Блатные против идейных

В ПРЕДЫДУЩЕЙ ГЛАВЕ мы назвали четыре причины потери «бывшими», «белой костью» руководящей роли среди беспризорников и босяков. Но упустили из виду ещё одну. Дело в том, что к середине - концу 1920-х годов ведущую роль стал играть и «пятый элемент» - профессиональные преступники с дореволюционным стажем. Придя в себя от революционных потрясений и перемен, больно ударивших по уголовному «братству», они решили занять в криминальном сообществе прежние, ведущие позиции.

Как справедливо замечает исследователь этого периода истории преступного мира Сергей Кузьмин, «авторитеты старого преступного мира, хорошо знавшие друг друга, приняли решение дать бой «идейным», добиться победы и восстановить свои пошатнувшиеся позиции в преступном сообществе... Они сделали правильный для себя вывод: за политику карательные органы государства преследовали по всей строгости революционных законов, в то время как корыстные преступления с марксистской точки зрения объяснялись пережитками прошлого и экономической ситуацией в стране. Считалось, что с улучшением экономического положения, ликвидацией безработицы уголовная преступность должна отходить в прошлое». («Организованные преступные группировки в местах лишения свободы»).

В российской уголовной среде началось постепенное перераспределение власти. Поначалу это вроде бы не бросалось в глаза. На воле «идейные» по-прежнему играли если не определяющую, то, во всяком случае, довольно значительную роль. Однако в местах лишения свободы (арестных домах, домах принудительных работ - ДОПРах, домах заключения - домзаках, исправительно-трудовых домах и пр.) «держали верх» преступники «старорежимного» образца, «потомственные арестанты», за плечами которых были царские тюрьмы и каторги. В местах изоляции они адаптировались быстро и легко, проводили свою политику, брали в свои руки бразды правления. На их стороне был огромный опыт, знание тюремных «традиций» и умение выставить себя «защитниками старых заветов». Они прекрасно понимали психологию преступного мира, умело воздействовали на разношёрстную массу босяков.

КРИМИНАЛЬНЫХ «АВТОРИТЕТОВ» СТАРОГО ОБРАЗЦА в их стремлении объединить «братство» преступного мира поддержали и уголовники рангом помельче. В первую очередь это были карманные воры («ширмачи»), квартирные («домушники»), «налётчики» - специалисты по ограблениям банков, магазинов, учреждений и т.д., поездные воры («майданники»). Все они начали надлежащим образом «обрабатывать» уголовную «мелочь», которую на воле держали в руках преступники из числа «бывших». Цель была одна: настроить представителей «дна» против «буржуев», «белой кости», «господ».

Впрочем, и без того отношение босяков к представителям бывших имущих классов было прохладное. Ведь даже на царской каторге к каторжанам из «господ» общая арестантская масса проявляла подозрительность, настороженность, недоверие, никогда не признавая этих людей за «своих» - невзирая на видимую общность судьбы. Свидетельств тому много - и у Достоевского в «Записках из Мёртвого дома», и у Якубовича в «Записках бывшего каторжника», и у Дорошевича... Если в первое десятилетие Советской власти преступный сброд и пошёл под начало «белой кости», то к этому его вынудили обстоятельства. Но теперь, когда в дело вмешались опытные профессионалы-уголовники старого закала, всё начало меняться.

ЧТО ЭТО БЫЛИ ЗА ЛЮДИ? В уголовном мире их традиционно называли «иванАми» (с ударением на последнем слоге – «иванЫ»!), «бродягами». Именовали себя профессиональные преступники также «шпана» (в блатном жаргоне это слово не имеет негативного оттенка, в противоположность литературному языку), «шпанское братство», но чаще и охотнее - «урки». Чтобы понять психологию, традиции, мировоззрение этой категории криминального российского сообщества, не лишним будет растолковать подробнее каждый из этих «титулов».

«Иваны» и «бродяги» - одно и то же название уголовно-арестантской касты в дореволюционной России. Первоначально так и в самом деле называли людей без роду-племени, бродяживших по Руси и промышлявших часто преступной деятельностью. Ну, «бродяга» - понятно. А почему - «иван»? Полностью определение этих уголовников звучало как «иван, родства не помнящий». Оборот перешёл в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван - издревле у русских самое распространённое имя: даже в сказках его носят главные герои от последнего дурачка до царевича (не  случайно и немецкие оккупанты во время Великой Отечественной войны называли всех русских мужчин «иванами»). Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени и фамилии, он обычно называл себя - «иван». На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ - «не помню». Так и записывали - «Иван, не помнящий родства» (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней). В качестве лирического отступления: такова же примерно этимология возникновения знаменитого семейства - «Ростов-папа» и «Одесса-мама». К середине - концу ХIХ века южные города Ростов и Одесса стали центрами уголовного мира России. И когда преступники отвечали на вопрос о родственниках, они уже не ссылались на «забывчивость». Разъясняли охотно: «Ростов - папа, Одесса - мама»...

К середине - концу XIX века несколько смысл понятий «бродяга», «иван» изменяется. Теперь речь шла уже не столько о безродных арестантах, сколько о «королях» каторжного и преступного сообщества.  Вот как характеризует «бродяг» Пётр Якубович, долгое время проведший в качестве каторжника на Акатуйских рудниках:

«Бродяги вообще являются сущим наказанием каждой партии. Это люди по преимуществу испорченные, не имеющие за душой, что называется, ни чести, ни совести, но они цепко держатся один за другого и составляют в партии настоящее государство в государстве. Бродяга, по их мнению, высший титул для арестанта, он означает человека, для которого дороже всего на свете воля, который ловок, который может увернуться от всякой кары. В плутовских глазах бродяги так и написано, что какой, мол, он непомнящий! Он не раз, мол, бывал уже “за морем”, то есть за Байкалом, да вот не захотел покориться - ушёл!..

Каторжная часть партии, особенно в Западной Сибири, где бродяги составляют большинство, находится обыкновенно в загоне... Бродяги - царьки в арестантском мире, они вертят артелью как хотят, потому что действуют дружно. Они занимают все хлебные, доходные места... Хорошо организованная “бродяжня” помещается всегда на нарах. Староста-бродяга, по обычаю впускаемый в этап раньше всех, ещё до окончания поверки, занимает для товарищей лучшие места, а каторжная кобылка (презрительное название общей массы каторжан. - А.С.) ютится большей частью под нарами, на голом полу, в грязи, темноте и холоде». («В мире отверженных»).

К концу 1920-х - началу 1930-х годов понятие «бродяга» начало активно вытеснять «ивана». Слово «иван» постепенно становилось архаизмом. Хотя ещё в 1925 - 1927 нередко можно было услышать и «иван, не помнящий родства», и даже «иван с Волги» - мелкий уголовник, выдающий себя за «авторитета». Также бытовало и словечко «шиханЫ» - тоже в значении авторитетных, уважаемых уркаганов. Оно, видимо, осталось со времени, когда ещё не отошли в прошлое условные языки ремесленников и торговцев, в том числе и знаменитая «феня» коробейников-«офеней» (торговцев вразнос). Именно для этих языков был характерен особый способ шифровки, когда в обычном слове один слок (чаще всего первый) заменялся «условным» слогом. Так, к примеру, вместо «карман» появилось «ширман» (затем превратившийся в жаргонное обозначение кармана – «ширма»), вместо «острый» - «шустрый»" (это офенское словечко затем вошло в литературный язык) и т.д. Скорее всего, таким же образом возник и «Шихан» - зашифрованный «Иван». А вот позже слово «шиха» («шоха») стало обозначать холуя – «шестёрку»...

Итак, «Иван» как уголовный вожак постепенно забывался. А вот бродяга» был для новой криминальной поросли ближе и понятнее. Сохранилось почётное определение «бродяга» по сей день в блатном жаргоне как положительная характеристика преступника и арестанта.

ЧТО КАСАЕТСЯ «ШПАНЫ» И «УРОК» - оба слова уходят корнями в далёкие времена царской каторги.
«Шпана» образовано от «шпанка» - так пренебрежительно звали на царской каторге общую масса арестантов («шпанка» у сибиряков - овечье стадо). Но затем слово потеряло негативный оттенок и стало обозначать «благородный преступный мир».

С «уркой» куда сложнее. Одни источники сообщают, что в XIX веке ссыльнокаторжных, которые днём выполняли тяжёлые работы на лесоповале или рудниках, называли «урочными каторжанами». Сокращенно — урка (ур-ка). Урочные каторжане отличались от бессрочных (сосланных навечно) тем, что могли отбыть наказание и вернуться туда, где раньше жили. Обычно такие уголовники после первого срока опять шли воровать и в очередной раз оказывались на каторге. С тех пор это значение слова закрепилось и стало использоваться для обозначения всех преступников-рецидивистов.

Тут, однако, многое не вяжется. Во-первых, вы не найдёте ни одного источника (современного царской каторге), где бы упоминалось об «урочных каторжанах». Само слово «урок» в значении «задание, которое должен выполнить каторжанин (или арестант)» - это пожалуйста. Например, у Фёдора Достоевского в «Записках их Мёртвого дома» (1860): «Со всей Руси присылались сюда преступники. Они сами считали себя вечными и срока работ своих не знали. По закону им должно было удвоять и утроять рабочие уроки». И производное «урочный» было, но только по отношению к работе. У Власа Дорошевича в «Сахалине» (193): «К Петрову пришла семья, и он живёт на воле, как поселенец, исполняя только “урочную” работу, да и от той освобождается на первое время “для домообзаводства”». Но «урочных каторжан» не существовало. Потому что уроки должен был выполнять каждый каторжанин. Не существовало в каторге такого термина.

Во-вторых, сращение двух слов в одно путём сокращения каждого из них в имперской России фактически не использовалось. За редким исключением: вот разве что автомобиль Руссо-Балт, который стали выпускать в 1909 году, и то эта марка закрепилась вследствие сокращения названия на французском языке — Russo-Baltique (Руссо-Балтик).

Хотя, в принципе, связь слова «урка» и каторжанского «урок» вполне возможно. В косвенных падежах (а также во множественном числе) арестантский народ нещадно искажал «казённый урок», смещая ударение и, произнося «уркИ», «на уркАх» и так далее. В «Записках бывшего каторжника» народовольца Петра Якубовича: «- Казённого уркУ десять верхов выдолбить полагается»... Не исключено, что нередко начальство и более грамотные вольные насмешливо поддразнивали «сидельцев»: «Эх, вы, уркИ!», подчёркивая это неправильное произношение. И в конце концов с несколько смещённым ударением словом «урка» стало обозначать каторжанина, профессионального преступника.

Но тогда, казалось бы, в единственном роде должно быть «уркА» («уркИ – уркА»).. Тем более воровской язык имеет одну особенность (по крайней мере, имел): во множественном числе названий некоторых «мастей» или «специальностей» ударение падало на последний слог: ИванЫ, жиганЫ, братанЫ, ворЫ... Возможно, это связано с донскими казачьими наречиями и говорами (казачество издавна отличалось своим разбойничьим нравом, на Дон бежали «гулящие люди» - уголовники; донские говоры в немалой степени повлияли и на русское арго). Например, в отличие от запорожских козАков - донские казакИ. Точно так же и с фамилиями. Так, известный в русской истории атаман МартЫнов на донском наречии - МартынОв, как и у Шлохова герои - НагульнОв, ДавыдОв... Это правило действовало и для определения людей, далёких от воровского мира, простачков и потенциальных жертв: «лох» - «лохИ», «штемп» («штымп») – «штемпЫ», «фраер» - «фраерА»...

Итак: Иван - но ИванЫ,  жиган - но жиганЫ, вор - но ворЫ... Сейчас это уже не так строго, но в прежние времена по ударению легко вычислялись люди, далёкие от воровского мира. Вор никогда не сказал бы - вОры, жигАны... Так и донские казаки считают «мужицким» произношение казАки и даже часто оскорбляются.

Итак, версия с возникновением «урка» от «уркИ» – возможная, но не слишком убедительная. Что же касается уркана, уркагана, уркача… Казалось бы, все они - производные, которые появились путём добавления суффиксов «н», «ган», «ч». Но есть любопытный штрих, который касается слова «уркан» и связан с Дальним Востоком, особенно с Амурским краем - типично каторжанскими местами. Песню помните: «Шилка и Нерчинск не страшны теперь?». Вот эти самые места: Забайкалье, Приамурье… Недалеко от Нерчинска – страшная Зерентуйская ссыльно-каторжная тюрьма, на реке Кара – Карийская политическая тюрьма… А теперь смотрим топонимические названия рек и сёл в этих местах: Уркан (Сковородинский район) — посёлок в Амурской области, Уркан (Тындинский район) — село в Амурской области, Уркан (Зейский район) — село в Амурской области, Уркан  — станция в Амурской области, Уркан — река в Амурской области, верхний приток Зеи, Уркан — река в Амурской области, нижний приток Зеи… С эвенкийского уркан переводится как ягельник на сопках, урэкэн – горка, холм, горный хребет. Думаю, именно это обстоятельство (повсеместное распространение слова «уркан») повлияло и на выбор производного от «урка». Сибирские и дальневосточные бродяги занимали высшую ступень в иерархии дореволюционного криминального сообщества и гордились этим.

По другой версии, слово «урка» происходит от древнего тюркского корня «ур». В тюркском языке слово «урк» обозначает свирепого, очень опасного человека. «Уркаган» в тюркском выглядит как два слова: «ур» и «каган», что буквально обозначает страшного главу, то есть вожака банды, атамана, главного вора.

Ещё одна «этимология», от интернет-сайта quest2vr.ru: оказывается, слово «уркаган» - «одно из самых древних и уникальных слов в русским языке». Заимствовано оно якобы из тюркских языков, где корни «ур» и «урк» означают небо и ветер, а в арабском – пыль и ветер. «Ган» - «сильный» или «великий». Слово «уркаган» пришло из Центральной Азии и Сибири, которые населяли тюркоязычные народы. «Уркаган» значило «ураган», затем проникло в казахский, узбекский и другие языки. В мифических представлениях тюркских народов Уркаган представляется как могущественный бог, который управляет грозами, молниями и дождём. Упоминание об этом божестве можно найти у народов Древнего Востока.

По поводу обеих «тюркских версий» могу сказать одно: ни малейших следов «уркагана» в русском языке вплоть до начала ХХ века вы не найдёте. Факт медицинский. Как, впрочем, не известно науке и «древнее божество» Уркаган. Это – плод больного воображения авторов «грозовой» теории.

Остальные предположения и гадания на кофейной гуще даже упоминать не буду – настолько они нелепы.

Скажу лишь одно: первое письменное упоминание слова «урка» в значении «крупный и дерзкий вор» я встретил у Григория Брейтмана в его исследовании «Преступный мир: Очерки из быта профессиональных преступников» (1903). Брейтман пишет: «Как воры бывают крупные «урки», и мелкие «оребурки», так и мошенники разделяются на разные категории и величины».

Чуть позже со ссылкой на Брейтмана уголовник-мошенник Василий Трахтенберг включает термин в капитальный словарь «Блатная музыка (“Жаргон” тюрьмы)» (1908). Причём языковая статья называется «УРОК» (с ударением на первом слоге) и лишь затем следует «или урка» с уточнением – «(Мн. урки. Бр. 25]». Затем уточняется – «В противоположность "оребурке" - крупный и дерзкий вор». В статье «ОРЕБУРКА» даётся определение: «(? Франц.) au rebours, назад [навыворот]. Мелкий, нерешительный и не обладающий "ветошным куражом" вор. [Бр. 139]». Разъясняю: по Брейтману, «главное достоинство вора — это «ветошный кураж», т. е. умение во время деятельности держать себя, как «ветошный», не отличаться по поведению от него, чтобы для постороннего глаза не заметна была принадлежность вора к разряду преступников и чтобы сам вор во время кражи не «пешил», чувствовал себя совершенно спокойно, как честный человек».

Происхождение «оребурки» из французского весьма сомнительно, хотя и остроумно. Сам же я не рискну выдвинуть собственную версию. Да и не это главное. Важно то, что со временем термин «оребурка» растворился в водусях, а «урка» дожил до наших дней – хотя в уголовном жаргоне сейчас используется, скорее, иронически, в присказках типа «Здорово, урки-блатари, здорово, господа удавы!».

НАЗЫВАЯ СЕБЯ «УРКАМИ», «УРКАГАНАМИ» (что как бы подчёркивало их связь с «благородным преступным миром» прежних времён), профессиональные уголовники своим противникам из числа «бывших» дали прозвище «жиганЫ».  Некоторые исследователи (например, генерал-майор полиции Сергей Кузьмин) ошибочно полагают, что слово «жиган» в преступном мире России носило пренебрежительный оттенок: «Так в прежние времена именовали тюремный пролетариат, базарных босяков и проигравшихся в карты неплатежеспособных должников» («Организованные преступные группировки в местах лишения свободы»). Подобное пренебрежение к «идейным» Кузьмин объясняет тем, что они «вначале не имели достаточных преступных навыков, чёткой организованной структуры и крепких связей между собой, постоянных мест сбыта награбленного и похищенного».

На самом деле такое толкование слова «жиган» не имеет ничего общего с действительностью. Кузьмин, как и ряд других исследователей, в объяснении этого уголовного термина опирается на книгу очерков Власа Дорошевича «Каторга», где известный русский дореволюционный журналист, рассказывая о каторжных кастах, определяет «жиганов» следующим образом: «”Жиганом” на каторге вообще называется всякий бедный, ничего не имеющий человек, но, в частности, этим именем зовут проигравшихся в пух и прах “игроков”». Но подобное негативное определение бытовало лишь на каторге (не только на сахалинской, но и, например, на акатуйской). Причём поначалу оно применялось именно к азартным игрокам, горячим, отчаянным в игре, которые «прожигали» всё своё имущество, оставались голыми и босыми. Объясняется это тем, что в русских говорах корни «жиг», «жег» связаны со значениями «палить», «гореть», «производить чувство, подобное ожогу», а также с нанесением болезненных («жгущих») ударов. И слово «жиган» первоначально связано с огнём (кочегар, винокур), позже - с «горячими» людьми (плут, озорник, мошенник).

Так вот, в уголовном мире царской России «жиганы» были одной из самых уважаемых каст. Всеволод Крестовский, изучавший преступный мир 19-го века, устами одного из персонажей говорит в романе «Петербургские трущобы»: «Не всяк-то ещё «жиганом» может быть! Ты поди да дойди-ка сперва до «жигана»...». В каторжанской иерархии, по свидетельству одного из исследователей преступного «дна» дореволюционной России, писателя и журналиста Алексея Свирского, «жиганы» относились к высшему разряду - «фартовикам», причём к «сливкам» «фартового» общества (уже за ними шли «шпана» и «счастливцы»). В начале ХХ века «жиганами» стали называть «горячих», дерзких, отчаянных преступников, уголовных вожаков.  Именно поэтому «уркаганы» прозвали так «идейных» бандитов - те шли на самые дерзкие ограбления, убийства, очертя голову бросались в самые рискованные авантюры, не останавливаясь ни перед чем.

И после разгрома «бывших» уголовный мир сохранил одобрительную окраску слова «жиган». В 1930 году Дмитрий Лихачёв, узник Соловецких Лагерей Особого Назначения, публикует в лагерном журнале «Соловецкие острова» статью «Картёжные игры уголовников», где, помимо всего прочего, отмечает: «Жиган - «настоящий», удалой вор, герой, каким рисует его шпана». Жак Росси в капитальном «Справочнике по ГУЛАГу» даёт определение «жигана» - «молодой, но авторитетный уголовник, вожак».

Таким образом, называя своих противников «жиганами», «урки» не выражали к ним пренебрежения, даже наоборот - оценивали их объективно и по достоинству. Но это не помешало «старым» уголовникам развязать против «жиганов» жестокую войну.

ПРОЦЕСС ЗАВОЕВАНИЯ «УРКАГАНАМИ» ВЛАСТИ В МЕСТАХ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ не проходил незаметно. Администрация внимательно следила за «авторитетами». Так, в 1923 году Главное управление местами заключения РСФСР в специальном циркуляре обращало внимание местных органов власти на то, что в некоторых исправительных учреждениях поднимают головы опытные тюремные «сидельцы» с дореволюционным стажем. Подчёркивалось, что такие «иваны» не только стремились возродить старые тюремные «правила» и «традиции». Они также устанавливали связь с другими местами заключения, с уголовниками на воле. Так строилась преступная система, позволявшая управлять «волей» из тюрем, обмениваться необходимой информацией, эффективно противостоять правоохранительным органам и т.д.

Места заключения тех лет были переполнены вследствие резкого роста арестантов, осуждённых на краткие сроки. Это приводило к тому, что администрация была вынуждена содержать краткосрочников вместе с особо опасными преступниками. Таким образом, «уркаганы» имели возможность навязывать свою власть и проповедовать свои идеи среди большинства арестантов. Крупные уголовные «авторитеты» не враждовали между собой, демонстрируя «братское» отношение друг к другу. Они отличались подчёркнутым спокойствием, сдержанностью, «благородством» манер, считая себя «аристократами» преступного общества.

Одновременно этих людей характеризовала крайняя жестокость, цинизм, неразборчивость в средствах для достижения своих целей.

По состоянию на 1 января 1929 года в местах заключения России находилось около 37 тысяч профессиональных «авторитетов» - чуть более четырёх процентов от общего числа арестантов. Причём это были не только русские уголовники, но и «урки», этапированные с Кавказа и из Средней Азии (поскольку там было невозможно обеспечить их строгую изоляцию от внешнего мира). Вся эта братия представляла собой серьёзную силу, которая, объединив под своим началом босяков, бродяг, беспризорников, недовольных «жиганами», повела против «белой кости» беспощадную войну.

Схватка была кровавой и непродолжительной ввиду явного неравенства сил. «Жиганы» были вынуждены уступить.

НАЧАЛО - http://proza.ru/2013/03/11/968

ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА - http://proza.ru/2024/06/14/1565

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА - http://proza.ru/2024/06/17/1466