После нас, гл. 11

       27 сентября. Сомов – Федору:
       Итак, по порядку. Как и обещал, Набоков и Ремарк о джазе.
       Набоков:
       "Глухие улочки чужих городов... ничего в них не найдешь, кроме звероватых завоев завозного джаза, несущихся из сифилитичных кафэ"
       Ремарк:
       «Оркестр заиграл блюз. Более убогой музыки невозможно было вообразить»
       Добавим сюда Булгакова: «ударил знаменитый Грибоедовский джаз» и прозрачный намек на его низменную природу, когда музыканты на балу превращаются в обезьян. И это прискорбно: три великих писателя, имеющие полное право так называться, не услышали, буквально говоря, трубного гласа творческой свободы. А ведь к тому времени кроме «звероватых завоев завозного джаза» по всему миру гремел оркестр Дюка Эллингтона. Не хотелось бы верить, что ради эффектной аллитерации барственный Набоков походя унизил непонятную ему музыку. 
       Раз уж мы упомянули «Мастера и Маргариту», позволю несколько замечаний.
       Жена Булгакова, Елена Сергеевна, утверждала, что перед смертью он бормотал, имея в виду дальнейшую судьбу романа: «Чтобы знали… Чтобы знали…». Понятное дело, что для самого писателя мир романа многократно объемнее и богаче, чем его письменная версия. Замысел и чувства, которые руководят писателем, невозможно в полной мере выразить словами. Но даже с этой оговоркой я не стал бы приписывать роману некое оккультное знание. Тут блуд идет от литературоведов, которые по примеру физиков утверждают, что артефакт искусства наряду с очевидным содержит еще и некую «темную материю». Вот этой темной материей они и оправдывают свое существование и свой темный язык. Ловят всем кагалом черную кошку в темной комнате, а публике только этого и надо: это же так волнительно иметь дело с двойным, а то и тройным дном! Если спросить тех, кто называет роман великим, чем он велик, они лишь закатят в негодовании глаза – дескать, о чем с тобой, темным, говорить! При этом они как-то упускают, что именуя роман мистическим, они, как и Берлиоз, отказывают Воланду в существовании. Аннушки с ее маслом на них нет! На мой взгляд, значимость Булгакова в том, что он в стране победившего атеизма осмелился утверждать, что дьявол, бог и Голгофа существуют и что достойны покоя только те, кто чтит бога и признает зло тенью добра. Неслыханная ересь по тем временам! К тому же он во многом спорен. Например, его надежда на то, что Иешуа и Пилат, палач и жертва до чего-нибудь договорятся, лишена исторических оснований: раскаяние Пилату, собственноручно написавшему на кресте «Иисус Назорей, Царь Иудейский», не грозит ни на этом свете, ни на том. Раскаяние не в традициях римского мира, которому Иешуа противостоит. Иначе, зачем ему было возводить новую мораль! Сомнительны также ставшие мемами изреченные им истины. «Никогда и ничего не просите. Сами всё предложат и сами всё дадут». Неправда: не предложат и не дадут, ибо «Просите, и дано будет вам». «Рукописи не горят». Неправда: еще как горят, и сам Булгаков тому свидетель! Неуместна ссылка на Гёте: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Из этого следует, что если дорога в ад вымощена благими намерениями, то дорога в рай - дурными. Такая диалектика по меньшей мере забавна. Булгаков не захотел увидеть подлинную беду тех лет, и вместо того чтобы отправить Воланда в Берлин, решил, что вселенскому злу самое место в Москве. Он так и не узнал, что через год после его смерти дьявол все же попытается попасть в Москву, и испорченные квартирным вопросом москвичи уйдут на фронт, чтобы через четыре года оказаться на родине Фауста. Уверен: переживи Булгаков войну, роман был бы другим. В одном он актуален: сегодняшний собирательный МАССОЛИТ такой же гадюшный, как и булгаковский. От большей части нынешних инженеров человеческих душ несет серным душком. Тут и не захочешь, а вспомнишь Советскую власть. Кстати, никогда не забуду, как дал почитать роман одному моему хулиганистому однокласснику – Воланд ведь тоже хулиганил. Кое-как одолев роман и возвращая его мне, он подозрительно воззрился на меня и спросил: «И чё?». Это был самый содержательный и лаконичный коммент о романе, который я когда-либо слышал или читал. 
       Короче говоря, результат закономерен: увлеченный сочинением желчной фантасмагории, Булгаков в отличие от того же Платонова не увидел и не услышал новую Россию и подобно Набокову, Бунину, Куприну и другим не менее известным эмигрантами не принял ее будущего. Ох, уж эти творцы! Для них милее всего собственные переживания, и причины своей душевной неустроенности они ищут где угодно, но только не в себе. При этом я отдаю должное художественным достоинствам романа. Его язык дьявольски хорош. Именно он делает роман ценным достоянием русской литературы.
       Как бы то ни было, слова Воланда «Ваш роман еще принесет вам сюрпризы» оказались пророческими: в него вцепились так называемые «шестидесятники», которым фантомы довоенного прошлого пришлись по душе. В романе их прежде всего привлекла болезненная, осенённая самим дьяволом социальная сатира. Для них Булгаков в первую очередь бунтарь, каковыми они воображали и себя. Ну, и где они сегодня со своим жалким бунтом? Им следовало бы понять, что бунт Булгакова, как и Набокова – это бунт экзистенциальный, бунт людей, лишенных привычной среды обитания и образа жизни. Шестидесятники же, как это ни парадоксально, бунтовали против свалившейся на них свободы. Говорят, нечто подобное было при отмене крепостного рабства, когда некоторые крепостные, не зная, что им делать с дарованной свободой, отказывались от нее.
       И тут я словно булгаковский Пилат ступаю на лунную дорогу истины, что ведет к российским делам. А дела таковы, что именно римский мир выбрало в начале шестнадцатого века Московское царство в качестве образца для подражания, объявив Москву наследницей Византийской империи и третьим Римом. Именно отсюда берет начало идея мессианской роли России и ее богоизбранности. То была попытка осознать на государственном уровне историческое своеобразие русского этноса. Я оставляю в стороне историю философских и публицистических баталий вокруг «русской идеи». Во-первых, не мне тягаться с интеллектуальным могуществом таких корифеев, как Николай Бердяев, а во-вторых, количество теорий, концепций, доктрин и школ свидетельствует об отсутствии единства в этом вопросе. У меня нет намерения становиться на чью-то сторону, мы, как говорится, пойдем своим путем. Почему бы и нет: об этом рассуждали не только философы. Взять хотя бы Гоголя:
       «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?.. Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства…»
       Невозможно образнее описать особое, ни с чем несравнимое своеобразие России. Этим своеобразием пропитана сказочная поэзия эфиопа Пушкина:
       «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей…»
       «Там русский дух, там Русью пахнет!»
       В бездну российской истории заглядывал Блок:
       «Да, скифы мы, да азиаты мы,
       С раскосыми и жадными очами!»
       Туда же знаменитое мнение Тютчева:
       «Умом Россию не понять…
       В Россию можно только верить»
       О метафизике, то есть, непознаваемости национального духа писал Бердяев. И это только хрестоматийные примеры. Что характерно, они всего лишь констатируют, но не объясняют суть российской уникальности. А всего-то надо обратиться к истории и зафиксировать там 1453 год – год кончины Византийской империи. Московское княжество, находясь на тот момент в сфере ее влияния и успевшее к тому времени обзавестись православием, уже оформилось в сильное и самобытное государство. Женитьба русского князя Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог в 1472 году подтвердила приверженность Московского княжества к православию. Не удивительно, что в поисках доктрины, обосновывающей ее статус и амбиции Московское княжество сначала робко (1492г.), а потом громко (1523г.) заявило о себе, как о центре православного мира. Сказано – сделано: от Византийской империи были переняты обряды, титулы и герб с двуглавым орлом. Но самое главное – вместе с православием Московское царство унаследовало коллизию церковного раскола 1054 года, разделившего христианство на римско-католическую и православную церкви. И здесь кончается история ранней Руси и начинается история противостояния латинского Запада и православного Востока во главе с Россией. К тому времени православие на Руси насчитывало уже 500 лет. Даже если князь Владимир крестился по политическим соображениям, это вполне достаточный срок, чтобы утвердиться в умах и душах русских людей. Но почему православие? Ведь прими мы католичество, и не было бы конфликта. Но в том-то и дело, что католичество не подходило нашему менталитету. Может, потому что сострадание и самопожертвование – это наши свойства, а не западные. Христос нам люб именно самопожертвованием. А может, потому что славянские племена в отличие от европейских этносов не рыскали в поисках добычи, а в основном защищались, не завоевывали, а брали под защиту. Европейская история – это история соперничества тотемных племен, где на кону – доминирование и где нет места жалости. Можно изучить пути миграции, среду обитания, генетические коды, язык и историю этноса, но останется загадкой, почему европейские нации в отличие от славян выбрали корысть и агрессию, а не милосердие и миролюбие. Нет, мы тоже не агнцы божьи, и мы ходили походами в далекие края, однако милосердие и милость к падшим никогда не покидали нас. В итоге православная духовность противопоставила себя бездушной западной меркантильности.
       В историческом смысле религии оказались той почвой, на которой произросли нынешние цивилизации. Современные западные разновидности христианства с католицизмом во главе – это умозрительные, парадные, рациональные религии. Добродетели в них лишь декларируются, крестовые походы – повод для грабежа, миссионерство – прелюдия колонизации, от грехов там откупаются, а раскаяние формально. Исповедь у них – своего рода сделка грешника с совестью, где посредником – искушенный исповедник. Не случайно мы выбрали не католицизм, а греческую версию христианства, которая, в конечном счете, сделалась духовным стержнем русского человека. По большому счету за религиозными разногласиями скрывались разногласия этические и мировоззренческие. Православие, как неотъемлемая часть коллективного бессознательного живет в самом отъявленном отечественном атеисте. Про закоренелых негодяев и безбожников не говорю - они изгои. С годами православие в России объединило вокруг себя родственные религии и стало нечто большим, чем религиозный феномен: оно стало русским духом, то есть, тем иррациональным состоянием души, с которым мы побеждали в битве на Чудском озере и далее везде. Для русского духа унижение - всегда вызов. При этом я говорю о русских в том собирательном смысле, который Запад привык вкладывать в это понятие - то есть, попросту именовать русскими всех граждан России. Российское православие, российское мусульманство и другие отечественные религии были и остаются фундаментом нашей цивилизации, поэтому всякое покушение на их ценности есть покушение на основы российского государства.      
       Русский дух и русская душа неразделимы, и если дух русского человека наиболее полно являет себя на поле боя, то душа – в культуре. Русский духом - это тот, для кого история России есть свидетельство ее несокрушимости, тот, для кого держава важнее его личной судьбы. Чтобы убить русский дух, нужно убить саму Россию. Русский душою - это тот, для кого Пушкин и русские классики есть вакцина от бешенства западного постмодернизма. Русский человек не делит историю России на хорошую и плохую – он воспринимает ее такой, какая она есть. При этом я не идеализирую наших людей. Напротив, я признаю, что даже среднестатистический русский человек непрост и крайне противоречив. Иные его поступки могут граничить с дикостью. Что поделаешь – выродки есть в любом обществе. Что до собирательной души России, то она растворена в ее бескрайних полях, лесах, солнечных реках и голубых озерах, в пьянящем запахе цветущих трав и в искристом сиянии белоснежных снегов. Душа России живет в каждом из нас. Россия - это не только многонациональная самоцветная россыпь племен и народов, но и пьяный расхристанный мужик на проселочной дороге, и доживающая свой век в покосившейся избе старуха, и деревенский философ, и городской правдоискатель, и провинциальный идеалист, и матери-одиночки и их дети - жертвы безотцовщины. Это герои и подонки, провинциальная обывательщина и духовные озарения, умственное мещанство и утренний благовест, безрассудное злодеяние и неистовое раскаяние, крушение надежд и их воскресение, хмурое осеннее уныние и беспричинная радость, когда проснешься, и окно настежь – в летнее утро, в сад, в сирень! С музыкальной точки зрения, по моему мнению, ближе всех к русской душе приблизился Шостакович в своей Ленинградской симфонии. Хотя мне приходилось слышать, что это про Россию, которой медведь на ухо наступил. В ней, мол, нет гармонии, нет соборности. Может, и так. Зато в ней есть диковатое величие и несокрушимая сила. Ты возразишь: что-то подобное можно сказать про души западных стран, и я отвечу: они увешаны ценниками - душа России бескорыстна.
       Что же будет? Исхожу из того, что мы - две части некогда единого целого, ставшие центрами восточной и западной цивилизаций. Мы распались, но не разлетелись и вынуждены соседствовать, и в этом суть нашего враждебного диалектического единства. Претензии на дружбу в нашем положении противоестественны, и максимум на что тут можно рассчитывать – это вежливое сосуществование. Ни интеграции, ни ассимиляции, ни всеединства между нами быть не может, и тот, кто убеждает нас в обратном либо дурак, либо провокатор. Раз и навсегда: назначение и миссия России не в единстве с Западом, а в противоборстве и оппозиции ему, и это противостояние не житейское, а экзистенциальное. Это значит, что попытки одной из сторон устранить конфликт путем уничтожения другой приведет к противодействию, результатом которого станет либо взаимное уничтожение, либо восстановление равновесия. Безусловно, религиозный фактор уже не имеет прежнего значения, его место заняло другое противоречие, а именно: ныне со всей очевидностью обнаружилось, что в западной цивилизации заложен ген фашизма, у нас – ген антифашизма. Мы приходим с миром, они с войной, и в этом суть нашего сегодняшнего противостояния.
       Одно можно сказать с уверенностью: внутри структуры по имени Россия сформировались защитные механизмы, которые и обеспечивают ей живучесть. Для ее многовекового будущего отдельные судьбы – ничто, будь то князья, цари, императоры, генсеки или президенты. Им только кажется, что они управляют Россией, а на самом деле это она управляет ими. После них она только поморщится, перекрестится, скажет: «Господи, спаси и сохрани» и пойдет дальше. Ей ведомо: народная память всем воздаст по заслугам. Россия уже ни от кого не зависит, она знает свое предназначение и следует ему. Тяжела ее поступь, решителен взгляд, судьба мира в ее руках. Да пребудет с ней это сладкое слово Победа! О свободе пусть мечтают рабы.