Красная нитка. Часть третья

Красная нитка. Сказочная повесть, немного страшная.               
               
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Часть третья. Беспокойный год.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1. Снова в Истре.

          Летом 2001 года жители западной окраины Москвы однажды в вечерний час могли наблюдать далекие беззвучные вспышки. Горизонт озарялся всполохами света довольно продолжительное время. Это фантастическое зрелище для москвичей прошло безбедно, они только подивились на необычное атмосферное явление. А в Истре в это время грохотала гроза, сопровождавшаяся ливнем и сильным ураганом.

Ветряные смерчи прошли через территорию Ново-Иерусалимского монастыря, на куполе ротонды Воскресенского собора, красиво восстановленного к 1980-тому олимпийскому году, порывом шквалистого ветра вынесло окна, сбило золоченые декоративные решетки и погнуло самый крест.

В парке, раскинувшемся на берегу речки Истры за монастырем, у подножия монастырской рукотворной горы, смерч скосил, словно косой, даже старые толстые деревья, не все, а избирательно, по узкой полосе своего следования, и не под корень, а на высоте человеческого роста от земли.

Сломанные таким образом стволы берез торчали теперь среди остальных зарослей, а у их подножий лежали их повергнутые кроны. Зрелище было устрашающее и удивительное одновременно. Погибшие деревья потом распиливали и убирали из парка либо вручную, либо с помощью лошадей, без привлечения более эффективной, но неуместной в заповедной зоне техники.   

          Глаша со своей 12-летней дочерью Аллой приехала в Истру к своим друзьям в самый разгар этих работ. Гуляя вместе с нею, а также с Наташей и ее сыном Артемкой по парку, она рассматривала явственные следы урагана, рассказывая подруге, как страшно было смотреть на далекие проявления природного гнева из окна своей московской квартиры.

Стоял прекрасный августовский день, припекало солнце, члены дружной компании, радуясь долгожданной встрече и хорошей погоде, начали свою экскурсию с того, что посетили монастырскую территорию, проследовав мимо старых могильных плит к мостику через ров, в подземную церковь Константина и Елены, затем прошлись по крепостной стене (это было любимое развлечение детей, носившихся друг за другом по узкому крытому проходу, от башни к башне), а далее, покинув монастырь через задние  Рождественские ворота, еще долго бродили по парку, от святого источника в изножье горы до музейной ветряной мельницы.

Прогулка закончилась небольшим пикником вблизи стоящего среди леса розоватого здания Никоновского скита, за которым протекала Истра и где каждую зиму устраивали на Крещенье Иордань. Уставшие и нагулявшиеся, Глаша и Наташа, Алла и Артем сидели на одном из поваленных ураганом и еще не вывезенных бревен, и Глаша не поленилась встать с нагретого солнышком деревянного сиденья, чтобы сделать памятную фотографию.      

          С тех пор, как Глаша наконец сумела справиться со своей болезнью, а Саша женился на Миле, прошло уже около пятнадцати лет. Отец Глаши переехал к подруге своей покойной жены, а Глаша вышла замуж за давно влюбленного в нее Колю. Жить они устроились в Москве, благо имелось где, ведь Глаше нужно было закончить институт и получить наконец свой диплом.

Свадьба прошла скромно, из старых друзей присутствовали только Наташа и Сергей. Надя хворала, Мила тоже, а Саша остался с Милой. От Наташи Глаша слыхала, что Мила заболела тяжело, ей, вероятно, нужно будет делать операцию. Наташа предлагала Глаше навестить больную, но Глаша сумела от этого увильнуть, да и Наташа, радуясь больше невесты свадебному празднику, позволившему ей показать себя во всей красе, в новом платье, тоже как-то запамятовала о своих гуманистических намерениях.

Потом у Глаши родилась дочка, хотя она, согласно предсказанию знахарки Танюши, уверенно ждала сына, а с мужем она развелась. Любовь к Коле так и не проснулась в глашином сердце, хотя однажды ее и окрылила надежда на такое чудо, а колина любовь, столкнувшись с холодностью жены, угасла, причем довольно скоро.

Иногда достаточно получить то, чего так долго хотелось, чтобы в этом разочароваться. Они разошлись без ссор, по обоюдному согласию, договорившись совместно растить дочь, и Коля не стал спорить с Глашей, сказавшей, что им следовало бы всегда оставаться только друзьями.
- И почему ты все-таки бросила Сергея? – спросил он со старым недоумением.   

          В следующем году Наташа, тоже закончившая учебу, родила сына. Подруги продолжали общаться, и, как только дети подросли, стали регулярно наведываться друг к другу в гости. Истра – это ведь недалеко, если на своей машине, да если без пробок, то за час от московской окраины туда можно добраться свободно.

Летнее паломничество в Истру сделалось для Глаши ежегодным ритуалом. Она приезжала с дочерью, проводила с нею в поселке возле плотины свой отпуск, а затем, сама вернувшись в Москву, оставляла девочку на все лето, до сентября, на попечение ее отца и бабушки с дедушкой (Коля после развода вернулся к родителям и работал на плотине).

К немалому глашиному сожалению в поселке частыми гостями стали также Саша и Мила, которая выздоровела после своей затяжной хвори и старалась поддерживать старые связи, и мужа, и свои. Миле ведь по складу ее натуры хотелось завладеть как можно большим, чтобы иметь как можно больше – и денег, и вещей, и людей.

Впрочем, не только в Истре, но и в Москве Мила не оставляла Глашу в покое, частенько позванивая ей и зазывая в гости. Поскольку к приглашениям Милы всегда присоединялся Саша, то Глаша, и по старой дружбе, и памятуя о том, что, не выгони она его однажды из своего дома, он, может быть, и не попался бы Миле в руки со всеми потрохами, - Глаша не находила повода отказать, и они, так сказать, дружили все вместе.

Когда к Глаше приезжала из Истры Наташа с мужем и сыном, Глаша по заведенному обычаю звонила Саше и Миле, приглашая их к себе, на общую встречу друзей.

Общаться с Милой Глаше не нравилось, она ее только терпела, наблюдения же за семейной жизнью этой пары, Милы и Саши, заставляли ее лишь шире открывать глаза, в недоумении, как можно существовать бок о бок долгие годы, постоянно, через слово, бранясь и цапаясь друг с другом, а затем вдруг снова заявляя, до чего они горячо друг друга любят…

Но в целом все вроде бы было хорошо. Каждый оказался при своем, прежние неприятности и ссоры отошли в прошлое, жизнь устоялась. Однако, чем дальше, тем более тягостным становилось для Глаши нынешнее положение вещей, и имя у ее недовольства было все то же - Мила. 

          Жизнь Милы, которая добилась, кажется, абсолютно всего, чего хотела, теперь была полная чаша. Она вышла замуж за красивого молодого человека, о каком можно только мечтать, окончательно устроилась на жительство в Москве и даже разбогатела, постаравшись побыстрее забыть те нелегкие дни, когда ютилась по общежитиям, имея только временную московскую прописку, вынужденная совмещать работу с учебой и существовать на жалкие гроши, - и при этом денно и нощно, изо всех сил,  не брезгуя ничем, любыми способами, от обольщения знакомых мужчин любых возрастов до уничижения перед знакомыми женщинами, старалась зацепиться в столице и урвать себе хоть какой-то кусок.

          Саша, вернувшись к ней после неудавшейся попытки бунта, полностью подчинился ее воле и больше не пробовал восставать и перечить ей. Он думал теперь милиными мыслями, делал то, что она приказывала, и поступал так, как это было угодно ей. Под ее постоянным давлением он никогда не сидел без дела, выучился, нашел хорошую работу, а позднее занялся бизнесом, в результате чего обустроил дом и одел жену в меха и бриллианты.

Мила, упивавшаяся всем этим и предпочитавшая жить для себя, так и не родила ему ребенка, хотя некоторое время и кормила его обещаниями на данную тему, а вместо этого в конце концов привезла из своей родной деревни в Москву свою дочь, которая прежде жила у ее незамужней старшей сестры. Она постаралась устроить девочку в престижную школу, одевала ее, словно куклу, и твердила всем знакомым о том, что Саша не чает в ней души и окружает ее заботой и лаской, как родную.

Теперь, полностью обеспеченная, Мила могла бы сама и не работать, но все же устроилась на полставки в бюджетное учреждение неподалеку от дома, потому что ей не хотелось сидеть в одиночестве, занимаясь только хозяйством и ребенком. Зарплата ее не интересовала, на работу она приходила для того, чтобы блеснуть перед сотрудницами своими нарядами и рассказать им об очередном подарке, который преподнес ей любящий муж, каждый день привозивший ее на работу на их замечательной импортной машине.

          Мила не уставала хвастаться своим счастьем и достатком перед знакомыми и родными, общаться же с нею становилось все тяжелее с каждым новым истекшим годом. Она сделалась заносчивой и грубой, ей нравилось унижать окружающих людей, говорить им как бы невзначай неприятные вещи.

Наблюдателю со стороны не составило бы труда заметить, что советы, даваемые Милой знакомым как будто из лучших побуждений, на самом деле приносили этим людям вред (если они имели глупость им последовать), между тем в благодарность за свое дружеское участие Мила обычно требовала от них оказания нужных ей услуг, качество которых не стеснялась обсуждать и осуждать.

Она по-прежнему часто прибегала к сплетням, оговаривала одних, ссылаясь на переиначенные высказывания других, словно опутывая всех паутиной, в которой потом трудно было уже найти начало и конец, и обожала рыться в чужом грязном белье, вывешивая его на показ перед всеми.

Вызвать ее неудовольствие было нетрудно: чужая красота и удача немедленно заставляли ее завидовать и злиться. Да что там, стоило хотя бы не похвалить ее очередную обновку, последствия могли оказаться плачевными и вылиться в череду неприятностей и ссор практически со всеми окружающими. Прошли те времена, когда Мила только пыталась походить на своих новых московских подруг, беря с них пример в отношении манер и одежды и все равно сознавая, что ей до них далеко. Теперь недостаток красоты и вкуса ей заменяли деньги. Дорогая вещь в любом случае будет выглядеть дорогой, и кто посмеет сказать, что ей не идет норковая шуба или кольцо с алмазом на ее пальце выглядит слишком вычурно.
   
Коллеги, узнав ее достаточно хорошо, давно взяли за правило не входить с нею в споры, иначе себе дороже выйдет, и льстили ей наперебой, поскольку она обожала лесть. Ей необходимо было слышать, что она самая хорошая хозяйка, самая умелая кулинарка, самая красивая женщина… может быть, потому, что в душе она знала – все не так… и фигура ужасная, и морщинки вот-вот превратят лицо в подобие печеного яблока, и пирожки как камень, и по дому все делает муж…

Одни Милины сотрудницы вели себя подобным образом для того, чтобы она к ним не цеплялась… к тому же было замечено, что людей, не угодивших Миле, непременно начинают преследовать неприятности… а другие потому, что хотели бы снова сходить с нею в ресторан или хотя бы просто посидеть у нее дома за бокалом дорого вина на кожаном диване под хрустальной люстрой. Эти женщины были постоянной милиной свитой, и Мила бы очень хотела, чтобы и все остальные ее знакомые, и новая родня по мужу вели себя точно также, и особенно она добивалась этого от Глаши.   

          Мила не забыла, что Глаша раскусила ее быстрее всех и позднее уже не меняла своего мнения о ней, что она всегда старалась ей противостоять и, пусть и потерпев поражение, явно не сожалела о предпринятой борьбе, при случае готовая возобновить свою попытку. Казалось бы, жизнь Глаши, сложившаяся несчастливо, должна была сломить ее, сделать покладистей и тише, и по виду так все и было, ведь Глаша давно уже ни во что не вмешивалась и даже не высказывала своих соображений по тому или другому поводу, но Мила не верила ей и потому не знала в отношении нее покоя.

Она понимала, чувствовала, что если кто-то однажды и заступит ей дорогу, то это сделает именно Глаша. Нынешнее пассивное поведение Глаши значило только то, что она занята своими делами и не хочет ничего знать о милиных, однако их пути, ныне пролегающие рядом, очень близко, но все же врозь, опять могли пересечься, а тогда жди обострения старых противоречий и новой войны. Да и вообще Глаша, сделанная из еще более тонкой материи, чем даже их общая подруга Наташа, не говоря уж о самой Миле и ее близких приятельницах, интуитивно была для Милы ненавистнее всех.

          В общении с Глашей Мила со своей стороны старалась вести себя сдержанно, то есть поступала благоразумно, но скрытая неприязнь то и дело вырывалась у нее наружу через внешнюю дружескую маску. При случае, исподтишка Мила нет-нет да и отпускала в адрес Глаши колкие словечки или замечания, которые по ее мнению могли бы ее задеть, и, хотя Глаша никак не реагировала на подобные мелкие происки, получала от этого удовольствие, от которого не могла отказаться.

          Время шло, Глаша, выбравшая худой мир вместо явной ссоры, поскольку не хотела нарушать спокойное течение жизни и терять из-за Милы свои давние дружеские связи, продолжала помалкивать, и Мила начала понемногу наглеть. Ее даже раздражало, что Глаша отказывается реагировать на нее, предпочитая уходить от выяснения отношений, избегая возможных стычек, и ей уже было это обидно, ей уже хотелось вывести Глашу из себя.

Таким образом, обстановка постепенно и неуклонно, пусть даже очень медленно, на протяжении долгих лет, но все же накалялась, хотя трудно было сделать прогноз в отношении того, как долго это еще может продлиться. Ведь жизнь во многое вносит свои неожиданные коррективы, одни процессы может замедлить, будто заморозить, а другие обострить.

Последнее и произошло, в том самом 2001-ом году, когда над Истрой пролетел очередной шторм, наведя свой порядок в городе, в монастыре и в монастырском парке, оборвав провода, покорежив крыши и поломав деревья, словно еще раз навязчиво напоминая, что «покой нам только снится».      

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2. Надя.

          Глашин отпуск еще не закончился, она еще находилась с дочерью в поселке возле плотины, проживая  у родителей бывшего мужа, когда узнала, что Надя, прежняя сашина любовь, снова тяжело заболела.

После случившегося с нею несчастья Надя вообще хворала постоянно, она не могла работать, завести новую семью и проводила время между больницами и домом, причем все окружающие давно к этому привыкли, как поневоле с этим смирилась и сама Надя. Но теперь дело было совсем плохо. Чтобы сохранить Наде жизнь, ей следовало сделать срочную операцию по пересадке почки, но для этого требовались большие деньги. У матери Нади (отца у нее давно не было) таких денег не имелось, а из всех близких друзей и знакомых подобными средствами располагал один Саша. И как-то так получилось, что обратиться к нему по этому вопросу могла лишь одна Глаша.

          Сама Надя на такое бы не пошла и не позволила бы вмешаться матери, а Наташа, догадываясь, в какую это может вылиться неприятность, начала увиливать от своего участия в переговорах со старым другом, ведь говорить предстояло не только и не столько с ним, сколько с его женой, которая не отпускала его от себя ни на шаг и командовала им всегда и при любых обстоятельствах, а о том, что это была за женщина, отлично знали все вокруг…

Позиция Наташи в отношении Милы была не до конца ясна Глаше. С одной стороны, она видела, что Наташа давно уже не обманывается в отношении истинного милиного лица, а с другой стороны, когда Глаша пыталась с нею заговорить об этом напрямую, всегда отказывала ей в безусловной поддержке, частично становясь на милину сторону, то есть, видимо, из собственных побуждений пытаясь усидеть на двух стульях. В крайнем случае, когда выбор оказывался необходим, она вообще заявляла, что ее дело сторона, намеренно устраняясь от дальнейших разборок.

В общем, Наташа, сочувствуя Наде, была бы рада, если б кто-нибудь, кто-нибудь помимо нее, и почему бы не Глаша, взялся бы за это дело и выбил из Саши деньги на надино лечение, но сама не хотела ни во что вмешиваться, чтобы не испортить свои вполне приемлемые отношения с Милой. Глаша могла бы пристыдить ее за подобное двуличие, но это привело бы к ссоре между ними, и только. Скверная ситуация.   

          И тогда Глаша, которой давно уже надоело быть крайней, вдруг тоже решила ни во что не вмешиваться. Почему это именно она должна идти к Саше и этой мерзкой Миле, да еще по поводу, который не касается напрямую ее самое, - между тем как результат вряд ли будет удовлетворительным, а последствия ударят уже непосредственно по ней. Наташа-то недаром опасается.

Стоит ли подставлять себя, ведь она не одна, у нее есть дочь, следует в первую очередь подумать о ней. Вон сколько людей вокруг, и все всё понимают, но никто ничего не делает, - так что же ей, больше всех надо, что ли?..

Однако, приняв вроде бы свое решение, а затем промаявшись полночи без сна, Глаша поняла, что ей слишком тяжко будет жить дальше с грузом греха на совести… потому что не помочь ни в чем неповинному, несчастному, одинокому человеку, имея для этого хоть какие-то возможности, - это грех страшный и несмываемый, а сохранять такой ценой всего лишь приемлемые отношения с не самыми приятными людьми – не стоит.
- Я что, в самом деле боюсь Милы? Да что она такое! Просто злая тупая баба. Когда жизнь так меня согнула?..

          В эту ночь под утро Глаша увидала короткий сон, на сей раз всего лишь повторивший одно настоящее впечатление, пережитое ею в недавнем прошлом, и этот сон и озадачил, и одухотворил ее одновременно.

Привезя однажды с образовательной целью свою дочь в музей, она в частности обратила внимание на одну небольшую картину, висевшую в зале западной средневековой живописи и изображавшую молодого стройного воина в старинных доспехах, с обнаженным мечом в руке.

Безбородое светлое лицо выражало одновременно тревогу, сосредоточенность и решимость, которые ясно читались в чуть приподнятом подбородке и в четкой линии стиснутых губ. Все члены тонкой фигуры, туго охваченной сверкающей сталью, были напряжены, небольшая белая рука без перчатки крепко сжимала рукоять сияющего, словно солнечный луч, нацеленного острием вверх меча, а широко распахнутые глаза смотрели бесстрашно и целеустремленно.
- Сейчас она выйдет на бой со злом, - сказала Алла, стоя рядом с матерью и вместе с нею внимательно разглядывая полотно.            
- Почему она? Это же рыцарь.
- А похож на девушку. Среди женщин ведь тоже есть воительницы.

          Утром Глаша уже сидела у Саши и Милы в гостях и, не дав Миле с самого начала увести разговор в сторону (та принялась было говорить о том, что в водохранилище массово дохнет рыба и нельзя пускать детей купаться, так следит ли за этим Глаша должным образом или нет), - не отвечая Миле, поскольку вопросом дохлой рыбы занимались службы ветнадзора и береговой охраны, а в милину заботу о чужих детях верилось плохо, она немедленно перешла к цели своего визита, твердым тоном живописуя отчаянное положение Нади и даже не прося, а практически требуя денег на операцию.
          
- Но Надя у меня не возьмет, - искоса глянув на жену, промямлил Саша.
- Надя ничего не будет знать, я все устрою, - пообещала Глаша. - Деньги поступят от благотворителя, и все… Или ты будешь ждать от нее благодарности? – с вызовом воскликнула она.   

          Саша снова взглянул на Милу.
- Конечно, Наденьку очень жаль, - немедленно вступила в разговор та. - Но ты пойми, Глаша, у нас ведь семья. Семейные дела всегда должны стоять на первом месте, как же может быть иначе. Мы планировали в этом году начать строительство коттеджа в области, уже землю взяли, проект заказали, вся смета готова. У нас нет свободных денег. К тому же ты ведь просишь не о долге, а просто о благотворительном взносе.
- Вот видишь, мы не можем, - сказал Саша, как показалось Глаше, вздохнув с облегчением.

- Но бросать Надю, конечно, в беде нельзя, - тоже уже гораздо более легко затараторила дальше Мила. - Ей должен помочь ее бывший муж, это ведь он виноват в ее болезни. Обратись к нему, Глаша, он ведь свой срок отсидел и теперь работает. К нему бы стоило съездить, поговорить… Договорись со своим бывшим мужем, пусть он тебя отвезет к Кириллу, там все и решите, - Мила на словах всегда очень легко разруливала ситуации, сложившиеся не у нее, а у кого-нибудь из окружающих, безапелляционно указывая всем, как им следует поступить.
   
          Когда по важному делу между собой разговаривают близкие, доверяющие друг другу люди, не ожидающие подвоха со стороны собеседника, то беседа может протекать по любому плану и вообще без плана. Чем бы она ни окончилась, не будет ни обид, ни недоразумений.

В противном случае не следует расслабляться и стоит помнить некоторые правила, которые помогут справиться с ситуацией хотя бы частично. Нельзя позволять сбивать себя с толку поднятием несущественных тем и очень опасно оказаться в положении оправдывающейся стороны. Побочные темы следует игнорировать, на провокации не отвечать и при возможности нападать самому. Это не так легко сделать, как легко об этом прочесть. Поможет лишь уверенность в себе, в своей правоте, да еще осознание необходимости довести дело до конца наилучшим образом. Если же слегка расслабишься, понадеешься на порядочность, уступчивость и мягкосердечие противника – пиши пропало…
   
          Глаша знала, с кем имеет дело, но давно не выходила на открытую борьбу, предпочитая обходные маневры. Однако теперь отступать ей было некуда, а в глубине души она решила идти до конца, то есть даже до полного разрыва отношений со старым другом, которые ей бы так хотелось сохранить… сохранить даже если не дружбу, то хоть иллюзию дружбы… слишком уж это было ей дорого.

- Речь идет о человеческой жизни, Саша, - сказала она, даже не поглядев на Милу. - О жизни девушки, которую ты любил и перед которой ты виноват. Ты всегда будешь виноват перед нею, Саша, и однажды совесть тебя загрызет, от совести ты в новом коттедже не спрячешься. Все твои семейные дела – отговорки, они сводятся лишь к тому, чтобы делать то, чего хочет твоя жена. Выбирай – или ты построишь Миле дом и подаришь ей еще одну дорогую побрякушку, или сделаешь важное святое дело, после которого сможешь не презирать, а уважать себя наконец.

- А сейчас, по-твоему, меня не за что уважать? - взвился Саша.
- Нет, - отрезала Глаша. - И ты в глубине души сам это знаешь.
- Я ни дня не сижу без дела, кручусь как белка в колесе, работаю как проклятый. Я обеспечиваю свою семью как нельзя лучше.
- А тебе самому это нужно? Тебя это греет?
- Да! - выкрикнул Саша.

- Ты что себе позволяешь, Глаша, ты как смеешь такое тут болтать! – сменив тон на куда более грубый, быстро заговорила Мила, стараясь оттереть мужа в сторону и помешать ему продолжить разговор, вдруг принявший такой нежелательный для нее оборот. - Ты же с просьбой пришла, а ведешь себя так, как будто мы тебе должны. И этой Наде вашей.

- Саша, ты в самом деле должен, - произнесла Глаша, обращаясь только к Саше, будто Милы тут и не было. - Подумай обо всем хорошенько, сам подумай, без чьих-то советов. В душу к себе загляни. Ответ там, а не в словах этой женщины.
- Глаша, Мила моя жена.
- Ты любил Надю, а Мила тебя с нею развела. Разве ты счастлив с Милой так, как мог быть счастлив с Надей? Разве ты не жалел о том, что расстался с нею? Разве ты до сих пор об этом не жалеешь? Я никогда не поверю, что это так. Я не поверю, что ты забыл Надю и свою любовь к ней.
- Но она меня забыла, и свою любовь ко мне тоже.
- Нет, Саша. Просто ты причинил ей слишком много горя.

- Но я ведь хотел к ней вернуться, а она меня не приняла.
- Ты мог бы постараться заслужить ее прощение. Вспомни, ты ведь сам отступился, из ложной гордости, а также испугавшись трудностей.
- А ты не захотела мне помочь, указала мне на дверь.
- Я помогала тебе, Саша, но не могла позволить тебе спиться самому и споить моего отца. Вспомни, как все было. Ты проявил слабость.
- Может быть, - горько усмехнулся Саша, - но это дело прошлое, к чему его ворошить. Теперь ничего уже не изменишь и не исправишь.
- Неправда. Даже сейчас еще многое можно исправить. Многое можно исправить, пока жизнь продолжается. Если только Надя будет жить.

Однако Сашу испугала обозначенная Глашей в этих нескольких словах перспектива. Прежние чувства – это старая боль. И вот так вот вдруг, прямо посреди привычного обыденного покоя позволить ожить этой боли, в самом деле взяться переламывать течение устоявшегося, привычного существования, может быть, не слишком счастливого, не слишком правильного, но в целом приемлемого, не требующего приложения каких-либо особенных усилий?

Как это непросто, как это может травмировать… не лучше ли, не проще остаться при своем? И Саша попытался найти отговорку, и нашел ее… в таких случаях отговорка всегда находится… за прожитые годы столько всего накопилось, многое можно отыскать в кладовой памяти… его захлестнула давняя обида.
- Я хотел вернуться к Наде, а она меня прогнала. Почему я должен помогать ей? Почему я должен отрывать средства от семьи?

Глаша замялась на одно мгновение, но затем, почувствовав, что все зашло уже достаточно далеко, а терять уже, кажется, нечего, заговорила снова, решив высказаться до конца. Ведь если не сделать этого сейчас, то нового случая может и не представиться. Как бы не пришлось жалеть об упущенной возможности.    

- Семья - это не то, где один помыкает другим и использует его по своему усмотрению, как твоя жена использует тебя. Ты делаешь только то, что нравится ей, ее же нисколько не интересует, что понравилось бы тебе. Ты живешь в богатом доме, где пусто и холодно. У тебя прежде всегда были домашние животные, а сегодня ты об этом не можешь и заикнуться. У Милы аллергия на кошек? А я замечала, что это у кошек аллергия на Милу, к тому же смертельная. Ты дал ей многое, а что она дала тебе? Она даже ребенка тебе не родила, а ведь ты всегда мечтал стать отцом, ты всегда любил детей, а она тебя этого лишила. 

Это было жестоко по отношению к Саше, но Глаша не видела причин его щадить, также, как в те дни, когда она выставила его, ищущего утешения в бутылке,  из своего дома, надеясь, что встряска пойдет ему на пользу. Тогда он оказался не на высоте, но всегда есть надежда на лучшее.

- У нас есть ребенок, моя дочь, - снова вмешалась Мила. - Саша, что ты молчишь.
- В самом деле, Глаша, это уже слишком, - произнес Саша. - У нас есть ребенок.

          Но Глаша сочла нужным развить свою мысль.
- Что касается девочки, которую ты растил все эти годы, то это, безусловно, достойно уважения, приемные родители бывают лучше родных, о детях необходимо заботиться, помогать им и любить их, однако, хотя твоя жена и рассказывает сказки о твоих идеальных отношениях с приемной дочерью, вы с нею на самом деле ведь так и не сдружились. А кроме того, одно не исключает другое. Не стоит обеднять свою жизнь в то время, когда она могла бы быть куда полнее. Твоя семья, Саша, это в большей степени семья твоей жены, а не твоя. Это подмена, обман. 

- У нас прекрасная семья! – закричала Мила. - Это у тебя, Глаша, нет семьи, вот ты и нападаешь на нас, из зависти. Мы с мужем любим друг друга, мы вместе, а ты одна.
- Лучше быть в одиночестве, чем с таким человеком, как Мила, - усмехнулась Глаша, по-прежнему избегая говорить с нею напрямую и даже свой ответ на ее выпад переадресовывая Саше. - И ты ведь, Саша, это знаешь.

- Да как ты смеешь! – уже не просто закричала, а не то завопила, не то завизжала Мила. - Что ты себе позволяешь, кто ты такая! Ты свою жизнь не устроила, неудачница несчастная, мать-одиночка, нищета, голь перекатная, а другим указываешь! Пошла прочь отсюда! Я помню, как ты меня выгоняла из своего дома, и не один раз. Гордилась передо мною, отцова дочка, невеста, москвичка, обеспеченная, избалованная. Я не забыла. Теперь я выше тебя, теперь моя очередь тебя гнать. Убирайся отсюда немедленно! Прочь пошла!

- Хватит бесноваться, - бросила ей Глаша презрительно, едва скользнув по ней взглядом и затем со вздохом вставая со своего места. - Конечно, я уйду, с тобой рядом мне и находиться противно. А ты подумай, Саша, подумай о себе, о своей жизни, о Наде… обо всем. И позвони мне.

- Проиграла, - подумала Глаша, оказавшись на улице. Ее всю трясло, а в ушах еще звучали оскорбления Милы, и это было обидно, но она думала о Наде, о том, что не смогла ей помочь, и это было еще обиднее.
- Не так я себя повела, наверное, нужно было попросить… - но в душе Глаша знала, что, даже явившись с протянутой рукой, как жалкая просительница, она все равно вряд ли добилась бы толку. Мила насладилась бы ее унижением, а денег не дала. Мила не дала бы денег для Нади в любом случае. Для нее похороны бывшей соперницы обернутся праздником, можно себе представить, как она будет лицемерно вздыхать о судьбе Нади, стоя над ее гробом.

Нет, следовало сделать именно то, что она и сделала: сказать Саше правду о его жизни, заставить его увидеть истинное положение вещей, попытаться всколыхнуть в нем давно уснувшие чувства, напомнить ему о прошлом, о том, кого он любил прежде, о том, каким он прежде был… раззадорить его, растормошить, достучаться до его души, до его сути…

- Может быть, он все же опомнится, проявит себя… он ведь на самом деле не плохой человек, по крайней мере, раньше его все знали, как доброго, совестливого, отзывчивого… ведь мне удалось задеть его за живое… еще есть надежда, что он поможет Наде, - думала Глаша. Но вечером Саша перезвонил ей и сухим тоном отказал ей в ее деле.
- Мила очень расстроена тем, что случилось днем, - попытался продолжить он свою речь. - Она после твоего посещения и всего этого разговора прямо слегла, давление подскочило, я ей скорую вызы…
- Это ты на ней женат, вот ты с ней и мучайся, - оборвала его Глаша, вешая трубку.

- Если Наде суждено умереть, я не позволю этой стерве глумиться над нею на ее похоронах. Я ее саму в могилу живьем зарою, если она только посмеет открыть свой поганый рот.

          Теперь Глаше оставалось только в самом деле обратиться к бывшему мужу Нади и его родне, но бывший муж жил где-то далеко, а его отец, оставшийся одиноким после смерти жены и отъезда сына, все равно не располагал нужными средствами, так что Глаша решила не травить лишний раз душу старому человеку, который если и был виновен в том, что так плохо воспитал Кирилла, то уже понес свою кару, когда должен был пережить все, что ему выпало в связи с этим делом, и оставшись на старости лет в одиночестве.

Но отец Кирилла позвонил Глаше сам. Он, конечно, как и все в поселке, был в курсе всего, что происходило с его жителями, и знал о беде Нади, а потом узнал и о том, что Глаша ищет для нее денежные средства. Упрекнув Глашу, что она не обратилась прямо к нему, он сказал, что достанет нужную сумму в нужный срок, но как именно – говорить отказался. 
- Я вот все думал, мол, мой Кирюха за свои ошибки и грехи наказание уже понес, - сказал он в частности, - и теперь, может быть, сумеет как-то наладить свою жизнь, не век же ему каяться и платить по счетам. Однако, что себя обманывать. Если эта бедняжка умрет, то каяться век, и не только ему, но и мне, я ведь его отец.

          Вернувшись из Истры в Москву, Глаша, движимая какими-то смутными чувствами, поехала в тот музей, где была вместе с дочерью, чтобы еще раз увидеть картину с юным рыцарем, похожим на деву-воительницу, который держал в руке меч, похожий на луч. Но, войдя в нужный зал и обратившись к той стене, где, как ей весьма отчетливо помнилось, висело живописное полотно, она его не увидела.

Удивленная, она внимательно оглядела всю экспозицию, прошлась по соседним залам, затем вернулась на прежнее место и поговорила с несколькими музейными работниками, смотрительницами залов и экскурсоводами, но услышала от всех одно и то же: картину, которую она им описывала, они не помнили, а между тем экспонаты в зале не менялись уже очень давно.

Глаша еще могла позвонить дочери, остававшейся до начала учебного года в областном поселке у своего отца, и попытаться прояснить что-то с ее помощью, но подумала, что только заморочит ребенку голову… когда Алла вернется в Москву, они снова выберутся в этот музей вместе, может быть, тогда всплывет какая-нибудь истина, которая пока что закрыта.

Однако осуществить свое намерение Глаше не удалось: ее дела пошли таким образом, что перестали способствовать музейным экскурсиям и изысканиям в тайных областях сновидений.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3. Поездка в прошлое.

          Осенью Глаша заболела, но это была не обычная простуда и даже не более тяжелый и опасный грипп. Сначала Глаша решила, что отравилась несвежей пищей, поскольку первые симптомы вроде бы свидетельствовали именно об этом, однако примененное лечение, казавшееся вполне адекватным, помогало плохо, женщину по-прежнему мучили тошнота, боли и прочие неприятные вещи из перечня желудочно-кишечных расстройств.

Попытавшись справиться с напастью самостоятельно и перепробовав все известные ей, обычно применяемые в таких случаях средства, Глаша ничего не достигла, между тем как с течением времени болезнь продолжала точить ее изнутри, отнимая силы…

Уже основательно ослабевшая, Глаша отправилась к врачу, прошла, потратив много времени и сил, назначенное согласно симптомам обследование… результаты анализов в целом получились хорошие, разве что были выявлены небольшая анемия и гастрит. Глаша пила таблетки, от которых вместо ожидаемого положительного эффекта ее только тошнило, и с ужасом вспоминала те дни своей молодости, когда она умирала заживо, день и ночь чувствуя боль в сердце и разговаривая во сне с покойной бабушкой Глафирой.

Ее ослабленный организм не был в состоянии справиться с простудами и вездесущими вирусными инфекциями, которые она в связи с этим подхватывала постоянно, вдобавок к основному заболеванию, и однажды она поняла, что болеет уже беспрерывно, не имея передышки в страданиях и приеме лекарств, между курсами которых ей не удавалось делать паузы, в результате чего они вот-вот должны были превратиться для нее из помощников в яд.

Она похудела, подурнела, едва справлялась с домашним хозяйством и постоянно брала больничные листы, не выходя на работу. На работе Глашу ценили и пока что терпели ее частые вынужденные отлучки, но она понимала, что всегда так продолжаться не будет, причиняемые ею неудобства возьмут верх над сочувствием, и, если так пойдет и дальше, однажды она свое рабочее место потеряет. И что делать тогда, как жить, на что?   
 
          Тогда Глаша вспомнила о знахарке Танюше. Она не знала доподлинно, что несколько лет назад помогло ей избавиться от мучившей ее сердечной болезни, - лечение таблетками, назначенное врачами, или лечение энергией, вроде бы осуществленное Танюшей, - а, может быть, спасительным оказался комплекс этих мер. На сегодняшний день она, как и в те дни, принимала прописанные ей лекарства, но при этом решила не пренебрегать и другим, нетрадиционным способом борьбы с недугом.

Воспоминания о Танюше у нее остались хорошие, и Глаша начала действовать в этом направлении, не откладывая. Однако, порывшись в своих старых записных книжках и прочих бумагах, в надежде найти телефон Танюши, она убедилась, что потеряла записку с телефоном и адресом знахарки. Это ее огорчило, но отказываться от своего намерения Глаша все же не стала, надумав ехать к Танюше без предупреждения, наобум, в надежде на то, что та не поменяла место жительства, принимает посетителей… и вообще жива-здорова.

Выполнить задуманное не представлялось невозможным: пусть точный адрес потерян, Глаша не сомневалась, что, добравшись до городского рынка, она тотчас узнает нужный дом, он ведь был такой приметный, стоял углом… да, и еще рядом находилась церковь… а там соседи подскажут, где живет знахарка. Вот только осуществить запланированную поездку для Глаши в настоящем было куда сложнее, чем когда-то в прошлом. Тогда она, хотя и болела, была все же моложе и сильнее, ей хватило сил добраться до цели самостоятельно, пользуясь городскими и пригородными транспортными средствами, а теперь ее состояние не позволяло ей надеяться, что она справится с этой задачей: слишком сильно она ослабела.

Однако она не отступила и тут. Глаша знала, что ее сосед по лестничной площадке занимается извозом, зарабатывая на жизнь на собственной машине, и обратилась к нему с просьбой отвезти ее в нужное ей место. Конечно, от нее требовалось заплатить за услугу, и немало, ведь ехать нужно было в область, а это дорога дальняя, но поездка была для нее важна, поэтому Глаша решила не скупиться, да к тому же путешествовать ей предстояло со знакомым человеком, которому она доверяла, а его жена в это время вызвалась присмотреть за Аллой, в благодарность за оказанную ей Глашей еще прежде подобную же услугу, так что все складывалось довольно удачно.   
          
          Накануне даты поездки Глаша спала беспокойно, не только потому, что у нее болел живот и мешал дышать заложенный вследствие очередной простуды нос, не только из-за того, что она волновалась, как все пройдет, но также по той причине, что она все время думала о Танюше, надеясь пусть и после стольких лет, пусть и без предупреждения, и на расстоянии, но вызвать ее на контакт… она помнила, что в старые времена, даже еще до того, как позвонить ей, а только собравшись это сделать, она ощущала ночью возле себя ее тихое, невесомое, но явственное присутствие… или это было даже и не присутствие как таковое, а скорее ощущение -  отчетливое, надежное ощущение, что ее мысли каким-то образом дошли до адресата и получили отклик.

Однако на этот раз никакого отклика она не ощутила, в ночи было на редкость пусто, мысли Глаши летели куда-то в никуда и не возвращались к ней отраженным эхом, пропадая в пространстве бесследно. Это был плохой знак, но Глаша не могла отступить, не пройдя путь до конца, и понадеялась, что она ошибается, что ей просто отказало чутье.   

          В путь отправились рано утром, в расчете на то, что вполне успеют обернуться до вечера. По дороге Глаша разговорилась со своим водителем, рассказав ему о Танюше, которая однажды уже, кажется, ей пособила, и высказав свое упование на ее новую помощь. Мужчина отнесся к глашиной истории вполне сочувственно и в ответ поведал ей, что в молодости сам имел случай обратиться к подобной умелице, чтобы избавиться от наложенного на него любовного приворота. 

- Накануне свадьбы с моей Катюшкой начало меня тянуть от нее на сторону. Умом понимаю, что непотребное творю, а удержаться не могу, и чем та баба лучше, объяснить не умею. Лишь когда выпью хорошенько, один дурман другой повыбьет, тогда только вижу, что и стара-то она, и страшна-то, как божий грех, и не нужна мне, и не мила, а нужна и мила одна Катюшка, но хмель пройдет, и опять я сам не свой, мыслями с Катюшкой, а телом не с ней. Вот чтоб хмель не проходил, я и запил вообще мертвую.
          Уж и не знаю, чем бы все кончилось, пропал бы совсем, наверное, и себя, и Катюшку погубил, если б не моя матушка, которая одна заподозрила, что со мной творится, и отвезла меня к ведунье. Та с меня чары сняла, вернулся я от нее уже прежним и к Катюшке побежал, виниться. Она меня не сразу простила, долго я ее уговаривал, но простила, однако, поженились мы и живем по сей день вместе, добра наживаем, и все у нас хорошо. Глядишь, и у тебя, соседка, все еще наладится. Сейчас на место приедем да дело, на удачу, и сладим. 

          На место они прибыли благополучно, и Глаша, как и ожидала, немедленно признала приметный пятиэтажный дом через дорогу напротив рынка, где уже побывала однажды. За пятнадцать лет здесь ничего не изменилось. Выбравшись из машины, Глаша прошла через арку, которая с угла дома вела во внутренний двор, прикинула, который подъезд танюшин, тут увидала двух проходивших по двору женщин, обратилась к ним и спросила, в какой квартире живет знахарка.
- Так она умерла, - отвечала ей одна. - Давно уже умерла, несколько лет назад.

Сама ни жива- ни мертва, Глаша на непослушных ногах возвратилась к машине. Снова сев на свое место рядом с водителем, чуть не плача, она сообщила ему безысходную весть.

- Дела, - только и пробормотал тот. Посидев рядом в скорбном молчании, они решили зайти в церковь, крест которой был виден за рыночными рядами, чтобы помянуть Танюшу, и затем, кое-как перекусив, двинулись обратно, что называется, не солоно хлебавши.

 Глаша пересела на заднее сиденье и, чувствуя себя усталой и опустошенной, не в силах думать о том, что же ей теперь делать, как быть, когда ее надежда на повторение прежнего чуда не осуществилась, задремала, откинув голову на спинку сиденья.

          Она проспала довольно долго, провалившись в сон, как в омут, и, пробудившись наконец, увидала за окошком в сумраке уже почти сгустившегося вечера быстро проносящиеся мимо пустые поля, за которыми тянулись сплошной темной полосой лесные заросли.

- А где это мы? – спросила Глаша удивленно, не узнавая окрестностей.
- Я и сам не пойму, - сквозь зубы обронил водитель. - Ехал вроде той же дорогой, с нее и сбиться-то никак было нельзя… так нет же, сбился, а как и когда, ей богу не ведаю.
- А карта?
- Смотрел я карту, не понимаю ничего. Ты гляди, дорога-то узкая стала, указателей давно уже нет, вокруг только пустоши да лес какой-то, даже жилья не видно, глухомань. И на дороге мы одни. Я не знаю, как отсюда выбираться, Глаша, уж прости меня, завез тебя к черту на рога.

- Это ты меня прости, Миша, все из-за меня. Я тебе компенсирую убытки.
- Ладно, мы же соседи, считай, свои люди, сочтемся. Не о том сейчас надо думать. 
- Что же нам делать?
- Надо бы хоть до какого-нибудь поселка добраться. Сворачивать здесь некуда, поедем вперед, а там видно будет. Запас бензина у нас есть, будем ехать, пока не приедем куда-нибудь.

          Охваченные тревогой, они продолжали свой путь еще около получаса, пока наконец лес не расступился в стороны, а впереди на фоне сумрачного неба не появились очертания двускатных крыш, под которыми мерцали огоньки окошек.
- Слава тебе господи, деревня какая-то! Сейчас узнаем, куда мы попали, да здесь и на ночлег попросимся, или уж в машине заночуем, а утром в обратный путь. Другого выхода у нас нет.

Добравшись до деревни, они на самой околице встретили какого-то старичка, одноногого инвалида, который, однако, довольно бодро ковылял вперед, переставляя свой деревянный протез и опираясь на костыль.

- Откуда-откуда вы едете? – переспросил он и присвистнул. - Ну и занесло же вас, и угораздило! Вы такой крюк сделали, что два раза в Москву успели бы вернуться, если б не заплутали.

Усталые обескураженные путники спросили, где бы им устроиться на ночлег, и старик предложил им свое гостеприимство, а поскольку он показался им вполне приятным человеком, то они, не долго думая, согласились.

          Остановившись возле указанного стариком домишки близ окраины деревни, водитель Миша вышел из машины, помог выйти Глаше, а потом, продолжая озираться вокруг, достал из кармана телефон, чтобы позвонить жене и объяснить ей ситуацию, которая теперь была уже совершенно ясна: раньше завтрашнего дня они домой никак не вернутся. Однако связи не было.

- Здесь у нас низинка, поэтому сигнал не ловится, - авторитетно объяснил гостеприимный хозяин.
- Но нам домой позарез нужно позвонить, родные будут волноваться.
- Тогда придется вон на тот холм взойти. Вон на тот, где наверху дом стоит за забором. Оттуда позвонить можно. Пошли вместе, я дорогу хорошо знаю, даже в темноте найду, провожу вас, чтоб опять не заблудились.

          Идти оказалось недалеко и нетрудно, на пологий холм вел хорошо утрамбованный земляной путь, по которому можно было въехать и на машине, а сверху от забора стало видно, что с противоположной стороны холма протекает довольно широкая река, отражавшая сейчас в своих водах последние тускло-розовые лучи заката.

Михаил и Глаша благополучно дозвонились до своих домашних. Пока длился их разговор, старичок присел на камень возле забора и закурил папироску, взглядывая то на реку, то на небо и что-то едва слышно бормоча себе под нос.

          Поговорив с дочерью, которая должна была в связи с новыми обстоятельствами переночевать у соседки, Глаша присела рядом с ним. Стояла уже поздняя осень, но вечер выдался не пасмурный и даже не слишком холодный. Какое-то особое тихое умиротворение наполняло весь мир, и только смутно, может быть, при взгляде на еще окрашенный кровью умершего дня западный край неба, может быть, по другой причине, в воздухе веяло неясной тоской и непонятной тревогой.

- А что это за дом такой странный? – спросила Глаша старика. - Я заметила, что у него одна стена круглая. Кому пришло в голову такой построить?
- Это не дом, это церковь бывшая, - отвечал тот. - Круглая стена алтарная, но кроме нее тут церковного уже ничего не осталось, ни снаружи, ни внутри. Церковку-то давно закрыли, а потом склад в ней устроили, я в нем много лет сторожем служил. Я же без ноги, а работать как-то надо, на одну крошечную пенсию не проживешь. Теперь склад упразднили, так что я нынче без работы.
- Сочувствую.

- Да я уже стар стал даже для этой непыльной должности, - махнул рукой старик. - Да и служить тут не очень было сладко. Сюда душа пропащая каждую ночь на молебен приходит, отмаливать грех, который отмолить невозможно. Каждую ночь тащится сюда, нечисть окаянная. Видать-то не видно, а слыхать слышно. Шаг тяжелый, шаркающий, медленный, натрудила ноги-то за многие годы… Э, да вы не пугайтесь! – воскликнул он со смехом, увидав, что Глаша в удивлении шире открыла глаза и невольно отшатнулась от него. - У меня с головой все в порядке, я не сумасшедший, нет. Не пугайтесь, ничего худого не будет. Я человек старый, тихий, даже и не пьющий почти, вам моя старуха подтвердит. Да эту историю у нас в деревне многие слыхали, вот только мне одному почему-то выпало ближе всех к ней оказаться. Судьба, знать, такая. Но мне от этого вреда никакого не было, так что я не жалуюсь. Если захотите, потом подробней расскажу. Поучительно все-таки.

- Ладно, - согласилась Глаша на всякий случай.            

Ей показалось, что нечто подобное она уже слышала… душа, не нашедшая покоя, приходящая каждую ночь к алтарю церкви, свидетельницы совершенных ею злодеяний… но где и когда слышала, она вспомнить не могла.

          Глаша давно уже не ела, а натощак желудок у нее начинал болеть. В таких условиях принимать пищу было невозможно, между тем для поддержания сил поесть непременно следовало. По опыту она знала, что боль и тошноту поможет частично снять теплая кипяченая вода и попросила стакан такой воды у хозяйки домика, в котором они остановились на ночлег, жены старика, объяснив, для чего ей это нужно.

- Я вам лучше предложу, - отвечала ей старушка. - Я на старости лет тоже все желудком маюсь и пью ромашку. У меня есть свежий настой, давайте я вам налью.

Ромашковый чай Глаша употребляла и согласилась. Настой показался ей горьковатым, хотя вкус ромашки она узнала сразу. Хозяйка объяснила, что с ромашкой вместе она смешивает пижму, чтобы внутри все чистила и желчь гнала.
- Пейте, не бойтесь, хуже не станет.

Глаша послушалась доброго совета. Через несколько минут после принятия теплого травяного настоя она почувствовала себя получше и смогла съесть немного каши, а потом полезла в свою сумочку за желудочной таблеткой (без таблеток у нее уже давно ни один перекус не обходился), однако случайно уронила сумочку на пол, и из нее высыпалось содержимое – ключи, кошелек, телефон, лекарства, а также фотографии, которые Глаша брала с собой специально, чтобы показать знахарке, и, когда она разрешит задавать свои вопросы, спросить ее, как ей дальше жить с этими людьми. На фотографиях разной давности были представлены и ее родные, и друзья, и недруги. Михаил помог Глаше собрать все ее вещи, поднимая их с пола и складывая на стол.

- Смотри-ка, Ваня, а ведь это Людка, - сказала старушка-хозяйка, поглядев вскользь на один снимок и показывая его мужу.
- Она самая, - подтвердил тот. - Вот уж мир тесен! Вы чего ж, с этой… с нею компанию водите? – спросил он Глашу с некоторым неудовольствием в голосе.   
- Это жена друга моего детства, - ответила Глаша, взглянув на снимок и поняв, что речь идет о Миле. - Бывшего друга, - поправилась она, вспомнив, что после событий прошедшего лета она и Саша общаться прекратили. - Он здесь с нею рядом на фотографии. 

- Вон оно что, - протянул старик. - Подфартило молодцу.
- А вы ее знаете? – спросила Глаша.
- Знакомая, что ли? – спросил и Миша, тоже разглядывая снимок. На свое счастье, он с Милой лично не сталкивался.

- Мало сказать знакомая! – воскликнул старик. - Здешняя, деревенская. Мы с женой родом не из этой деревни, хотя переселились сюда уже лет двадцать как. А она, Людка, здесь и родилась, и выросла. В деревне ее семейку не слишком жаловали, неприятные они все какие-то были… себе на уме, с камнем за пазухой, одним словом. А Людка так хуже всех. Завидущая, злющая, жадная, сварливая, да и собой страшна. Глазищи эти ее, как у кошки… Замуж вышла, так муж от нее сбежал через неделю после свадьбы, только его и видели.

- А как подалась в город да там осела, так только еще хуже стала, - добавила старушка. - Пока она там не устроилась, ее сестра девчонку ее растила, тогда Людка изредка, но еще сюда наведывалась, деньжат сестре подкидывала, подарки там, хоть и по мелочи. А замуж вышла, девку свою забрала, про сестру забыла. Та болела, помощи просила – ничего. Хоронить ее и то не приехала, потом лишь явилась за наследством, чтобы дом и участок продать. Не знаю, была ли она в свой последний приезд хоть раз на кладбище у сестры. Это все года три назад было, и больше мы ее на деревне у нас не видали, да и к лучшему.   

          Тогда Глаша все поняла. Ее попытка вернуться в прошлое не провалилась, как она было подумала, не найдя знахарку Танюшу в живых. Ей нужно было отправиться в этот путь, ей нужно было оказаться в этой деревне, в гостях у этих стариков, чтобы узнать то, что она узнала. Да, знахарка умерла, больше она не придет ей на помощь, и недаром при известии о ее смерти Глашу охватило тоскливое чувство одиночества, недаром ей сделалось страшно… все верно, теперь она окончательно осталась одна, теперь ей остается рассчитывать только на себя. Но накопленный опыт и вновь полученная информация помогут ей справиться с навалившимися бедами. Как – она пока не знает, но помогут обязательно.

          Улегшись спать на устроенную для нее хозяйкой постель, Глаша заснула не сразу и продолжала думать о приключениях сегодняшнего дня, а также углубилась в воспоминания. Отдельные случаи, лица разных, встреченных в разное время людей, сказанные фразы и увиденные когда-то сны, ее необычные вещие сны, некоторые из которых не представляли из себя загадки, а некоторые открыли ей свой особенный смысл лишь сейчас, - все это вместе взятое оказалось фрагментами одной большой картины, и именно сегодня, когда настало урочное время, фрагменты легко и быстро начали вдруг складываться в эту картину, почти без усилий с ее, глашиной, стороны.

          Много лет назад Никита, однополчанин Сергея, во время пикника на берегу Истринского водохранилища поведал жарившей шашлыки компании молодежи жутковатую байку о деревенском привидении, начав с того, как он и его отец во время поездки на машине к родным заблудились и попали в какую-то деревню, где их пустил на ночлег одноногий инвалид, служивший сторожем на складе, устроенном в здании бывшей церкви.

Никита ничего не выдумал для красного словца, чтобы поинтересничать перед девушками, все так и было на самом деле. Он побывал тогда именно здесь, в этой деревне, и узнал именно ту историю, о которой обмолвился сегодня вечером в кратком диалоге с Глашей старик, - потому что этот старик был тот же самый человек, некогда оказавший гостеприимство Никите и его отцу.

Все словно повторялось заново, только в другое время и с другими действующими лицами. Вместо Никиты и никитиного отца – Глаша и Михаил, но деревня та же, и инвалид-сторож тот же, и попали они сюда таким же необъяснимым образом, почему-то заплутав в дороге. Новые путники опять нашли себе приют у старого гостеприимного хозяина, то есть они снова встретились, и разговорились, и давняя быль-сказка снова дала о себе знать.

Давно умершая женщина приходит каждую ночь, еле передвигая от усталости ноги, к алтарю деревенской церкви, хотя церковь давно закрыта и превращена в склад, и отмаливает свой грех. Какой грех – никто в деревне не помнит, потому что эту жуткую историю люди боялись и брезговали пересказывать своим детям, и она забылась. Все знают только, что не нашедшая загробного покоя женщина ужасная преступница. Ее натруженные ноги стали как тумбы от постоянной многовековой ходьбы, и у ее потомков, в знак лежащего на всем их роду проклятия, такие же толстые, словно распухшие ноги.

А Мила тогда, теплым летним вечером много лет назад на берегу Истринского водохранилища сказала, что, дескать, за дикие фантазии. И сказала она так потому, что была родом из этой деревни и лучше всех знала, что не фантазии это никакие, - ведь она, обладательница непропорциональных фигуре, уродующих ее толстых ног сама и есть потомок той окаянной ведьмы, и душа у нее такая же черная.    

В давнюю прошлую встречу пятнадцать лет назад знахарка Танюша, прищурившись и словно видя что-то, невидимое обычным взглядом, на вопрос Глаши о том, кто ее околдовал, произнесла – люди. Тогда Глаша не поняла ее, подумав, что знахарка просто не смогла ей ответить по существу дела и использовала общую фразу, чтобы не показаться профаном. Но Танюше было все равно, что о ней подумают, она руководствовалась не этим. В своем трансе она произнесла начальный слог имени – люди, то есть Людмила, то есть Мила. Она сказала, что вред, нанесенный Глаше, вернется к тому, кто его ей причинил, и после выздоровления Глаши Мила заболела и болела тяжело. Зло к ней вернулось.

          И зло вернется к ней снова, и теперь уже навсегда.
          Потому что все разорванные ниточки нашлись, все концы вот-вот соединятся, - и воительница, уж как бы то ни было, взмахнет своим светлым мечом…
 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4. Народное творчество.

          Наутро Глаша и Михаил, простившись с гостеприимными хозяевами, пустились в обратный путь и благополучно выбрались на верную дорогу. Глаша спала мало, но, несмотря на это, выспалась и отдохнула, так что теперь чувствовала себя довольно бодро.

Сидя рядом с водителем в машине, наблюдая в окне салона ясное солнечное утро и находясь в предвкушении скорой встречи с дочерью, она уже не понимала, что на нее нашло прошедшей ночью и о каких неслучайных совпадениях и пророческих прозрениях ей выпало размышлять столько времени. Утренний свет разгоняет ночные тени, создавая иллюзию, будто никаких теней вообще нет в природе.

          Ближе к дому Глаша ощутила колики в животе и едва дотерпела до конца поездки. Когда же наконец появилась возможность комфортного, в условиях своей квартиры отправления физиологической надобности, Глаша так поразилась тому, что из нее вышло, что назавтра побежала к врачу.

- Гельминтоз? – воззрилась на нее участковая врач-терапевт. - Хотя, конечно, эту гадость подцепить нетрудно… вы говорите, что летом купались в озере, где на берег вынесло много дохлой рыбы… но кто бы мог подумать, что дело в этом.

На самом деле подумать она могла, будучи обязана проанализировать данные хотя бы тех обследований, которые уже имелись, но ведь чаще всего люди не страдают от этой отвратительной напасти так сильно, и кто бы мог предположить, что культурная современная женщина оказалась жертвой именно данной хвори… опять же в строку идут рассуждения про усредненные данные статистики относительно наиболее распространенных заболеваний, которыми чаще всего оперирует шаблонное мышление обычных медработников.
   
          Глаша как раз была вплотную занята проблемой выгонки из своего организма расплодившихся в нем паразитирующих червей (подумать только, все это время ее изнутри заживо пожирали черви), впервые потревоженных настоем пижмы с ромашкой, которым ее столь удачно угостила по стечению обстоятельств деревенская старушка, когда ей позвонила из Истры Наташа.

- Глаша, не сердись, - сказала Наташа, - но мне надо поговорить с тобой о Саше. Ему плохо, он заболел, а Милы нет дома. Она уехала в дом отдыха, и дочку с собой забрала. Они отсутствуют уже несколько дней. Саша позвонил мне и попросил помощи. Он один, ему некому помочь, он растерян и даже, кажется, напуган.    

Наташа знала о том, что после августовского скандала Глаша, Саша и Мила больше не общаются между собой, и на этот раз не осуждала подругу за резкость, но сама продолжала поддерживать с Милой и Сашей прежние отношения, ей ведь удалось остаться тогда в стороне. Однако сейчас обстоятельства, видимо, складывались таким образом, что Наташа решила рискнуть и завела с Глашей разговор о старом друге.

- А Милка, значит, отдыхать укатила, – усмехнулась Глаша с презрением в голосе. - Она же его от себя не отпускала ни на шаг, а тут вдруг оставила одного, да больного.
- Мне самой это странно, - отвечала Наташа. - Хотя в последнее время они постоянно ссорились, да еще Саша выпивать опять начал. Мне кажется, это он по причине своих переживаний, то есть из-за Нади. Хотя он ей и не помог, а равнодушным не остался. Мила жаловалась мне, что он кричит на нее, а один раз чуть было не ударил. Вероятно, она обижена и решила его проучить, бросив одного.

- Она его бросила не для того, чтобы проучить, а просто бросила, - сказала Глаша медленно. - Мне кажется, я ее видела с другим мужчиной, и они вели себя, как любовники.
- Где видела?
- На улице. Я проезжала мимо них в автобусе и видела их в окно.
- А ты не ошибаешься?

Глаша не была уверена, что в самом деле имела случай подсмотреть за Милой и ее новым мужчиной, вполне возможно, что ее посетило одно из ее видений… но тогда ее сообщение о тайне личной жизни Милы было тем более правдиво.

- Думаю, что нет, не ошибаюсь, - отвечала она с уверенностью в голосе. - Да и твои слова тому подтверждение. Случилось то, что и должно было случиться. Она его выпила до донышка, и он ей больше не нужен. Теперь она его заменит на другого.
- Но она всегда говорила, что очень его любит.
- Наташа, кому ты веришь!
- Хотя да, - быстро согласилась Наташа. - Глаша, тогда нам тем более нельзя оставить Сашу одного, ему надо помочь.
- Нет, не надо. Он свой выбор сделал, к тому же не один раз. У него было много шансов все это прекратить, разорвать свою связь с ней, но он продолжал за нее держаться. Ты как хочешь поступай, Наташа, но я ничего делать не буду. Я ничего знать об этом даже не хочу, слышать не хочу.

- Глаша, это жестоко. Ты же женщина, ты не можешь так поступить.
- А он мужчина, но он мог.
- А если она его околдовала, приворожила? Говорят, так бывает.
- Он не боролся, я же видела. Даже не пытался. И всегда находил, чем оправдаться. Он не заслуживает ни жалости, ни помощи. За все приходит черед расплачиваться, плата за малодушие самая высокая. 
- И что же, так все и оставим? – недоуменно протянула Наташа. - Ему плохо, он болен, он просит… ему больше не к кому обратиться… а мы… что если он вообще пропадет?

- Значит пропадет. Или вокруг него будут суетиться те, для кого он старался все это время, или…
- Но, Глаша, не все же такие сильные, как ты. Надо быть милосердными.
- Не надо, это развращает и подает дурной пример. Всегда найдутся желающие въехать в рай на чужом горбу.
- Сейчас не время для демагогии, мы говорим об одном конкретном человеке.
- Послушай, Наташа, ну в чем дело! Если ты считаешь нужным, приезжай к нему и облизывай, сколько душе угодно.

- Глаша, я бы приехала, но для меня это гораздо труднее, чем для тебя, ты с ним на одной улице живешь, а я в другом городе, даже, собственно говоря, вообще в области… и у меня семья, муж, сын…
- А у меня дочь, если ты еще помнишь. Считай, что я тоже живу в другом городе, даже в области…
- А совесть, Глаша…
- Со своей совестью я сама разберусь.

- Вообще все это ужасно, - сказала Наташа после маленькой паузы. - До чего мы все дошли. Как все это случилось с нами? Ты помнишь, как мы хорошо когда-то жили? Все вместе, дружно, без обид, без ссор, без выяснений отношений… всем делились, ничему не завидовали… в поселке у плотины, на берегу озера, под сенью леса…
          Помнишь, когда мы были маленькими, твоя мама как-то раз взяла нас с собой на родник, а по дороге нам встретилась незнакомая чужая женщина, и твоя мама испугалась, что она нас сглазит, и повязала каждому из нас на руку красную нитку для защиты от злых сил… и наказала эту нитку беречь… помнишь, Глаша?..
          Когда едешь из Истры в Москву, особенно летом, еще издали из окна машины становится виден темный смог, стоящий над всем этим гигантским скоплением домов, машин и людей, которое и называется Москва. Даже страшно становится. И я всегда думала, слава богу, что я живу в чистом благоуханном краю, где нет этой удушливой тьмы. Но теперь вот мне пришла в голову мысль о том, что тьма может накрыть где угодно. Детский оберег из красной нитки, к сожалению, оказался слишком слабой защитой.   

          Саша в самом деле был один и болен, и он обрадовался, когда Глаша позвонила в дверь его квартиры, явившись к нему без всяких предупреждений, и не стал поминать ей, с какой непримиримостью она вела себя два месяца назад, что и привело к разрыву их отношений. Ее визит был для него неожиданностью, также, впрочем, как и для самой Глаши… разговаривая с Наташей, она не думала, что через несколько минут изменит свое решение, хотя бы и высказанное столь категорично, и отправится к бывшему другу в гости. Глашу не волновало, что она поступает непоследовательно. Ее вела интуиция, которой она решила довериться. 

Велев Саше, который выглядел очень плохо и еле держался на ногах, лечь в постель, она разобралась в медицинском назначении, сделанном посещавшим его на днях врачом, сходила в аптеку за лекарствами и в магазин за продуктами, а по возвращении занялась  больным. Приняв нужные таблетки, а главное, почувствовав, что он не одинок, что его не бросили беспомощным на произвол судьбы, Саша повеселел и завел с Глашей разговор… о Миле.

Похоже, он ни о чем и ни о ком больше и говорить не мог. Он принялся убеждать Глашу, которая, наблюдая за ним и с печалью, и с отвращением, думала о том, что у этого человека уже совершенно стерта всякая индивидуальность. Он с жаром утверждал, что его Мила хорошая и любит его, как и он ее, что она добрая и душевная, чего бы о ней не говорили другие… он-то ведь знает ее лучше других, он прожил с нею под одной крышей столько лет… то, что ее нет сейчас рядом с ним, просто недоразумение… и ведь она ни в коем случае не просто какая-то грубая деревенская баба, она ведь даже тяготеет к искусству. Да, да, это так.

И Саша рассказал Глаше, что Мила опять занялась народным творчеством, он видел, как она некоторое время назад мастерила тряпичных куколок…
- А она и раньше мастерила кукол? – осторожно спросила Глаша, начиная догадываться, зачем сюда пришла. Да, и раньше мастерила, охотно откликнулся ей Саша.

          Когда Саша заснул, Глаша, поплотнее закрыв за собой дверь в комнату, где он лежал, отправилась на кухню и без особого труда, то и дело вспоминая разные подсказки, памятные ей по приснившимся ей некогда снам и являвшимся изредка видениям, отыскала этот милин своеобразный кукольный домик: в коробке, задвинутой в самый конец углового кухонного стола, лежало несколько куколок с воткнутыми в них иголками.

Глаша поставила коробку на стол, достала всех кукол и вытащила из них все иголки. Она знала о колдовстве не больше, чем другие обычные люди, но понимала, что колдовскую дрянь надо сжечь. Поскольку плита в доме была газовая, то недостатка в спичках не ощущалось. Глаша достала с полочки над плитой все запасные спичечные коробки, высыпала спички в глубокую тарелку, куда предварительно положила свою находку, затем вылила на спички горючую жидкость из двух оказавшихся на той же полке зажигалок, разбив их с помощью подручных средств, и, запалив огонь, сожгла милино рукоделье на серном костре.

Занимаясь всем этим, Глаша ощутила, что ей очень хотелось бы, в поисках дружеской поддержки, позвонить Наташе и рассказать ей обо всем случившемся, ведь последний их разговор закончился таким неожиданно душевным, идущим от сердца наташиным высказыванием… это так подкупало, так располагало в пользу старой подруги… но потом Глаша подумала, что слепо доверяться Наташе только потому, что та вдруг нетипично расслабилась, не следует. Поверит ей Наташа или нет, наперед сказать нельзя, а дело может осложниться.

Когда костерок прогорел, а кухня наполнилась вонючим дымом, Глаша догадалась, как нужно поступить дальше. Она ссыпала пепел в коробку, где прежде находились куклы, и поставила коробку на ее место, в угловой кухонный стол. Осталось только выбросить испорченную тарелку, в которой минуту назад билось очистительное пламя, да проветрить кухню.

Представив себе, как удивится и испугается Мила, обнаружив в своем тайнике продукты горения вместо своих колдовских атрибутов, Глаша довольно улыбнулась.

          А ночью Глаше приснился сон: она, Наташа и их двое детей вместе гуляли в каком-то лесу, похожим на тот, который культивировался по берегам Истринского водохранилища. Дело происходило осенью, в дневной час, только день выдался неяркий и какой-то мглистый…

Они все вместе шли по тропинке все вперед и вперед, причем лес вокруг становился все гуще и гуще, деревья стояли все теснее, а некоторые тонкие стволы, обнесенные наполненной мусором паутиной и поросшие влажными лишайниками, стремясь расти как можно выше из-за нехватки жизненного пространства, но, будучи не в состоянии держать собственный вес, наклонялись вниз, образуя какие-то странные петли, в которых запутывались их соседи…

Лес немного расступился, но лишь для того, чтобы вдали появились новые плотные заросли, только на этот раз они состояли сплошь из елей. Почти черная еловая стена с зубчатыми верхушками почему-то показалась Наташе весьма привлекательной. Она ускорила шаг, стараясь увлечь всех своих спутников за собой. Напротив, Глаше вдруг сделалось как-то не по себе, ей стало страшно.

- Нет, Наташа, не надо туда ходить, давай вернемся, - крикнула она подруге. Но Наташа ее не слушала.
- Возвращаемся, - решительно сказала Глаша Алле и Артему, хватая их за руки и с силой увлекая за собой, подальше от темных, дышащих опасностью елей. - Наташа, мы уходим, догоняй нас!..

Дети, хотя и в некотором недоумении, послушно пошли с Глашей. Почувствовав это, она ускорила шаг, заставив ускорить шаг и их, потом обернулась через плечо… Наташа по-прежнему спешила, даже почти бежала в направлении елового перелеска… Когда же Глаша обернулась снова, Наташу она больше не увидела.            

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5. Последняя просьба.

          Через несколько дней Глаше позвонил Саша и сказал ей, что сам он выздоровел, зато вернувшаяся из своей отлучки Мила внезапно и необъяснимо заболела. Обеспокоенным тоном Саша живописал, как она плохо себя чувствует, а лекарства ей не помогают, да и какие лекарства ей давать, непонятно, потому что врачебный осмотр не выявил никакой определенной болезни.

- Наверное, она переутомилась на отдыхе, - резюмировала Глаша с полным спокойствием. Сама она чувствовала себя лучше и лучше с каждым днем. Силы возвращались, прежние проблемы уходили в прошлое, она приводила в порядок свои дела и поставила себе не думать о том, что ей помогло в большей степени: адекватное медицинское лечение либо устроенное ею в квартире Саши и Милы маленькое аутодафе. В этих вопросах сложно разобраться, только время окажется потеряно без всякой пользы.

- Да еще куколки милины пропали, - продолжал рассказывать Саша. - И она очень по этому поводу расстроилась. Представляешь, в коробочке, где она их хранила, откуда-то на их месте взялся пепел, как будто они сами вдруг воспламенились и сгорели, что ли. Но ведь этого не могло быть, тогда и коробка бы сгорела, и стол, и кухня… Ты ничего не знаешь обо всем этом, Глаша? В тот раз, когда ты приходила ко мне…

- Ты хочешь спросить, не шарила ли я по вашим шкафам, пока Милы не было дома, а ты лежал больной? – прямо спросила Глаша и твердо отрезала. - Нет, не шарила. Да к тому же, Саша, зачем бы я стала жечь чужие поделки, сам-то прикинь…
- Извини меня, Глаша.
- Ты меня тоже извини, Саша, но мне кажется, что твоя Мила в самом деле больна, головой.   

          Этот Сашин звонок был только началом.
          Вечером Глаше позвонила сама Мила. Больным надтреснутым голосом она едва выдавила из себя слово приветствия, но Глаша не стала ее слушать, не стала ничего ей говорить и просто бросила трубку.

          Через пару дней Саша позвонил Глаше опять, он сказал, что Миле стало хуже, и она просит Глашу придти навестить ее. Глаша, разумеется, отказалась. 

На другой день Саша снова позвонил Глаше, повторив ту же просьбу Милы, присовокупив, что Мила просит Глашу простить ее за все причиненные ей обиды и хочет ее видеть, чтобы сообщить ей нечто очень важное.
- Ей нечего мне сказать, - отвечала Глаша.

Затем последовал еще один звонок: Мила через Сашу сообщала Глаше, что давно хотела отдать ей серьги ее матери, когда-то полученные ею в подарок. Пусть бы Глаша пришла и забрала их себе, ведь Мила понимает, что для нее это материнская памятка.
- Это дело давнее, - сказала Глаша, - незачем ворошить прошлое. Да и вообще, после того, как эти серьги столько лет принадлежали Миле, я их не возьму.

          После этого телефонного разговора Саша неожиданно явился к Глаше лично. Глаша потом была рада, что, не изменив давней привычке, сначала спросила через дверь, кто, дескать, там, потому что, услыхав ответ на свой вопрос, сочла за лучшее Саше не открывать. Она чувствовала, что вступать с ним в непосредственный контакт ей сейчас не стоит.

Несколько минут они говорили через запертую дверь. Саша убеждал Глашу, что ему необходимо привести ее к Миле, потому что той очень плохо, она совсем слегла и просит об одном – увидеть Глашу, а Глаша говорила ему, что она очень занята и не только не может никуда с ним идти, но даже разговаривать с ним времени не имеет. Он продолжал просить, но Глаша перестала отвечать, отошла от двери и порядка получаса сидела на стуле в прихожей, слушая, как Саша стучит ей в дверь и молит ее открыть ему и уважить просьбу его больной жены – навестить ее.

Дело происходило в субботний день с утра, дочь Глаши находилась в школе, потому что по субботам ее гимназический класс в отличие от всех прочих учился, чему Глаша сейчас была весьма рада: не хватало еще только девочке стать свидетельницей этих отвратительных разборок. Взволнованная и даже слегка испуганная, она ощущала себя так, будто попала в осаду.
   
          Вечером раздался новый звонок. Глаша, понимая, кто это звонит и зачем, не стала брать трубку и запретила это делать Алле, объяснив девочке, что ей целый день названивает какой-то незнакомец, получивший от кого-то ошибочный телефонный номер, на беду оказавшийся именно их номером.
- Я ему говорю, что здесь такие не живут, а он не понимает.

Алла вполне удовлетворилась словами матери и только предложила ей, раз оно так, временно отключить телефон. Глаша сочла совет дочери весьма удачным, а кроме городского телефона отключила и свой сотовый, в результате чего они спали спокойно. Вернее, это Алла спала спокойно, Глаша же то засыпала, то просыпалась, убежденная, что в ночи происходит что-то важное… и страшное, может быть. В бредовом полусне ей казалось, что на нее давят окружающие стены. Ей было трудно дышать.

          Утром следующего дня Глаша, которой после полу-бессонной ночи очень хотелось выйти на воздух, оставив дочь еще спящей, оделась и отправилась немного проветриться. Она с некоторой опаской вышла из подъезда и огляделась по сторонам, чтобы убедиться в том, что поблизости нет этого нового зомби, Саши, слепо выполняющего волю своей ужасной жены… но все было в порядке, Глаша немного успокоилась и медленно двинулась куда-то без всякой цели…

Задумавшись и забывшись, она опомнилась только после того, как вдруг взглянула вперед и убедилась, что ноги сами принесли ее в тот конец улицы, где жили Саша и Мила. Глаша оказалась прямо напротив их дома, с того фасада, куда выходили окна их квартиры. Замерев на месте, она увидела, что в окне седьмого этажа на подоконнике стоит во весь рост женщина в белой ночной рубашке… миг – и женщина упала вниз. Глаше даже показалось, что она услышала звук от удара тяжелого тела об асфальт. По стечению обстоятельств Мила покончила с собой прямо на Глашиных глазах, выбросившись из окна. 

Потрясенная Глаша, понимая, что ей не стоит здесь оставаться, заставила себя повернуться и уйти.

          Весь этот день Глаша провела словно в дурном сне. Она включила телефоны, но первый звонок после долгой паузы раздался только ближе к ночи. Звонил Саша. Он сообщил о самоубийстве Милы и позвал Глашу на ее похороны, поведав, что накануне своей гибели Мила, мучаясь в болезни, попросила его, в случае, если она умрет, сделать так, чтобы проститься с ее телом пришли все ее подруги, и Глаша особенно. Глаша наотрез отказалась.   
   
          Утром Глаше позвонила Наташа, уже вдоволь пообщавшаяся с Сашей и узнавшая у него все подробности происшествия. Это уже была не та Наташа, которая совсем недавно в разговоре с подругой задушевно предавалась воспоминаниям о далеком безоблачном детстве. Это была та своенравная Наташа, которая на все имела свою точку зрения и очень любила поступать наперекор чужому мнению, даже если это мнение было разумнее и справедливее ее собственного… та Наташа, с которой у Глаши не всегда складывались отношения и общение с которой часто требовало от нее немалых душевных затрат.   

Наташа начала разговор прямо с порицаний в глашин адрес, безапелляционным тоном заявив, что Глаша в отношении Саши и Милы сильно перегнула палку. Если б не ее упрямство, Мила, может быть, сейчас была бы жива. Глаша не стала ни оправдываться, ни выдвигать встречных утверждений, с печалью констатируя, что Мила ссорит их даже мертвая.

Затем Наташа выразилась в том смысле, что они все обязаны присутствовать на похоронах Милы, ведь их дружбе столько лет, а не уважить ее последнюю просьбу нельзя. Но Глаша отвечала, что не пойдет сама и не советует ехать Наташе. Однако Наташа в запальчивости упрекнула подругу в жестокосердии, пригрозила ей судом совести за неуважение к воле покойной и заявила, что сама она поедет на похороны непременно, и вместе с мужем и сыном. Глаша ужаснулась и попробовала отговорить Наташу от ее замысла. Тщетно. Наташа не пожелала больше ничего обсуждать и оборвала разговор.

          Тогда Глаша решилась связаться с Сергеем, мужем Наташи и своей давней несостоявшейся любовью… Обычно Глаша общалась с Сергеем через Наташу. Конечно, они встречались, разговаривали, но только в ходе общих мероприятий, когда все встречались и разговаривали, сами же никогда не созванивались и ничего помимо Наташи между собой не обсуждали и не решали. Так что такой прямой звонок был для Глаши необычным поступком, у нее даже под ложечкой засосало, и голос изменился от волнения.

Сергей выразил готовность ее выслушать, и Глаша принялась заклинать его не ездить на похороны Милы, как это решила сделать его норовистая жена, или уж хотя бы не брать с собой сына. Что делать мальчику возле гроба чужой женщины? Зачем ему видеть эту страшную покойницу? Свою дочь она и близко ко всему этому кошмару не подпустит, так за что же устраивать такое испытание бедному Артему? И был бы смысл, а то ничего, кроме упрямства его матери, опять закусившей удила и готовой нестись во все тяжкие.

Глаша привела Сергею все разумные доводы, чтобы убедить его в своей правоте и остановить от неверного шага, упомянув даже о том, что любит Артема как своего сына и будет очень сокрушаться, если мальчику окажется нанесен какой-нибудь вред… она решилась даже сказать, что у нее дурное предчувствие… Саше и Наташе ей не пришлось бы объяснять, что это значит, они-то ведь с самого детства знали про ее особые способности, а Сергей ничего об этом не слышал… и все-таки она произнесла:
- Я очень боюсь, что, если Наташа поступит, как надумала, Артем может пострадать. У меня сердце не на месте. Пожалуйста, Сережа, прислушайся к моим словам, не соверши ошибки. Вы с Наташей оба взрослые люди, поступайте как сами знаете, но ребенка с собой тащить не надо, оставьте его с дедушкой и бабушкой, они за ним присмотрят, так будет лучше.

          Мила погибла в воскресенье утром, ее похороны были назначены на среду, через три дня после смерти на четвертый. Все эти дни Глаша неважно себя чувствовала, у нее внутри все словно сковало от страха. Ей мерещилось, будто вокруг нее в воздухе висит какая-то мгла, временами она плохо видела, как будто слепла.

В среду она взяла на работе отгул, чтобы самой проводить дочь в школу, а потом встретить ее после занятий, чем очень удивила самостоятельную девочку, после чего оставшиеся дневные и вечерние часы провела дома, в основном пролежав, свернувшись в калачик, на своей постели, а если вставала ненадолго на ноги, то даже избегала смотреть в окно. Встревоженная состоянием матери, испугавшись, что она снова заболела, Алла пыталась за ней ухаживать и два раза приносила ей в постель горячий сладкий чай.

          Пытаясь отдохнуть на чем-то душой, Глаша вспоминала свою любимую Истру, поселок возле плотины, озеро, полузаросший травой и кустами пляж на его берегу, когда-то усыпанный привозным белым песком… она мечтала, что вот придет новое лето, отправятся они с дочкой в поселок отдыхать и непременно совершат свое ежегодное паломничество в Новый Иерусалим… проедутся среди сельских просторов, сфотографируются, как всегда, на нагретых солнышком бронзовых старинных пушках под крепостной стеной, а затем через главные Входо-Иерусалимские ворота пройдут на обширную монастырскую территорию, чтобы непременно, миновав старинные надгробные плиты возле мостика через ров, спуститься в необычную подземную Константино-Еленинскую церковь и выпить там по глотку воды из святого источника, такой холодной, что она похожа на жидкий лед… легенда гласит, будто в источник когда-то положили серебряный слиток, чтобы сделать его еще целебнее, об этом всегда вспоминаешь, когда пьешь эту воду… в Предтеченском приделе они постоят возле гробницы основателя обители, патриарха Никона, смелого реформатора, благими намерениями которого оказалась вымощена дорога через ад в рай для многих старообрядцев, а после, терпеливо подождав своей очереди в гулком пустом полутемном зале главного Воскресенского храма, под его немыслимо высоким куполом, вступят, миновав символический камень-валун, в самую Кувуклию, одну уцелевшую здесь после гибельного взрыва военного времени, чтобы поклониться образу Гроба Господня.   

Когда Глаша и Алла приезжали в Истру и отправлялись навестить монастырскую гору, с ними всегда были их друзья. И на этот раз они, конечно, тоже будут не одни.  Глаша так ясно представила себе, как будет проходить эта чудесная прогулка, словно увидала всё и всех своими глазами, увидала со стороны…

Вот Сергей и его и Наташин сын Артем, вот она сама и ее дочь, а прибыли они с Аллой в Истру на этот раз со своими соседями по лестничной площадке, Михаилом, Катей и их дочкой Зиной, хорошенькой блондиночкой, ровесницей Аллы… ведь после  необычных событий их совместной с Мишей поездки в область, после того, как они довольно долго и тесно общались, в то время, как мишина жена и дочка тесно общались с Аллой, их девочки, равные по возрасту, успели стать приятельницами, и они сами, хотя и прежде хорошо относились друг к другу, тоже еще больше сблизились между собой. В связи со всем этим Глаша, конечно, сможет пригласить своих новых друзей в свои родные места и устроить их там у своих старых друзей, с тем, чтобы отправиться вместе с ними в незабываемое паломничество в Новый Иерусалим, а ведь у Миши своя машина, так что путешествовать им предстоит с комфортом…

Много лет назад две девочки и мальчик, тесно сведенные вместе обстоятельствами своей жизни и сроднившиеся между собой, точно также гуляли здесь, под сенью этих белых монастырских стен, - и вот все повторяется, и снова две девочки и мальчик проходят по той же самой земле, по стопам своих предшественников… Сашу, Глашу и Наташу сменили Алла, Зина и Артем… и дай бог, чтобы их судьба оказалась счастливее…

          Мысль Глаши летела вперед и вперед вольной птицей. Она продолжала думать о дочери и своих и ее друзьях, об их будущем, о будущем родных мест. 

Монастырские постройки, пока что не дождавшиеся окончательного восстановления, снова обветшали, а сама гора, насыпанная вручную, поплыла под стенами и башнями, лишая их опоры, в связи с чем ходят разговоры о новой, самой глобальной, дорогой и окончательной реставрации, с укреплением стен и башен, с новой переделкой купола ротонды, с возведением полностью утраченной, уничтоженной фашистами колокольни, облик которой ныне хранят лишь двоенные фотографии… однажды это произойдет, и лет через десять-двенадцать жители Истры и приезжие смогут увидеть этот значимый культурный памятник - легендарную жемчужину Подмосковья, Ново-Иерусалимский монастырь, вопреки пронесшимся над ним военным и природным ураганам, во всей его величественной неподражаемой восхитительной красе… 

- Когда колокольню отстроят заново, и ее крест уткнется в небеса, наши дети будут уже взрослыми, - думала Глаша. - Дожить бы до этого дня!

Она заговорила о своем желании насладиться видом обновленного монастыря с дочерью, и они обе, устроившись вместе на постели и обнявшись, предались сладким прекрасным мечтам.

Им казалось, что они уже гуляют по заповедному парку в подножии монастырской горы, посещают музейные достопримечательности - деревенскую избу, ветряную мельницу, до которой можно доехать на поджидающей туристов, запряженной славной гнедой лошадкой повозке, - а затем, перейдя дорогу, оказываются возле памятников военного времени, чтобы прочитать надписи на стеле, возносящей серебряной вспышкой в голубизну небес военный самолет, - Истра, некогда фронтовой город, чтит своих героев. 

          В этот день глашин телефон молчал, она тоже ни с кем не пыталась связаться. Как прошли похороны Милы, она не имела понятия.

А в четверг к вечеру ей позвонил Сергей. Он сказал, что после поминок они с Наташей остались ночевать у Саши, а сегодня утром поехали домой в Истру, на своей машине, и по дороге попали в аварию. Он сейчас в больнице, но жив и пострадал не сильно, а Наташа погибла. Сергей благодарил Глашу за то, что убедила его оставить дома Артемку, хотя Наташа, в которую словно бес вселился, требовала с криком, чтобы Артем ехал с ними.   

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6. Красная нитка.

          Однажды, уже зимой, дочь Глаши Алла пришла домой из школы с красной шерстяной ниткой, завязанной на левом запястье. Девочка рассказала матери, что у них был урок, посвященный фольклору. Все ученики класса согласно заранее полученным заданиям принесли соответствующие теме урока сочинения, небольшие, чтобы успеть их зачитать до звонка, и в результате узнали много интересного про старые народные верования и обычаи.

Одна из девочек рассказала об оберегах и вынула из своего рюкзачка клубок красной шерсти, предложив всем желающим повязать себе на левую руку охранительную красную нитку, согласно поверьям, способную оградить своего носителя от всего мало-мальски вредоносного. Учительница препятствовать этой инициативе не стала, сказав, что красная нитка может сыграть роль сувенира, полученного в результате этой маленькой экскурсии в прошлое, в которой они сегодня приняли участие.          
- И мы все взяли по нитке, даже мальчики не стали отказываться, и завязали их друг у друга на руках. Теперь у каждого из нас есть вот такая красная нитка.

          Глаша выслушала дочь и сказала ей, что им всем надо это беречь.
- Нитку?
- Дружбу, - вздохнула Глаша. - Ведь сейчас вы все вместе, и у вас впереди может быть много хорошего, - и далее рассказала Алле, как когда-то давно ее мама повязала ей и ее друзьям, тогда еще совсем маленьким детям, красные ниточки на левые ручки. И это был не просто амулет, это был знак существовавшей между ними дружеской связи.

- Нашим главным и самым действенным оберегом, нашей истинной защитой была наша дружба, наша любовь. А мы позволили ее разрушить злому чужому человеку.
- Тете Миле? – спросила Алла. - Ты говорила, что она ведьма.
          Глаша вспомнила, что в запальчивости однажды в самом деле так и сказала в присутствии дочери. Что ж, что сказано и сделано, того не изменишь.

- Главное не в том, бывают ли ведьмы на свете на самом деле, и что такое была тетя Мила, - заговорила она снова. - Главное в том, что она, думая только о себе, радея о своей выгоде и никого кроме себя не любя, погубила нашу дружбу, сделала нас всех несчастными, развела нас врозь, а мы ей не воспрепятствовали. В этом отношении мы сами виноваты в своих несчастьях. Мы были слабы и несовершенны. Наша дружба проходила через нашу жизнь подобно той красной нити, которую в детстве повязала нам на руки моя мама, а мы ее не уберегли, не сохранили. Мы позволили ее разорвать, и наш мир погиб.
          Мы часто сами пускаем в нашу жизнь зло. Оно многолико, может принимать разные обличья, даже самые, казалось бы, фантастические, и действовать по-разному. Никакая нитка или что-то другое не даст защиты там, где мы по своей воле открываем дверь злу, покоряемся ему - и тоже начинаем творить зло. В душах людей много зла, много тьмы. 
          Нужно беречь свою дружбу, свою любовь. Беречь друг друга. И никто кроме нас самих этого не сделает.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Конец Части третьей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Конец повести.
(28.10.13)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
К началу: http://proza.ru/2013/10/28/1319