Дымов. Одиночество

- Чувак, пора стричься, патлы отрастил, ходишь как исусик недоделанный, людей пугаешь, - стучал молоточком  в висках Дымова голос брата.

- Ну зачем ты опять влезаешь в мою голову? Из-за тебя я который день хожу небритым. Где я, чем живу, тебе и впрямь интересно?

- Да мне и знать не нужно! Америка, Америка, наркоманы ссученные, - кривился голос, - Что, там лучше, чем здесь, а, страдалец? Научился дышать чужим воздухом? Джинсы клёвые, домик опять же. А о других ты подумал? Забыл, как мать на твою присягу ездила, а потом тебе, сержантику, еду мешками возила? Копеечка туда ушла немалая. Простить тебе твой отъезд? Не тронь его, ишь ты, да ты первый враг и есть, твою ж мать.

     Дымов молчал, физически ощущая звенящую пустоту, наполнившую пространство вокруг зеркала. Говорить с братом он никогда не умел, даже здесь, с мнимым, несуществующим, внезапно возникающим в воображении, разговоры эти заканчивались одинаково, и их-то сложнее всего Дымову было выдержать, как не мог он терпеть тогда, в юности ни унизительного тона, ни вечной снисходительной его улыбки, - И всё-то ты врёшь, умник! - в ответ он лишь срывался на крик, а бывало что и плакал от осознания собственного бессилия, словно ожидая чего-то, в тревоге. Со временем их отношения и вовсе сошли на нет, растворившись в череде взаимных обид и упрёков, а если когда-то и была крупица братской любви между ними, то лишь в раннем детстве, когда мыла их мать в одной ванной в убогой хрущёвке, бросая в воду игрушки и наполняя её чистой белой пеной. Теперь же, по прошествии многих лет, голос брата нет нет да и поскрипывал в его голове, напоминая о существовании стареющих родителей, дыме коптильни за окном московской квартиры и запахе сухих берёзовых листьев.

     Дымов оторвал взгляд от зеркала. Тоска клейстером заполняла пространство дома, сменивший брата женский шопот бесцеремонно предлагал  поискать отражение в гранёном стакане. Дымов противиться не стал, гранёный не гранёный, а даме не откажешь. Спустившись в кухню, он налил себе  первые  пятьдесят капель. "Лечебные", как называл их один из его приятелей.

    Шёпот смолк к третьему стакану, оглушённый алкоголем, и теперь компанию Дымову составляли засохшие цветы в вазе и подвешенный снаружи к стеклянной двери паучок, забытый там с Хэллоуина, чьи выпученные глаза глядели на него с немым укором. Дымов потянулся, выпрямляя затёкшую спину. Он устал и был голоден. За окном в слабом свете фонарей блестели стриженные газоны, порывы ветра срывали с голых веток листья, капли дождя рождали на лужах холодные пузыри. Ничего не менялось, то же одиночество, чьи очертания на короткое время размывал виски, те же белые стены. Дымов вышел на террасу, сорвал с невидимой нити паучка и, вернувшись в тепло дома, бросил его в урну.

   

    

Продолжение: часть вторая http://proza.ru/2024/08/28/834