Дымов. Забыть её

     Чтобы забыть её, он переставлял кровать, покупал новое бельё, с жаром срывал выбранные ею когда-то занавески. Наивные попытки изменить реальность, все эти перемещения мебели, бой посуды, случайные встречи, дикое, необузданное удовольствие в попытке выбросить её из своей памяти приносили лишь временное облегчение. Потом он двигал на прежнее место кровать, застилал постель её бельём и ложился не раздеваясь. Хлипкая надежда увидеть её лицо, ощутить тепло появлялась в тишине ночи и исчезала каждое утро, она не возвращалась и чуда не происходило.

     В потном удушье просыпался Дымов, мотал, крутил во снах тот июньский вечер, тело хотело вспомнить каждое движениие. Днём парило, но гроза прошла стороной. Сняв поводок с сеттера, она убежала вперёд, среди тенистой зелени рыжими пятнами мелькала собака, соскучившаяся по свободе в тесноте дома, она радостно носилась  по скошенной траве. Дымов пошёл быстрее, чтобы не потерять их из виду. Он увидел её на поляне в запачканном сарафане. Она остановилась в ожидании, и когда он подошёл к ней, возбуждённый, откинула с лица прядь волос, коснулась его щеки. - Привет! - произнесла озорно, - Ну же, побегай с нами! - Вновь отбежала и, вспрыгнув на поваленное дерево, раскрасневшаяся от жары и молодости, призывно заломила в локтях тонкие свои руки, и сарафан, и растрёпанные волосы её пронизывали лучики заходящего солнца. Они вернулись домой, их желание было столь сильным, что обошлось без прилюдий. Шипела, крутясь, отыгранная пластинка, а они, обессиленные, лежали на полу, посреди раскиданной одежды, распухли искусанные ею губы, руку грел жар её кожи. - Extremely possessive behavior*, – произносил вслух Дымов, а за окном капли холодного дождя рождали пузыри и расходились кругами.
   
    Проходили дни, осень сменилась унылой зимой, падающий снег быстро превращался в лужи. Появлялись и исчезали лица друзей, иногда мелькали халаты врачей с их безэмоциональными лицами.

– Вы когда-нибудь задумывались о совершении суицида? - спрашивали его белые маски. Он вглядывался в щёлочку с тенями за стёклами очков, где у людей обычно бывают глаза, пытаясь уловить в их вопросах человеческое участие, но находил лишь холодный блеск дорогих линз.

    В какой-то из понедельников перед Дымовым выросла голова довольно упитанного кролика с выпирающими резцами. Кролик был умён, сдержан, он не задавал вопросов, первые несколько секунд он смотрел на Дымова из темноты кабинета, расширял глаза и водил челюстью, крутил в пальцах длинные нити цицита**, что-то записывал в большую тетрадь, хмыкал и ставил галочки в понятных ему одному схемах и картинках, и пока он был занят своими делами, Дымов начал любоваться видами темнеющего парка в  окне, затем принялся разглядывать вышивку устроенной на кроличьем затылке ермолки. Две блестящие заколки  удерживали её меж длинных пушистых ушей, и каждый раз, когда кролику надоедало чертить схемы, он откидывался на мягкую спинку кресла и отведя назад лапы, акуратно похлопывал себя по голове, словно проверял надёжность креплений. Выглядело это по театральному трогательно. Приём почти закончился. Кролик, не вставая, оттолкнул от стола кресло и, подкатив к Дымову, стал рассказывать про синапсы нейронов, концентрацию серотонина в структурах головного мозга. Затем он заполнил рецептурный бланк и обязал Дымова  заходить к нему раз в две недели. На прощание он протянул Дымову свою лапу, и довольный собой, укатил в темноту норы.

    Выписанный кроликом флуоксетин лежал нетронутым на прикроватной тумбочке в белой спальне.

   Однажды Дымову стало плохо. Ясным днём его голову наполнила звенящая темнота, и, если бы его не подхватили, Дымов вряд ли бы удержался на ногах. Он приходил в себя на диванчике средь освещённого со всех сторон холла, а над ним склонились, теребя за рукав, взволнованные лица. Тогда его отвели в медицинский кабинет, расспросили про самочувствие и измерили давление. Дымова заставили прилечь и вообще отнеслись к его сумасшествию по человечески, разрешив раз в день отдыхать в специально отведённой комнате, комфортную темноту которой разрезала узкая полоска света.

*Крайне собственническое поведение
**В талмудическом иудаизме — переплетённые нити, иметь которые на одежде с углами обязаны взрослые евреи-мужчины.


Продолжение: часть третья http://proza.ru/2024/08/28/838