Человек Земли русской

   Ольга. Видная на селе девушка из семьи со средним достатком.
Она редко появляется в местах, где собирается молодёжь, но когда
приходит, неизменно привлекает к себе внимание всех и всем хочется,
чтобы она обратила на них своё внимание.

   А она ничего и не делает для этого. Наоборот: немногословна,
редко улыбается и совсем не смеётся. Одета по местной моде,
но всё на ней сидит ловчее, нарядней и (неизвестные определения
для того времени) - более стильно, изящно.

   Неожиданным на селе оказался выбор Ольги. Посватался к ней Иван.
Обстоятельный работяга-парень. Но с особыми семейными обстоятельствами.
Его родители, уважаемые на селе люди. Отец водил плотницкую артель
по сёлам. Артельщики подряжались строить дома от нуля и под ключ.

   Отец Ивана эту строительную деятельность начал неожиданно для себя,
чуть ли не с детства и почти с курьёзного случая. Как-то забежал он 
к местному богатею спросить, не надо ли что-то сделать - ребята часто
за этим бегали, выполняли какие-нибудь мелкие поручения, а за них
яблоко дадут, а то и кусочек сахару.

   А тому, как раз, жаловалась работница - челнок* от ткацкого стана
сломался...
Богач пообещал купить в лавке, как поедет поедет в уезд. Тут Иван
и вызвался сделать такой же челнок.
   - Куда тебе? Мал ещё, а вещь важная, она для поделки умения
и сноровки требует,- ответил богатей.
   - Дайте мне этот челнок, я буду с него сглядывать.
   - Какой настырный, - засмеялся богатей,- бери. Может, отец
сделает или своим артельщикам поручит.

   Побежал Ванюшка к отцу, он в их селе дом по найму строил.
   - Батя, из какого дерева такой челнок делают?
   - Где взял и зачем тебе? - спросил отец, разглядывая прекрасно
сработанный инструмент.
   - У Пантелеева. Он сказал, что купит, а я вызвался сам сделать,
зачем покупать?
   
   Отец внимательно посмотрел на мальчугана, раздумывал, что сказать?
Отговаривать делать, сказать - не сможет - руки отобьёшь...
А лучше пусть не сделает - будет знать, как обещание, не подумавши,
давать.

   - Крепкое дерево нужно. Самолучшие у нас и не растут,
хотя, и наши не уступят. Можно из акации, яблони, но лучше, конечно,
из дуба. Ты начни, а я вечером тебе инструменты подберу, расскажу,
как обработать, отполировать. Ну беги-беги... Мне работать надо.

   - Бать, дай мне пилу или топор,- просит Иван. - Я в лес,
 на Большие поляны пойду.
   А надо сказать, интересное это место: огромные поляны в вековом
лесу расстилаются и не зарастают деревьями, дубы-великаны их такие
обступают, что страшно становится - ветвями своими заграбастают и...
пропадёшь...

   - Далеко туда бежать, но ещё утро, к вечеру обернусь",- говорит
Иван отцу.
Дал ему батя пилу, похвалил:
   - Молодец! Взялся за дело - ни рук ни ног не жалей! Чтоб не стыдно
было людям показать!

   Сделал Иван челнок. Принёс Пантелееву. Тот аж залюбовался.
   - Кто бы ни сделал - хорошая работа! Вот тебе полтинник!
(50 копеек) А это просто деньжищи! В лавке можно за семишник
(две копейки) такую селёдину купить! Держишь за хвост, а с её носика жир прозрачный капает! Всей семье на ужин хватит. Да не у всех они,
семишники-то, к ужину.
   - Спасибо, Михаил Фёдорович! Да я сам сделал, мне денег не надо -
мне в радость было поработать!
   - Ты не стыдись деньги за работу брать, особенно за хорошую!
Молодец!
   - Спасибо! Михаил Фёдорович, если ещё что-то нужно сделать,
меня зовите!
   - Обязательно,- смеётся богач.
Может, под настроение богачу Иван попал, но радость его была велика.
А потом задумался: большое дело надо делать, а на "побегушках"
не проживёшь.

   Тем же вечером попросился он к отцу в артель.
   - Маловат ты, сынок, для нашей работы. Дома матери помогай.
Ты ведь старший из вас троих братьев. Хозяйство большое...

   - Отец,- встряла в разговор мать,- возьми Ванюшку хоть на несколько
дней. Пусть попробует. Его делу обучать пора пришла. А тут я, Бог даст,
справлюсь. Да и Петя с Пашей помогут.

   И стал Иван работать в артели. Сначала брёвна тесал по натёртым
мелом нитками и отбитым ими линиям. Все признали - рукастый мальчишка.
Глаз хороший - так тешет, как заправский плотник.
   - Ты, Андрей Мосеич, не сдерживай парня, доверяй дела посложнее.

   Андрей Мосеич и сам видел, что парень и с головой, и с руками.
И стал он объяснять сыну соединения в углах: в лапу, в шип,
ласточкин хвост, в чашу. Рассказал о преимуществах каждого.
В их лесных краях чаще всего применялось соединение "в чашу",
с выступающими углами - хотя и работа дороже, и леса больше уходит,
но надёжнее, теплее и для глаза такое соединение приятно.

   И стал Иван на угол. Конечно, под бдительным оком отца трудился -
он за каждым работником смотрел, а за сына и переживал.
К взролости своей стал Иван большим мастером: все круги прошёл -
и сруб рубить, и стропила на любой фасон и под любую кровлю поставить,
и полы настелить, и рамы связать, и притолоки на окна и двери сработать -
во всём умелец.

   Подряжаться на строительство, отец непременно и Ивана
приводил. Договариваются о каждом моменте, каждом способе строительства,
называют цену работы, материала, а как поладят - записывают.

   Иван тоже всё записывал под номерами в свою тетрадочку,
это ему нужно было для науки. В основной-то тетради и заказчик, и подрядчик
расписывались. Отец после сверял записи, хвалил.

   И вдруг такая беда: умерли мать и отец Ивана один за другим
от какой-то поветрии*, оставив троих сыновей, старшим из которых
был Иван.
Все артельщики, выбирая главного, в один голос за Ивана руки подняли
и так сменил он своего отца.

   Хорошо идут артельные дела. Но дома - всё наперекосяк. Братья Ивана
без родителей быстро от рук отбились. Некому за ними приглядеть,
хотя и не маленькие уж: погодки - одному 16, второму - 17.
Стали они из сундуков холсты таскать, да на тыквенные семечки менять.
Не понимают цены - холст за пять стаканов отдают. А в нём ширина
пол аршина и длина - 20, а то и все 25 аршинов*.

   Уж и одежду стали таскать от Ивана потихоньку. И такое поведение
ещё худшей бедой обернулось.
Иван с артелью в другом селе работал, домой неделями не приезжал.
Братьям наказывал: следите за хозяйством! Вон сколько животных у нас,
птицы, чтобы всё обихожено было! И огороды полите, поливайте - видите
жара какая стоит - сушь несусветна! А нам каждая копейка дорога - растёте,
женить вас надо, отделять. Две избы, как ни крути, построить надо.

   - Не переживай, братка, будь в надёже! Управимся!

   Иван за порог, они холсты менять, хозяйственную утварь и... на речку.
А там такие же лоботрясы, в карты стали играть, самогон покупать,
табак курить...

   Однажды ушли братья и ни корову, ни птиц не выпустили, свиней
не накормили. Хорошо ещё, что овцы на всё лето на выпас
в общую отару сдали. На реке остались ночевать и на следующий день
там же - пьяные валяются, пока продукты да самогон не закончились.

   Вернулись домой, а корова через загородку у яслей пыталась пролезть
проломила эту загородку и горлом на кол напоролась... кровью изошла.

   Открыли курятник, а все куры вповалку лежат - от жары, духоты
да без воды и корма потратились все...
Свиньи голодные друг на друга стали бросаться в кровь рвали. Растерзали
одного поросёнка и съели... Пришлось всех прирезать.

   Завыли ребята: что братке скажем? А тут и он пришёл. Упали
они ему в ноги, прощения просят. Во всём повинились...

   Сел Иван на лавку и заплакал:
   - Что же вы за люди-то такие? Батя с мамой разве нас учили
плохому? Я же на вас, таких взрослых, дом, всё хозяйство оставил...
Не выполнил я родительского наказа, не углядел за вами.

   - Братка, возьми нас к себе! Работать будем, не подведём тебя!
Что ни скажешь - выполним! Слова поперёк от нас не услышишь!
   - Ну, хорошо. Возьму. Платы вам никакой - за еду будете работать.
Согласны братья, рады.

   Вот в какую семью Ольга согласилась пойти, хотя все ей не советовали.
И стала она женой Ивану, а братьям его, деверям своим, и сестрой, и матерью.

   Снова обзавелись живностью. Родители откладывали копеечку к копеечке,
но на их похороны, на скромную свадьбу Ивана, а потом и на обзаведение новым
хозяйством тратили - теперь без копейки остались.
А ведь думали ребят отделять, как поженятся - вот и отделяй...

   Иван вечером посылал братьев домой помочь Ольге на ночь
скотину обиходить и на весь следующий день корм заготовить.
И ночевали они дома, а чуть свет бежали на стройку.

   Как-то сели ужинать без Ивана. Ольга картошек наварила, помидоров
и огурцов подала, сала порезала, простоквашу поставила, кто захочет.
Сидят, едят и чем-то Павлу не понравились слова Петра. Схватил он горячую
картофелину и пустил в Петра. Пётр - в Пашку! И полетели
картофелины над столом, как мухи!
   
   Ольга онемела от такого безобразия, потом истошно закричала,
сама не помнит - что. А они, как волчата, глаза горят и мечут
друг в друга, не прекращая.

   Схватила Ольга две горячие картофелины и за шиворот сразу
обоим деверям засунула, да кулаками прихлопнула к спинам так,
что они размялись. Взвыли  деверя - горячо- стали отряхиваться,
а как пришли в себя - взмолились:
   - Прости нас, невестка! Больше ты от нас непотребства
не увидишь! Последний раз мы такими дураками были.
   - Попробуйте только! Я и не такое с вами сделаю!

   И с тех пор жила семья законным порядком. Тишина, уважение, труд.
Растут ребята, матереют. А Ольга родила первенца - Гришу.
Это было так непривычно, внесло такие перемены в быт! Ставшие дядями
Пётр и Павел не наглядятся на племянника, дышать боятся,
чтобы не побеспокоить нечаянно.

   А Иван и подавно, любит своего крохотного сына, просто без памяти!
Мальчику два месяца всего, а ему и игрушек разных деревянных сделали,
и свистулек, и погремушек, и тележечку...

   - Петя! Тебе скоро 20 стукнет. Жениться пора, - говорит Ольга.
Она уже давно всем заправляла, как самая настоящая мать, хотя и называли
братья её, по местным обычаям, невесткой.

   - Да я и не знаю... Я не думал об этом, - растерялся Пётр.
   - Я за тебя подумала.
   - Может и мне невесту нашла? - спросил с улыбкой Павел.
   - Паша, а ты лишь на год моложе брата, и тебе жениться можно.
И невеста тебе выросла. Точно под твой росточек.
   - Мне тоже "по росточку" подбирала? - развеселился Пётр.
   - Так. Закончилм разговоры! За дела! Братка ваш приедет, всё
и обговорим. Идите, сена натаскайте!
   
   Ребята вышли к омёту, набирая сено, обсуждают:
   - Паш, как думаешь, невестка не шутила? Может, подначивает нас?
   - А то ты её не знаешь: она такими делами не шутит.
   - И ты не против жениться? - не унимается Пётр.
   - Мне-то что? Надо будет - женюсь. Да и сколько будет невестка
на нас спину гнуть: обстирывает, готовит, убирает - ни у кого такой
чистоты в избе не видел, как у нас,- с какими-то новыми нотками в голосе
ответил Павел.
   - А если не понравится невеста? Она даже не сказала, кто у неё
на примете.
   - Петь, это когда сохнешь по ком-то, важно на ком тебя женить
хотят. А если ни о какой ни сном, ни духом - какая разница.
   - Конечно, разница. Помнишь, мама сказки рассказывала?
Там всегда по любви женились...
   - Ну, и иди в Три девятое царство, поищи себе царевну.
   - Какой ты стал, Паш, с тобой и говорить не интересно!
Это я невестке слово дал не баловать, а то бы так сейчас тебе навалял!
   - Это ты-то? - захохотал Пашка и вдруг обхватил Петра и бросил
его на приготовленную кучу сена. Петька волчком крутанулся и уже
Пашка оказался в сене. Побарахтавшись в сене и основательно намяв
друг другу бока, они весело возвращались с огромными вязанками.

   Как только Иван вернулся домой, Ольга возобновила разговор о женитьбе
ребят.
   - Куда их женить,- отмахнулся Иван,- отделить их или самим отделиться
денег нет. Такая толпа будет жить в двух комнатах.
   - Люди и в одной комнате по восемь-десять человек живут. Будем все
работать, у ребят интерес заработать появится, постепенно отделимся.

   - Ну, разговаривай с ними сама. Я не против.

   И вот Ольга объявила ребятам:
   - Петя, я думаю, что за тебя мы Агашу Синюкову посватаем,- Пётр
мгновенно покраснел,- а за тебя, Паша... а за тебя... Кого же за тебя? -
Павел не мог дождаться - он сделался белым, как полотно. - А за Пашу
мы посватаем... Да, Кулюшку Савкину посватаем.- Сказав это, Ольга заметила,
как бледность Павла сменилась на багровую краску.
Ольга улыбнулась: мимо неё муха не пролетит. Давно заметила она, из-за
кого сердечки ребят не ровно стукают.

   Всё случилось, как задумано. И повенчали ребят в один день.
Счастливей этих двух пар не  видали ещё, говорили гости и пришедшие
"поглядеть".

   Агаша и Кулюша ладненькие, хотя и полная противоположность друг
другу, очень интересные собой и большие скромницы. Пётр и Павел
не могли скрыть своего восторга. И Иван просто сиял и вдруг незаметно
пожал руку своей Ольги. Он тоже был счастлив за своих братьев
и... за себя: теперь всё будет хорошо, правильно и надёжно.
   
   Прогремела свадьба, утром Ольга, на правах старшей, собрала снох.

   - Вот и началась ваша взрослая семейная жизнь. Не просто будет
трём семьям ужиться под одной крышей в двух комнатах. Но, если мы
не будем вздорными, глупыми, если поймём, что мы одна семья -  всё
будет хорошо.

   Теперь это и ваш дом. Будем беречь его. Я старалась по мере сил,
вместе нам будет легче.
Порядок такой: вставать рано, конечно, как говорят - пока солнце
не заглянуло нам в наши задницы. Сразу уборка постелей, трясёте дерюжки*
с пола, подметаете, расстилаете дерюжки. Чистую половину дома
на вас возлагаю.

   (Пройдут долгие-долгие годы. Ольги не будет, Агаши не будет,
а старенькая Акулина, прожившая без малого 100 лет, рассказывает,
как слушали они мудрую Ольгу, она научила их жизни и лучше, и добрее
её не было).

   - Я к этому времени уже корову подою, печь растоплю. У судёнки*
я буду сама убирать, - продолжает Ольга. - Да, тут больше
работы - чугуны, вёдра, посуда. Но я старшая - с меня и спросу больше.
После уборки и завтрака будем заниматься делами.
   - Какими делами? - спросила чистосердечная Агаша.
   - Во дворе, на огороде, в поле... Толкач муку покажет -
видно будет.

   Хорошо идут дела в семье. Агаша и Кулюша вынашивают своих первенцев.
А у Ольги второй мальчик родился - Алёша.

   - Ваня, обратилась она к мужу. - У нас двое детей.
Маленький плачет ночами, другим покоя нет. А скоро и ещё двое
младенцев появятся у наших снох. Денег мы немного собрали - на небольшую избёнку
хватит. Как раз продаётся такая. Родительский пятистенник оставим
ребятам, они рады будут. И им пора о себе самим думать.
Да я и не беспокоюсь - ребята повзрослели и жёны у них умные.
Всё будет хорошо.

   И купили они избушку, что стояла напротив. Трое молодцов
быстро привели её в порядок и Ольга, наконец, стала жить
своей настоящей семьёй. Скоро снохи родили своих первенцев
и они все перекумились и стали называть друг друга - кума Ольга,
кума Агафья, кума Кулина...

   Агаша с Кулюшей сами распределили комнаты, поддерживали
в них порядок. Растят детишек.

   А Ольга уже третьего носит. Очень хотелось ей доченьку родить.
Так бы наряжала её, приучала к порядку, рукодельничать научила.
А может она в отца уродилась бы - нет ему равных мастеру и песеннику!

   Но снова родился мальчик. Кирюшкой назвали. На удивление красивый,
с осмысленными, умными глазками...

   Радуется Иван: полнится его род такими молодцами! Работает молодой
отец, не покладая рук, о нём говорят - шаром крутится!
И Ольга не отстаёт. Не знали люди ни занавесок на окнах, ни подзоров
на кроватях, ни наволочек вышитых и с кружевами. А у неё всё,
как в цветах!

   Но её особой гордостью были рубашечки-косоворотки, с вышивкой
по вырезу для горлышка и подолу, из белёного холста на мальчиках,
а к ним плетёные шнурочки с кисточками. И порточки, и поддёвочки -
всё у мальчиков было в идеальном порядке.

   Зимой в сёлах ходит поп по своему приходу, заходит в каждую избу,
молебны служит, а хозяева не от избытков, от души своей выносят
батюшке кто пшеницы ведро, кто сала кусок, кто хлеба, кто луку вязку...

   И вот батюшка со своими служками и певчими к Ивану заходят.
Батюшка служит, певчие поют и кажется всем - ангелы по красивой
комнате летают, чистоты такой и не видели нигде!
Закончил батюшка, спрашивает:

   - Кто же в благодати такой живёт?
   Стала перед ним Ольга, с поклоном отвечает:
   - Муж мой - Иван Андреевич, я и наши детки живём здесь.
   - Идите, детки, поклонитесь батюшке. Стали трое чистеньких,
аккуратных мальчиков перед батюшкой, а он благословил их и Ольгу
похвалил - во всём селе такой благодати нет ни у кого.
Молодец. Умница.

   Не успели оглянуться, Кирюшке уже семь годочков.
Бегает он с мальчишками-друзьями на улице и кто-то говорит:
   - Уже третий день ребят со всего села в храм ведут.
Там собирают хор мальчиков-певчих. Только мало кого принимают.
Меня моя мама водила. Даже гостинцы какие-то собрала, чтобы
меня взяли - отказал самый главный.

   Уже потом, став дедушкой, Кирилл Иванович, очень сдержанный,
обычно немногословный человек, рассказал своим внукам, что в детстве
пел в хоре мальчиков в громадном сельском храме. И такая теплота
появлялась в его голосе, столько света было в глазах
и мягкости в улыбке- таких неожиданных для мужчины в белой шапке
седых волос...

   Как наяву, внуки представляли маленького черноволосого мальчика,
от усердия и волнения на цыпочках тянущегося перед регентом со скрипкой
на первом прослушивании. Его радость и ликование, когда сказали
ему, что он принят.

   - На спевки мы бежали не к указанному времени, а пораньше,
чтобы со своими товарищами-хористами забраться по крутой лестнице
на колокольню. Там есть узкий лаз под крышу в настоящий чёрный лабиринт, образованный множеством сводов. Голоса перекликающихся мальчишек
отражаются от поддерживающих конструкций и металлической крыши,
усиливаются, превращаясь в звенящий звуковорот.

   Сердечки наши наполняются непостижимой смесью восторга и ужаса:
 не дай Бог не найдём выхода и останемся здесь навсегда...

   А в праздник мы, мальчики, в беленьких расшитых косоворотках,
подвязанных плетёными поясками с кисточками, стоим на клиросе.
Наши голоса переплетаются и с облачком от кадила, мерцанием свеч,
бирюзой и золотом иконостаса, образуют неземную музыку и,
словно оттолкнувшись от кончиков дрожащих язычков пламени свеч и лампад, возносятся к небесам...

   От ангельского пения души молящихся замирают в молитвенном душевном
подъёме и восторге, слёзы обильно орошают щёки юных дев
и глубокие щетинистые морщины согбенных многотрудной долгой жизнью
стариков...

    Вихрем промчатся годы. Унесут в небытие родителей Кирилла.
Отечественная война отнимет двоих его братьев, многих друзей,
воевавших с ним бок о бок, но всегда, в любую минуту, будут звучать
в его душе песнопения, тропари, величания. Они спасут его, выведут
на прямую дорогу жизни.
***

   Стареют Иван Андреевич и Ольга Петровна. Старших сыновей поженили,
отделили - хорошие дома им выстроили. Кирюша при них. Он давно уже
работает с отцом в артели. Старательный, ухватливый, уважительный.
Ему в армию скоро идти... Печалятся об этом родители, но это в то
время было почётным и обязательным.

   Взяли Кирилла на действительную службу в Тихоокеанский военно-морской флот СССР - на четыре года!
   Тосковал о родителях, о братьях, по родным местам.
Братья писали, поддерживали: "Не горюй! Мы отслужили и ты отслужишь.
Ты у нас не хуже людей -  не в поле отсевки!

   И грянула Великая Отечественная! В документах Кирилла проставлена
дата окончания службы в декабре 1945г, но возвращался домой он в начале июля
1946 года.

   Домой…домой…домой… выстукивают колёса «железки». Сердце молодого мужчины то взлетает от захватывающей радости, то сжимается от нестерпимой боли:  где он, родной дом?  Родители почили перед самой войной. Двое его старших братьев, как потом скажет Высоцкий -  «не вернулись из боя…»

   Но многотрудная служба в армии и сразу последовавшие годы войны, позади. Наступил долгожданный мир. Он вселяет надежду,  приводит в восторг и упоение.

   -Кирюшка! Дорогой ты наш! – это тётка Кулина, жена родного дяди Павла, встречает его у порога. – Сиротинка  наша! Да какой же ты взрослый и красивый!
Кирилл остался пожить у дяди Павла. Ни дня не провёл он в праздности, хотя дядя с тёткой уговаривали отдохнуть, походить проведать родных и знакомых.
   - Не время. Со всеми на покосе увижусь.

   Удивительная пора – сенокос!  Тяжкая до изнеможения, но пробуждающая совместным напряжённым трудом, мокрой от пота одеждой такие сильные чувства, каких никогда не испытать, глядя на холёные лица, белые рубашки с галстуками.

   Вжик… вжик… - косит Кирилл. Солнце поднимается всё выше, но сочная, жирная трава, как масло под горячим ножом, пластами отваливается, стелется сказочным узором слева от ног.

   Перерыв. Косари и жницы в изнеможении валятся под дерево около бочки с водой.

   Облокотившись о землю, Кирилл жадно следит за кружкой, окунувшейся в бочку. Когда кружка выныривает, он переводит взгляд на державшую её обнажённую руку, отмечая идеальную округлость. Взгляд опережает сосуд с вожделенной влагой, касается приоткрытых, чуть запекшихся от жары губ высокой гибкой смуглянки, ….

   Женщина с невольной,  природной (или настолько изощрённой?!) кокетливостью, отпивает несколько маленьких глоточков, запрокидывает голову и, закрыв глаза, медленно выливает на лицо содержимое кружки.
Упругая струя разбивается на искры и мелкие ручейки, они скатываются по красивой шее на грудь. Влага оживила и без того яркие цвета бровей, щёк, губ…
Женщина невольно вздрагивает, улыбается широко и счастливо и... косит
глазом на объявившегося молодого мужчину.

   Мало мужчин в селе осталось, с войны не многие вернулись. А те, немногие, редко кто не калека... А этот по всем статьям хорош!

   Весь день эта картина преследовала воображение Кирилла. Утром, собираясь на работу, он увидел в соседском дворе ту  красавицу… сердце его забилось, затрепыхалось, как раненая птичка.

   Дуня (так звали незнакомку) была вдовой фронтовика,  растила сыновей-погодков. Старшему, Ивану, уже шестнадцать сравнялось. Соседка также положила глаз на приехавшего молодца. Зачастила она к тётке Кулине: то фартук ей сошьёт, то кофту с баской, то занавеску прострочит. И Кирилл перешёл жить к Дуне, не смотря на то, что старше она лет на восемь-девять и что у неё дети - двое подростков.

   Всё хорошо у них, весело, счастливо. За какое дело ни возьмутся – спорится, ладится. Троих собирает Дуня на работу – ненаглядного Кирюшу и родных сыночков.

   От великого женского счастья красота Дуни расцвела, налилась какими-то неведомыми красками, а голос, что бы она ни говорила, журчал, завораживал, каждого заставлял оглянуться и испытать какой-то трепет в заветном уголочке души...

   Кто-то рад был такой перемене, а кто-то не очень...
Старый Митрич, как пень на солнце отогрелся в лучах чужого счастья и зашевелились в нём отзвуки былой жизни: так ему завидно стало - света не взвидел. И стал он высматривать, да приглядываться. Не успокоился, пока не нашёл способ, как прекратить эту  ненавистную ему чужую идиллию.

   Вот как-то, во время передышки, спрашивает старый Митрич Ивана,
старшего сына Дуни:
   - Чтой-то вам с отчимом мать разные сумки собирает?
   - Не знаю.
   - А в сумки-то что кладёт? – не унимается Митрич.
   - Что всем, то и нам: картошка, да хлеб с луком.
   - Это вам, что и всем. А ты заглянь в сумку отчима, пока он на том конце поля.
   - Я его не боюсь, хоть и здесь был бы.

   Побежал Иван к сумкам, раскрыл «тормозок» отчима – яйца варёные, сало, бутылка молока, да блинцов с десяток… Вытряхнул он всё, ногами перетоптал, а бутылку с молоком закинул. Вернулся Кирилл, а Иван с Мишкой ждут его.
   - Вот что, «папаня», переступишь наш порог – убьём!..

   Не испугался Кирилл юнцов, но не одобрил и Дуню. Пошёл на совет к своему дяде Павлу.
   - Ты, Кирилл, создавай свою семью с первого кирпичика, да с брёвнышка. А тут уже не будет ни ладу, ни покоя.

   Свадьба Кирилла и Анны была знатная - большая, весёлая. Жених с невестой -  пара на загляденье. Зажили они дружно, детки пошли.  Никто и не помнил, что Кирилл когда-то с Дуней сходился…

   Жизнь бежит. Года, как вёрсты на дороге, мелькнут и пятятся, пятятся назад.  Седой состарившийся Кирилл Иванович пришёл проведать своего единственного дядю Павла. Поговорили, помолчали…

   - Уважаю тебя, Кирилл, честно живёшь, порядочно, - сказал
на прощание дядя.
   Вздохнул Кирилл, махнул рукой.
   - Ты что же?.. До сих пор не забыл её, Дуню-то?! – ахнул от
догадки Павел Андреевич.
   - Сердцу не прикажешь…

   Интересно говорил Кирилл Иванович: "ч" менял на "щ", будто
не выговаривает. В их селе так не говорил никто, поэтому это
выглядело смешно, а то и стыдно.

И в самом деле, представьте: вам предлагают и убеждают
выкушать "ЩашеЩку" прекрасного Щая...

   Однажды Анна не выдержав, сказала:
   - Ты всю жизнь говоришь "Щай, Щеловек, Щеренок"...
Неужели тебя нужно учить? Произнеси нормально "Ч", "Человек".
И Кирилл Иванович без малейшего усилия и малейшей запинки произнёс это
и ещё: Чиполино, Чарка... КоЧубей...

   - Так что же ты себя так роняешь, насмешку над собой допускаешь? -
удивилась жена.
   - Мой батя так говорил, - тихо, но со значением, ответил ей муж, -
я так его любил, а потом уважал, что я так несу память о нём
через всю мою жизнь.
А кто-то засмеётся - пусть, ведь не заплачет...

   В этом селе живут Губаны. Но мало их.
По фамилии "Губановы", наверное так их прозвали. Губы-то у них нормальные.

   И вот она - Губаниха. Простая деревенская женщина.
Очень работящая. Без мужа. Она пришла жить на улицу, где жили
Кирилл Иванович со своей Аннушкой, недавно.
Построила аккуратненькую трёхоконку*, всегда весело посматривавшую
всеми окнами на прохожих.

   Внешне Губаниха была высокая, сухощавая, без намёка на выпуклости,
и симпатию пожилая женщина. Лицо грубоватой лепки, шлепоносое, как здесь
говорят. То есть, нос короткий и ноздри широко расставлены,
как будто кто-то крепко шлёпнул и раздавил.

   У Губанихи два сына, живут в этом же селе своими семьями. Они изредка
заходят к матери - трезвые, аккуратные. Серьёзные. Но их жён никто на
улице никогда не видел - не бывают у свекрови. И внуки не бывают у бабушки...
Ещё у неё есть дочь, мамина копия. В Москве живёт.

   Губаниха выходит на свой порожек посидеть. К ней тут же подтягиваются
соседки. Тихие, ленивые разговоры перемежаются редким смехом или вздохами.
Она  молча слушает, не вникает в разговоры, если смеются, прячет
не улыбку - ухмылку.

   Оживляется она, лишь когда заговаривают об их соседке. Все давно
это заметили, а потому часто пользуются приёмом.

   - Видела вчера Анну. В магазине встретились. Весёлая, нарядная.
Кирюшке своему рубашку покупала. Уж копалась-копалась. И такую посмотрит,
и такую. Продавец ей показывает, нахваливает, а она улыбается:
   - Растерялась я, - говорит, - моему Кирюше любая рубашка подойдёт,
хоть все бери. И смеётся, как молодая.

   - Молодая! - тут же вступает в разговор Губаниха,- да она постарше любой
из нас будет! Молодится для Кирилла. Лучше бы она его кормила получше,
да работой не морила. Высох весь на щепку.

   Марья, самая проумённая тут старушка, подначивает с невинным видом:
   - Мужику всегда идёт сухощавость, он не баба. Это бабам надо иметь
и сзади и спереди. Не зря говорится: Не нравишься телом - не угодишь делом!-
Бабки смеются, Губаниха поджимает губы. Больше она не скажет ни слова,
и уйдёт совсем скоро - найдёт причину.

   И так каждый раз. Все поняли, что Губаниха неровно дышит к Кириллу, может
и на улицу эту из-за него переселилась, к нему поближе. Такие хлопоты на себя взяла на старости. Но не осуждают её, с понятием относятся: бабское сердце болит, но не стареет и не слушается ни уговоров, ни приговоров... ни укоров.

   А Кирилл Иванович стал похварывать. И скоро слёг. Из больничного стационара его домой выписали... умирать... Проведать Кирилла Ивановича люди вереницей идут:
"Хороший человек", - сочувственно вздыхают. Анна закаменела душой, но
находит в себе силы, всё исполняет по писанному: лекарства, умывание, протирание всего тела, пролежни появились - лечит. Кормит Кирюшу своего, чем его душа пожелает. Да почти перестал он есть.
Но курит. Сам прикурить уже не может, она научилась прикуривать...

   И Губаниха пришла. Сидит, как изваяние. Смотрит, не отрываясь, на лицо
Кирилла и... молчит.

   Он сам от бессилья спросил шёпотом:
   - Как поживаешь?
   - Поживаю...
И всё. Ни слова более. Посидела ещё минуты две и вышла, хлынувшие
слёзы скрыла.

   Вечером собрались в её избе старухи. Спрашивают у неё, как проведала
болящего?
   - Проведала... Лежит, как неприкаянный. Она чего-то бегает, как заполошная,
на минуту не подошла к больному, не спросила, не надо ли ему чего?

   А на другой день Губаниха в стационар пошла, рассказала, в каком бедственном
положении больной дома находится. Врач долго смотрела на посетительницу,
а потом спросила:
   - Зачем вам надо такой поклёп возводить?
Патронажная сестра регулярно бывает у Кирилла Ивановича, и я сама, лично,
наблюдаю больного. Жена неукоснительно выполняет мои назначения
и рекомендации. Кирилл Иванович неизлечимо болен и его жена, и мы, медицинские работники, стараемся облегчить его последние дни жизни.

   И на похороны Губаниха пришла. С утра до вечера стояла, не присела, хотя ей предлагали. Потом говорила, что и певчие не так пели, и жена не так плакала.
А после похорон сразу уехала к дочери в Москву.

   Так прошёл по Земле нашей человек. Трудился, воевал за свою Родину,
от ворога лютого освобождал, любил, детей растил, жене помощником
и покровителем был. И пока память о нём хранят его потомки,
он жив.