Ансамбль раненых душ, гл. 6. Изъяны

   
  Юная Люша, из которой позже неведомым образом вылупилась представительная Хлоя Марковна,  была столь прекрасна, что мужчины даже не пытались с ней знакомиться: ясно же, что получишь отказ.

  – Люша! Чтобы мужик тебя не боялся,  обязательно нужно иметь какой-то изъян,
 – внушала подруга Надя, без конца разводившаяся с неугодными супругами и моментально вновь влипавшая в брачные тенёта, – ты слишком идеальна.
 
  – Надь, подскажи, что мне сделать? – просила Люша.

    – Ну, Лю, дорогая, пирожные начни жрать по десять штук в день, что ли...Или "химию" себе на голове сделай безобразную, – пожимала плечами подруга. В глубине души, конечно,  ей было приятно, что Люша, со всеми своими совершенствами – статуэточной фигурой, густыми волнистыми волосами, огромными глазами и нежным голосом – сходит с ума от одиночества. Надя была далека от совершенства: прямые короткие волосы, слегка крючковатый нос, слишком громкий голос. Она считала себя хорошей подругой, настоящей комсомолкой, а потому беспощадно давила в себе самодовольство и пыталась свести Люшу хоть с каким-нибудь – хоть  самым завалящим – парнем.

    Люша пыталась толстеть, портила волосы в дрянных парикмахерских. Тщетно: вес не набирался – только щёчки очаровательно округлились, а нелепая причёска её прелестное лицо испортить оказалась не в силах... Но мужчины – что ты не делай – обходили красавицу стороной. Может быть, чувствовали, как отчаянно она стесняется. Поразительным образом Люша считала себя какой-то неудачной, неполноценной: то ей казалось, что она глупа, то – недостаточно приспособлена к быту. Мужчины же – наоборот – казались ей существами могущественными. Умными, сильными. Разве дозволено ей с такими разговаривать? И она молчала; в разговорах, если они случались, прикрывала своё прелестное лицо руками. Мужчины думали: "Господи, какая странная. Не больная ли?" – и шли знакомиться с девушками попроще, попонятнее.

  А где, интересно, ей было знакомиться? Работа в женском коллективе районной детской музыкальной школы давала возможность завести отношения лишь с Юрием Ивановичем, странным скрипачом средних лет,  да тот и с учениками-то почти не разговаривал – предпочитал общаться жестами.

   Но какие-то романтические приключения в её жизни – как ни удивительно –  случились.

    В те времена  она жила с матерью Амелией Игоревной в шикарной комнате на Большом проспекте Петроградской стороны. Мать – врач скорой помощи – работала по графику "сутки через трое".

   В комнате справа жил молодой геолог Гера.  По субботам он нередко приводил гостей – вежливых бородатых бардов с гитарами. Люше нравились мужчины с бородой, и потому в такие вечера она надевала свой самый короткий халатик и начинала сновать мимо Гериной комнатки взад-вперёд: то постирать в ванной нужно, то котлетки на общей кухне пожарить...

   В перерыве между обязательной программой – Окуджавой-Визбором  и исполнением песен собственного сочинения гости выползали покурить вонючий "Беломор" — в длинный коммунальный коридор, где на стенах размещались причудливые инсталляции: жестяные  тазы, ребристые стиральные доски, детские санки...

    Дымя, барды пытались рассмотреть мелькающие в полутьме коридора длинные стройные ножки.   Как-то раз один из них – молодой, но уже начинающий седеть, решился познакомиться:

   – Кхм-кхм, – призывно покашлял он вслед удаляющейся в сторону кухни фигурке.

   – Вы что-то сказали? – Люша с готовностью обернулась.

     – О, чудная дама, не желаете  ли вы испить с нами божественного нектара? У нас есть водка и портвейн.

    – Я не пью, но зайду послушать песни,  если приглашаете. – Она покраснела.

    – Я – Лёха, а как тебя зовут, я уже в курсе, – сказал бородач охрипшим от внезапной удачи голосом. Он полуобнял Люшу за плечи и мягко увлёк в комнату, откуда доносились звуки настраиваемой гитары.

   Выпить её, конечно, уговорили.
     Утром она проснулась в своей комнате в мускулистых объятиях Лёхи. Мама была на суточном дежурстве – никто не вправил Люше неокрепшие молодые мозги.

    Лёха проснулся, быстро умылся на кухне – в коммунальную ванную с утра была очередь – и исчез. На прощанье сказал смущённой,  старательно прячущей глаза Люше:

  – Жди, дорогая, вечером заскочу. – и погладил её по щеке волосатой ручищей.
Естественно, не заскочил.

   Люша, которая за одну-единственную бредовую ночь успела безоглядно влюбиться,  страдала молча. Ходила на работу, механически поправляла маленьких учеников: "Фа диез в третьем такте. Нет, зайка, прошу тебя, фа диез! Фа диез сыграй, говорю!!!"

   Никому ничего не рассказывала, только намекнула Наде, что нынче у неё тоже есть кое-какой опыт общения с мужчинами.

   – Не заливай, Лю, – не поверила Надя, – ты как была царевной лебедью, так и осталась. Ты давай работай над собой, не расслабляйся. Материться научись, что ли...

   Лёха появился снова через полгода.  Сказал: прости, уезжал в экспедицию. Всё завертелось вновь.

     Встречи были нечастыми – Лёха был постоянно занят на бардовских тусовках. Иногда звал с собой Люшу, но она соглашалась редко – на дух не переносила авторскую песню.  Уже в те времена она начала пристально изучать старинную музыку – копала всё глубже и глубже, узнавала новых композиторов, собирала крупицы информации об особенностях аутентичного исполнения ранней музыки.
      Голова была слишком занята проблемами барочной артикуляции, чтобы следить за своим организмом.  Прелестей утренней тошноты Люша на своей шкуре так и не испытала. О беременности догадалась только по глазам матери, которая как-то вечером слишком уж испытующе стала рассматривать Люшин намечающийся животик.
     Амелия Игоревна, как ни странно, порадовалась:

 – Ну, Слава Богу, а то я уж боялась, что внуков от тебя не дождусь. Ты у меня где-то в пятнадцатом веке живёшь. В башне из слоновой кости. А что за рыцарь нас с тобой осчастливил-то? Могу я поинтересоваться?
Люша в ужасе закрыла горящее лицо руками. "Нет, ну правда же – принцесса!" – подумала Амелия Игоревна, – не надо было отдавать её в детстве на музыку".
   Рыцарь Лёха тоже порадовался. Пообещал:
  – Люша, солнышко моё, я вернусь из экспедиции – сразу поженимся. Ты только без меня не рожай. Я мечтаю стоять под окнами роддома и махать тебе букетом!

  Люша совершенно не хотела, чтобы ей махали букетом. Не хотела никакого роддома! До последней недели беременности ходила на работу, скрывая небольшой  живот свободным сарафаном. Ещё больше похудела, стала прозрачной,  похожей на балетную фею Драже.
 
   В больнице ей сделали кесарево – врачи решили перестраховаться. Было непонятно,  сможет ли она – такая изящная, узкобёдрая –  разрешиться от бремени самостоятельно.

    Сын появился на свет в мае – в открытое окно роддома врывался ликующий аромат черемухи.    С первой минуты жизни малыш требовательно вопил, дёграл красной ножкой – словно полком командовал.

 Люша сразу решила назвать его как можно проще – Ваней: натерпелась в детстве из-за своего странного имени.
    Папаша так и не появился, букетом под окнами никто не размахивал. Амелия Игоревна на ступенях родильного дома взяла внука на руки и впервые в жизни поняла значение выражения "безграничное счастье". Как там было в своё время с дочерью – она уже и не помнила. Внуки – это нечто другое, особенное.

 ...Ваня рос как-то очень быстро. Жил в каморке,  отгороженной допотопным платяным шкафом от большой комнаты. Проблем особых матери и бабушке не доставлял: учился неплохо в обеих школах – общеобразовательной и музыкальной, даже курить в четырнадцать не попробовал:  врал, скорее всего.

    Во всём соглашался с женщинами, но делал исключительно так, как считал нужным. В семнадцать лет он разыскал отца – тот все эти годы прожил буквально через две улицы. Ни разу не поинтересовался, кто там родился у Люши – впрочем, конечно же, всё знал от общих знакомых.  Других детей он не нажил, поэтому общению со взрослым сыном был рад. "Или, по крайней мере, догадался сделать обрадованный вид," – горько подумала Люша, узнав о встрече Вани с отцом.

  Других мужчин в жизни Люши по-прежнему всё не случалось; так она и состарилась.  Впрочем, особо несчастной не была – музыка неизменно отвлекала её от грустных мыслей о стремительно утекающих днях.

     Всю жизнь Люша, постепенно и незаметно трансформируясь в уважаемую в Хлою Марковну, проработала в родной музыкальной школе. Выступала в качестве солистки редко – слишком боялась сцены, по неведомой причине считая себя недостаточно хорошим музыкантом, но при этом – с удовольствием дирижировала различными инструментальными и вокальными ансамблями. В то время ей осталась от бабушки с отцовской стороны роскошная двухкомнатная квартира на канале Грибоедова – с роялем и восемью котами впридачу.

    Выйдя на пенсию, Хлоя начала преподавать взрослым ученикам на дому и собрала вокруг себя множество странноватых людей – любителей сложной, непривычной для уха музыки. К ней приходили ученики совершенно разных специальностей: бухгалтера, программисты, врач-психиатр Эльвира, таксист Рашид,  кондуктор Дима, слесарь Женя, девушка-кузнец Агния...

     А как-то раз явился баритон Леонард – будущий муж. Он сказал:

   – Я уже не могу петь в оперных спектаклях, но без музыки прожить не смогу. Научите меня, прелестная дама,  прошу вас,  играть на блок-флейте. Мне сказали, что этот инструмент можно освоить довольно быстро.

     Всё сложилось с первой репетиции. Леонард жил через два дома от Хлои, на Вознесенском проспекте, но возвращаться в свою холостяцкую квартиру не пожелал. Ему здесь нравилось абсолютно всё:  весёлая хозяйка,  надменные коты, залежи желтоватых нот, слегка расстроенный рояль. Они проболтали до рассвета  – как парочка впервые влюблённых юнцов, а на следующий день, немного отоспавшись, отправились подавать заявление в ЗАГС.