Фаны. Бухара

     Карманник, чернявый цыганёнок лет тринадцати едва не порвал мои шорты, пытаясь освободить свою ладонь. Кошелёк с деньгами застрял в узком карманном проёме. Признаться, шорты, это не то, в чём обычные люди гуляют по Бухаре, и кошелёк неприлично оттопыривал карман, но я специально его туда засунул, боясь потерять деньги для общих расходов, которые мне доверила группа. Кожа в нежной части моего тела успела почувствовать шебуршание чужих пальцев, но прежде чем я завопил от неожиданности и откровенной наглости уличного воришки, он выдернул руку и исчез в проёме дымящихся мангалов. Очередь неодобрительно зашептала, подбежавший на мой крик Афганец  развёл руками и, удостоверившись, что кошелёк цел, назидательно процедил: - Просил же тебя быть повнимательнее, здесь чистони* промышляют.

    К вечеру мы вышли на площадь у медресе Мири-Араб. Жара не спадала, и мы, сытые и потные, поднялись по каменным ступеням к арке, чтобы там спрятаться от удушающего бухарского зноя. Ветер гонял горячую пыль по серым плитам. Я уже забыл о воришке. Немногословные узбекские женщины, отдыхавшие на куче полосатых баулов в тени автобусной остановки, услышав, как мы здороваемся с ними на узбекском, одарили нас самсой с тыквой и бараниной, напоили зелёным чаем. Как же хорошо, что татарский хоть отдалённо, но похож на узбекский!

    И теперь мы обливались потом на горячей скамье у входных ворот медресе.
 
- Не берегут красоту. Плиты старые, наверно, их не меняли с тех пор, когда по ним ходил Марджани, - облизывая сухие губы, сказал я.

- Кто это? - спросил Афганец.

- Богослов из Казани, проповедовал терпимость, - ответил за меня Профессор.

- Мир Араб был популярен среди обеспеченных татар до революции.

- Любишь ты, татарин, пургу нагнать.

- Что ты имеешь в виду? - не понял я.

- Говорить об утомительно скучном, - съязвил Афганец. Помню, что закрыли его во время гражданской войны, а после Великой Отечественной опять открыли.

    В тёмном проёме раздался скрип деревянной двери, оттуда возник бородач в длинной светлой одежде с чётками в руках. Он оглядел нас, поздоровался и попросил не оставаться долго вблизи медресе, объяснив это неподобающей данному месту нашей одеждой. Я удивился и виду сторожа, и ещё больше достоинству, с которым тот себя держал. Боясь, что он скроется за тяжёлой дверью, мы остановили его и стали расспрашивать.

- Бывали здесь раньше?

- Не-а.

   Бородач воодушевился, узнав, что мы студенты из Ленинграда, и пригласил нас вернуться утром следующего дня, в воскресенье, и тогда он покажет нам медресе и даже проведёт по внутреннему двору.

    На следующее утро Профессор, Афганец и я топтались у портика перед входом в медресе. Бородач, словно ждал нашего прихода, улыбаясь, открыл тяжелую дверь. Он пожал руку каждого, затем прикрыл с хитрецой глаза, погладил свою ухоженную бороду, и представился в неглубоком поклоне. Его звали Сайфетдин, и был он вовсе не сторож. Мударрис, сказал он, преподаватель истории в медресе, мусульманской духовной семинарии. Человек ещё совсем нестарый, он оказался начитанным и умным муллой, учёным исламских дисциплин. Одет он был в узбекскую рубаху с накинутым поверх ферганским чапаном, голову украшала белая чалма, на ногах красовались кожаные чарыки.

      Пригласив внутрь и усадив на широкую скамью, Сайфетдин дотошно расспросил нас о цели нашего визита в Бухару. К моему немалому удивлению, он лично знал нескольких преподавателей моей кафедры, назвал их по имени и попросил передать им привет. Затем он повёл нас вдоль кирпичных кладок внутреннего двора. Студенты разъехались на летние каникулы, худжры** для занятий были тихими и безлюдными. Мы ходили вдоль каменных усыпальниц в форме суфийских шапок, читали надписи деревянных надгробий с шестиконечными звёздами, гладили изысканную эмаль плиток и восхищённо разглядывали дорогие фрески. Мы заглядывали в двери худжр, келий первого яруса, и подолгу слушали Сайфетдина, который неторопливо, с явным удовольствием рассказывал нам об основателе медресе, достопочтимом Саиде Абдулле Аль-Йамани, узбекских династиях средневековья, о жестоких правителях Бухары.  Изнывающие от июльской жары и недосыпа, мы кивали ему головами, стараясь проникнуться жалостью к проданным в рабство пленникам, и уже начали было посматривать на часы, как вдруг наш импровизированный гид спросил, не хотим ли мы подняться на крышу и сверху полюбоваться площадью и старым городом. Несмотря на солнцепёк и жару, мы тут же согласились.

      Крыша представляла собой широкую площадку из светлого известнякового кирпича с небольшими круглыми крепостными выступами. Стоящая напротив башня минарета, ворота мечети и выступы башен напоминали мне вырезанные из глины громадные шахматные фигуры. Перед нами возвышались два бирюзовых купола, нижние стены которых были покрыты отполированным серым мрамором. Обе стены были обрамлены мелкой мозаикой из синего камня, решётчатыми окнами и широкой полосой из сверкающей на солнце глазури. Белая арабская вязь, тонкой виноградной лозой плетущая коранические суры вокруг купола, поразила меня своей красотой и изяществом. «Нет бога кроме бога» - впивались в глаза и не позволяли отвести взгляд строки мусульманской шахады. Я наслаждался сверкающей бирюзой, касался ладонью тёплого камня и улыбался улыбкой блаженного.

       Подошло время второго намаза. Мы спустились вниз. Сайфетдин пригласил зайти с ним в небольшую мечеть, расположенную в правом крыле медресе. Мы остановились у резной двери. Сайфетдин вошёл в нишу михраба, поднял подбородок, закрыл глаза, и, поднеся ладони к лицу, запел.  Долгие призывные звуки азана поднимались вверх и, словно эхо в горах, отражались в кирпичных сводах мечети. Тембр его голоса был ярок, голос пронзителен и удивительно красив, он завораживал и печалил одновременно. Я обернулся и посмотрел на ребят. Афганец стоял, опустив голову, глаза Профессора блестели от слёз…

* чистони - этническая группа, так называемая группа среднеазиатских цыган, промышляющих воровством
** классные комнаты


Продолжение: часть девятая http://proza.ru/2024/08/28/759