631 Нет войне! 24. 10. 1973

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2–е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

631. Нет войне! 24.10.1973 г.

Моё настроение тревожного одиночества было стойким и длительным, оно началось почти сразу после получения первой почты в базе Балтийска и прочтения крайних по датам центральных газет. В газетах, несмотря на то, что первые полосы были сплошь об успехах советских трудящихся во славу КПСС, основные новости были с полей войны на Ближнем Востоке между арабскими государствами и Израилем. Думаю, что все понимали, что «бодаются» не они, а США и СССР, что вот-вот это «бодание» может перерасти в настоящую войну.

Я хорошо помню свои смутные страхи и тревоги в год «Карибского кризиса», когда моя мама сушила дома на батареях центрального отопления сухари или жарила вкуснейшие сухарики чёрного хлеба с солью и на подсолнечном масле. Я тогда всерьёз представлял себе и даже видел во сне, как над тремя высокими трубами Черепетской ГРЭС взрывается атомная бомба и как эти трубы падают, чуть-чуть не достигая нашей улицы и нашего дома. Трубы в моём сне падали мощно, гулко, разбиваясь на крупные и мелкие осколки, летящие и сокрушающие всё по пути с шумом, с дымом, с огромными тучами радиоактивной пыли, и я в ней задыхаюсь…

Сейчас страха у меня не было, но была страшная тревога предчувствия и понимания серьёзности положения. Сейчас на Ближнем Востоке, который из-за названия казался мне совсем близким, шла настоящая война, в которой молча принимали участия США и Советский Союз, то есть они, наши коварные, наглые, агрессивные «вероятные» противники, и мы – спокойные, мирные, достойные и честные в нашей жизни и политике. Мы не хотели и не хотим войны ни для себя, ни для других, но мы не можем не сопротивляться агрессивной политике США и поддаваться им, поэтому наш БПК «Свирепый» стоял в военной гавани ВМБ Балтийск у причала №63 в полной боевой готовности к войне.

В этот холодный, мокрый, дождливый и серый по всем параметрам день среды 24 октября 1973 года я получил неожиданное письмо от моего школьного друга Вячеслава Михайловича Юницина (школьное прозвище «Юни, Юли Аугуст»), в котором он писал своим беглым трудноразличимым почерком:

«Здорова, Сашка! Наконец-то получил твоё письмо. Спасибочки великое! А вообще-то я не ожидал от тебя писем раньше Нового года. Не ожидал, что так быстро вернётесь на берег. Значит, тебе осталось долбить 1 год. Это, конечно, много, но и меньше того, что было.

Вместе с твоим письмом получил и повестку в военкомат «Явиться 22 октября в 17:00 для беседы». Смекаешь? Ещё никого не вызывали, а меня уже второй раз. Теперь и сам не рад, что служил в авиации. А возможно, будут рассказывать об обстановке в Египте. А меня это как-то не интересует. Вот начнётся война, поду воевать, чаво там…

Говоришь, шраму твоему завидуют ребята, – это хорошо. В я никому не рассказываю о шраме. Он у меня смешался с остальными, но самый выдающийся, единственный красивый шрам.

Сашка, больше и не знаю, что писать. Бывай здоров! Извини, что мало написал, нет времени. Жму руку! Славка. 20.10.73 год».

Шрамы, о которых Славка писал в письме, – это небольшие белесые полоски от резаных маленьких ранок, которые мы со Славкой сделали себе перочинным ножичком в 1970 году на выпускном вечере после окончания Суворовской средней школы, а потом соединили эти кровоточащие ранки, чтобы навечно стать кровными друзьями-братьями…

Зная характер, манеру речи и нрав Славки Юницина, я почувствовал его нарочито разухабистую тревогу и нежелание идти в военкомат «на беседу» с целью «добровольного» привлечения к возможному участию в войне на Ближнем Востоке. Видел я это «добровольное» участие в авральной очистке от мокрого снега ВПП на аэродроме в посёлке Пионерское путём марширования парадным строевым шагом целого полка новобранцев и впитывания в матросские штаны и полы шинелей воды и брызг с бетонки.

Мы тогда лихо, геройски и с радостью шагали по длинной взлётно-посадочной полосе и высушили её, впитав с неё в себя всю влагу. Это ничего, что 1000 молодых матросов в робах и шинелях были мокрые до пояса «хоть выжимай», зато мы вовремя обеспечили аварийную посадку самолёта Ту-16, который благополучно сел, но потом всё же взорвался, и с треском и искрами сгорел как свеча «бенгальского огня»…

После чтения газет, раздумий и краткого письма моего школьного друга-товарища и кровного брата Славки Юницина настроение у меня было не совсем рабочее, поэтому я продолжил писать письмо родителям, начатое ещё в мой «почтовый день», в субботу 20 октября 1973 года...

– Здравствуйте мои дорогие мама и папа! – писал я аккуратным красивым «школьным» почерком, чтобы намекнуть маме, что у меня всё хорошо, что я не переживаю, что здоров, бодр и весел, что «контролирую ситуацию»…

«Извините меня, пожалуйста, что так долго молчу. Оправданий мне нет, ибо в первую очередь я должен был написать вам. Сегодня 21 октября (1973 года). Вчера был «почтовый день», однако время нашлось лишь сейчас, в воскресенье. Опишу немного обстановку, в которой сейчас нахожусь. В ленкаюте палуба усеяна пачками газет. До сих пор не могу разложить по каютам (офицеров и мичманов, подписчиков центральных газет «Правда», «Красная Звезда» и местной калининградской флотской газеты «Страж Балтики»). А здесь, в библиотеке, чертежи, кальки, карты, рисунки, а под ними два английских буя гидролокационных, что выловили в Атлантическом океане».

Дело в том, что в четверг 18 октября 1973 года меня вызвал к себе старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Николай Валерианович Протопопов (он оставался на БПК «Свирепый» за командира) и опять надменным сердитым тоном, не терпящим никаких возражений, приказал мне: «Немедленно приготовить к сдаче в штаб 128-й бригады 12-й дивизии ракетных кораблей ДКБФ все материалы и результаты визуальной разведки за весь период БС (боевой службы)».

Николай Валерианович Протопопов после возвращения БПК «Свирепый» с БС (боевой службы) опять стал чрезвычайно высокомерным, надменным, строгим, ворчливым, не в меру сердитым и требовательным старшим офицером. Его манера общения с матросами и старшинами, особенно с годками, была совершенно иной, чем манера командира корабля капитана 3 ранга Евгения Петровича Назарова. Протопопов усиленно «держал дистанцию» между собой и рядовыми матросами, офицерами и мичманами.

– Я уже получил такой приказ из штаба, – соврал я Протопопову. – Только для его выполнения мне необходимо явиться в разведотдел для получения инструкций и разъяснения о форме и порядке сдачи материалов и отчётов визуальной разведки.
– Какие ещё инструкции и разъяснения! – сразу же «вскипел» старпом. – Собрать всё в кучу и сдать немедленно. Это приказ!
– Есть «собрать всё в кучу и сдать немедленно»! – ответил я всерьёз.
– Разрешите, товарищ капитан-лейтенант, проинформировать о вашем приказе штаб бригады, так как он противоречит ранее данному мне командиром корабля и в разведотделе штаба приказам?
– Вы что, имеете прямой выход на штаб бригады? – спросил меня капитан-лейтенант Н.В. Протопопов, буквально мгновенно изменив тон голоса с высокомерного до делового.
– Да, - ответил я не по уставу. – По вопросам выполнения обязанностей визуального разведчика я могу докладывать только командиру корабля и офицеру-куратору разведотдела.
– Хорошо! – решил старпом. – Несите увольнительную, немедленно идите в свой разведотдел, выясните, что им там нужно, а затем возвращайтесь. Затем немедленно приступайте к оформлению результатов визуальной разведки БС (боевой службы». Идите!

Так неожиданно я получил увольнительную на берег, хотя в первые дни после БС (боевой службы) с корабля никого из матросов на берег не отпускали (кроме посыльных вестовых, меня, как почтальона и дежурной рабочей команды моряков-свиреповцев). Береговую вахту ПДСС (противодиверсионной службы) я в счёт не беру…

Николай Валерианович Протопопов не знал, что я уже был в штабе и в разведотделе нашей бригады, сделал там предварительный краткий доклад и по приказу зам начальника штаба высказал своё мнение по слежению за немецкой подводной лодкой у входа в нашу ВМБ Балтийск, и даже получил нагоняй за то, что не смог чётко сфотографировать эту неуловимую новейшую немецкую дизель-электрическую подводную лодку (ДЭПЛ) проекта-класса 206…

Однако я с удовольствием опять сходил в штаб, предварительно позвонив по дежурному телефону у поста вахтенного у трапа БПК «Свирепый». При этом я «заглянул» в киоск базы, купил там всё, что мне было нужно, а потом явился в разведотдел. Здесь мне показали в качестве примера отчёты, составленные и оформленные такими же как я матросами и старшинами разных кораблей бригады.

Это были большого формата фотоальбомы, в которых в хронологическом порядке были наклеены и размещены фотографии, рисунки, конверты с вложенными в них описаниями и объяснительными. Все страницы этих альбомов были переложены листами кальки, чтобы фотографии на противоположных листах альбомов не приклеивались друг к другу. Кстати, именно эти фотоальбомы разведчиков подвигли меня к соответствующему оформлению фотолетописи БПК «Свирепый» и к созданию своих «ДМБовских альбомов»…

С «вещдоками», то есть с нашими боевыми трофеями с БС (боевой службы) было сложнее… В кабинете одного из офицеров разведотдела на полу, на полках, на стульях и в шкафах были собраны десятки разных предметов и вещей. Здесь были такие же, как у нас на БПК «Свирепый», гидроакустические буи, обломки самолётов, сопла ракет, осколки снарядов и сами снаряды разных калибров, какие-то изоляторы, длинные металлические пруты, которые практически невозможно было согнуть руками (антенны), гидрофоны, рамки и чаши радиолокационных антенн, приборы, устройства, механизмы и ещё много чего…

Среди всего этого «натовского богатства» не было того, что было у нас – огромного и сложноустроенного, напичканного электронной аппаратурой, похожего на космический спутник гидроакустического буя. Его мы выловили в районе острова Роколл, когда обеспечивали стрельбы новейшими баллистическими ракетами из-под воды нашей новейшей советской атомной подводной лодки…

Кстати, тот наш первый гидроакустический буй, который я выхватил голыми руками из моря, стоя за боротом на привальном брусе БПК «Свирепый», был первым полностью сохранённым без каких-либо изъянов или повреждений, то есть вместе с антеннами, приборами, кабелем и гидрофонами. До этого подобные буи передавали в разведотдел уже «пощипанными» на сувениры…

Вот почему в у меня ленкаюте всё рабочее пространство на столе президиума и на моём рабочем столе было завалено калькой, листами больших альбомов, картами, схемами и рисунками. Я одновременно делал три отчёта: в разведотдел штаба бригады, в историю БПК «Свирепый» и себе, в свои ДМБовские альбомы…

«Я ж писал, что честь первого трофея принадлежит мне, Александру Сергеевичу. На столе грудами лежат схемы, графики, карты. Всё это составляет отчёт по проведению разведки на БПК «Свирепый» матросом Суворовым и его товарищами. Делать надо всё капитально и красиво, ведь это пойдёт в штаб флота, а оттуда мои рисунки пойдут в руководства, справочники и журналы типа «Военные знания», «Старшина-сержант» и «Зарубежное военное обозрение». Подумаете, что хвастаюсь, но это действительно так.

Однако работа близится к концу, и я решил сегодня написать письма, постираться и отдохнуть немного. Поделаю все дела и сяду за фотографии. Благо сейчас никого нет, офицеры все в отпусках.

У нас тут будут изменения, о них потом напишу. Пока разобрал почту (письма), но свои, как всегда, прочитал только поздно ночью. Разобрал твои письма, мама по порядку и стал читать. Спасибо, мамулька, огромное тебе спасибо за письма!.

Я здоров, жив и невредим. Вы зря беспокоитесь обо мне. В смертельные случаи я не лезу, да их и не было, так, - иногда…Ничего у меня не болит. Ноги давно уже вылечил. Питаюсь регулярно и плотно. Давлю волей нехотение и ем по две порции. Сначала давился, а теперь шамкаю только так! Фигуру гантелями больше не делаю, времени нет».

Да, всё верно я написал родителям. На БС (боевой службе) мы питались по-разному, то плотно, то кое-как, то редко, то часто, чаще всего в зависимости от боевой обстановки, а так же от качества опреснённой воды. Бывало, что кушать первое или пить компот было невозможно из-за характерного горько-солёного привкуса забортной морской воды и каких-то добавок, которыми пичкал нас наш корабельный медик старший лейтенант медицинской службы Леонид Никитич Кукуруза. Да и гантелей на корабле уже не было…

Эти наборные стальные гантели вместе с чугунной гирей 32 кг и небольшой штангой на 50 кг смыло за борт вместе с ящиком приваренным перед волноотводом на палубе бака корабля, в котором они хранились, во время жестокого шторма урагана «Эллин» в Северной Атлантике…

«Ну, что ещё? Изголодавшиеся ребята после трёх месяцев плавания рвутся в город, в увольнение, к девчонкам. Я же забиваю всё работой… Писем нет ни от одной девчонки, а признаться, без них скучно. Было два письма от Славки Юницина. Тяжело ему в этом пошлом мире. Не пишет всего…, но пишет такие … мысли и изречения, что просто удивляюсь. Разгромное письмо ему написал, надавал ему кучу вопросов и заданий (по учёбе в институте), пусть действует, а то ему скучно и пусто.

Узнал, что папа ездил к Юре. Конечно, хотелось, папа, узнать от тебя твои впечатления. Однако уже сейчас догадываюсь, что тебе его ужасно жалко: или он тебя разжалобил, или его домашняя обстановка… Ты, мамочка, написала всё так (о Юре), что представил себе всё зримо, спасибо.

От них (от Юры и Гали, его жены) тоже не было писем. Я, пожалуй, и писать не буду. Последнее письмо, вы знаете, было весьма по-доброму (им) написано. Они могут подумать, что я «расклеился». Ничего подобного. Злости на них у меня нет, но и особой любви – тоже.

Что касается на счёт учёбы (в институте), то вот что я думаю – учиться на дневном отделении можно и нужно. Хотелось бы так. Однако это возможно только без девчонок, вечеринок, прогулок и т.д. Короче, всё на учёбу. Я знаю по себе, если меня кто-то не удержит, то, в конце концов, после долгой борьбы, сорвусь. Вот почему хотелось бы учиться вместе с Юли (Славкой Юнициным). Ведь он дополняет меня, я – его и мне его не хватает. Есть с кем спорить. А он «гулять» не любит, вернее, любит, но не может».

Тут я совсем запутался в своих успокоительных для родителей умных построениях мысли и слова, сам почувствовал, что пишу фальшиво, потому что мои мама и папа знали нас со Славкой лучше нас самих…

«Однако это всё мечты, а в жизни, наверно, будет так: поступлю в институт; гляну, есть ли возможность учиться на дневном (отделении); обсудим и решим, а если «нет», то буду работать по той же специальности, а вечером или заочно – в институте.

Теперь ещё одно… Если не поступлю в первый год, то буду работать, обживаться и снова туда» (в Севастопольский приборостроительный институт). Тогда же и в партию вступлю. Такие вот дела…

И ещё есть один вариант. Здесь я даже с удовольствием думаю, а именно – остаться в Суворове. А что? Город растёт, развивается. Пойду по твоим стопам, папа, а скорее всего по комсомольской линии, если получится. В общем, придёт время – посмотрим со всех сторон и решим. Времени, правда, немного – всего полгода. За это время мы ещё успеем сходить в большой поход, а может быть, даже повоюем».

Здесь я впервые осторожно намекнул папе и маме, что мы готовимся выйти в море на вторую БС (боевую службу), на «большую БС», то есть в «большой поход», а это значит, в Средиземное море, на «Войну Судного Дня». Тогда 21 октября 1973 года война на Ближнем Востоке хоть и затихала, но ещё не закончилась…

«Вот что, я прошу (вас) не говорить на сторону вот о чём. Несколько кораблей наших пошли к берегам Египта. Там один эсминец был обстрелян ракетами с «Фантома» Изр. После предупредительного выстрела его сбили. После этого на этот наш корабль вышли т. катера. Их расстреляли главным калибром. Остальное вы читали в газетах».

Эту краткую историю из уст в уста передавали в разговорах практически все моряки от высших офицеров-командиров, до салаг и молодых матросов. Как всегда бывает на флоте этот сюжет «оброс тиной и ракушками» вымыслов, выдумок и фантазий. Скорее всего какой-то реальный действительный случай в результате «военно-морского пересказа» превратился в легенду, желательную легенду…

«Однако это всё так - наши разговоры. Корабли ещё не вернулись, поэтому нельзя с уверенностью сказать, что это так. Мы сейчас стоим в полном вооружении. В базе (ВМБ «Балтийск») много новых кораблей. Короче – мы на «товсь»!». «Товсь!» - это короткая отрывистая команда, означающая слово-понятие-команду «Готовсь!». После «товсь!», как правило, следует команда «Пли!» или «Огонь!»…

Папка, всё-таки хорошо было бы, если ты напишешь о Юре, о Вале и об их жизни, да и вообще, обо всём, ведь ты знаешь, как я ценю твои письма. Кстати, в походе (на БС) я вашими письмами поддерживал боевой дух у ребят. Ведь только вы одни пишите не только мне, но и ребятам».

Это правда. Я действительно читал в кубриках, на боевых постах и в столовой, на перекурах письма моих родителей, которые действительно каждый раз в письмах обращались не только ко мне, но и к моим друзьям, ко всему экипажу БПК «Свирепый».

«Так что ваши письма я храню, а ребята завидуют, что вы у меня такие. Получил я посылки. Две. Спасибо, аж не знаю какое огромное!. Яблочное пюре великолепно. Наложу слоем на хлеб и блаженствую. Конфеты, шоколадки, вообще, радость огромная. За проявитель тоже спасибо. Как уже говорил – кончу писанину (отчёты) и за дело» (печатать фотографии в свой ДМБовский альбом).

За то, что ты, мамочка, написала о Анке, спасибо. Я всё чувствую, что виноват перед ней. Вы же знаете, что тогда в отпуске (в июне-июле 1973 г. - автор) я «обрубил все концы» с девчонками. Не знаю почему, но многие считают, что я в них влюблён, но это скорее наоборот. Так вот, чтобы себя и их не мучить терзаниями совести – взял и порвал (со всеми). А теперь вот, пришёл (с БС) и по старой памяти жду от них писем. А тяжко без них – ужасть! Словно половину себя оторвал».

Да, после прихода БПК «Свирепый» с боевой службы (БС) мы все, особенно молодые матросы и старшины экипажа корабля остро желали любви, встреч, танцев, «манцев», «обжиманцев» с молодыми весёлыми и красивыми девушками. Так желали, что нам всем и каждому было невмоготу, в том числе и мне…

«Ребятки мои (одноклассники - автор) продолжают зло шутить надо мной (не пишут писем, а если пишут, то с обидными шутками).  Видимо, забыли, но мы напомним, а то подумают, что меня за борт смыло.

Ужасно хочется рассказать вам всякие случаи, да ведь знаю, что ахать и охать будете. Однако, родные мои, пожалуй, кончаю (письмо). Жду с нетерпением ваших писем. Да! Мне тут фотоаппарат подарили. Теперь у меня два казённых и два своих. Да ещё лампа-вспышка и фотоувеличитель. Вот ведь как…».

Всё верно, когда я рассказывал офицерам разведотдела о наших приключениях во время БС (боевой службы) и о том, в каких условиях мне пришлось работать, то их начальник, предваряя все остальные обещанные награды и почести, распорядился передать мне «в вечное пользование» то фотооборудование, которое они мне давали перед БС (боевой службой), кроме секретного автоматического фотоаппарата с телеобъективом. Всё это оборудование потом я оставил на БПК «Свирепый» моему преемнику…

«Однако пора. Звонят колокола. Скоро обед. Потом на почту, может и от кого письмо будет. До свиданья, целую крепко, ваш Сашка».

Я писал это письмо и старался унять противную мелкую дрожь в руках и сглотнуть твёрдый комок, застрявший у меня в горле. В этот момент на корабле упорно «курсировал» слух о том, что «всех офицеров и мичманов срочно возвращают на БПК «Свирепый», говорили, что «уже запущены машины и механизмы ГЭУ (главной энергетической установки», что «вот-вот дадут команду: «Корабль к бою и походу приготовить!».

Странно, но за эти первые дни после БС (боевой службы) наш «боевой запал» пропал. Мы все уже не очень-то хотели вновь идти в море, в большой поход, в чужие страны, на войну…

Фотоиллюстрация из второго тома ДМБовского альбома автора: 21.10.1973 г. ВМБ Балтийск. БПК «Свирепый». На рабочем месте в корабельной библиотеки ленкаюты БПК «Свирепый». Таким было моё настроение тревожного одиночества в эти дни…