несмотря на расставание, Пастернак всегда помогал своей прежней семье, поддерживал с ними отношения.


На фото Пастернак с первой женой и сыном

http://proza.ru/2024/05/11/827