Господин и товарищ завод

Чугунолитейный, мощный – от метро Войковская к северу, в сторону Водного стадиона, сейчас его нет; все цеха снесли и что-то коммерческое  расположили на этой территории. А был славный завод имени какого-то Войкова (кажется, революционного инженера-взрывника) и только в этот завод брали мужиков со справками после отсидки. А я, закончивший математическую школу, поступивший куда-то в ВУЗ и покинувший его, пришёл сюда потому что хотел работать вместе со всеми людьми и потому что было близко от моего места проживания, от Речного вокзала. Быть вместе со всеми – это была у меня идея фикс, и, следуя этой идее, пошёл я добровольцем в армию, да и в армии не искал лёгкой службы, но шёл вместе с большинством. (Можете не верить, но это пожизненная тема, и я ни о чём не жалею.)

На заводе было как бы тяжело. Литейные цеха, гарь, кругом глухонемые (не так больно ушам) и бывшее зэки. Грохот. Нормальные люди там работать не хотели, а я хотел. Много алкоголя. Мелочи. Я устроился в маленький цех, в мастерскую по закалке инструментов. Над моей головой был цех номер 15, инструментальный, и вот инструменты я должен был для них закаливать и поднимать на тельфере в дырку в потолке (у них в полу).

Сталь Р-18 (метчики – до сих пор не знаю, где ударение) очень твёрдая, острая, с вольфрамом - эта сталь может нарезать калёный чугун. Чтобы калить метчики были печки с расплавом поваренной соли (900 градусов) и хлористого бария (1100 градусов), а рядом ванны с маслом и с раствором кальцинированной соды. Раскалённый барий солнечно сиял. Там была вытяжка – такой старый жестяной колпак, он кого-то мне напоминал, связанный с воздушным насосом и общим заводским шумом и воем. Вой был, а хорошей вытяжки не было
- Андрюха, ты пить умеешь?
- Не знаю.
- Учись! Можешь цельный стакан? Тебе надо организм обеззараживать.   
- Попробую.
Мне было 18 лет. Стакан – тяжело. Наливали по 170 мл или с горкой (в-склянь) если на двоих. 

Слава Богу, добрые министры придумали водку в 30 градусов - имбирная, калгановая, померанцевая и т.п. – ничего лучше не пробовал. Пьёшь и поёшь в душе «слава КПСС».

Хлористый барий, конечно, ко мне в организм пробирался, я им дышал.  А был наверху начальник инструментального цеха по кличке Цыган, вот он приходил ко мне этим ядом лечиться. Большой свой нос под колпак засунет и дышит с выражением. Не знаю, чем это закончилось, ибо я всего полтора года на заводе Войкова проработал. От меня через полгода одни кости остались, я догадался, что барий не по мне – пришлось уволиться, а не хотелось. Полтора года мужского счастья. И щей горшок и сам большой. Лучшей, более человеческой и мужской работы не было у меня в моём послужном списке.

Особенно мне нравилась вторая смена. Тишина, начальников нет. Мастер из вечерней смены порой спускался ко мне в преисподнюю.
- Имбирную будешь? А стаканы есть? Смотри внимательно, а то сопьёшься у нас. Держи себя в норме.
Что подразумевал наставник, ставя на железную тумбочку поллитровку? Как говорили у нас в цеху, сие в третьих неизвестно. 
- А что надо? – спрашивал я, протирая дымчатый гранёный стакан (он всегда дымчатый, даже если недавно пользованный) и выказывая заводское усердие. 
- Да так, налей по маленькой.
Я так спрашивал у руководителя, потому  что заводской народ поверил в мои способности, несмотря на малые года и худосочные плечи. - Вот у нас термист появился, так настоящий термист.

И таскали на закалку топоры, ножи, стамески… Все были мужики работящие, дачники, каждый свой инструмент любил и берёг. 
- А какая у тебя сталь? – спрашиваю на всякий случай.
- Хрен его знает. По искре прикинь.
Если большая жёлтая искра от наждачного круга - значит сороковая обычная инструментальная сталь. Если мелкая, - то вероятно пружинная, а если мелкая и красная, то наверно с присадками, её калить на воду или на каустик нельзя, её после накала немного отпускать надо и калить бережно - в масле. Благодарили освежающими напитками.

Но кроме официального алкоголя (на троих с рабочими) на мою долю приходился ещё левый алкоголь. Мой школьный товарищ там проживал в километре от завода. Мы с ним распознали дырку в бетонной ограде… и он, заглянув ко мне, когда у меня вечерняя смена, предлагал взять у меня три рубля и сбегать в магазин. Так оно и получалось. Конечно, на двоих юношей бутылка анисовой или иной водки не производила эффекта. Приходилось петь. Услышав песню, сверху сбегал дежурный мастер и просил петь ещё. Но как на сухое горло? Тогда он доставал какую-то столичную или московскую, выкладывал из нагрудного кармана газету, разглаживал её на столике богатырской рукой и велел считать вечер открытым. Не дай Бог кто-то сфальшивит! А у меня в печке ведро дырчатое (титановое) с метчиками заряжено – перекаливать не следует…
- Молодец. Вот за что я тебя уважаю, ты хоть и молодой, а профессию уважаешь.   

Разумеется, у меня был термист-наставник. Он меня с первых дней практически обучал и был мною доволен, однако возникла коллизия. Дядя Саша по кличке Кацо вроде бы не пил, но раз в полгода срывался и пил недели две-три. Завод его конечно увольнял: надо ж табель рабочих смен заполнять, но всякий раз прощали, потому что был он мастер с большой буквы. Пил тяжело, менялся лицом и сознанием, потом болел и клялся, что это в последний раз; его жена приезжала из Подмосковья с просьбами и мольбами… и Сашу Кацо восстанавливали, но… однако… мастер 15-го цеха имел виды на меня – то есть Кацо запьёт, а тут я. Не рассчитал он. Я тоже немного запил.

Глава 2
Времена сгустились. Бывает нервозность без явной причины. Обед, партия в домино. Все выходят из цеха во дворик - там было немножко зелени – и как же она нужна рабочему человеку, который живёт среди стали, бетона, чёрного масла! – сели забивать козла, грохот, мат, юмор. А я не играл. Цех пустой. Я проверил доставку своего ведра изделий наверх и вижу в огромном помещении одного человека с поникшей головой. Чтобы очки не падали на вертящуюся деталь, токарь Лазарь крепил их на голове резинкой от трусов (или для трусов). Он смотрел в газету. Из-под очков текли слёзы. Я не очень был с ним знаком, но подошёл. 
- Что-то случилось?
- Китов убивают.
- Кто? Где?
- Вот.
Он белой рукой с рабочими синими жилками ударил по газете.
- Падлы.

Я как бы на всякий случай осмотрелся по сторонам. Завод имени Войкова китами был не богат. Известный токарь Лазарь годился мне в дедушки… но по-деревенски «дядя Лазарь» я не мог обратиться к нему, завод имеет свой чин – товарищ. Мы все товарищи. Или по отчеству.
- Где киты? Лазарь Петрович. 
- Везде, на северах. Там их убивают. Моря…
Его бледное обескровленное сороколетним трудом лицо смотрело в газету.
- Падлы. Как будто без этих китовых жиров нельзя обойтись.

Глаза его упирались в линзы, из-под линз текли слёзы.
Я был бессилен помочь ему. Вернулся к себе. Заглянул в электрический шкаф, там немного шуршало. Взял напильник, посмотрел на трёхфазные шины, увидел нагар, стал напильником сдирать нагар и задел соседнюю шину – брызги искр, напильник вылетел из моей руки и пробил крышу электрошкафа. Дырка в металле, а могла быть в моей голове. Так распорядился случай. Кое-как довёл свою смену до завершения. Всё в порядке. Пришёл сменщик Женя. 

Мы с ним порой говорили о литературе. «Земля забытая печальна, её пейзаж уныло прост…» Я хотел порадовать его маленьким стишком, но он был странен. На шее шарф как у детей повязан. У нас не было французов, модников, педиков…
- Простыл?
- Меня чуть не убили.
Сел тяжело, рухнул. Пот на лбу. Я заглянул к нему под шарф и увидел почерневшую кожу. Кто мог на Женю покуситься? Какой-то сумасшедший. Он штангист, его рука имела объём моего туловища, к тому же мирный человек, а мирных людей лучше не выводить из себя.
- Представляешь, на мне кто-то сидит. Но не жена, она крупней. Кто-то вроде макаки. И душит меня, пальцы жёсткие. Я гляжу на него в упор, а он какой-то непонятный, от страха у меня глаза расплываются, дышать уже нечем.  Я шепчу: Вера включи свет! Она через меня перепрыгнула и к двери – включила свет, а этот вмиг исчез, как будто лопнул. Я ещё долго дышал, жена обтирала меня влажным полотенцем. Вся постель мокрая, то ли я так вспотел, то ли описался.

Я сделал шаги по термичке. Да уж, мой старший товарищ такого не придумает. Но пора домой. Прошёл через одиннадцатый цех, кое-с-кем поручкался. Газеты, киты, демоны. И тут вижу, все окна розовые. Один только раз такое в жизни видел. А в окнах там были не тонкие стёкла, а стеклянные кирпичи; через них дул в цеха розовый плотный свет.  Я рукой показываю, глядите! - но особого впечатления это ни на кого не произвело. Конец рабочей смены. Кто что не доделал - отложил на завтра. Кто что не допил, решил допить, а покурить можно и в дороге.  Через несколько минут свечение погасло. Вечер, Москва, пахнет снегом и пивом… никогда больше такого не будет. Иду домой и думаю, что я счастливый человек, но в массе усох - как жить дальше?