Бухара

     Гуляя по улицам старой Бухары, мы вышли к медресе Мири-Араб. Было жарко. Чтобы спрятаться от  палящего июльского солнца и немного отдохнуть, мы поднялись по каменным ступеням и сели на скамью в арочной нише входных ворот.
 
- Здесь учился Шигабуддин Марджани, - сказал я ребятам.

- Кто это, - спросил Афганец.

- Татарский просветитель девятнадцатого века, проповедовал терпимость. - ответил за меня Профессор.

- Мир Араб был известен качеством образования и популярен среди татар. В это время татары переживали интеллектуальный рост. Многие ехали сюда, чтобы получить высшее религиозное образование. Здесь училось большинство татарских богословов, да почти вся интеллигенция татарского общества вплоть до революции.

- Знаю только, возвели его в середине шестнадцатого века, закрыли во время гражданской войны, а после Великой Отечественной опять открыли, - ответил нам Афганец.

    В углублённом проёме раздался скрип тяжёлой деревянной двери, из темноты арки возник бородач в длинной светлой одежде с чётками в руках. Он оглядел нас, затем поздоровался и вежливо попросил не оставаться долго вблизи входа, объяснив это нашей неподобающей данному месту одеждой. Я удивился виду сторожа, ещё больше его обходительности и тому достоинству, с которым он себя держал, в голову приходили картины Верещагина. Мы наперебой, боясь, что он скроется за дверью, стали расспрашивать его о медресе. Узнав, что мы студенты, да, вдобавок, изучаем языки региона и его религию, он воодушевился и пригласил нас вернуться утром следующего дня. День будет воскресным, и он сможет показать нам медресе и даже проведёт по внутреннему двору.

    На следующее утро Профессор, Афганец и я топтались у портика перед входом в медресе. Бородач, словно ждал нашего прихода, улыбаясь, открыл тяжелую дверь. Он пожал руку каждого, затем прикрыл с хитрецой глаза, погладил свою ухоженную бороду, и представился в неглубоком поклоне. Его звали Сайфетдин, и был он вовсе не сторож. Мударрис, сказал он, преподаватель истории в медресе, мусульманской духовной семинарии. Человек ещё совсем нестарый, он оказался начитанным и умным муллой, учёным исламских дисциплин. Одет он был в узбекскую рубаху с накинутым поверх ферганским чапаном, голову украшала белая чалма, на ногах красовались кожаные чарыки.

      Пригласив внутрь и усадив на широкую скамью, Сайфетдин дотошно расспросил нас о цели нашего визита в Бухару. К моему немалому удивлению, он лично знал нескольких преподавателей моей кафедры, назвал их по имени и попросил передать им привет. Затем он повёл нас вдоль кирпичных кладок внутреннего двора. Студенты разъехались на летние каникулы, худжры* для занятий были тихими и безлюдными. Мы прошлись вдоль каменных усыпальниц в форме суфийских шапок, постояли возле деревянных надгробий с шестиконечными звёздами, гладили изысканную эмаль плиток и восхищённо разглядывали дорогие фрески. Мы заглядывали в двери худжр, келий первого яруса, и подолгу слушали Сайфетдина, который неторопливо, с явным удовольствием рассказывал нам об основателе медресе, достопочтимом Саиде Абдулле Аль-Йамани, узбекских династиях средневековья, о жестоких правителях Бухары.  Изнывающие от июльской жары и недосыпа, мы кивали ему головами, стараясь проникнуться жалостью к проданным в рабство пленникам, и уже начали было посматривать на часы, как вдруг наш импровизированный гид спросил, не хотим ли мы подняться на крышу и сверху полюбоваться площадью и старым городом. Несмотря на солнцепёк и жару, мы тут же согласились.

      Крыша представляла собой широкую площадку из светлого известнякового кирпича с небольшими круглыми крепостными выступами. Стоящая напротив башня минарета, ворота мечети и выступы башен напоминали мне вырезанные из глины громадные шахматные фигуры. Перед нами возвышались два бирюзовых купола, нижние стены которых были покрыты отполированным серым мрамором. Обе стены были обрамлены мелкой мозаикой из синего камня, решётчатыми окнами и широкой полосой из сверкающей на солнце глазури. Белая арабская вязь, тонкой виноградной лозой плетущая коранические суры вокруг купола, поразила меня своей красотой и изяществом. «Нет бога кроме бога» - впивались в глаза и не позволяли отвести взгляд строки мусульманской шахады. Я наслаждался сверкающей бирюзой, касался ладонью тёплого камня и улыбался улыбкой блаженного.

       Подошло время второго намаза. Мы спустились вниз. Сайфетдин пригласил зайти с ним в небольшую мечеть, расположенную в правом крыле медресе. Мы остановились у резной двери. Сайфетдин вошёл в нишу михраба, поднял подбородок, закрыл глаза, и, поднеся ладони к лицу, запел.  Долгие призывные звуки азана поднимались вверх и, словно эхо в горах, отражались в кирпичных сводах мечети. Тембр его голоса был ярок, голос пронзителен и удивительно красив, он завораживал и печалил одновременно. Я обернулся и посмотрел на ребят. Афганец стоял, опустив голову, глаза Профессора блестели от слёз…

* классные комнаты

Продолжение: часть девятая http://proza.ru/2024/08/28/759