Рандеву

  «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская страна…» Душ стегал его тугими, как нагайка, каплями.  Аркадий Валентинович горланил любимую ещё с детского сада песню. Получалось весьма неплохо, не хватало, правда, смокинга и прожекторов. Хотя, впрочем, пел он для себя, пел залихватски, уж получше какого-нибудь Кобзона. Потому как пел не за деньги, а от нахлынувшего на него чувства. Огромные крылья слегка мешали мыться, но как без них?  Ещё бы - она согласилась!

  Согласилась - и сама, сама назначила ему романтическое свидание. Теперь это так прямо и называется.  Не как там какой-нибудь «вокзал на двоих»: скоренько, скоренько.  А по-настоящему: с шампанским, с долгим тягучим танго, с шуршанием сползающего на паркет платья. Да, конечно, он поставит щемящий мурлыкающий джаз и будет шептать, шептать на ухо...

 А запах её бесконечно французских, одурманивающих бархатных духов будет щекотать его ноздри, он прижмётся щекой к её нежной впадинке на виске, где непременно пульсирует тонкая голубая жилка... Она тоже к нему, и тоже жарким влажным страстным шёпотом... «Стоп! - подумал вдруг он, и его тотчас пронзила молния. - А уши , уши , уши!!! Вдруг на пути тех божественных муси-пуси окажется мельчайшая песчинка банальной ушной серы, исказит тончайшие переливы её любовных трелей». Самое главное забыл - отполировать уши ватным тампончиком, ушной палочкой до безупречной чистоты, которую теперь он сам источал, как «вселенский Мойдодыр», именно так, именно с большой буквы. Сейчас он даже скрипел от стерильной чистоты и блеска.  Ничто не должно исказить тот призывный зов, после коего... Тут у него от всех этих фантазий сладостно засосало почти повсеместно, и земля перестала быть плоской.
 
  Чудесные иностранные палочки для чистки ушей были на своём месте. И он, радуясь даже такому пустяку, что не надо накручивать вручную вату на жуткие шершавые спички балабановской фабрики, продолжал мурлыкать: «Кипучая, могучая, никем непобедимая…» Вскоре Аркадий Валентинович довёл ушную раковину до состояния, близкому к идеалу. И собирался кинуть ненужную «ухоковырялку» в ведро, но тут же застыл как вкопанный.

   Обмотанное на поясе полотенце от ужаса сползло на пол, язык прилип к нёбу, глаза стали заподлицо со лбом, а отвалившаяся от удивления челюсть больно ударила по кадыку. Он держал в руках маленькую пластмассовую трубочку модного цвета фуксии без ватного тампончика. Осмотрев пол, он понял, что пора менять песенный репертуар. С другой стороны, жизнь вложила в него столько оптимизма, а предвкушение рандеву с томной брюнеткой зарядило, как целая тонна жень-шеня. Он бодро запрыгнул в наглаженные трусы и подумал: «Пусть нас гнут, но мы крепчаем!». Благо, поликлиника была ровно в двух шагах от дома. «Нет, не пойду к платному, лучше куплю ещё бутылочку женского сладенького ликёра, будем после потягивать, накинув на плечи простыню».

  И через минуту он, с обаятельной, как у Ретта  Батлера, улыбкой стоял перед тётенькой в регистратуре. Но в наших регистратурах и не такие улыбки видели. Скоро он выяснил, что попасть к ЛОРу ничуть не проще, чем записаться на приём к фрау Меркель. Хотя к Меркель ему теоретически мог бы помочь попасть, например, президент, за которого он постоянно голосовал и который время от времени делал ей хенде хох. А в поликлинике он ни за кого не голосовал.  И мало того, у него нету флюорографии, и справки из наркологического диспансера, и медицинской карточки, и вообще много чего нет. А есть у него только право - встать в очередь к своему терапевту, который и будет решать, куда его направить и что делать с ваткой, которую он спрятал в ухе неизвестно с какой целью.

   Напрасно он пытался объяснить в регистратуре, что от армии он не косит, а давно отслужил, был отличником боевой и политической и был настолько предан командирам, что стучал на тех, кто самоволками и пьянками пытался подорвать боевую мощь «красной армии». Возможно, только поэтому-то, разглядев в нём идейно близкого человека, дежурная, со слегка пробивающимися гвардейскими усами, фактически подарила ему дополнительный талон без номера и часов приёма.  И заботливо протерев пот с его изрядно блестевшей, теперь уже липкой макушки, посоветовала в свободное до приёма врача время, пройти флюорографию. «Иначе, сынок...», «сынком» она назвала его из жалости, видя, как он начал приобретать вид, достойный для обращения к доктору. Тем более никакая она ему не «Скарледь о’ Харю», чтоб скалить зубы на рабочем месте. Ещё бы, ведь и она давала клятву, уж если и не самому Гиппократу, то хотя бы старшей медсестре, и не могла отправлять к врачу здорового человека.

  Время тикало не переставая. Он нарезал уже кругов тридцать по длиннющему коридору, выучил наизусть симптомы всех описанных на плакатах недугов от коклюша до дизентерии, и мог рассказать их в любой последовательности справа налево, слева направо, сверху вниз и даже наоборот. И тут, вспомнив про флюорограмму; вприпрыжку поскакал в рентген кабинет. Постучал – глухо. Ещё, ещё и ещё, и лучше бы он плюнул и ушёл.  Да, это был не его день - поэтому в створе двери показалось премиленькое личико.

- Заходите, больной, - произнёс премиленький ротик. - Раздевайтесь, подбородок на место, пупком не царапайте стекло, замрите, не дышите, одевайтесь.
Он быстренько поспешил на исходную к терапевту, но зря - очередь не сильно продвинулась, скорее, наоборот, у двери выстроилась дополнительная, из тех, кто только спросить или только поставить штампик. Когда лицо его стало похоже на плакат про лёгкие курильщика с тридцатилетним стажем, он зашёл в кабинет, где врач был полным его двойником - в смысле измождённости и очугунелости, только женского пола.
- Что с Вами?
- Ватка, ухо, флюорография, - коротко, как телеграф, отрапортовал Аркадий Валентинович . 
- Вам похоже отдохнуть надо и показаться специалисту, и лучше сразу в диспансер по месту жительства.
- Но у меня там ватка внутри, -  он стал стучать себя пальцем по голове между правым ухом и виском.
- Успокойтесь, я вижу, что не кость. Не волнуйтесь, рентген покажет.
- Нет, вы не поняли - ватка в ухе.
- Что, уже торчит?
- Нет, упала внутрь, а флюорографию я сделал, должны принести результат.
- Флюорография головы называется рентгеном, вот выпейте водички, а я вам направление к специалисту…

- К ЛОРу?
- Почти, он специалист по голове, а раз уши растут на голове, он вам и поможет.
- Нет, вы не поняли: у меня голова не из ваты, просто комочек потерялся. Я и ищу его в ухе, запишите, пожалуйста, к ЛОРу. У него и зеркальце есть, и фонарик, он достанет, а то мне на свидание с ваточкой в голове ну никак нельзя.
И почти уже обессилевший врач стал догадываться, чем может помочь «ушник», как в кабинет без стука влетела бледнющая рентгенолог с квадратными глазами.
- Срочно больного в диспансер, у него комок в лёгких
«Чёрт! Ватка просочилась уже в лёгкие! - пронеслось в голове обезумевшего Ромео. - Хотя что тут удивительного? Даже врач так называется: ухо-горло-нос, кажется. Ну а где нос - там дыхание в лёгкие попадает». Обессиленный мозг пытался выстраивать спасительную теорию. Силы начали покидать его, во рту стало противно сладко, голову как будто подложили под чугунную крышку люка. Земля начала уходить из-под ног. 

  Нет, конечно, лёгкие его были как у пловца марафонца, просто уборщица протирала, как обычно, грязной тряпкой стекло рентгеновского аппарата.   Вот и прилипла какая-то гадость, делов-то на три копейки.  Очнулся в скорой помощи, не удержали его медсестра с врачихой - долбанулся слегка, как раз шкаф зацепил головой со стороны уха, где и покоилась та самая злосчастная ватка. Боль почти утихла, правда, ухо было теперь намертво примотано бинтами, прям как у Ленина, когда он пробирался с больным зубом в Смольный.  Первое, что он спросил, когда очнулся:
- А у вас есть ЛОР с фонариком? - чем ввёл в ступор врачей приёмного отделения, решавших, куда его везти – то ли к лёгочникам, то ли в травму, но он сам подписал себе приговор.

  Неделю спустя поджил шрам рядом с ухом, сняли швы, и почти выцвела зелёнка с половины выбритой налысо головы. И даже приглашённый в отделение ЛОР вытащил проклятую ватку. Но пришла беда, откуда не ждали: перестал он петь и в душе, и от души. Паваротти склеил ласты в его внутреннем пространстве и похоже из верхних отделов лёгких перемещался вниз по пищеводу, царапая обезвоженный от нервов кишечник.

    И вскоре Аркадий Валентинович перестал петь совсем, порос обильной щетиной и, как не пытался представить себе ту самую брюнетку без того самого платья в своих объятиях, ничего из этого не получалось. Его неотвязной спутницей стала другая муза, с ней он и проваливался в беспокойный сон, с ней же и просыпался в холодном поту - в обнимку с той самой усатой феей из регистратуры, слившейся с ним в горячем аргентинском танго.