2 Записки с ума сшедшего

                (начало http://proza.ru/2024/08/26/1296)




(2)

   Да, формально, я до сих пор числюсь сумасшедшим. Чтоб снять этот диагноз, нужно ложиться в больницу, а времени на это, да и желания не было. В конце концов, если вам не нужны водительские права или разрешение на оружие, то чем может помешать этот диагноз?
Если ж рассказ мой покажется написанным тем, у кого не все дома, то знайте, что это некогда так и было. Увы, выздоровев, я стал куда хуже. Чтоб вы знали: нормальные гораздо опаснее ненормальных.

Для чего я пишу это?
Некогда я был историком, им и умру, а родись несколько тысяч лет назад, был бы писцом или монахом-летописцем. Что с натурой поделаешь?

Для чего вообще пишут люди? У одного писателя встретил признание, что пишет, когда хочет что-то прочитать. Думаю, он не шутил, только не досказал главное. Во время написания автор переживает то, о чём повествует, а если это – воспоминания, то вновь погружается в прожитое, переживая его снова. Он молодеет…

 
Открою секрет, раз я всё равно числюсь среди ненормальных, так чего уж скрывать. Некогда мне, учитывая мою огромную погружённость в тему, о коей дальше пойдёт речь, удалось подключиться к иному источнику – ноосфере. Точнее, к её информационному полю. Думаю, оттуда черпают откровения пророки и поэты. Тогда я мог заходить в области, куда не способны забраться никакие спецслужбы и, тем паче, отловить меня там.
Конечно, не все следы там сохраняются, стираясь или наслаиваясь, и древние сакральные истории, особенно меня интересующие, встречаются  в версиях. Но разве не то же самое происходит и у нас? Зато там могут быть следы того, что исчезло, но было. Подобно свету далёких звёзд, которых не существует ныне.
Применительно к нам подобным это может звучать так:
«Есть люди, как звёзды:
Нам светит их свет,
Тогда как самих их
Давно уже нет».

Не удивляйтесь и не крутите пальцем у виска. Мы слишком многое ещё не знаем, в доказательство приведу лишь пару примеров из встретившейся мне заметки учёного-биолога:

«Чем дальше человечество познает природу  и ее законы, тем больше становится вопросов, ответы  на которые нам еще предстоит искать.

Любой человек в своей жизни сталкивался с чем-то необъяснимым с точки зрения его  понимания мира или научных знаний.

Такие явления как экстрасенсорика, телепатия, телекинез  и другие, так до сих пор не имеют, строго научного объяснения механизмов этих явлений. Есть только гипотезы.

Впервые с  необъяснимым я столкнулся, когда еще зеленым лаборантом участвовал в исследованиях влияния света на поведение рыб.

В эксперименте фиксировалось: как рыба реагирует на разный свет, то есть,  менялся как спектр, так и интенсивность светового потока. Изменения анализировались по изменениям сердечной деятельности, фиксируемых по  электрокардиограмме  рыб участвующих в эксперименте.

Аквариум с рыбами помещался в специально оборудованную комнату, изолированную от всех звуковых и электромагнитных волн.
Периодически рыб меняли, так как нужна была статистика, не по одному экземпляру.
 
Обычно с закончившей эксперимент рыбы электроды снимали, но однажды забыли, то есть прибор писал одновременно кардиограммы двух рыб, находящихся совершенно в разных помещениях и изолированных друг от друга.

Результат был совершенно неожиданный. Как только в экспериментальной комнате, включался свет, и кардиограмма испытуемой рыбы показывала это включение, кардиограмма второй рыбы, которая никак логически  света видеть  или чувствовать не могла,  отреагировала  совершенно такими же изменениями сердечного ритма, как и рыба в экспериментальной комнате.

Каким образом сигнал от первой рыбы, был получен второй, осталось загадкой, учитывая полную экранизацию экспериментальной комнаты.

Следующий эксперимент, в нашей лаборатории проводился целенаправленно, на  изучение возможности регистрировать  экстрасенсорные воздействия.

В качестве объекта была выбрана нильская рыбка  Мормирус, которая, обитая в мутной воде,  имеет систему  природного радара, позволяющего ей ориентироваться в пространстве и находить добычу. Электромагнитные сигналы этого радара можно записывать на осциллограф.

Нами были приглашены пять человек, которые утверждали, что они являются экстрасенсами  и каждому из них была поставлена задача воздействовать на живой объект находящийся в другом помещении, который они видеть не могли. Видели, они только фотографию Мормируса.

Результат превзошел все ожидания, при воздействии трех из пяти испытуемых,  рыба отвечала четкими изменениями, как силы, так и амплитуды сигнала.
 
Какова природа этого воздействия, и каким образом оно передавалось, так же осталось загадкой».


Вот так. А вы говорите…


  Однако главное моё нынешнее преимущество тогда состояло в явлении мне видений интересующих событий. Это обычно происходило по ночам, хотя случалось и днём. Правда, не всегда удавалось вернуться в продолжение недосмотренного, а случалось, вклинивалось иное, но всё же…

Сделаю последнюю оговорку. Из этических соображений не стану называть некоторых настоящих имён. Чтоб люди не пострадали, если ещё живы, или их семьи. Хотя это было давно. А кажется, что недавно, протяни руку – коснёшься… Не всегда назову и места, где это происходило. Сами догадайтесь. Издеваюсь? Что ж, тогда и говорить не стану.

Ладно-ладно, чего вы ещё ждали от сумасшедшего, повёрнутого на теме, о коей поведу речь?

Прежде чем написать это обращение к читателю, я не поленился и заглянул к любимому Монтеню, чтобы вспомнить: как он выкручивается в этом случае. Нет, никоим образом не хочу сказать, что мы с ним лежали в одной палате. Скорее уж, он бы мог быть в моей клинике главврачом. И вот как он выходит из положения, делая вид, что его не беспокоит: станут ли его помнить потомки, благодаря его «Опытам». Он говорит читателю:

«Если бы я писал эту книгу, чтобы снискать благоволение света, я бы принарядился и показал себя в полном параде. Но я хочу, чтобы меня видели в моем простом, естественном и обыденном виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо, а себя самого. Мои недостатки предстанут здесь как живые, и весь облик мой таким, каков он в действительности, насколько, разумеется, это совместимо с моим уважением к публике.
Таким образом, содержание моей книги - я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и ничтожному. Прощай же!»

Хорошее начало… Попрощаюсь, пожалуй, и я перед началом.

Итак…

  А начну я издалека, со времён своего детства…
Не пугайтесь, пропустив мои агу-агу и родительские муси-пуси, сразу перейдём к человеку, которому я обязан всем интересом своей жизни – моему деду. Я почти ничего о нём не знаю, к стыду своему. Известно только, что он прошёл несколько войн, тюрьму и лагерь, в результате чего встретился со мной уже совершенно седым, еле передвигавшимся, опираясь на суковатую палку, и с печатью ухода на челе. При этом у него были ясные голубые глаза, а рассматривая гораздо позже его фотографию, я понял, что он был очень красивым мужчиной. Девушки, должно быть, сохли по нему и прохода не давали. Но думаю, своей любви, моей бабушке, он был верен.
Разглядывая уцелевшие его документы, перебирая наградные (ордена и медали куда-то пропали), я с удивлением обнаружил, что в те дни, когда мы свиделись, он старым не был. По годам, по крайней мере.  И ушёл навсегда в возрасте, который сейчас считается несерьёзным. Сейчас я ближе к его возрасту, а скриплю же и не только пером…

Лишь однажды (так мне помнится спустя столь многие годы) меня оставили ненадолго под его присмотр и, чтобы совладать с егозой, он тихим голосом предложил рассказать сказку. Я оказался не против, усевшись на траву и подперев голову руками. И тогда дед поведал, что ещё в те времена, когда и времени-то не было, попеременно власть над нашей планетой делили трое, и каждый пытался урвать её побольше – за счёт остальных. И это несмотря на то, что они были братьями.
- Братьями? – удивился я, - И так враждовали?
- Все люди – братья, - усмехнулся дед, - но враждуют же, забыв о том.
Я только покачал головой на это.
- Каждый из этой троицы хотел заключить союз с другим против оставшегося, чтоб одолеть того. Они вели эти переговоры за спиной другого, надеясь перехитрить его. Двое тайно договорились, и тогда один из них напал на третьего и сильно поколотил его, не ожидавшего нападения. К тому же второй тоже напал и третий не знал с кем воевать.
Но потом первые два решили, что третий им уже не опасен и сцепились друг с другом. Один упредил нападение второго, тоже собиравшегося напасть.
- А как они воевали? Чем? Луком и стрелами?
- Нет, они были очень могущественны и повелевали стихиями. Поэтому первый раскалил землю, чтобы прогнать второго. А второй заморозил её льдом.
- А третий? – спросил я, - Он что делал?
Дед посмотрел на меня и одобрительно кивнул.
- Молодец, внимательно слушаешь. Третий копил силы, выжидая, чем окончится сражение первых двух. И первый настолько раскалил всё внутри планеты, что лёд растаял. Но вся земля стала океаном.
- Ух, ты! – вырвалось у меня.
Дальше эти злюки долго ещё враждовали, как я понял – вплоть до наших дней и продолжают это делать. Первый с помощью вулканов создал земли, разделившие океан. Второй воюет с помощью ветров и волн, заливая подводный и подземный огонь. На что первый отвечает землетрясениями. Однако третий, воспользовавшись их продолжавшейся враждой, стал властвовать над появившимися из-под воды островами и континентами, пока им было не до него.
- Всё-таки дождался…
- Да, есть даже пословица, что стоит сидеть на берегу реки, ожидая, пока мимо проплывут трупы твоих врагов.
Я опять покачал головой. Хорошенький мир мне был подготовлен взрослыми! Хоть совсем не вырастай!
О чём и сказал деду. Он сочувственно улыбнулся и погладил меня по голове.
- И это вся сказка? – спросил я, - А люди, как они?
- Люди? – переспросил дед, - Люди разделились между этими тремя братьями и те воюют нашими руками.
Я недоумённо взглянул на деда. Оказывается, взрослые совсем дураки… нет бы всем вместе против этих троих.
- Но почему… - не договорил я, как дед ответил:
- У многих людей в голове вместо мозгов труха или они полые внутри. Они понимают лишь язык страха, на котором с ними говорит власть. И они слепы, хотя видят.
- Как это?
- Они видят лишь то, о чём им говорят от власти. Возражать они не в силах, боясь.
Я хотел ещё что-то сказать, но на этих его словах появилась бабушка с лекарством для деда, а мне вручила сачок, и я тут же понёсся прочь за цветастой бабочкой, забыв обо всём и даже не поблагодарив за сказку.

  Вспоминая то лето, я словно переполняюсь его светом, ощущаю запахи луга и, конечно, ностальгически вздыхаю.
Какие прекрасные то были времена! Юные, полные тайн и неопределённости… Молодой мир в моих глазах, сам не зная, каким ему стать, менялся постоянно. Облака нередко лежали на земле, отдыхая, нет, не облака – само небо лежало на земле! Можно было уплыть в сон и вынырнуть из него совсем другим и даже в ином месте. Мама могла положить мне цветок на ушко, и я превращался в кота…

Всё было открыто общению, радовалось каждой встрече. Посочувствовав одиноко стоящему дереву, и обняв его, ощущал, как оно отзывается тёплой волной. Назавтра его здесь могло и не быть. Значит, оно поняло, что быть деревом – не его призвание. Ведь для этого необходимо великое терпение…

Лето представало в ослепительном наряде, во всём буйстве красок. Поля, вытканные цветами, порхающие над ними пчёлы, вкусный медовый воздух, который хотелось пить и пить, лёжа на шёлке травы, ибо от него кружилась голова,  и кружилась сильнее и лучше, чем от несуществующих ещё для меня вин.  Времена были ещё не слишком сытые, но уже не голодные.  Ветви древ, баюкающие ветер, трели птиц в лесу. Отсутствие тропинок, как и страха. Горе и смерть тоже ещё не родились на свет.  День был ласков, а ночь нежна, обнимая на сон грядущий…

И повсюду слышно было, как тихонько поёт, расправляя плечи, и боясь заорать от восторга, счастливый новый мир, в котором солнце бежало за тобой следом, как собачонка.
Как хорошо всё начиналось…

Жаль, что теперь такое происходит лишь во сне - послании раннего детства.

 
  Но я отвлёкся. Да, я убегал от него в своё детство, не думая о том, что он смотрит мне вслед своими ясными голубыми глазами, может быть, понимая, что это от него убегает жизнь. Как ветерок по полю ржи…
Мои волосы, которые трепал тогда ветер, были цвета спелой ржи. Эти стихи я прочёл гораздо позже, а дошло до меня то, о чём говорю сейчас – ещё позднее, когда сам стал приближаться к его возрасту. И когда, возможно, скоро сам уйду под землю.
Я цитирую по памяти, возможно, слегка перевирая, но эти слова – они настолько верны, что вернее не бывает…

Уходит жизнь, уходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи,
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит все.
И жизнь — прошла, и жизнь — прошла,
И ничего нет впереди,
Лишь — пустота, лишь — пустота...
Не уходи! Не уходи. Не уходи...

Я кричу ему это из дня нынешнего, и горло сжимает, понимая теперь, что он мог чувствовать, глядя мне вслед. Мой дед…
Нет, больше писать не могу. Придётся прерваться.

  Скоро его не стало. На похороны меня не взяли, пожалев ребёнка. Когда я спросил про «деду», то мне было сказано, что «он отправился в мир иной». Вспомнив его сказку, я подумал: в какой же из оставшихся двух, если этот третий он оставил? И забыл об этом.
А вспомнил спустя порядочное число лет.
Бабушка ушла следом за ним, и я, услышав от взрослых, что «дед её позвал, она сама так говорила», воспринял это как должное. Ведь, решил я, когда-нибудь тоже увижу их.  «Все там будем», - как сказала мне бабушка с папиной стороны.

  Позже, читая мифы древней Греции, я обнаружил, что и там братьев-богов, поделивших, в конечном итоге, власть, оказалось трое. Уходили же, после жизни земной, под землю к одному из них, хотя сам он осуществлял оттуда вылазки время от времени, то воюя на одной из сторон, то для кражи жены, которую на время отпускал наружу.
«Но если ушедшие к нему могут возвращаться… - подумал я, - а там их побольше будет, чем здесь. За столько-то лет… Почему тогда их повелитель не завоёвывает землю? А что если… ведь полые люди и здесь и там!»
Тут мне в голову пришла столь странная и жуткая мысль, что я аж рот открыл. Вы, видимо, догадались какая. Не удивительно, что мне эта мысль не понравилась, и я постарался от неё отмахнуться.

  Но второй раз я вспомнил о ней при иных обстоятельствах. Я по-прежнему был подростком, живя своими фантазиями и книжными, в другом, чем взрослые, мире, как вдруг обратил внимание, что раз в году и уже не первый раз родители стали вспоминать деда с бабушкой. Их общую фотографию вынимали из ящика и ставили на стол, а перед ней – два стаканчика с водкой, накрытых кусочком хлеба. Раньше они этого не делали. День этот был выходным и даже праздником, когда вывешивались флаги на домах, а через репродукторы звучала музыка военных лет.
За столом поминали деда и его боевую супругу, как оказалось, военврача.
И тут у меня возник вопрос: почему их не поминали раньше? Не стали же родители их почему-то больше любить? И я спросил о том маму. Она помедлила, несколько странно глядя на меня, и сказала: «Раньше не было этого праздника».
- А почему не было? – захотелось узнать мне.
- Прежняя власть не считала это необходимым, - каким-то чужим голосом произнесла она и отвернулась к бабушке.

До меня не сразу дошёл её ответ, но когда дошёл, то я испугался. Мне вспомнились слова деда: «Они видят лишь то, о чём им говорят от власти. Возражать они не в силах, боясь».
Тогда-то ко мне и пришла другая, не менее ужасная, мысль: «Неужели… и мои родители… полые люди?» За этой мыслью последовала другая, более безумная: «А праздником это сделал который из правителей мира?» Вопрос, на самом деле, был не безумным, а вытекал логически из того, что не только у нас, а и во всех семьях, где были свои ушедшие под землю на войне, тоже теперь выставляли их снимки и наливали им. Когда живёшь в коммуналке и с двором-колодцем – у соседей не бывает секретов.
«Власть поменялась… победил другой, - понял я, как и то, что война продолжается, одновременно сознавая, что рассказать эти мысли никому нельзя. Выходило, что и я – полый человек… только знаю об этом.

Я постарался забыть и это. Слишком страшное знание оказывается нам не по силам. Ибо сказано: «Ну, узнаешь ты Правду, а как жить после этого?»
В ходе этих поминаний я узнал, что дед был совершенно бесстрашным человеком, воевал в разведке и дослужился до капитана.

  Забыть страшные мысли мне помог возраст. Множество интересных вещей открываешь по мере того, как растёшь. Они отвлекают от плохих дум, подменяя своими. Впереди ещё столько не пробованного на вкус… и это не только вина или редкие кушанья после того, что в детстве кусок белой булки, посыпанной сахаром, казался деликатесом, но и девичьи губы, и много-много чего ещё. На белом свете столько искушений…
Да, мир фантазий и реальный мир не слишком стыкуются, поэтому одни пытаются примирить в себе это непримиримое (кто-то всю жизнь), другие – воплотить, третьи – даже не подозревают о мире ином, кроме видимого.
 
  Я так бы и жил как все, если бы не случай.
Будучи парнишкой красивым, а мама говорила, что похож на деда, я имел успех у девчонок. И одной белой ночью, провожая на Лиговку гёрлу, как тогда выражались, я заметил впереди вполне конкретную бандитскую троицу, выдвинувшуюся нам навстречу из подворотни. В это время и в таком месте не нужно было объяснять: чего ждать от них. У меня возникло нехорошее предчувствие и, не желая упасть в глазах девушки, я шепнул ей: «Беги! Я их задержу!» Она обомлела, но потом послушалась и понеслась прочь, будучи не на каблуках.
Глядя ей вслед, я боялся обернуться и невольно мои губы произнесли: «Деда…» И услышал его голос: «Не трясись! Ты хотел задержать их, чтоб девка спаслась? У тебя это получилось. Повернись и шути». Меня не удивило в тот момент, что дед ответил. Он даже подумал обо мне лучше, чем я того стоил. Делать было нечего, я обернулся. Они были уже близко. У одного, видимо, главного и постарше, в углу рта висела потухшая папироса, двое помельче – сявки при нём, изображали из себя крутых, ежеминутно сплёвывая на асфальт сквозь зубы.
Пожалуй, я с ними справлюсь. Там лишь один боец.
- Нет. У него финка.
- Где? Не вижу.
- Не туда смотришь. Он – левша.
И тогда я заметил торчавшую на левом боку бандита наборную рукоятку.
Вот он совсем рядом. И левая рука на рукоятке.
- Чё, пацан, сделала ноги твоя тёлка?
«Шути!» - вновь услышал я голос деда. Мне было не до шуток, но я постарался ему в угоду:
- Хочешь помочь её догнать? – сказал я, холодея, но заставил себя улыбнуться.
- Да он – клоун! – хохотнул главарь, обращаясь к своим сопровождающим.
Они тоже оскалили зубы. В этот момент мне пришло в голову, что именно так и родилась улыбка, когда на тебя ощерятся, предупреждая, но ещё не кусают.
«Молодец! – это опять голос деда, - Шути дальше!»
Я не представлял: что ещё можно сказать. Пауза затягивалась, а раз я больше не развлекал их, то главный заскучал и скомандовал:
- Котлы покажи!
Откуда-то я знал, что речь о часах. К счастью или нет, но у меня их не было. Что и продемонстрировал.
Лицо вора приняло недовольное выражение.
- Бабки!
Я вывернул все карманы. Пусто.
- Голяк… - констатировал главарь.
Ничего хорошего я после этого не ждал и очень удивился его смеху:
- Бикса его жмокнула и рванула!
Сявки его поддержали, хохоча.
Тут я решил подыграть главарю:
- А она не с вами работает?
Он залился смехом, как и его подручные.
- Тебе бы этого хотелось? – спросил он неожиданно на человеческом языке.
Я помотал головой.
- Вали, клоун, – сказал он, - пока я тебе на лице навечно улыбку не нарисовал. Нищих не обслуживаем! Но можем дать пинка для лёгкости полёта…
Чем вызвал новое ржание своих шестёрок.
Я повернулся и получил пинок в зад и леща по шее. Это, конечно, от мелких. Выслуживались. Других потерь, кроме чувства собственного достоинства, понести не пришлось.

  Отойдя на приличное расстояние, я мысленно поблагодарил деда. Он ответил!
- Не благодари, просто повезло тебе. Если что – обращайся. Но учти: не занимаясь боксом и безоружным – не ходи в подобных местах в такое время. А то и я не помогу.
- Учту, деда…
Я свернул на Невский. Транспорт уже не ходил, и я зашагал к Дворцовому мосту. Надо было успеть до его развода.
Всю дорогу я повторял про себя известную мне бессмысленную фразу: «Гло;кая ку;здра ште;ко будлану;ла бо;кра и курдя;чит бокрёнка». Я всегда так делал, когда не хотел ни о чём думать, а думать надо было, причём, о неприятном. Тогда постепенно я переключался на жалость к бедному бокру и бокрёнку, произнося в вариациях: «О, бокрята! Жестокая глокая… типичная кудра-лахудра» и так далее, успокаиваясь. На этот раз у меня зло выговаривалось иное: «Быдловатая куздра с бокрятами…быдловатая кодла…»
Конечно, я никому не рассказал о том случае, но мне понадобилось время, чтобы убедить себя: слова деда я придумал сам, испугавшись.

  В дальнейшем я вёл себя так, чтобы вмешательство деда не понадобилось, и постарался забыть о случаях, подтверждавших его сказку. Ну и что, что полые люди, если с этим ничего не поделать? В том возрасте тестостерон диктовал моё поведение, и меня больше интересовали иные полости девиц, а нередко встречался параллельно с несколькими, о чём они не догадывались, не будучи знакомы друг с другом. Чтобы не оговориться, перепутав имена, не называл их, пользуясь эпитетами превосходной степени или ироничными. Только сейчас до меня дошло, что и девицы могли гулять параллельно с другими. И, кажется, не все из них называли меня по имени…

Однако после того случая на Лиговке со мной стало происходить нечто странное. Впрочем, об том позже, по порядку, а сначала…

       

                (продолжение http://proza.ru/2024/08/27/1655)