Атланта. Глава 6. 12

Голос священника проникал через заслон онемения, но его слова едва ли отпечатывались в сознании присутствующих.

Бледная, но очаровательная в своем траурном платье почти до пят, Валерия Чехова тщетно пыталась вызвать в своей душе чувство скорби к покойному мужу, чье тело, устроенное в гробу, покоилось на виду у всех рядом с вырытой наспех могилой.

Она запомнила лишь растерянный взгляд его телячьих глаз, когда он узнал о её согласии на брак, и как уронил её потом на пол в канун брачной ночи, будучи не в состоянии донести супругу до порога спальни. Рудаковского даже похоронили в том же костюме, в котором он приходил однажды к ней свататься. Вот только судьба обманула незадачливого парня, не подарив ему ни воинских подвигов на полях сражений, ни любви жены, которую он пытался завоевать своей преданностью, ни уважения окружающих.

Вернувшись с фронта, Рудаковский так и остался чужестранцем в непривычной для него эпохе Реконструкции, оставив после себя следов не больше, чем их оставляет домашний кот. Холод и полное равнодушие — вот, с чем пришлось ему столкнуться со стороны Валерии с момента вступления с ней в брак.

Дальнейшая же его судьба представляла собою историю постепенной деградации, где все вращалось только вокруг его избранницы.

Следовало торопиться с похоронной процессией, так как в любой момент мог начаться дождь, и тогда закапывание ямы могло превратиться в настоящую проблему.

Приободренный торопливыми взглядами окружающих, священник что-то наспех читал, но будучи в тот день слишком поглощенная собственными мыслями, Чехова даже не пыталась вникнуть в суть его текстов.

Народ ещё долго толпился на старинном кладбище, поросшем сорняками. Кусты самшита источали терпкий аромат после дождя, и к ним теперь добавлялись запахи, которые распространяли в воздухе розы и заросли ежевики, обвивающие кладбищенскую ограду.

Старые могилы давно осели, и над ними возвышались сгнившие доски, источенные червями. Через десятки лет в подобную композицию превратится и могила Рудаковского. На остальных надгробьях пока оставались неразборчивые надписи в стиле: «Вечная память такому-то», на остальных буквы стерлись настолько, что разобрать написанное было почти невозможно.

«Вот так вся жизнь и пролетает…» — подумал Фролов, уныло глядя на могилу бывшего коллеги, которого в свое время он тоже пытался вылечить от алкоголизма.

Свято уверовав, что жизнь Рудаковского после свадьбы обязательно наладится и тот проживет её достойно, его внезапная смерть стала для фельдшера подлинным шоком. Остальной «бомонд» Атланты говорил мало и то, в основном, шепотом: время и место действовали на народ угнетающе.

— Похоже, сама природа оплакивает кончину отношений Рудаковского и Чеховой, — прокомментировал Смертин погоду, с опаской поглядывая в сторону горизонта, где высились тяжелые дождевые облака.

Шостко по привычке толкнула его в бок, чтобы он много не болтал, но на него эти угрозы не действовали.

Почти все коллеги были в сбое, кроме Олькович и Лобова. Окончательно расставшись с Толиком, Виктория взяла немного денег у последнего на содержание детей, но прекрасно понимая, что любая денежная помощь имела свойство заканчиваться, она принялась искать для них опекуна, а для себя — спутника жизни, пока не успела ещё выйти в тираж. И он нашелся.

Им оказался давний приятель Гордеева. Некий Вадим Куратов, с которым она познакомилась ещё  в госпитале до своего увольнения, куда мужчина загремел с отравлением после употребления некачественного спиртного.

Не воспринимая поначалу всерьёз его ухаживаний, точнее принимая их за обычные комплименты, которые она привыкла слышать в адрес своей красоты, спустя время Олькович стала смотреть на него иначе. И прислушиваясь из любопытства его рассказами о друзьях, сражавшихся в рядах армии генерала Гранта за федеральное единство под Белмонтом, Питсбургом-Лендингом, на Потомаке и под Чаттанугой, она все больше проникалась незаурядной судьбой этого мужчины.

И когда из-за пущенных Толиком сплетен её перестали принимать в приличном обществе, устав бороться с критикой и насмешками бывших приятельниц, и дородных матрон, всегда завидовавших её молодости и красоте, тут-то она вспомнила о своем былом поклоннике-янки, который был старше её чуть больше, чем на десять лет.

Перед выпиской из госпиталя Куратов имел неосторожность обмолвиться, что на днях он уезжает к себе домой, в родной штат на Севере, и увидев в этом единственную возможность сбежать из опостылевшей Атланты с её строгими нравами, Виктория ответила ему взаимностью, переехав со временем к этому мужчине с детьми в Чикаго, потому что у него там оставался особняк.

Конечно, в глазах местной общественности её брак с «северянином» выглядел вопиющим мезальянсом, но поскольку Куратов за все время пребывания в Атланте успел зарекомендовать себя порядочным джентльменом, за которым не водилось никаких мерзких выходок, определенные слои населения города были готовы закрыть глаза на его происхождение, а потом и вовсе вычеркнуть  саму память о его существовании, как только он покинул Атланту, обзаведясь молодой женой, чей оттенок волос и светлые глаза напоминали ему женщин, которые манили его в ранней молодости. Именно такую он хотел себе супругу. И он её получил, находясь сам в зрелом возрасте. 

Тяжело переживая предательство своей предыдущей жены, которая сбежала на Юг с каким-то офицеришкой, он прислушался к совету Гордееева, и, сделав Олькович предложение, был немало удивлен, когда молодая женщина ответила ему согласием. На самом же деле ничего удивительного в этом не было.

Устав от сплетен местных жительниц, выходок ветреного Смертина,  на союз с подобным мужчиной Виктория смотрела без предубеждения. И лишенная с детства поддержки родителей, в облике Куратова она обрела наконец ту самую каменную стену, которой ей не хватало в парнях-южанах, готовых только пользоваться её телом, не связывая себя с ней особыми обязательствами.

Что же касается самого Смертина, то со временем он снова сбежал в Техас, и совершенно не интересуясь дальнейшей жизнью Олькович и своей дочери, пустился во все тяжкие, стараясь забыться в веренице новых любовниц.

Находясь на кладбище, мысленно он тянулся к другим местам. Туда, куда манил его аромат техасских степей и дыхание ветров пустынь с их колючими кустарникам мескито, нехоженым тропами и воспоминаниями, далекими от нравов чопорной Атланты. Немного позже он нашел себе любовницу на постоянной основе, с которой и зажил в её же доме, выстроенном в испано-американском стиле.

Единственным человеком, который не разделял всеобщей скорби по поводу похорон Рудаковского, оставалась Шостко. Наоборот, в отличие от остальных, она видела в происшедшем некий акт возмездия за свою покалеченную судьбу.

Превратившись со временем в эксцентричную даму, она все меньше и меньше напоминала юную деву прогрессивных взглядов, проследив, чтобы её несостоявшегося жениха похоронили по всем канонам католической церкви, раз его нынешней вдове было на это наплевать.

Баптистские священники, несмотря на свои заверения, из-за разыгравшегося накануне сильного ливня так и не смогли приехать, поэтому покойного пришлось отпевать местному священнику протестантской веры. У баптистов не было заранее заготовленных молитв, поэтому они могли позволить себе роскошь импровизировать в зависимости от обстоятельств, заканчивая службу, когда присутствующие плакали, а сраженные горем родственники рыдали навзрыд.

Увы, соседи вместе с коллегами были настолько шокированы тем, что панихида  ограничилась всего лишь несколькими молитвами, что случившиеся потом долго обсуждали в узких кругах, намекая, что Чехова не смогла оказать мужу должного внимания, даже когда тот лежал на смертном одре.

Сама она в молитвах не разбиралась, но слова священника показались ей настолько утешительными для Рудаковского, перед которым она испытывала чувство вины, что поглощенная угрызениями совести, на косые взоры собравшихся молодая женщина старалась не обращать внимания. И только подкованные в ритуальных вопросах Шостко с Машей понимали, что истинного католика погребают сейчас по канонам англиканской церкви. 

— Да какое это имеет сейчас значение? — возразил Фролов, которому уже надоело выслушивать её замечания. — Священник почти заканчивает церемонию, так зачем разводить зря демагогию? Что сейчас, что десять лет назад: за это время процедура отпевания в англиканской церкви почти не изменилась.

— Десять лет назад я должна была выйти замуж! — рявкнула Шостко, пытаясь его осадить.

— Да, что-то рановато он ушел… — отметил Толик, с плохо разыгрываемым прискорбием поглядывая на могилу приятеля; так он старался развлечь самого себя болтовней, чтобы не слушать нудное бормотание священника, в чьих текстах ничего не понимал.

— Рано-не рано — не вам судить, — грозно сверкнув глазами, сказал Новиков, — когда «положено», тогда и забрали. Он свое предназначение выполнил, да и по человеческим меркам — это уже отнюдь не рано.

Одетый с «иголочки», в тщательно выутюженный костюм из темного сукна, сейчас у Рудольфа был вид молодого ученого, только что защитившего кандидатскую диссертацию по медицинской тематике.

От вечно озлобленного рыжего юноши с едкими замечаниями в адрес окружающих не осталось и следа, и значительно изменившись за это время, он, если не «подобрел» к своему окружению, то уж во всяком случае, стал относиться к нему со снисхождением.

Пару дней назад вместе со своей молодой супругой он собирался выехать в Европу и посетить Эдинбургский королевский хирургический колледж, но из-за похорон коллеги эту поездку пришлось отложить до лучших времен. Подобно знаменитому американскому хирургу Джону Коллинзу Уоррену, блестяще окончившему Гарвардскую медицинской школу в Бостоне, и получившего за это медаль Франклина, Новиков решил последовать примеру знаменитости, и добиться таких же результатов если не в практической деятельности, так хотя бы в науке.

Подражая Уоррену, по окончанию первого курса он умудрился даже произнести прощальную речь на латыни перед выпускниками, и что самое интересное, несмотря на то, что с той поры прошло довольно много времени, её все помнили по сей день. Эдинбург как магнит притягивал американских студентов-медиков, и этот молодой человек не стал исключением.

— Бедняжка Лера, осталась теперь совсем одна, — вздохнула Маша, кивая в сторону могилы Рудаковского. — Мало того, что потеряла свою первую и приемную семью, а теперь лишилась ещё и мужа. 

— Да, — согласился с женой Новиков, — у неё здесь нет родственников, а на родине ей делать нечего, да и какой смысл спустя двадцать с лишним лет возвращаться туда, где о тебе наверняка все забыли.

— Ну, один «родственник», пусть и не по крови, у неё все же остался, — злорадно намекнула Шостко, прислушиваясь к их разговору.

— Это ты на кого сейчас намекаешь?

— Будто не знаешь… Глеб — интриган и редчайшая скотина в одном флаконе, а Чехова — расчетливая и эгоистичная шлюха. Эти двое стоят друг друга. Ничего не скажешь, «сладкая парочка».

— Ну, почему так грубо? — вмешалась Маша.

— А где ты грубость тут увидела? Просто на поступки людей надо смотреть реально.

— Почему ты так взъелась на неё?

— У меня с госпожой Чеховой личные счеты, — надменно сжав губы, процедила Шостко. — И я рада, что смерть Рудаковского поубавила в ней спесь и привычное высокомерие.

— Зачем ты желаешь ей зла? — недоумевала Маша, но понимая, что достучаться сейчас до сознания подруги будет нереально, решила призвать на помощь мужа, который мысленно видя себя за кафедрой какой-нибудь аудитории Эдинбургского колледжа, прислушивался к болтовне этих двоих не очень внимательно. — Рудольф, скажи же что-нибудь? Неужели ты тоже веришь, что Лера уйдет к Глебу?

— Увы, я по этому поводу ничего не могу сказать, — рассеяно произнес он, поправляя очки, — ибо в практике человеческих извращений я блаженно несведущ.

— А вот я считаю, что в этой жизни нужно быть прагматичным, — заметил Толик. — Хочешь добиться положения в обществе, и признания за счет связей, для этого надо ещё потрудиться.

— Да уж, Глеб — это только дела и холодный расчет, — категорическим тоном заявила Шостко. — Сердца у этого эгоиста совсем нет.

— То, он вырос таким черствым и подлым, — заслуга его le maman, — отозвался Фролов.

— И он сам, и его мама — как две неприкаянные души... — протянула Шостко, соглашаясь с коллегой.

— А я, наоборот, считаю что Глебу с матерью очень повезло, — напомнил Смертин присутствующим о финансах Аллы Евгеньевны, добытые во время войны спекулятивным путем. — И  не будь той базы, которую она создала для сына, ему бы не удалось достичь такого успеха.

— Что да, то да, — кивнула Шостко. — Но где он сам? Неужели решил проигнорировать похороны? 

— Да, что-то наш Капиталист сегодня запаздывает... — ухмыльнулся Новиков, оглядываясь по сторонам. — Церемония прощаний почти заканчивается, а его до сих пор нет.

— Да погоди ты, прибудет ещё, — насмешливо доложил Толик. — Может, у него какие-то неотложные дела появились, вот он их и решает.

— Ага, небось уволил надсмотрщика, и решил некоторое время сам за каторжными присмотреть, чтобы они от него окончательно не разбежались, — сказал Фролов, всегда с неприязнью относившийся к «хозяевам жизни», использовавших наемный труд. — Говорят, он сегодня одного из своих управляющих рассчитал, который служил ему все это время верой и правдой. И задержался, по всей видимости, у себя по той причине, чтобы найти ему замену.

— И в чем же причина столь резкого разрыва с соратником? — осведомился Толик. 

— Не сошлись в политических взглядах, — развел руками Фролов.

— А если без шуток?

— Шурыгин отказался работать с каторжными, поэтому Лобов его и рассчитал. Прямо так и сказал, мол негуманно это все, и неэтично — использовать в таких целях наемный труд, и поставив начальство перед фактом, заранее попросил расчет.

— А что ответил ему на это наш Капиталист? — улыбнулся Толик, заранее представляя себе выражение его лица.

— Ну, отказываться от труда каторжных он, разумеется, не стал, и посчитав за нужное все же уволить Шурыгина, он теперь ищет на его место более сговорчивого управляющего, который и надсмотрщиков будет держать в «ежовых рукавицах», и в случае непредвиденных обстоятельств — всегда сумеет договориться с шерифом.

— А вот мне кажется, малый зря погорячился, разводя вот эту всю демагогию вокруг каторжников, — заявил Смертин, прагматично относившийся к подобным вещам. — Такого жалования ему больше нигде не будут платить, поэтому чтобы сохранить прежний лоск, парню придется вернуться обратно, либо покончить с собой. Другого выхода из ситуации я пока не вижу.   

— Кстати, да, — добавил Новиков, прислушиваясь к их разговору. — Вспомните, ведь как только он ушел из госпиталя вслед за этим мошенником, то спустя год работы под его же началом, выстроил себе вскоре приличное жилище, а остался бы в больнице, до сих пор жил с матерью в полуразвалившейся лачуге. 

— Да Шурыгину столько платили, что за один год «стажировки» управляющим у Лобова он успел приобрести себе столько, чего бы никогда не нажил и за пять лет фельдшерства в госпитале! — возмущенно доложил Фролов.

— Шурыгин просто сильно загордился своим положением, — заявил Новиков. — А с молодежью такое часто происходит, особенно когда успех приходит к ним слишком рано.

— Не переживайте вы так за его судьбу, — сказал Толик, — вот помыкается малый по рынку труда, ощутит на собственной шкуре, что потерял, и приползет к своему хозяину обратно. Упадет перед Капиталистом на колени, и будет слезно умолять его принять на должность управляющего. А тому ничего другого не останется, кроме как сделав вид, будто он все забыл, согласиться принять его на работу, поскольку Шурыгин, хоть и высокоморальный тип, но в отличие от остальных, хотя бы не обворовывал по слухам Лобова. 

— Хорошо, что он просто его уволил, а не убил, — покачал головой Фролов.

— Лобов скоро доиграется, что от него не только управляющие, но и каторжные сбегут, — рассудил Новиков, тоже не с особым восторгом относясь к подобным затеям.

Так, не на шутку вдохновившись обсуждением чужой жизни, он хотел было добавить к своей восторженной речи что-то ещё, как его внимание привлекло к себе внезапное появление Вадика Левицкого. Успев надраться ещё возле церкви, где отпевали Рудаковского, молодой человек имел сейчас не очень неадекватный вид.

— Нас так просто не «сломать»... — отозвался Рудольф, бросая в его сторону острый как у птицы взгляд.

Повернувшись на его возглас, ребята увидели Лобова, который издали узнав похоронную процессию, помахал им рукой.

Облачившись во все черное, и захватив с собой ядовитый плющ, (как и обещал когда-то Чеховой), он пробирался к могиле Рудаковского, переступая через заросли кустарников, заполонивших собою территорию кладбища.

— А я смотрю, меня тут вспоминают… — ухмыльнулся молодой человек. — Надеюсь хоть добрым словом?!

«Ну, и ну!» — ехидно отметил про себя Новиков, скептическим взором окидывая его внешний вид.

От Лобова за версту несло спиртным; не так, правда, как от Левицкого, но все же было заметно, что перед своим визитом на похоронную церемонию он успел достаточно принять на душу, — такой игривый огонек играл сейчас в его глазах.

— А для чего вы все здесь собрались? — осведомился он, приблизившись к ребятам, не разговаривавших с ним ровно с того дня, когда ведомая жаждой мести, Шостко показала им документ, сфальсифицированный им на погибель Гордееву.

— У нас типа траур, — с многозначительным видом кивнул Вадик, и снова приложившись к горлышку бутылки виски, попятился назад, потеряв равновесие и чуть не споткнувшись о соседнюю могилу.

Будучи не в курсе бойкота, Левицкий был, по сути, единственным здесь человеком, кто разговаривал с ним в такой день.

— Ой, правда что ли? — с издевкой переспросил Глеб, будто он только сейчас обратил внимание на гроб Рудаковского.

Шостко, наблюдая со стороны за распитием алкоголя в неурочное время, покрутила пальцем у виска, тихо выругавшись. Любой другой человек, обнаружив на себе зловещий взгляд столь воинственной девы, давно бы поседел от страха, но немало перевидавшего на своем веку Лобова испугать этим было практически невозможно.

Что же касается Левицкого, то пребывая в состоянии легкого опьянения, опасности взгляда своей соседки он попросту не замечал, целиком и полностью сконцентрировавшись на спиртном. 

Вернувшись после казни матери домой, Глеб даже не успел толком переодеться, и, почувствовав, что не сможет предстать сегодня перед коллегами в трезвом виде, принял немного на душу. И убедившись, что теперь он в состоянии вынести их осуждающие взгляды, подался наконец на кладбище, не боясь услышать в свой адрес новую порцию осуждений за веселый настрой.

Тщетно Алла Евгеньевна, застыв на эшафоте в ожидании указаний палача, пыталась отыскать взглядом сына. Затерявшись в толпе, Глеб довольно долго оставался недостижимым для её взора, и сколько она не вглядывалась в ряды сбитого в кучу разношерстного люда, пришедшего полюбоваться её казнью, найти его так и не смогла.

Сын был единственным её связующим «звеном» с внешним миром, и приложи он в свое время  усилия по освобождению её из тюрьмы, подкупи он всех судей и адвокатов, она уже б давно была на свободе. Но отлично понимая, что спасая мать, он ставит крест на своем личном счастье, потому его союз с Чеховой она не признает никогда, хорошенько поразмыслив, Глеб сделал выбор в пользу сводной сестры. Алла Евгеньевна это поняла, когда надевала петлю на шею под осуждающие вопли толпы.

Публичная казнь была организована так, чтобы многочисленные зрители могли получить изрядную дозу удовольствия.

Взглянуть на казнь аферистки, нажившей добро на падении Конфедерации, пришло много народа, включая «старую гвардию» Атланты. А сколько их было ещё таких, кто тоже заслуживал виселицы, но каким-то образом этим людям удалось ускользнуть от зоркого глаза «правосудия».

Вместе с ней казнили также ещё парочку авантюристов, но для пресыщенной толпы их личности уже не представляли никакого интереса.

Внимательно следя за невозмутимым выражением лица своей матери, Глеб был потрясен её умением сохранять хладнокровие даже в столь тягостный момент. И когда палач подошел к ней, чтобы потуже затянуть петлю на её шее, она до последнего сохраняла на своем лице презрительное отношение к публике, с замиранием сердца ловившей каждый её жест. 

Яд иллюзорного ощущения всесильности отравил эту женщину гораздо раньше, чем рука палача соизволила затянуть петлю на её горле. Она покинула этот мир без показных терзаний, не изменяя своему поразительному спокойствию.

Обучившая своего сына различным «трюкам», раньше она и подумать не могла, что когда-нибудь он воспользуется ими, чтобы сыграть свою «партию», но уже против неё самой. И как бы Глеб не осуждал мать за её былые прегрешения, (тот факт, что она женила на себе его отца, исходя из принципов холодного расчета, для него давно было не секретом), в глубине души он был вынужден признать, что из всех людей, составлявших его привычное окружение, эта женщина была, пожалуй, единственным человеком, который поддерживал его во всем, одобряя каждый его поступок.

И когда отец, переживая больше за судьбу других, и Конфедерации, в частности, тратил последние сбережения на нужды окружающих, обеспокоенная будущим сына, Алла делала все возможное, чтобы после окончания войны тот не жил в нищете. Но пожертвовав  собственной репутацией ради его «спасения», слов благодарности за свой поступок от него она так и не дождалась.

Безнаказанность любых действий заставили Глеба сделаться «убийцей» собственной матери, потому что она встала на пути его личного счастья, и это решило её дальнейшую судьбу. 
 
Проигнорировав заключительную часть казни, он поспешил покинуть площадь. Ему было достаточно того, что он увидел, как мать надевала на шею петлю, остальное его уже мало волновало. Став немного поодаль на кладбище, Лобов старался не слиться с общей массой приезжих и, поглядывая на них исподтишка, делал вид, будто совсем не замечает их осуждающих взглядов.

Сейчас коллеги и были рады побить его камнями, искромсать его тело на мелкие кусочки,  но торжественность обстановки не позволяла им воспроизвести месть прямо у могилы Рудаковского. Однако ни громкие пересуды, сильно поколебавшие его авторитет в городе, ни позор публичных  обвинений — все это больше не оказывало никакого влияния на его настрой.

Между ним и этими людьми осталось только холодное пространство, преодолевать которое у него не было ни малейшего желания, поэтому привыкнув бороться и не с такими лишениями, Глеб был уверен: со временем ему удастся побороть и эту отчужденность.

Шостко со своими приятельницами, словно стая ворон в траурных нарядах, считали его убийцей. Они никогда не поверят в его способность страдать, а тем более способность любить кого-то безвозмездно.

Для них он раз и всегда останется бесчувственным эгоистом, безжалостным и расчетливым интриганом, и ничто было не в состоянии поколебать сложившейся о нем у них мнение.

— А чего это ты сегодня такой унылый? — Шостко первой осмелилась нарушить объявленный ему «бойкот» — Где твой прежний едкий сарказм? Нам сейчас его так не хватает.

— А тебе чего от меня надо? — отозвался он.

— Ну, постреляй в нас, как в прошлый раз, а то как-то скучновато.

— Я бы с радостью, только винтовку дома забыл.

— Как жаль.

— И все-таки, кто бы и что не говорил, а мне Чехову жалко, — поделилась своими размышлениями с окружающими Маша, подмигнув в сторону Валерии, стоявшей напротив могилы покойника в полном одиночестве. — Покойный Олег Викторович, безусловно, очень её любил, и желал ей только добра, но он совершенно её не понимал.

— А по-моему, она просто дрянь и неблагодарная сволочь, которая не умеет ценить то, что дано, — возмутилась Шостко, так и не простив ей увод жениха. — Жалеть себя умеет каждый, но не каждый достоин этой самой жалости.

— Все люди разные и их реакция на внешние раздражители тоже. У нее теперь ведь совсем не осталось ни друзей, ни родителей, ни мужа, один только Глеб, который считается её сводным братом, а на деле — он ей вообще НИКТО. Ни враг, ни друг, ни родной брат, ни муж, ни компаньон, ни даже любовник.

— Фальшь этой подлой лицемерке не к лицу, актриса дешевая... Ей плевать на всех и вся, кроме самой себя обожаемой.

— Эй, а вы чего это её обижаете! — с тенью насмешки обратился Лобов к Шостко, услышав критику в адрес Чеховой. — Она, в отличие от вас, хотя бы адекватно смотрит на некоторые вещи. Я прожил с ней и знаю её получше некоторых. Можете распускать свои грязные сплетни сколько угодно, но слов своих назад я не возьму. 

Почувствовав на себе грозный взгляд бывшей коллеги, он подошел к Валерии и, обняв её за плечо, поцеловал в висок. Поморщившись, Валерия хмуро посмотрела на сводного брата.

— Можно хотя бы сегодня не устраивать эту клоунаду при людях? — с упреком отозвалась она, и только сейчас обнаружив в его правой руке ядовитый плющ, внезапно оторопела: — А что это за дурацкий цветок ты сюда притащил?

— Это те самые обещанные цветы, — спокойно молвил он, довольный тем эффектом, который произвела на неё его выходка.

Незаметно хмыкнув, Валерия отвернулась от него. Лучше бы она вообще ни о чем не спрашивала его, нежели услышать в ответ такое. Но удивляло её другое. Ведь вместо того, что примкнуть к другим, когда ей тоже был объявлен общественностью бойкот, наплевав на все условности, Глеб подошел к ней, и проигнорировав устремленные на них взгляды окружающих, поинтересовался её душевным состоянием. 

Бросив украдкой взгляд в сторону этих двоих, Маша невольно улыбнулась. Она давно подозревала их в тайной любовной связи, а теперь, заметив, с какой горячностью Глеб защищает Чехову от нападок, только укрепилась в своем подозрении.

Раньше она не придавала никакого значения словам Рудаковского, когда обливаясь слезами, тот не переставал повторять, что его жена любит другого, и только лично убедившись в этой картине, для неё вдруг все стало на свои места.

— Какие «красивые» цветы! — саркастически ухмыльнулась Вера Анатольевна, теща Фролова, также обратив внимание  на ядовитый плющ, который держал в руке Лобов, пока разговаривал с Чеховой.

Никто не знал, зачем эта женщина притащилась на кладбище, но Фролов тоже был не совсем в восторге от её присутствия здесь. Похоже, она любила посещать подобного рода мероприятия, лишь бы не сидеть дома одной.

— Скажите спасибо, что не захватил с собой кактус, — насмешливо бросил он ей, предчувствуя будущий конфликт.

— Цветы, конечно, приятно видеть на похоронах в качестве утешения для покойника, — нравоучительным тоном заявила Вера Анатольевна. — Но что самое удивительное, они уместны не только на похоронах, но и на свадьбе.
 
— Вот как? — поднял брови Лобов, изображая удивление.

— Просто удивительно, до чего они одинаково подходят для таких разных церемоний!

Пристально взглянув на пожилую женщину, и слегка прищурившись, Лобов цинично заметил:

— В таком случае желаю, чтобы у вас также было вдоволь цветов, когда вас будут провожать к месту последнего упокоения.

Та посмотрела на него исподлобья, не зная, как расценивать подобный «комплимент»:  то ли как исключительную любезность, то ли как завуалированную грубость в её адрес.

— И все-таки, несмотря на торжественность атмосферы, мне кажется, что похороны эти получились слишком скромными, — процедила она.
 
— А вам, наверное, хотелось, чтобы я, провожая в последний путь мужа своей сводной сестры, — отпарировал Глеб, — нанял городской оркестр и устроил всем бесплатную раздачу виски под запуск в небо фейерверков?!

Злой из-за того, что спиртное преждевременно закончилось, он срывался на всех, кто попадал в поле его зрения. И теща Фролова не стала исключением.

— Какие выражения! Какие манеры! И это в такой день!

Возмущенная происходящим, но не потерявшая присутствия духа, женщина выпрямилась вдруг во весь рост, и закричала так, чтобы её все услышали:

— Меня оскорбляют! Меня оскорбляют в доме, куда я приехала, чтобы принести утешение!

Поджав тонкие губы, и бросив в сторону Глеба, Валерии, и Вадика, прежде чем покинуть кладбище, она крикнула им на прощание:

— Я ухожу! И вы все об этом ещё пожалеете!

Отец Рудаковского, воспользовавшись ситуацией, не замедлил подбросить дровишек в общий «костер» разгорающейся ссоры.

— Наш сын был слишком хорош для этой молодой особы! — подмигнул он в сторону побледневшей Чеховой. — Это с какой бессердечностью нужно относиться к покойному мужу, чтобы даже его похороны превратить в скандал!

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritu Sancto!* — внезапно раздался голос священника, закончившего к тому времени читать молитву.

— Amen, ** — выпалила Шостко; остальные, подхватили её инициативу, тут же перекрестившись.

Пришло время заколачивать гроб. Только сейчас вспомнив о мертвом Рудаковском, Валерия внезапно разрыдалась, чего от неё, такой прежде спокойной и безучастной ко всему, нельзя было ожидать. Поспешив передать ядовитый плющ Левицкому, Глеб обхватил ее за плечи и, молча прижал её к себе.

— Как же он заботиться о ней! — с восхищением произнесла Маша, любуясь издалека этой парой.

Однако Рудольф, привыкшей к склонности своей жены видеть благородные поступки даже там, где благородством и не пахло, лишь махнул на все рукой, не став перечить ей в этот раз.

— Как-то быстро Чехова от траура она отошла, — иронично пробормотала Шостко, отворачиваясь от них.

— У неё траур, когда её очередной любовник бросает, — процедила мать Рудаковского, свирепо уставившись на Лобова, который почти сразу же не пришелся ей по душе, причем из-за своего нахальства.

Шостко подмигнула пожилой женщине; если бы не вмешательство Чеховой, как знать, возможно, эта женщина могла бы стать и её свекровью, но не сложилось.

— А вы знаете, ходят слухи, — понизив голос до шепота, обратилась она к ней, — что у этого типа имеется сердечная привязанность к Валерии Чеховой, и привязанность эта, скажем так, нешуточная. Поэтому, хотите верьте моим словам, хотите нет, но я считаю, между ними что-то произошло до того, как ваш сын свалился с лестницы, сломав себе шейные позвонки.

В её памяти Чехова навсегда осталась сосредоточением всего негативного.

— И все же мне кажется, несмотря на наличие в ней отрицательных черт характера, она его чем-то привлекает, — сказала Маша, указывая на Лобова.

— Шостко — дурочка, а ребята правы, — подытожил Левицкий, с трудом стоя на ногах из-за переизбытка со спиртным. — Глеб — ловкий парень, и по правде сказать, я не совсем понимаю, зачем Чеховой понадобилось выходить замуж за моего приятеля, если ей и со сводным братом в принципе, неплохо жилось.

— Я знаю только одно, — неодобрительно кивнул Толик, — если Лобов дорвется до власти, то не только каторжники на его предприятии, но и вся Атланта повторно умоется кровью. 


Комментарий к Главе

 «In nomine Patris, et Filii, et Spiritu Sancto!»* (лат.) — «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!»

«Amen» ** (лат.) — «Аминь»

Глава 6.13

http://proza.ru/2024/07/25/784