Жаркая история с женой австрийского посланника

                Александр Пушкин и Долли Фикельмон.
 
       Не красавица, но чертовски мила…нет, такое определение годится разве что для  дочери какого-нибудь помещика…Героиня нашего повествования  птица куда более высокого полета!
      Позвольте представить – графиня Дарья Федоровна Фикельмон, в светском обществе Петербурга  запросто ее звали  Долли.
    Внучка генерал-фельдмаршала, выдающегося Российского  государственного и военного деятеля Михаила Илларионовича Кутузова, была умна, образованна. Дамы и мужчины толпились вокруг нее. Салон Фикельмонов в Петербурге был один из самых блестящих. Его охотно посещали Пушкин, Вяземский, А. Тургенев.
    Мать Дарьи Федоровны, Елизавета Михайловна Хитрово, любимая дочь  М.И.Кутузова, в первом браке была  замужем за графом, флигель-адьютантом  Ф.И.Тизенгаузеном. От него у нее  родились две дочери Екатерина и Дарья,(Долли). В 1811 году Тизенгаузен был убит в  Аустерлицкой битве. Тизенгаузен отличался своей храбростью. Историю его гибели   Лев Николаевич Толстой взял за основу, описывая сцену смертельного ранения   при Бородино Андрея Болконского в романе «Война и мир». Когда погиб Тизенгаузен, Долли было всего  восемь лет. Елизавета Михайловна вторично вышла замуж за генерала Н.Ф. Хитрово. С 1815 года он состоял русским поверенным в делах во Флоренции. Живя за границей, Елизавета Михайловна выдала дочь Долли  за австрийского дипломата, графа Фикельмона. Разница между ними была огромная. Посланник был на 27 лет старше Долли и на шесть лет старше ее матери.
   О происхождении Фикельмона можно сказать то же самое, что о Тизенгаузене: не богатый, но очень старинный бельгийско-лотарингский род. Среди их  предков были крестоносцы.
    Пушкинисты не раз задавались вопросом о том, была ли счастлива в замужестве Долли, считая, что, вероятно, это был брак по рассудку, а  не по любви с ее стороны. Быть может, расстроенные денежные обстоятельства сыграли в нем не последнюю роль. Они же делают оговорку, что «ум и чувство графа Фикельмона  сумели сделать этот  брак, насколько возможно, прочным  и даже счастливым».. Но, все же, возникает ощущение, что образ Татьяны в «Евгении Онегине» схож с образом Долли.
                …Неосторожно,
                Быть может, поступила я:
                Меня с слезами заклинаний
                Молила мать; для бедной Тани
                Все были жребии равны…
                Я вышла замуж.   
   К слову: восьмая глава «Евгения Онегина» была написана тогда, когда поэт уже был знаком с женой австрийского посла. 
   Но Татьяна была тогда попроще, чем ее неаполитанская современница, и, вероятно, с ней было меньше хлопот, чем с графиней Долли.
   Н. Раевский, в своей книге «Портреты заговорили»  пишет, что история этой свадьбы неизвестна, но шестнадцатилетняя девушка вполне могла увлечься блестящим боевым генералом, которому было всего сорок три года, человеком во всех отношениях привлекательным, немалого ума, и вероятно, горячо ее полюбившим».
   Письма к мужу свидетельствуют о том, как  Долли относилась к нему: « 28 апреля  1820 г .Вена: « Какое  счастье снова быть с тем, кого любишь всей душой, после месяца одиночества, возбуждения и беспокойства» и т.д.
   Любовь любовью, но замужней Долли не были чужды увлечения и другими мужчинами. А недостатка в  поклонниках она не испытывала.

               Графиню Дарью Федоровну  Фикельмон запечатлети   многие  художники: русский  художник Брюллов,  англичанин  Томас Ювинс, итальянцы Агрикола и Скьявони ... Сохранилось и несколько фотографий, относящихся к более позднему времени. Трудно, однако, на этих портретах или репродукциях  увидеть красавицу Долли, перед которой млели Петр Вяземский, Александр Пушкин, скоропалительный роман с  ним  называли «жаркой  историей», австрийский император Франц-Иосиф, и многие другие. А она была, скорее всего, просто обаятельной женщиной  чутко воспринимающей  все прекрасное- живопись, литературу, театр, музыку. 
          В 1823-м, когда мадам Хитрово приехала на лето в Петербург,  вокруг ее младшей дочери,  Долли, эдаким петушком кружил  даже  император Александр Павлович, самодержец Всероссийский. Конечно, коронованный ловелас побаивался, что его ухаживания станут достоянием придворных и, не дай Бог, императрицы Елизаветы Федоровны.
    Вообще-то, что касается императора Александра Павловича, тут ситуация была  несколько более  щепетильной, нежели просто  банальное ухаживание   и восхищение блистательной  графиней.   Дело в том, что на тот момент и сама Дарья Федоровна, то бишь Долли, была увлечена императором, преклонялась перед императрицей Елизаветой Федоровной, и даже назвала свою дочь , соединив имена венценосных супругов, крестных  малютки : Елизавета-Александра, Елизалекс.
   Пушкинисты  пытались  разобраться, что  происходило: ни  к чему не обязывающий светский флирт, или  игра в любовь? Или далеко зашедший роман царя и графини Долли? Во всяком случае Александру Первому приходилось порой увещевать  Долли, напоминать о своем нежелании ее «компроментировать, или подвергать нескромным пересудам». А также он напоминал ей, что  мог быть «частным лицом» только  до известных пределов…
   Но все же, предмет нашего повествования – щекотливая ситуация, в которую попали Пушкин и Долли Фикельмон, так называемая «жаркая история», если верить Нащокину, рассказанная  ему самим Пушкиным.
    Долли была безукоризненна в общем мнении света, и ни одна сплетня не могла коснуться ее имени! Кроме того, Долли Фикельмон  несомненно была женщиной выдающейся. По силе ума, по интересам мало кто из приятельниц Пушкина мог с ней сравниться.
   К возвращению Пушкина из ссылки в Михайловском чета Фикельмонов  уже жила в России. Естественно, что Пушкин встречался с ними в  свете и между ними быстро установились дружеские отношения.
   В дневнике Долли стали появляться записи о Пушкине: «Смесь наружности обезьяны и  тигра…» -Дарья Федоровна несомненно сама не додумалась бы до  этой экзотической характеристики. Так поэт однажды назвал себя сам в шутку,  и это давнее прозвище хорошо известное его  друзьям через них дошедшее до графини.
  Надо сказать, что Фикельмон, по-видимому, преувеличила некрасивость Пушкина. Некрасивым он был – большинство портретов, надо думать, приукрашено, но голубые глаза поэта были поистине прекрасны. Однако, с ее умом, Долли не могла не почувствовать очарование его блестящей  манеры общения. Брат поэта, Лев Сергеевич говорил, что его разговор с женщинами «едва ли не пленительнее его стихов». Конечно, умнейший человек и собеседник,  несомненно, ее интересовал.
   Начало  тридцатых годов  было для Пушкина наполнено напряженным ожиданием  ответа на его предложение Наталье Гончаровой. И , конечно, ему  было не до Фикельмонов. Как известно, 6 мая 1830 года  предложение было принято.
   25 октября 1831 года поэт с женой присутствовал на большом вечере у Фикельмонов. Это было первое появление Н.Н. Пушкиной в высшем обществе Петербурга. Долли на следующий день записала: «Госпожа Пушкина, жена поэта, впервые явилась в свете; она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое… Что до Пушкина, он перестает быть поэтом в ее присутствии; показалось, что он испытывает возбуждение  и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете».
   Госпожа Фикельмон не ошиблась. Впоследствии успехи Наталии Николаевны в свете стали тяготить Пушкина,   и он пережил в связи с этим немало горьких дней.
  Впрочем, и он сам был в зоне риска, говоря современным языком. Нежно любя жену, он, тем не менее, увлекался другими женщинами. Серьезно или нет, но Наталия Николаевна ревновала его, упрекала, порой понимая, что с некоторыми из них  соперничать она не могла. Например, с Александрой Смирновой-Россет, доньей Соль, как называли ее в свете, отличавшейся  острым умом, что позволяло ей  быть справедливым критиком друзей, занимавшихся искусством. Это касалось и «посольши», Долли Фикельмон.
   В сентябре 1829 года графиня  Фикельмон записала в дневнике: «Мы поселились в доме Салтыкова-он красив, приятен для житья. У меня  прелестный малиновый кабинет. Мои комнаты выходят на юг, там цветы- наконец все, что я люблю. И у меня предчувствие, что я полюблю свое  новое жилище».
   Этот дом, творение знаменитого архитектора Кваренги,  и сейчас стоит на углу Дворцовой набережной и Суворовской  площади у Троицкого моста через Неву на Петербургскую сторону, как  называлась группа островов в 19 веке в Петербурге. Дом, в котором девять лет Дарья Федоровна  играла то весело, то грустно  сложную пьесу  своей жизни, дом, где бывал Пушкин… куда привел он своего Германна.
     Со времен Пушкина здесь почти ничего не изменилось. По-прежнему на фронтоне лазурно-зеленого особняка виднеется белый герб Салтыковых, увенчанный княжеской короной. Под ним на уровне третьего этажа, находится открытый балкон. Над самым входом смотрит на прохожих львинная голова с кольцом в пасти.
         А сбоку  до сих пор  существует неприметная маленькая дверь…
    
     Н. Раевский в своей книге «Портреты заговорили»   описывает этот дом, пытаясь представить себе, как и что было, тогда, когда в нем, на третьем этаже, жили Фикельмоны.  Огромное здание, но холодного дворцового великолепия нет и следа. Очень уютное строение, и, вероятно, права была графиня Долли, жить в нем было приятно.
    Много лет в особняке Салтыковых располагались иностранные посольства. Австрийское,  затем Датское, в нем жил посол Великобритании  Джордж Бьюкенен, в годы Первой мировой войны и   покинувший Россию в 1918году.
    Но, конечно, основной целью писателя  было проследить  путь, по которому в темноте пробирался Германн, герой знаменитой повести Пушкина «Пиковая дама»… Наверное, читатель уже догадался, что все это было неспроста. Пушкин сотворил  свой шедевр после того, как случилась   пресловутая «жаркая история».
   «Теперь я вижу творение Кваренги воочию, - писал Раевский.
  Все по- прежнему, только нет в нише копии античной статуи. На уровне двух с половиной этажей старинное зеркало в широкой белой раме, в котором отражались входившие гости.
   И сразу приходит мысль о том, что когда-то зеркало отразило и фигуру взбегавшего по главному маршу  Германна. Он спешил в спальню графини, надеясь выведать тайну трех карт. Но, по этим же маршам с фигурными перилами , вдоль ныне светло-зеленых стен с белыми коринфскими полуколоннами много раз поднимался в покои австрийского посла и сам поэт».
    «Германн взбежал по лестнице, отворил дверь в переднюю, и увидел слугу, спящего  под лампою, в старинных креслах. Зала и гостиная были темны. Лампа слабо освещала их из передней. Германн прошел в спальню.
…………………………………………………………………………………….
Германн прошел за  ширмы. За ними стояла маленькая железная кровать, справа находилась дверь, ведущая в кабинет, другая – в коридор. Германн ее отворил , увидел узкую витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы…Но он воротился и вошел в темный кабинет».
    В нем он и ожидал приезда графини, «прислонясь к холодной печке».
Комната  графини ,( спальня Долли Фикельмон), была довольно большая красивая  и светлая комната с двумя колоннами. Судя по всему , решил Раевский, перестроена она не была и такой ее видел Пушкин. В «Пиковой даме» описана обычная спальня старой барыни, а вовсе не зал, вроде опочивальни Людовика  XIV в Версальском дворце.
    Устоять  пред обаянием и харизмой Пушкина, графиня не смогла и назначила  ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться  в ее великолепный дворец; по условию он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже невозможно, воротиться назад –опасно. Наконец после долгих ожиданий он слышит: подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Через несколько минут разговора фрейлина уехала  в той же карете. Хозяйка осталась одна: «Вы здесь?»,- и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню». Задернули густые гардины и бросились друг-другу в объятия. Время проходило незаметно. Пушкин замер от ужаса, когда увидел за окном белый день. Они поспешно оделись, и графиня повела  Пушкина к стеклянным дверям выхода. Издалека  они увидели фигуру итальянца дворецкого, графиня собиралась упасть  в обморок, но Пушкин ей шепнул, что сейчас не время и надо спасать положение. Графиня поручила своей старой горничной, француженке, вывести Пушкина. Нечаянно разбудили  хозяина дома, тот сквозь сон спросил: «Кто тут?», француженка назвалась и провела Пушкина в сени, откуда он вышел на Суворовскую площадь  через ту самую маленькую дверь , о которой  упоминалось выше.
   Таким образом, все  дело осталось тайной,  дворецкий-итальянец ничего никому не сказал. А Пушкин не только рассказал все друзьям, но и назвал по  имени героиню приключения. Скорее всего, этот эпизод относится к 1832-1833  году. Тогда же и была написана  «Пиковая дама».
   Фикельмон, супруг Долли,  оставался послом десять лет, а в 1839 году был отозван  и занимал в Вене посты министра военного, иностранных дел. В 1848 году  был премьер-министром. Фикельмон был человек умный и образованный, очень тепло относился к Пушкину. В 1835 году прислал ему запрещенные  к ввозу в Россию сочинения Гейне.
   Имя Пушкина постепенно исчезло из дневников Долли Фикельмон… Это объяснялось просто: интерес Долли к Пушкину-мужчине прошел. Вот так остыла «жаркая история».