Тетя Фира и Бетховен

Захид Алигейдарович позвонил аккурат в обед – Русик уже стоял в очереди за своим всегдашним чизбургером с латте
— Срочно приезжай! Тетя Фира умерла! – услышал он властный голос.
— Но я… — начал было Русик, но голос был неумолим:
— Немедленно!
«А куда ехать-то?» — возник сам собой вопрос, когда он уже сел в такси. В последний раз у «тети», которая на самом деле приходилась ему какоё-то-юродной бабушкой, он был лет восемь назад, а возможно и все десять. Повода, по которому он там объявился, Русик тоже не помнил – то ли у тетушки был очередной юбилей, то ли надо было переставить мебель в квартире. Оба эти случая имели место быть, но в каком порядке?..
— Езжайте в сторону Зимнего Бульвара, а там я подскажу, — приказал он шоферу, но как ни силился всю дорогу, расположение дома, хотя бы приблизительно, так и не вспомнил, и в итоге высадился чуть выше пожарки, что у кинотеатра.
Проблуждав минут десять по узким улочкам, он все же сдался и позвонил узнать точный адрес.

Дядю он нашел пьющим чай на кухне с каким-то незнакомцем.
— Так это и есть сын покойного Гулама? – спросил тощий смуглый мужчина, смерив Русика оценивающим взглядом с ног до головы.
— Младший. Старший уехал в Германию лет пять назад. А это Аслан, сын Соны ханум. Но ты его наверное не помнишь?
«Разве вас всех упомнишь», — хмыкнул про себя Русик. И тут в дверь позвонили.
— Вы раввин? – неуверенно спросил дядя Захид стоявшего в дверях молодого кучерявого парня.
— Раввин вам сейчас не нужен, — ответил тот. – Вы вроде сказали по телефону, что покойная скончалась ночью? Значит напутствовать поздно. Я из Хевра Кадиш.
— И что же нам делать… — дядя беспомощно взмахнул рукой в сторону комнаты.
— Найдите женщину, чтобы обмыла и переодела. Одежда должна быть простая и светлая, лицо —покрыто. И никаких ценностей. Вынесите зеркала из комнаты и распахните окна. Мы приедем завтра в девять. Раввин будет с нами. И место подготовьте на кладбище. И чтобы все документы были в порядке!
— Уже копают. И Скорая приезжала.
— Да, вот еще: никаких венков и прочих излишеств – у нас принято хоронить скромно. Гроб будете заказывать?
— А надо?
— Не обязательно. Но в последнее время люди предпочитают хоронить в гробах.
— Тогда пусть будет гроб! — свеликодушничал дядя, но тут же спохватился: — А сколько это будет стоить?
— От двухсот.
Захид Алитгейдарович аж потемнел в лице, но отступать было поздно – и он угрюмо кивнул.
— Тогда необходимо сейчас же перевести всю сумму на карту.
— Прямо сейчас?
— Вот прейскурант по минимальному ритуалу. Плюс гроб 200, — сказал с невозмутимым видом наглец и протянул листок.
— Хорошо! – обиженно прогнусавил дядя. – Я в этих картах не разбираюсь. Подождите немного, я позвоню сыну и он все сделает.
— А покойная точно была еврейкой? – спросил парень уже в дверях.
— Что за наглость?! – нашел повод возмутиться дядя. – Может вам еще паспорт показать?
— Всякое бывает. Я спрашиваю потому, что мы все проверяем по своим каналам. И чтобы не было потом недоразумений, — ухмыльнулся беззастенчиво парень. – Аллах ряхмят элясин.

Похороны тети Фиры прошли буднично. Единственно, что Русика удивило – это гроб с дырявым днищем в районе спины. Кто-то из стоящих в молчаливом ряду мужчин решил блеснуть эрудицией, громогласным шепотом став объяснять соседям, что дыра в гробу нужна, чтобы тело покойной, согласно еврейским обычаям, все же соприкасалось с землей.

Потом они щедро трапезничали в огромной квартире дяди Захида, поминая усопшую, — уже вместе с женщинами и детьми. Русик знал, что по отцовской линии у него куча родственников, но чтобы столько…
А в конце застолья Захид Алигейдарович торжественно объявил, что ждет в воскресенье на квартире незабвенной тетушки всех, кто желает что-то взять из ее вещей на память. А Русику, когда они прощались, напомнил особо:
— Приходи обязательно — я для тебя кое-что присмотрел! – хихикнул он ему в ухо, родственно приобняв, чего не случалось никогда прежде.

За памятными сувенирами явилось на удивление много страждущих. В основном – женщины. Захид Алигейдарович, давно уже заполучивший как старший и ближайших родственник тети Фиры главный приз – квартиру, раздавал все, подчистую. И хотя ничего особо ценного в квартире давно не осталось – увезли понемногу другие родственники, переехавшие в разные годы за счет дальнего и близкого родства с тетушкой-еврейкой кто в Израиль, а кто и дальше, споры за некоторые вещи разгорались нешуточные. Начав с мебели, под конец дошли до кухонной утвари – и заняла вся эта родственная грызня не один час, так что Русику, которому было поручено обеспечивать разгоряченных спорами гостей чаем к сладостям, что напекла супруга Захида Алигейдаровича, все это изрядно поднадоело. Он даже дважды порывался уйти, невнятно ссылаясь на какие-то неотложные дела, но дядя не отпускал. Наконец, когда уже почти все разошлись, Захид бей поманил его за собой в спальную.
— Вот, это тебе! – сказал он с некоторым пафосом, положив руку на блестящую черным лаком крышку пианино.
— Мне?! – изумился Русик. – Зачем оно мне?
— Дети будут играть, – невозмутимо парировал дядя.
— Какие дети? У меня нет детей!
— Ну так ведь будут?
— Откуда? Я даже не женат.
— Так женись! Чего тебе не хватает? Квартира есть, работа, какая ни какая, тоже. Теперь еще и пианино будет.
— Да не хочу я! Отдайте кому-нибудь другому!
— Кому?!... Ты видел желающих? – воскликнул дядя, и в его голосе послышались нотки отчаяния. – И потом, я просто обязан тебе сказать, что это – личное пожелание нашей любимой тети Фиры! Ты ведь знаешь, как она ценила это прекрасное пианино? На ней когда-то играла ее единственная дочь – Софочка. Да упокой Аллах ее ангельскую душу! Так и сказала: отдай пианино Русику! Только ему!
Он наверняка только сейчас придумал эту бесстыдную историю с пожеланием покойной, но Руслан не решился явно возражать, это было бы бестактно.
— Я бы с удовольствием сам взял, — продолжил умасливать дядя, чувствуя его нерешительность, — Но у моих балбесов нет никаких музыкальных способностей. А твой брат играл на скрипке. Может и у твоих детей проявится талант. Но есть условие: до следующей субботы эту бандуру необходимо забрать!.. Или я разберу ее на доски.
Захид Алигейдарович угрожающе постучал волосатыми костяшками кулака по крышке – и инструмент испуганно застонал всем своим нутром.

Грузчиков меньше чем за сотню нанять не получилось. А еще раньше не удалось всучить кому-нибудь из знакомых неожиданно свалившееся на него «наследство» — все только посмеивались его предложению.
Пианино он пристроил у окна, на месте дивана, который пришлось переместить на застекленный балкон.
Первые дни один вид этой черной глыбы, сиявшей хищно, как айсберг, сокрушительно вторгшийся в его тихую обжитую гавань, приводил его в бешенство. Злило не столько абсолютная бесполезность этой громадины, сколько собственная унизительная сговорчивость.
Потом он привык, и даже нашел единственно возможное применение этому монстру – перенес на его лоснящийся загривок пару подсвечников с полок, а между ними водрузил любимую мамину вазу синего стекла.
Ночью, когда случалось меланхоличное настроение, он зажигал свечи, ставил диск с одним из альбомов любимых Pink Floyd, садился в кресло напротив пианино и смотрел как изящно извиваются язычки пламени, словно в такт мелодии. И в иные минуты, когда он особенно глубоко, как загипнотизированный, погружался в сладостный омут звуков, у него в голове – вдруг – начинали проскакивать короткие музыкальные пассажи. Это были фортепианные импровизации, которые словно просились быть вставленными в определенных местах мелодии. Раньше с ним такого никогда не случалось — он лишь автоматические отстукивал под понравившийся мотив ритм ногой или пальцами рук, как бывает у многих. И откуда это в нем появилось и что с этим делать, он не знал. Это удивляло и волновало.

Однажды, это случилось накануне нового года, устроив в квартире уборку, он обнаружил под столом на кухне картонный ящик В нем были тетради с нотами. Дядя всучил ему этот хлам, когда Руслан пришел забирать пианино. Руслан вытащил наугад одну из тетрадей и присел на табуретку. На пожелтевшей от времени глянцевой странице было отпечатано готическим шрифтом: «Соната для фортепиано № 14 до-диез минор, ор. 27, № 2». Ниже, в скобках: Moonlight Sonata. В голове сразу же зазвучала слышанная не раз чарующая мелодия. Но она никак не вязалась с черными крючочками и линями на полях страниц. А ведь кто-то читает их как книгу, – подумал он. – И сколько таких замечательных книг можно прочесть, зная ноты!
Поддавшись неожиданному порыву, он прошел к пианино, поднял крышку и осторожно дотронулся до клавиши. Звук был холодный и недовольный, словно инструмент надменно вопрошал, зачем его потревожили. Руслан устроился на круглом вертлявом стульчике и начал тыкать указательным пальцем там и тут, пока не уловил ноту, которую искал. Да, именно с этой ноты начиналась мелодия. Прошло минут пять, прежде чем он смог наиграть одним пальцем несколько тактов. Дальше не шло, хоть он отлично помнил, что было удивительно, всю мелодию от начала до конца – во всех деталях. Но чтобы передать то, что он слышал внутри себя, одного пальца для игры было мало. С досады на собственную беспомощность он с силой захлопнул крышку – инструмент отозвался оглушительным ревом, как разъяренный зверь.

Найти педагога оказалось делом гораздо более сложным, чем он предполагал. Мужчины, узнав о его возрасте, запрашивали непомерную цену. А женщины отказывались наотрез. Он уже кое-что научился наигрывать, совсем простенькое, — джинглбелс, «кузнечика», «джюджялярим», — но получалось коряво, не так, как он это слышал и не так, как ему хотелось. А после он догадался заглянуть в ютьюб, где легко нашел видео-уроки для начинающих. Это было не совсем то, но хоть что-то.
А однажды позвонил Орхан.
— Привет, брат, с тебя «поляна»! Я нашел тебе педагога! – услышал он жизнерадостный бас. – Я рассказал о твоей причуде двоюродной сеструхе. Просто так, для прикола. А она вдруг уцепилась. Оказывается, одна ее подруга учится в консерватории, как раз по классу пианино.
— Фортепиано, — успел вставить Руслан.
— Да какая разница? Главное, что эта Зуля-капризуля согласилась. Пришлось, правда, уговаривать.  Она как бы способная, ответственная и все такое, но ученики у нее не задерживаются – слишком требовательная. А это нравится не всем родителям. Словом, ей нужны мани, а тебе нужна училка – звезды сошлись, бинго!
— Девчонка?.. Знаешь, я забыл тебе сказать, что передумал, — чего-то вдруг испугался Руслан. – Я уже начал учить ноты по видео.
— Ты что меня — подставляешь? Хоть встреться для приличия. Эта фифа скорее всего сама тебя отошьет. Но стол в любом случае за тобой!

— Я пришла просто познакомиться, — сказала она, не переступая порога. – Я просто пообещала подруге.
— Ну так проходите, если все так просто, — улыбнулся он, почувствовав облегчение.
— Вот значит какой у вас «зверь»? «Заря»? – усмехнулась она скептически, остановившись перед инструментом.
— Наследство, — усмехнулся он. – А вы думали, что у меня синтезатор?
— Ничего я не думала! – неожиданно резко заявила она. – Садитесь. Посмотрим, на что вы способны. Не так! Опустите стул ниже, вытянете ноги и поставьте на педали. И не горбьтесь – это вам не велосипед! У вас вообще есть слух?
— Вроде есть. Я даже кое-что сам смог подобрать.
— Что именно? «Джюджялярим»?
— Точно.
— Это нам не интересно. Попробуйте повторить за мной, — приказала она, настучав пальцем о стенку пианино простенький ритм.
Он повторил.
— А теперь чуть сложнее
Он снова легко повторил.
— Отвернитесь.
— В смысле?
— Сядьте спиной к инструменту. Сколько клавиш я нажала?
— Одну.
— А сейчас сколько?
— Три.
— А если так?
Аккорд был грубый, негармоничный, словно клавиши придавили всей пятерней.
— Вроде восемь, — не сразу ответил он.
— А может семь или девять?
— Пусть все же будет восемь.
— Инструмент необходимо настроить. Если вы, конечно, собираетесь заниматься, — в ее голосе послышалась легкая досада.
— Значит ли это, что вы согласны со мной заниматься?
— Попробуем. Но у меня три условия! Первое: отмените занятие – я больше не приду. Второе: будете лениться, я долго терпеть не буду…
— А третье?
Она впервые посмотрела ему в глаза:
— Не флиртовать!

Они договорились заниматься два раза в неделю по часу. В будний день – после шести, а в один из выходных – утром, до полудня. Но с самого начала получилось так, что дни уроков назначала она, поскольку у него была твердая пятидневка, а ее дни хаотично складывались из нескончаемых занятий в консерватории, репетиций с какими-то ансамблями и группами, благотворительных концертов, уроков с другими учениками, которые неожиданно переносились, и еще каких-то неотложных дел, по поводу которых она не считала нужным объясняться. Словом, занятия с ним были у нее явно не в приоритете – и это его поначалу слегка раздражало. Слегка, потому что по-настоящему злиться на Зулю он почему-то не мог. Он должен быть ей благодарен уже за то, что вообще согласилась давать ему уроки – так он пытался оправдать для себя ее непунктуальность. А где-то через пару месяцев, когда Руслан уже достаточно освоил нотную грамоту, чтобы развиваться самостоятельно, что и делал втайне, она, в сущности, и не нужна была ему – как педагог. Все что он от нее хотел – это услышать наконец слова поощрения. Но ждать ему пришлось долго.
Зуля оказалась очень придирчивым педагогом. Ее «бзиком» было «постановка рук». Она утверждала, что без правильной постановки рук он не добьется необходимой техники исполнения – и на определенном этапе его прогресс как музыканта неизбежно остановится. Она позволяла себе покрикивать на него, вставлять колкие словечки, останавливать исполнение и возвращать к началу, если ей что-то не нравилось, а ей почти ничего не нравилось из того, что он делал, словом, вела с ним себя как с бестолковым ребенком – разве что по рукам не била. И неизменно обращалась на «вы», скорее желая подчеркнуть дистанцию, чем из вежливости. Потом пошли мучения с паузами, выдерживанием правильной долготы и темпа, а еще всякие там глиссендо, стакатто, легато…
Со всей этой «грамотой» у него было так себе, тем более, что слышал он мелодии несколько иначе и, дай ему волю, сыграл бы по-своему. Но приходилось подчиняться деспотичной воле «училки», которая, раз уже приходится возиться с таким великовозрастным балбесом, старалась учить по всем академическим канонам, как в свое время учили ее.
Зато он легко запоминал ноты. Стоило раз осилить какой-нибудь легонький этюд с первого такта до последнего – и он мог сыграть его по памяти. От нее эту свою способность Руслан старательно скрывал. Как бы то ни было, через два с половиной месяца занятий он бодро оттарабанил для нее «Смелого наездника». А еще через полтора – тягуче и несколько вальяжно прошелестел «Серенаду» Шуберта.

А потом наступил их 36 урок. Он исполнял Скарлатти, сонату соль минор. Чуть быстрее, чем она от него требовала. Пока он играл, она ни разу его не перебила. А когда закончил, друг встала и нервно заходила по комнате. Это было необычно, хотя в последние недели она и вела себя несколько странно, значительно поубавив свой педагогический напор.
— Что? — обеспокоенно спросил он? — Я снова не так сыграл?
— Знаешь, — не сразу начала она, — я эту вещь исполняла на экзамене в пятом классе. И очень гордилась этим. Потому что обычно ее изучают в шестом.
— И что с того?
— Как – что?!... Ты за девять месяцев сделал то, на что мне понадобилось пять проклятых лет упражнений по 3-4 часа в день!
— Это похвала?
— Это… это значит только одно – я тебе больше не нужна. Ты хотел выучить ноты? Ты их выучил. Я ухожу!
— Но ты мне нужна! – он встал и подошел к ней, копошащейся нервно над своей сумочкой.
— Зачем? Настоящего музыканта из тебя все равно уже не выйдет – поздно начал, а значит не сможешь разработать как следует руки. Да и не смогу я из тебя сделать музыканта. Я сама толком не музыкант.
— Ну и ладно. Я и не собирался быть музыкантом. Но ты можешь присесть на пять минут?
— Не могу. Я тороплюсь. Можешь не платить мне за этот урок.
— Я прошу! Для меня это важно.
— И что мы будем делать эти пять минут?
Она выпрямилась и посмотрела на него с вызовом.
— Я буду играть, а ты будешь слушать. Я кое-что разучил тут без тебя. Хочу узнать твое компетентное мнение. Пять минут. Точнее – семь.
Он сел за инструмент и глубоко вдохнул, закрыв глаза. И так, с закрытыми глазами, начал играть…
Когда он обернулся, она сидела, скорчившись на стуле, и хныкала в платок.
— Ты что? Зачем это?
Он подошел, сел перед ней на колени и взял за руки.
— Я эту чертову «лунную» сонату играла в шестом классе, — прогундосила она, шмыгая носом и растирая обильные слезы по лицу. – Первую часть, разумеется. Вторая и третья – это уже консерваторский уровень, чтобы ты знал.
— И что с того?
— Что-что… мне влепили за нее тройку! Это был такой позор!.. А ты… Мне так никогда не сыграть!
— Сыграешь. Еще как сыграешь! Мы с тобой сыграем, вместе – в четыре руки, — сказал он, раскрыл ее мокрые ладошки и нежно поцеловал
— Да? – улыбнулась она неуверенно. – А разве ее можно – в четыре руки? Я даже не знаю.
— Наверняка кто-то уже догадался написать ноты. А если нет, мы сами напишем.