Последний из украинцев. Часть 1. Глава 3

Внимание: Третья глава редактируется

Рекомендую читать книгу с самого начала по этой ссылке: http://proza.ru/2024/10/02/101

Часть первая. Черный мир.
Глава третья. Убить тварь бессловесную...

    Без пяти четыре, кажется. Тьма еще стояла непроглядная, мертвая, та особая предрассветная тьма, что тяжелее и глубже самой полночи. Но сквозь сон, сквозь вату бессознательного, я почувствовал руку. Тяжелую, шершавую, знакомую до каждой трещинки на коже. Она легла на мое плечо и не трясла, а скорее придавила, вжала в матрац.
    – Вань, – прозвучал шепот, низкий, как подземный гул. – Вставай. Тихо.
    Это был отец. Я открыл глаза. В щель ставни пробивалась ниточка бледного, неживого света. Он стоял над моей кроватью, огромный, заслоняя собой весь мир. Я видел только очертания его широких плеч и слышал его дыхание – ровное, но напряженное, как у зверя настороже.
    – Мать с Варькой не буди, – приказал он тем же приглушенным, подпольным шепотом. – Мы с тобой, как партизаны, понял?
    Понял. О, я понял прекрасно! В этом был весь смысл, вся соль предприятия. Не просто поехать на карьер, а ускользнуть, совершить тайный побег из царства бабьих вздохов, материнских забот и сестриных насмешек. Мы были заговорщиками.
    Я одевался в темноте, нащупывая штаны и рубаху, и каждый шорох скрипевшей кровати казался мне пушечным выстрелом. Из соседней комнаты доносилось ровное, мирное дыхание матери.
    На дворе пахло ночной сыростью, спящей пылью и липой. Воздух был холоден и густ, как кисель. В летней кухне, что стояла в глубине сада, уже теплился огонек. Там, как дух-хранитель нашего предприятия, нас ждала бабушка. Маленькая, сгорбленная, в темном платке, она возилась у печки. Она не сказала ни слова, только кивнула своему сыну, моему отцу, взглядом, полным какого-то древнего, молчаливого понимания.
    – Садись, внучек, подкрепись, – прошептала она, ставя передо мной глиняную миску с дымящейся картошкой в мундире и кружку с молоком, таким густым, что оно было похоже на разбавленную сметану. Я ел, торопливо, почти не жуя, под пристальным, торопящим взглядом отца. Он уже стоял в дверях, оглядывая велосипеды, и весь был – ожидание, порыв.
    И вот мы едем. Я – на раме у отца, сжимая в руках его старую, пахнущую табаком и кожей сумку с удочками. Андрей, мой старший брат, крутит педали рядом. Он уже почти взрослый, длинный, нескладный, и смотрит на меня свысока. Едем по пустынным, серым улицам спящего города. Фонари уже потухли, а рассвет еще не наступил. Мир был пуст и отдан нам в полное владение. В груди у меня пела какая-то восторженная, щемящая струна. Я чувствовал себя участником какого-то невыразимо великого действа.
    Карьер встретил нас могильным холодом и запахом мокрого песка. Вода стояла черная, неподвижная, как расплавленный асфальт. Мы расположились у мелководья на песке. Отец, сосредоточенный и молчаливый, начал возиться с снастями. Андрей, скучая, швырнул в воду камень.
    И тут случилось оно.
    Из-под ноги Андрея, с противным, влажным шлепком, выпрыгнула маленькая, зеленая лягушка. Она была живая, вся в утренней росе, и от этого казалась сделанной из скользкого нефрита. Я вскрикнул от неожиданности и отпрянул. Не от страха, нет, а от этой внезапности, от ее влажного, трепетного существа.
    Андрей, тоже вздрогнув, из какого-то глупого, мальчишеского азарта, поднял ногу и с силой, с каким-то остервенением, наступил на нее каблуком. Раздался тихий, хрустящий звук. Что-то маленькое и живое перестало быть.
    Я замер, глядя на темное мокрое пятно на песке.
    Отец поднял голову. Лицо его, обычно спокойное и твердое, исказилось. Оно стало серым, как пепел.
    – Что ты наделал? – прорычал он, и голос его прозвучал не как крик, а как стон. – Негодяй! Зачем?
    Андрей смущенно отступил, бормоча что-то о том, что «она напугала Ваньку».
    – Не Ваньку она напугала, а удачу нашу! – Отец встал во весь свой исполинский рост. Он тыкал пальцем в бездыханное пятно. – Это к дождю! К ненастью! Самая что ни на есть верная примета! Убить тварь бессловесную… Душа у тебя черствая, Андрей!
    Он говорил горячо, с какой-то старческой, суеверной злобой. И будто в ответ на его слова, тишина над карьером вдруг сгустилась. Легкий ветерок, что ласково трепал осоку, вдруг замер, а затем налетел снова – уже резкий, холодный, порывистый. Он погнал по небу грязные клочья облаков. С запада, откуда не ждали, выползла и поползла на нас, как живая, огромная, сизая туча. Край ее был подернут багровой, недоброй пеной.
    В воздухе запахло озоном и пылью.
    – Все, – коротко и мрачно бросил отец. – Собираться. Не до рыбалки теперь.
    Никто не спорил. Молча, понуро, мы погрузили несвернутые удочки обратно в сумки. Молча сели на велосипеды. И поехали обратно, в ненастье, которое нагнал за нами тот самый ветер.
    Туча нависла над нами всей своей свинцовой тяжестью. Первые тяжелые капли шлепнулись мне на спину, как слепые горошины. Мы мчались по пустой дороге, а дождь, сперва робкий, потом все более яростный, хлестал нас по лицам, заливал глаза. Я сидел на раме, прижавшись спиной к отцовской груди, и чувствовал, как он тяжело дышит. Вся наша тайная, прекрасная вылазка обернулась вот этим – позорным бегством под стыдным, равнодушным ливнем. Рыбалка не состоялась. Не состоялось ничего. Осталось только это мокрое пятно на песке да горечь в душе, острая, как тот самый ветер.

Продолжение (Главу Четвёртую) читайте по ссылке http://proza.ru/2024/10/14/75