Эх, лагеря, лагеря...

Из цикла рассказов "Мое уральское детство"

Майское полуденное солнце прорывалось сквозь цветастые узоры тюлевых занавесок и нестерпимо слепили глаза выпускников, торжественно построенных на прощальную линейку. Клара Абрамовна одухотворенно парила над клавишами полированного пианино, обрамленного с двух сторон гроздьями разноцветных шаров. С праздничным бантом на голове и «Букварем» подмышкой, я искренне не понимала, почему голоса воспитателей звучат пафосно-проникновенно, без привычной командно-строевой тональности, а родители сидят c выражением слезливого умиления.  Меня совершенно не печалил тот факт, что больше никогда не придется ходить в паре с хронически сопливым очкариком Эдиком Хидиятуллиным или смотреть, как Эллочка Галушкина, вечно рыдая, давится едой.  Напротив - моя плутовская натура   внутренне торжествовала в предвкушении полной свободы и безделья   предстоящего лета без невыносимых подъемов в 6:15 и режимного распорядка.

Самозабвенно ворвавшись в круговорот уличной жизни, я не заметила, как пролетел июнь.  Ничто не предвещало беды. Однако, вернувшись как-то вечером домой, я обнаружила посреди комнаты старый дерматиновый чемодан, который с незапамятных времен пылился на шкафу, набитый разным ненужным тряпьем.  Конечно же, меня озадачила его внезапная эксгумация, но объясняться с родителями мне вовсе не хотелось. Сразу бы возникли вопросы - зачем нам вдруг понадобилась бельевая веревка дворничихи тети Зины из второй квартиры, и за какой надобностью мы стянули штаны ее мужа-алкоголика. Тем более, что она уже нас достаточно отругала и грозилась надрать уши. И чего она сочиняет?! Эти выгоревшие от времени сатиновые шаровары давно пора было выбросить, а мы их только на сучок перевесили - никто ж не виноват, что ветром сдуло!

Тихонько прошмыгнув в постель и дожёвывая, прихваченный на кухне бутерброд с Докторской, я собиралась уже благополучно заснуть, как резко включился свет….
-  Марш быстро в ванну!  Какой-то Маугли, а не девочка!  -  мама сдернула одеяло и укоризненно покосилась на хлебные крошки. -  Ну, ничего, в лагере тебя научат порядку!
- В каком лагере…, - непонимающе я заморгала глазами.
- В пионерском! – показалось, что мама за что-то мне мстит….
- Всего три недельки! Свежий воздух, лес, грибы-ягоды…, - интонация сомнительного оптимизма отца навеяла еще большую тревогу, - пролетят - не заметишь, уезжать не захочется. А мы с гостинцами приезжать будем. Кстати! Твой дружок Сережка Пруцкий тоже едет, веселей будет….

Наше обезбашенное «веселье» прошлогодней поездка семьями на Черное море по профсоюзной путевке заслуживает отдельного рассказа, но сейчас этот аргумент звучал крайне неубедительно. Я прекрасно помню негодующее перешёптывание Сережкиных родителей по поводу моего «неблагоприятного влияния на воспитанного интеллигентного мальчика». И тут обожгла догадка - от меня попросту хотят избавиться!

«Может, из дома сбежать, пусть поволнуются! Жаль, поздно уже, темно на улице….  И ведь молчали до последнего, предатели! Но ничего, еще пожалеете» ....
До глубокой ночи я рисовала в голове драматические перспективы и старалась припомнить все, что было известно про лагеря. Пригодился опыт старшего брата.  Вернувшись домой заросшим, загорелым и одичалым, он хвастал пацанам о романтических приключениях, гордо тыкал пальцем в точку на карте где-то за тыщу километров и с опытным прищуром сообщал, что отмотал два срока в Петропавловске. Потом, уже во сне киношный отряд пионеров еще долго маршировал, напевая: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам…»

Далее события   развивались стремительно и с фатальной обреченностью. Разбудили, подняли, собрали, накормили и отвезли на место сбора.  Нашли нужный отряд, сверили по списку, посадили, чмокнули в макушку и ободряюще помахали вслед отбывающей процессии….

Закончились городские кварталы, свозь бегущие тополя лоснилась бирюзово-зеркальная гладь Первого озера, замелькали жестяные крыши садовых домиков, утопающих в зелени плодовых деревьев, а через несколько минут потянулись пестрые бескрайние луга, поросшие разнотравьем. Я с тоской провожала смену пейзажа, уткнувшись в стекло и была равнодушна к запланированной анимации с целью перезнакомиться и сбиться в коллектив. А с каким важнецким видом прошествовал мимо меня Сережка в другой автобус, всем своим видом показывая, что он к нашему отряду малышни не имеет никакого отношения. Второе предательство за сутки – это уже слишком!

Неожиданно за окнами резко потемнело, и с обеих сторон выросла нависающая стена высоченных сосен, заслоняющих просветы неба мохнатыми макушками. Стало совсем невмоготу, к горлу подступил комок, и я готова была уже разреветься, как зычный голос пионервожатой объявил: «Привал!» и самым беспардонным образом отвлек меня от философских мыслей.

-  Мальчики с Олегом Борисовичем идут налево, а девочки за мной направо!
Автобусный картеж съехал на обочину и детвора, как разворошенный муравейник, заструилась в разные стороны. Я с удивлением посмотрела на долговязого прыщавого парнишу лет шестнадцати, выдававшего себя за Олега Борисовича, и поплелась в указанном противоположном направлении.

Сделав свои дела, нас опять сгруппировали, пересчитала и вывели на полянку, погреться на солнышке….   Я аж ахнула от неописуемого восторга — это была самая что ни на есть сказочная земляничная поляна! Волшебный уголок, сокрытый в лесной чаще от посторонних глаз. Залитая солнцем лужайка блистала переливалась в капельках утренней росы и была полностью пунцовой от спелых ягод. Как живая иллюстрация в книжке «Кувшинчик и дудочка» - «одну беру, на другую смотрю, третью замечаю, а четвертая мерещиться».

Пережив секундное потрясение, все бросились врассыпную, попадали на четвереньки, ползая как неуклюжие медвежата, с азартом набирая полные ладошки и горстями запихивая в рот. Это были самые вкусные ягоды, которые я когда-либо ела.  Ни разу в жизни мне больше не довелось оказаться на такой земляничной поляне — это было действительно чудо, единожды открывшее свои лесные богатства.

-  По автобусам! - раздался гласный клич, и волшебное время истекло, солнышко спряталось за ватное облако, а трепетные крылья бабочек превратились в красные сигнальные флажки…

Потом мы целый час еще петляли по полям, огибая стороной молодой ельник, проехали мимо станции Октябрьская, обдав местных жителей, толпившихся на остановке, желтоватым облаком придорожной пыли, въехали в тень переплетённых ветвями старых вязов, и наконец, подкатили к белокаменной арке с вывеской «Орленок». С двух сторон по фасаду на постаментах торжественно замерли два гипсовых горниста, ужасно напоминающие побитые временем изваяния на старых могилах Успенского кладбища, где я с бабушкой на Пасху любила бродить, собирая конфеты и с леденящим любопытством читать таблички. Для завершения картины радостного впечатления от ворот тянулась высокая ограда частокола из металлических прутьев, свежевыкрашенная зеленой краской. Стало понятно - самостоятельно отсюда мне не выбраться....

Хотя у меня уже был достаточно богатый опыт самостоятельного передвижения. Началось все, когда Олежка не смог выбраться из набитого битком автобуса и мне впервые пришлось проделать путь в детский садик без сопровождения. До сих пор помню его удивленно-перепуганную физиономию за стеклом закрывшейся двери отъезжающего автобуса.   

Иногда меня просто забывали забрать, и воспитателям приходилось доставлять меня домой согласно прописке, вернее сопровождать, так как дорогу я прекрасно знала сама.  Естественно, не застав никого дома - раз меня никто не хватился, тащились дальше на трамвае к бабушке, полагаясь лишь на мою зрительную память.

В начала лета с познавательной целью я в тайне от родителей изучила все автобусные маршруты, проделывая обзорную экскурсию по круговому маршруту. Был случай, когда, доехав до конечной на противоположном конце города, водитель объявил, что едет в гараж…. Пришлось выйти и с круглыми от ужаса глазами наблюдать промышленный ландшафт металлургического комбината на безлюдной остановке в ожидании следующего автобуса. Двадцать минут мне показались вечностью, с тех пор у меня пропал интерес к автобусным турам. И вот опять, меня завезли куда-то к черту на куличиках….

Нас развели по корпусам и дали время обустроиться. Я запихнула чемодан под первую попавшуюся кровать и присела осмотреться. Узкие постели в три ряда, подушки парусом на уголок, пошарпанные незакрывающиеся тумбочки с покосившейся и одинокий стул у входа – все унылое и бесцветное, как в больничной палате. В низкие окна практически не заглядывало солнце, скрытое густой зеленью столетних деревьев. Пахло сыростью и хлоркой. Я искренне не понимала, за какие грехи меня сюда сослали….

Нас построили и повели обедать. Справедливости ради отмечу, кормили нас отменно. Остается загадкой, как советский общепит при тотальном дефиците продуктов умудрялся достигать такого невоспроизводимого вкусового эффекта. До сих пор котлеты с пюрешкой и сдобная булочка с компотом – это лучшие воспоминания о лагере.

Посещение столовой на время отвлекло от грустных мыслей, но стоило вернуться обратно в корпус, я вновь вспомнила о своем бедственном положении. Ненавистный сон-час! Думала, что навсегда уже избавилась от этого детсадовского пережитка. Дома бы я сейчас летела по лестнице к друзьям, чтоб праздно поболтать на лавочке ни о чем, ровно до тех пор, пока очередная бредовая идея не подорвала бы нас с места и не унесла в неизвестном направлении.

А вместо этого я должна лежать в волглой постели и делать вид, что сплю. И самое ужасное, что никто уже не придет вечером забрать меня домой…. Я вся сжалась в комок, отвернулась к стене и, не имея больше сил сопротивляться, завыла от тоски. Я оплакивала, казалось, навсегда потерянный привычный  мир:  утренний луч солнца свозь листву рисующий мозаичный узор на одеяле;  несчастных три куста  помидор, растущих в деревянном ящике на балконе; пустырь через дорогу с терпким запахом полыни и луговых цветов, с костром и печеной картошкой;  знакомый двор и зовущие голоса из распахнутых окон; наши с папой походы на болотистый пруд за мормышем, рои  мошкары в вечернем мареве и багряные разливы до самого горизонта в темнеющем небе…

- Что случилось?! – вбежала испуганная пионервожатая.
- Ее никто не трогал, она сама., - на всякий случай предупредили девочки и притихли.
- Хочу домой! - неожиданно требовательно пресекла я дальнейшие расспросы, и сопроводив ответ набором звуков заупокойной партитуры для большей убедительности. В противоположном углу комнаты еще кто-то всхлипнул, на что пионервожатая пожала плечами и направилась за подмогой.

Во избежание коллективного разложения, меня решили срочно временно изолировать. В кафельной стерильности лазарета собрался консилиум. Седая фельдшерица с торчащими кудряшками свежего перманента поправила очки в тяжелой роговой оправе и заглянула мне в горло, всунула подмышку градусник, пощупала живот и для убедительности постучала молоточком по коленкам.

- Ребенок здоров, эмоционально возбужден и расстроен. Успокоить, отвлечь, заинтересовать. Деточка, а ты любишь читать?  Какая твоя любимая книжка? – напудренное лицо в мелких морщинках склонилось надо мной в доброжелательной улыбке.
Смена обстановки и повышенное внимание к моей персоне благотворно повлияло на мое настроение.
- «Доктор Айболит», - на ходу выдала я, а в глазах блеснул смешливый огонек.
Слава Богу, в наше время еще не было такого количества практикующих психологов, и некому было придумать тридцать три проблемы у ребенка и обнаружить скрытые детски травмы.  Диагноз был прост и понятен - издержки воспитания. Поэтому церемониться со мной никто не стал, а вернули обратно в отряд для принудительной социализации.

Профилактическая беседа возымела временный успех и до отбоя я старательно пыталась влиться в общественную жизнь. Но стоило мне вновь оказаться в одинокой сиротской кроватке, как щемящие душу воспоминая накатили с новой силой….   Белый плюшевый медведь в мягком свете ночной лампы, негромкий голос папы, шелест переворачиваемых страниц, сказочные видения.… На этот раз я тайно упивалась своим горем, молча глотая слезы и всхлипывая в подушку, пока, окончательно не обессилив, не провалилась в сон.

Наутро я выглядела как китаец. На расспросы «что случилось?», я безразлично кивнула на заброшенные пустые ульи за огородом столовой – «пчелы покусали…». Меня забавляло недоумение ребят.  Педагогический же состав отнесся скептически к моей шутке, а внешнее спокойствие вызвало дополнительную подозрительность. И не напрасно – у меня созрел план!

Я четко помнила шесть «волшебных» цифр номера бабушкиной сестры, проживающей в профессорском доме, в каждой квартире которого был свой телефон – непостижимая по тем временам роскошь. Нужно, во что бы то ни стало, дозвониться и воззвать о помощи….

Дорогу в медсанчасть я уже знала. И зеленый пузатый аппарат с пожелтевшим диском на столе докторши я тоже заприметила во время вчерашнего принудительного визита. Осталось за малым – дождаться подходящего момента.

Отзавтракала я в прекрасном расположении духа, и пока мой отряд вяло развлекался на детской площадке, я непрерывно следила за интересующим меня объектом, невозмутимо болтала ногами на скрипучей качели.

Наконец, марлевая занавеска на крыльце колыхнулась, и белая фигура с одуванчиком седых волос бодро заковыляла вглубь аллеи по направлению к деревянному пережитку дореволюционного зодчества с окошечком на дверце. Меня с качели как ветром сдуло. Прошмыгнув за кустами, я незаметно юркнула в кабинет докторши и, затаив дыхание, на миг замерла над телефоном. Быстрей, быстрей! 33-33-77 - я слышала стук собственного сердца. Пауза…  Но вместо долгожданных гудков в трубке что-то прошуршало и раздался строгий канцелярский голос:
-  Да, Тамара Семеновна, я вас слушаю. Алло?!...

Душа рухнула в пятки. Как ошпаренная, я бросила трубку на стол и пулей вылетела из лазарета. Ничего не понимая, я вбежала в ближайшую разрисованную избушку на детской площадке, забилась в угол и разрыдалась. Выла я на все лады, от минорных оттенков волнительного напряжения до эпической какофонии краха последней надежды.

Откуда же мне было знать, что городской телефон был только в кабинете директора, а все остальные аппараты использовались только для внутренней связи.
С этого момента я ревела все свободное время. Сначала меня жалели, потом стыдили, ругали и даже обвиняли в нервном расстройстве, а потом просто перестали обращать внимание, периодически отправляя в лазарет за очередной порцией успокоительного. Но уже на третий день начали переживать за мое здоровье, и во избежание возможных неприятностей домой все-таки сообщили.

Бабушка примчалась незамедлительно! Как же я была рада уткнуться в ее старый кримпленовый жакет, вобравший в себя не выветриваемые ароматы кухни и дедушкиного табака.  Выслушав душещипательную историю от первого лица, моя интеллигентная бабушка промокнула глаза батистовым платочком и решительно отправилась к начальству.

Я до сих пор не знаю: то ли это была такая уловка, то ли действительно настолько все было строго, но ребенка можно было забрать только по заявлению одного из родителей. Очень тяжело было принять данные обстоятельства, когда победа было так близка…

Спрятавшись от мелко-моросящего дождя под мухоморовой шляпкой песочницы, я с горечью заедала слезы привезенными пирожками и упрекала всех в произволе и бессердечии.

После мучительной сцены прощания с отдиранием меня от подола юбки, бабушке «на дорожку» накапали валерьянки, а меня под конвоем сопроводили в отряд для принудительного отдыха.

Держалась я с переменным успехом, считая часы до родительской субботы. Из общественной жизни, кроме столовой, отложился в памяти лишь единственный эпизод – вечерний просмотр в клубе фильма «Русалочка». Удивительно красивая сказка. Особо сильное впечатление на меня произвела финальная сцена, когда с первыми лучами солнца Русалочка медленно растворялась в утреннем тумане, навсегда покидая этот мир и превращаясь в мираж. Пока малышня шуршала фантиками и шушукалась, я растирала слезы по щекам и прерывисто вздыхала. «Какой чувствительный ребенок...», - услышала я из темноты взрослый шепот. Что они могут понимать в предательстве….

Наконец наступил долгожданный день. Еще до приезда папы, я вытянула из-под кровати чемодан, скидала свое барахлишко, демонстративно щелкнула замком и уселась на заправленную кровать, что категорически запрещалось до обхода дежурных.

- А ты далеко собралась? – поинтересовались девочки с долей иронии.
- В деревню гусей гонять, - кто-то хихикнул за спинами.
О! Знакомое выражение. Это наверно любимая альтернатива всех мамочек в пользу лагеря, даже если у тебя нет ни бабушки, ни дедушки, ни в какой деревне.
Так врезать захотелось....  Но я сдержала свой порыв, нельзя было выходить из печального образа - не хватало еще все испортить напоследок.
- Мы на море едем отдыхать. В Гагры! - не моргнув глазом, соврала я, и с победоносным видом направилась к выходу. – Счастливо оставаться, деревня! …
Я сразу же разглядела в толпе у центральных ворот знакомую фигуру немолодого модника в белой тенниске и пижонской кепке, бросилась на встречу, повисла на шее и больше не отходила ни на секунду, пока папа решал административные вопросы.
- Может, все-таки останешься? – с сомнительной надеждой спросил отец. Я только дурашливо помотала головой и вприпрыжку побежала забрать свой дерматиновый чемодан.

***
Вмиг испарились все горести. Мы бодро шагали по проселочной дороге на автобус, навстречу желто-сырному солнцу.  В траве беззаботно стрекотали кузнечики, мохнатые шмели деловито жужжали над зарослями чертополоха, а высоко в небе с криком носились стрижи. Я успела нарвать букет полевых цветов, рассказать про самые вкусные котлеты, про смешную докторшу, похожую на Айболита и самое главное, взять клятвенное обещание больше никогда не отправлять меня в лагерь. Никогда-никогда….