1945 Часть I

Случилось так, что в конце июня начальник управления получил очередной отпуск и уехал в Сочи. Его обязанности стал лично исполнять заместитель начальника управления. Но внезапно тяжело заболел и лег в госпиталь на неопределенное время. По приказанию начальника Главного управления Иван временно принял на себя права и обязанности начальника управления.
В начале августа Ивану позвонили из управления кадров и потребовали в недельный срок представить рапорты всех желающих поступить в Высшую военную академию. Каждый, желающий поступить, должен был заручиться со-гласием начальника управления.

Управление кадров должно было все указанные рапорты собрать и представить начальнику Главного управления; отобранных начальником этого управления кан-дидатов передавали в Главное управление кадров для окончательного решения.
Получив указания из управления кадров, Иван встал в тупик. Он не мог подтвердить согласие начальника управления на свое поступление в академию. Можно было телеграфировать в Сочи, но Иван откровенно боялся лако-ничного отказа, и всякие повторные просьбы исключались. Тогда он решил предпринять другой, более реши-тельный, но менее скромный шаг. Потребовав ключи от сейфа начальника управления, он в присутствии на-чальника секретной части, вскрыл сейф и достал свой про-шлогодний рапорт с резолюцией начальника управления.

Управление кадров этот рапорт не приняло, мотивируя тем, что рапорт, мол, прошлогодний. Резолюция явно устарела, и, не исключено, что начальник управления придерживается теперь противоположного мнения. Пользуясь временным исполнением обязанностей начальника управления, Иван при очередном докладе начальнику Главного управления других материалов     представил и свой личный рапорт. После некоторых колебаний начальник Главного управления внял не просьбе, а скорее мольбе Ивана и дал согласие направить его кандидатуру в Главное управление кадров.

Когда вернулся из отпуска начальник управления, то уже состоялся приказ министра обороны о зачислении Ивана слушателем Высшей военной академии. Согласно приказу всех слушателей надлежало освободить от занимаемых должностей и направить в академию с 25 ноября. Кстати, следует сказать, что из Главного разведывательного управления в академию был зачислен только один Иван. Все остальные кандидатуры были отклонены преимущественно в связи с отсутствием необходимого стажа ра-боты в крупных штабах на руководящих должностях
на фронте.

Оказывалось, что или штаб, в котором работал претендент, был не велик по своему масштабу, а если штаб соответствовал требованиям, то должность оказывалась неподходящей.
В первый же день приезда из отпуска начальника управления состоялся следующий разговор:

— Почему вы обратились к начальнику Главного управления без моего разрешения? — начал было сердито начальник управления.
— В это время я исполнял ваши обязанности и по долгу службы был на докладах начальника Главного управления много раз, — спокойно ответил Иван.
— Но для вашего поступления в академию требовалось мое согласие.
— Да. И вы, насколько я помню, дали свое согласие очень охотно. Я от души должен поблагодарить вас.
— Я своего согласия не давал, и меня об этом даже никто не спрашивал.
— Разве вы забыли содержание своей резолюции о моем рапорте в прошлом году?
— Так вы воспользовались своим прошлогодним ра-портом? Ведь он лежал в моем личном сейфе, и вы не постеснялись туда забраться?

— Я очень прошу извинить за бестактность. Я это сделал в присутствии начальника секретной части. На его глазах я вскрыл и вновь опечатал ваш личный сейф. Он может подтвердить, что я не читал и не смотрел ни одной вашей бумаги. Я признаюсь, что было бы более порядочно не трогать вашего сейфа, а запросить ваше согласие теле-граммой, но, признаюсь, я смертельно боялся вашего отказа. Скажите теперь, подтвердили бы вы свое согласие, получив подобную телеграмму?
— Откровенно сказать — нет, — произнес, несколько подумав, начальник управления. Но скажите, Иван, для чего нужна вам эта академия? Или вы надеетесь приобрести там какие-нибудь необыкновенные знания? Учтите, что эта академия имеет только громкое название и ничем не отличается от других академий. Откровенно говоря, я надеялся поработать вместе с вами до конца своих дней. Мне уже перевалило за шестьдесят, и от вас.

Еще накануне было объявлено о предстоящем выход-ном дне, поэтому утром 9 мая 1945 года Иван лежал в по-стели со странным чувством.
Почти четыре года выражение «выходной день» в обиходе отсутствовало и теперь звучало как термин вновь по-явившийся или выплывший наружу из глубокой старины. Казалось очень странным, что в этот день можно лежать сколько угодно, и пойти куда угодно, и делать все, что заблагорассудиться. По нахлынувшим воспоминаниям — в такой день не докладывают начальнику и не вызывают подчиненных. Каждый предоставлен сам себе и становит-ся почти свободным.

Подобное слово почти является спутником каждого военного человека с момента его определения в армию и,пожалуй, до самой смерти. Даже в первый выходной день могут вызвать любого из подчиненных и заставить работать с утра и до поздней ночи.
Следовательно, выражение «свободный» имеет относительный характер, потому что каждый военный человек в любой момент может лишить-ся такой «свободы». Как бы там ни было, однако чувство свободы 9 мая было довольно определенным, поскольку нарушение «свободы» в первый выходной день, объявлен-ный к тому же Днем победы, было особенно маловероятным.

В этот день Иван встал с постели довольно поздно, и когда наконец вышел из дома, то был поражен какой-то необыкновенной тишиной. Стояло погожее весеннее утро, солнце, казалось, встречало каждого с каким-то особенным приветом. Несмотря на довольно поздний час, птичий гомон еще не умолк и приятно поразил слух Ивана. Он остановился на углу дома, из которого только что вы-шли, и долго стоял, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Даже сама природа в этот первый невоенный день казалась какой-то особенной. Все радовало и веселило. В голову проникало только приятное.

Каждый становился мечтателем. Иван в начале стоял у дома, а затем тихо пошел вдоль деревни, заложив руки в карманы. Деревня Зуказе, в которой за несколько дней до конца войны разместился штаб 48-й армии, представляла собой довольно необычный населенный пункт. Она раскинулась на самом берегу залива Фриш-гаф и служила местом отдыха для граждан ближайших городов.

В связи с такой особенностью и здания в деревне носили несколько иной характер, нежели в городе или в обычных деревнях. Каждый или почти каждый домик был приспособлен для проживания в нем семьи и в то же время имел особые помещения для сдачи их отдыхающим. Поэтому и все жилые здания были двух- трехэтажными, насчитывали по 10–12 изолированных комнат и имели несколько отдельных входов. Деревня отличалась особой чистотой, свежестью красок и обилием зеленых насаждений. Теперь Иван заметил прелести деревни Зуказе и, откровенно признаемся, мечтал о чем-то по-добном для своих собственных и русских детей, хотя бы в самом отдаленном будущем. Он был далек от мысли вообразить, что сам может когда-нибудь оказаться в схожих условиях, потому что это было практически немыслимым.

Пройденные немецкие города и села отличались от наших населенных пунктов, как небо от земли.
Можно ли сравнивать прогнившие соломенные крыши русских деревень с немецкой черепицей, почерневшие деревянные стены с кирпичными, земляные полы с паркетом, русские деревянные избушки с каменными здания-ми? Можно ли сравнивать безукоризненную чистоту в немецких домах с отвратительной грязью в большинстве наших как городских, так и деревенских помещений?
Типичная картина в доме, например, белорусского крестьянина, когда на земляном полу ходят куры, бегает один, а то и несколько поросят, слоняется из угла в угол теленок, и среди этой скотины ползают по грязи дети. Если уж пытаться сравнивать, то надо признать, что скотные дворы немецких крестьян выглядят хорошими по сравнению даже с жилыми помещениями наших колхозников, а характер построек и внутреннее убранство немецких жилых домов в деревнях нашим колхозникам покажутся дворцами.

Иван и полагал, что немецкого уровня жизни теперешнему поколению наших людей не достичь даже при самых благоприятных условиях, если учесть, что эти условия до сих пор были явно неблагоприятными, то и судьба наших детей оставалась весьма проблематичной.
«Конечно, никто не просил немцев вторгаться на нашу землю, — думал Иван. — Пусть мы бедны, невежественны, некультурны, но мы и только мы хозяева нашей страны».
Пусть у нас все плохое, но все это плохое наше и абсолютно никого не касается — плохое оно или хорошее. Любые наши пороки — это наше внутренне дело, только наше и больше ничье. И поэтому кто бы ни попытался вновь силой установить у нас свои, может быть и действительно хорошие, но свои порядки, мы вновь возьмемся за оружие и будем воевать столько времени, столько потребуется, чтобы избавиться от надоедливых учителей. Много недостатков у Сталина. Еще больше преступлений. Но мы по-шли за ним и пошли до конца. Пошли не потому, что в какой-то мере одобряем его пороки. Сталин к 1941 году стал необходимым.
Страны были демобилизованы, армия разложена, и военные неудачи становились очевидными.

Трудно было отыскать человека из числа русских, который согласился бы подвергнуть свой народ столь неслыханным испытаниям. Ведь Николай Второй мог бы расправиться с революционерами очень быстро, если бы не пожалел русской крови.
Его ошибка заключалась только в том, что основу революционных сил составляли совсем не русские люди. Восстанием руководили евреи в лице Троцкого, Зиновьева, Рыкова, поляка Дзержинского и других, им подобных, а ударные воинские части состояли из иностранцев (латышей, венгров, чехов и других) и лишь немногих анархист-ски настроенных русских. Если бы в это время царствовала не династия Романовых, а какой-нибудь хохол, грузин, армянин или кто-нибудь подобный, то и революции ника-кой бы не было. Разве легко найти русского человека, который мог бы допустить миллионные потери на фронте в течение всего нескольких месяцев, обречь страну на голод с первых дней войны, заставить русских женщин пахать на себе землю, посадить стариков в окопы, запретить детям даже на ночь покидать свои рабочие места на фабриках и заводах?
Ни одно русское сердце не согласилось бы подвергнуть свой народ подобным испытаниям и запросить бы мира в самом начале войны, как это было во Франции.

Сталин же никого не щадил, ему было одинаково безразлично, на чем пашут землю: на тракторах или женщинах, погибло пять или десять миллионов на фронте, умерло от голода один или двадцать миллионов стариков и старух. Его беспокоила только мысль об оставшихся ресурсах войны, а не о страданиях народа.
Поэтому ни о какой капитуляции не могло быть и речи. Если бы, например, немцы взяли Москву, Ленинград и продвинулись до Урала, то в этом случае война продолжалась бы, то есть война до последнего солдата. Нечего скрывать, что когда подготовку сторон к войне стали считать завершенной и все ожидали ее начала, то подавляю-щее большинство особенно молодых командиров не мыслили, чтобы во главе государства оказался не Сталин, а другой человек.

Здравомыслящие офицеры понимали, что армия почти небоеспособна и неизбежны крупнейшие неудачи. Почти любой другой руководитель государства капитулирует в первые дни войны. Сталин не запросит мира ни при каких условиях. В то же время антигитлеровская коалиция была явно сильнее, и конечная победа этой коалиции со-мнений не вызывала.

Важно было не повторить прошлых ошибок. Россия вышла из Первой мировой войны накануне своей победы. Если бы мы продержались еще хотя бы менее года, даже не предпринимая активных действий, в составе Российской империи оставались бы Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Бессарабия. Поэтому еще перед войной никто бы не согласился убрать Сталина, тем более это было нежелательным в ходе войны.

Долго ходил Иван в этот день, размышляя о разных доступных и недоступных делах. Он давно уже миновал деревню, вышел на открытую, обсаженную фруктовыми деревьями дорогу, а затем свернул в лес. Молодая трава еще только пробивалась, и идти было легко. Деревья ни-чем не отличались от большинства пород, произрастающих у нас, однако в целом лес имел много особенностей.
Во-первых, в лесу было невозможно обнаружить засохшее дерево или пень от срубленного. Даже война, и та, казалось, пощадила немецкий лес. Во-вторых, все лесные поляны были засажены фруктовыми деревьями: яблонями, грушами, сливами. Иван подумал, что подобный вариант у нас немыслим. Мы имеем, возможно, в миллион раз больше лесных полян, но засадить их фруктовыми деревьями бесполезно, так как все будет растащено и изломано в первые же годы плодоношения.

В третьих, многие рощи были разделены искусственно созданными водоемами, в которые втекали и вытекали небольшие ручейки, и в некоторых случаях канавами. В этих водоемах искусственно разводились разные сорта редких рыб. Во всем была замешана разумная рука хозяина и большой вложенный труд людей. В общей сложности Иван прошел не менее пяти-шести километров и вернулся только к обеду — усталым, но бодрым.
Он обнаружил у себя на письменном столе отпечатанный на машине распорядок дня для штаба армии. Этим распорядком определялось время утреннего подъема, завтрака, обеда и ужина. Никаких других мероприятий распорядком не предусматривалось. Когда наступили су-мерки этого первого выходного дня, позвонил адъютант начальника штаба и сообщил, что Ивана вызывает начальник штаба.
— Ты извини, Иван, что побеспокоил тебя в первый же выходной день, — начал Глебов, — но так сложились обстоятельства. Командующий уже несколько дней прихварывает, и сегодня его самолетом отправили в Москву.
Трудно будет сказать, как долго он будет лечиться, но наши врачи подозревают такую болезнь, которая, очевидно, надолго прикует его к постели. Возможно, диагноз наших хирургов ошибочный, но они не предполагают его скорого возвращения. Короче говоря, командующий убыл.

Исполнять его обязанности буду я, а обязанности начальника штаба возлагаются на вас. Сейчас надо подготовить приказ о моем и вашем вступлении в должность.
— Товарищ генерал, я ваш заместитель по разведке, а генерал-майор Долгов — по оперативным вопросам. По всем правилам начальник оперативного отдела является заместителем начальника штаба, а начальник разведывательного отдела вторым. Может быть, и Долгов уезжает, тогда — другое дело.
— Долгов никуда не уезжает, а что касается деления на первых и вторых, то это одни лишь предположения, которые ни в каких официальных документах не узаконены, за исключением проекта наставления «Полевая служба штаба». Этот проект так и остался проектом.
— Но, товарищ генерал, ведь мне неудобно хотя бы потому, что он старше по службе и по званию.
— Вы опять либеральничаете, Иван, или вы отрицаете мое право назначить исполняющего обязанности начальника штаба? Вы оба являетесь моими заместителями, по-лучаете одинаковую зарплату и совершенно равноправны. Поэтому не будем больше полемизировать.
— Ну если так, то и поступайте, как считаете нужным. Проект приказа подготовить недолго. Какие еще указания я могу получить от вас?
— Делать сейчас абсолютно нечего. Развернуть боевую подготовку в полную меру сейчас не можем хотя бы потому, что не имеем ни приказов, ни наставлений и никаких других учебных пособий. Мною даны указания начальнику отдела боевой подготовки о разработке плана с использованием имеющихся возможностей в войсках. Вам нужно составить план занятий с начальниками отделов и их заместителями на май месяц.

Занятия с другими категориями офицеров будут проводить сами начальники отделов. При планировании занятий с офицерами упор надлежит сделать на оперативную подготовку. К этому вопросу вы должны подойти особенно вдумчиво. Я вам прямо скажу, что насколько хорошо вы подготовлены в разведывательном отношении, настолько же плохо в оперативном.
— Я не могу утверждать, насколько хорошо я подготовлен в оперативном отношении, но в разведывательном — плохо.
Короче говоря, оперативно-тактические вопросы я изучал совсем недавно и далеко не безуспешно, а разведывательные не изучал никогда.
Вы когда-то потребовали откомандировать подполковника Фещенко, а он, кстати, окончил разведывательный факультет академии имени Фрунзе. Я же окончил основ-ной факультет и имею оперативно-тактическую подготовку, но совсем не имею разведывательной.
— А вот на войне вы прекрасно справились с задачами разведки, но в оперативном отношении показали себя почти неподготовленным. Я помню ваш доклад на военном совете перед последней операцией. Передний край обороны противника вы назвали линией главного сопротивления, вторую полосу обороны — промежуточной позицией; узел сопротивления между первой и второй полосами обороны вы, как сейчас помню, назвали основным опорным пунктом. Ведь это в оперативном отношении совсем без-грамотно. Мне было стыдно за своего заместителя.
— Скажите, товарищ генерал, разве перед нашей последней операцией разведка, а следовательно, и ее начальник, не сумели раскрыть или неправильно раскрыли оперативный замысел немецкого командования, если судить по содержанию моего доклада?
— Нет. Вот и в этой, и в других операциях правильно раскрывали оперативные замыслы противника, поэтому я и говорю, что как разведчик вы подготовлены хорошо, но как оперативник — плохо. Подготовленный офицер должен уметь доложить любые сведения правильным оперативным языком. Когда человек произнес всего несколько оперативно-тактических фраз, уже можно сказать, насколько хорошо он подготовлен и в оперативном отношении.
— Если вы, как и большинство других офицеров, терминологии придаете первостепенное значение, то мы можем разобрать хотя бы приведенные вами примеры моей оперативной неграмотности и посмотреть, так ли это.
Вы говорите, что вместо переднего края обороны я сказал линия главного сопротивления. Да, я так сказал. Может быть, мое выражение оказалось неточным, но и говорить о переднем крае было, конечно, нельзя. Если сказать, что этот край передний, то должен быть и задний, поэтому одно только упоминание о переднем уже предлагает полосу обороны или отпускную позицию.

Поэтому и принято говорить «передний край полосы, передний край первой или какой-то последующей позиции», но как быть, если нет ни полосы, ни позиции, а от-крыта единственная траншея, то есть вся оборона, образно выражаясь, вытянута в нитку, но в этой траншее, и только в ней, расположился противник. Эту траншею я и назвал линией главного сопротивления, прежде всего потому, что это действительно линия.
Правда, далеко не прямая, но все же линия, на которой противник предполагает оказать именно главное сопротивление. Назвав же эту линию передним краем, я просто мог бы ввести в заблуждение командующего и весь военный совет. Относительно того, что вторую полосу я якобы назвал промежуточной позицией, то и теперь должен сказать, что это была именно позиция, потому что всякая полоса обороны обычно состоит из нескольких позиций, тогда как в этом случае позиция была единственной.

Промежуточной я ее назвал потому, что она находилась недалеко от тылового рубежа обороны и была пред-назначена для выигрыша времени с тем, чтобы успеть занять войсками этот тыловой рубеж. Относительно же узла сопротивления следует сказать, что вопреки общепринятому понятию, что всякий узел сопротивления состоит
из нескольких опорных пунктов, я назвал этот узел основным опорным пунктом только для того, чтобы подчеркнуть мысль о том, что основой обороны является данный опорный пункт, с разрушением или совладением которого оборона противника рушится.
В данном случае оборона немцев и опиралась именно на этот опорный пункт, поэтому и я назвал его основным. Узел же сопротивления всякий раз готовится для оказания сопротивления противнику, и только с потерей одного узла сопротивления оборона продолжает жить, тогда как ликвидация основного опорного пункта приводит к дез-организации всей обороны, которая на данный опорный пункт возлагала основные надежды.
— Вот видите, вы создаете свою собственную теорию, если все, что вы сказали, можно так назвать. Если вашу теорию не понял я, то есть начальник штаба, то уже дру-гие, надо полагать, совсем не смогли уяснить ваших мыслей. Вот и подумайте теперь, можно ли считать правильным и грамотным доклад, который для всех оказался непонятным.
— Товарищ генерал, я никогда не считал себя теоретиком и далек от мыслей заняться этим делом. Я глубоко убежден, что оперативное искусство нельзя сводить до уровня одной лишь терминологии. Я всегда полагал, что оперативное искусство представляет собой систему приемов и методов подготовки и ведения операций.
Мне казалось, что в оперативном отношении лучше подготовлен тот, кто способен с меньшей кровью быстрее и решительнее достичь максимальных результатов.
— Я чувствую, что мы с вами не найдем общего языка. Сегодня мы поставили на этом точку и когда-нибудь на досуге продолжим дискуссию, а сейчас у меня есть другие дела. «Дела» Глебова стали ясны Ивану раньше. Во время разговора трижды входила и выходила все та же молодая, красивая, стройная и впервые изящно одетая с иголочки Аня.

На ней было прекрасно сшитое, дорогое платье, модельные туфли и длинные, до локтей перчатки. Прическу можно было бы назвать изумительной, если бы не чрез-мерный блеск волос, который подчеркивал какую-то тенденциозность. Этот недостаток в значительной мере смягчался свежестью лица, которое было свободно от каких-либо косметических препаратов, за исключением довольно ярко накрашенных губ.
Каждый раз Аня входила, устремляла свой взгляд на генерала и, получив в ответ «сейчас, сейчас», удалялась. По всему было видно, что эта необыкновенная чета куда-то собиралась, и Иван явился причиной их задержки. По-этому, как только Глебов дал понять, что он спешит, Кулагин извинился за отрыв генерала от «других дел» и немедленно вышел.

Он приступил в тот же день и разработал план занятий с начальниками отделов. Он наметил несколько лекций и дважды стрельбу из пистолетов. Когда на следующий день расписание занятий было представлено на утверждение генерала Глебова, то последний одобрил все намеченное и лишь на конец месяца добавил свою двухчасовую лекцию на тему: «Сохранение непрерывности наступательных операций».

Если бы в это время Ивана спросили, чем он занимается, и разрешили при этом ответить честно, то в ответ можно было бы услышать, что исполняющий обязанности начальника штаба в служебное время проводит лично и контролирует проведение занятий другими офицерами и генералами, а в свободное время думает о семье. Теперь, когда кончилась война, Иван часто переживал не совсем приятные минуты.
Он хорошо знал положение в России. Голод продолжался. По карточкам выдавали двести грамм хлеба на человека. Топлива не было. Жили словно только хитрые и наглые люди, которые воровали, тащили и вымогали. Были и такие, которые наживались и богатели. Однако престарелая мать и маленькие дети не могли бороться за жизнь. Они могли умереть от голода и холода в любой момент, даже теперь, когда кончилась эта тяжелая война.

Мать и Зина писали, что живут они терпимо, и тут же высказывали мечту о том, что если бы хотя бы чуть-чуть прибавили хлеба, то жить стало бы совсем хорошо. Они прямо говорили, что хлеба вдоволь не будет никогда, потому что накормить людей досыта хлебом невозможно. Если до войны каждому было достаточным каких-нибудь пятьсот грамм хлеба в день, то теперь даже Витька может съесть целый килограмм за один присест.
Мысли о том, что семья продолжает голодать, несмотря на завершение, причем победоносное завершение войны, не давали Ивану покоя. Когда ординарец подавал обильный обед и он садился за стол, то первый же кусок хлеба застревал в горле, и Иван вскакивал как ужаленный. Нервные спазмы давили и сжимали горло. Застрявший ку-сок с трудом проглатывался, и обед на этом заканчивался. К вечеру голод давал о себе знать.
Иван садился и ел, но слезы капали прямо в тарелку и каждый раз вызывали клятвенные обещания. «Только бы вернуться в Россию, — думал Иван, — я сделаю все возможное и невозможное, но семья моя будет есть хлеб досыта, только бы вернуться». Тем временем занятия шли своим чередом. Когда наступил конец мая и пришло время читать лекцию о «Сохранении непрерывности наступательных операций», Глебов сказал, что лекция не состоится, и приказал перенести ее на конец июня. Он объяснил необходимость переноса тем, что не располагает никакими материалами, так как Москва якобы не выполнила сво-их обещаний и ничего не прислала.

К этому времени все устроились жить, как говорят, на мирный лад. Иван поставил себе радиоприемник, регулярно стал слушать последние известия, а в свободное время и музыку. Незаметно и для самого себя он вновь после четырехлетнего перерыва стал, если не читать, то хотя бы просматривать центральные газеты. Из последних известий по радио и из газет Ивану стало известно содержание так называемых Потсдамских соглашений и прежде всего по вопросам демилитаризации и денацификации Германии.

Эти соглашения произвели на всех офицеров ободряющее впечатление. После первой и Второй мировых войн сложилось определенное мнение, что врагом России номер один являлась, является и будет являться Германия. Решительный разгром этой страны и суровые Потсдамские соглашения заставляли надеяться, что теория Стали-на о периодическом повторении мировых войн через каждые 20–25 лет несостоятельна.
Из Потсдамских соглашений стало известно, что город Кенигсберг и его окрестности включаются в состав России. Восточная Пруссия и часть Померании отходят Польше. Вся Германия еще раньше была разделена на четыре оккупационные зоны: советскую, американскую, английскую и французскую. Все эти зоны сразу же после капитуляции Германии были оккупированы войсками соответствующих стран.

Создавалось впечатление, что Германия отныне расчленена и надолго утратила наконец возможность угрожать другим странам. Правда, характер расчленения этой страны наводил на мысли, что современные немцы вновь начнут длительную и настойчивую борьбу за воссоединение, как это было в 19 веке. В то время, как известно, немцы завершили свою борьбу Франко-прусской войной 1891 года и добились внушительной победы. В 20 веке, казалось, решили было повторить историю и вновь расчленить Германию. Надо быть наивным ребенком, чтобы надеяться на окончательный и бесповоротный разгром немецкой нации.
Даже самые недальновидные соглашались, что немцы очень скоро начнут упорную борьбу за воссоединение своей страны, после чего приступят к подготовке реванша.

Все надежды возлагались только на фактор времени. Предполагалось, что для восстановления экономики, устранения политических и военных ограничений, создания новых вооруженных сил и наполнения соответствующих запасов Германии потребуется довольно много лет, в течение которых Россия сделается поистине непобедимой.
Таким образом, основы послевоенного политического устройства в Европе могли бы стать сколько-нибудь надежными только в определенных условиях и находились в прямой зависимости от этих условий. «Надо прямо сказать, — думал Иван, — что стать непобедимой страной — это не только добиться выплава 50;60 миллионов тон ста-ли, 40;50 миллионов тон чугуна и добычи 400 миллионов тон угля в год, как об этом только что заявил Сталин. Конечно, экономика — великое дело».

Если нет или очень мало чугуна и стали, то о победе в современных условиях можно только мечтать. Но сказать, что наличие этих видов металла гарантирует само по себе победу над врагом, просто глупо и недостойно взрослого человека вообще. Как ни вооружи армию, как ни обеспечь ее боевой техникой, транспортом, продовольствием и обмундированием, но если эта армия бежит с поля боя после первого вражеского выстрела, то ни о какой победе говорить не приходится.
Если вместо разумной стратегии и действительного оперативного искусства толочь воду в ступе, а операции продолжать строить по методике Сталина да Жукова, то новую войну можно проиграть в рекордно короткие сроки даже для истории средних веков. Правда, Сталин создавал свою совсем не национальную научную военную науку, то победа над врагом зависит от количества и качества дивизий, то надо сказать, что после городов Хиросимы и Нагасаки, на которые уже сброшены первые атомные бомбы, говорить о решающем условии победы по меньшей мере недальновидно.

Если Сталин утверждает, что успех войны зависит от качества командного состава, то надо подчеркнуть, что прежде всего от качества главного или, как теперь принято говорить, верховного командования, стая волков во главе с бараном и теперь является главной причиной поражения. Таким образом, послевоенное устройство вызывало в самом начале не мало сомнений. Но проезжая в подчиненные штабы по дорогам через населенные пункты Восточной Пруссии, Иван видел целые потоки поляков, нахлынувших в эти края, как уже указывалось, земли Восточной Пруссии отходили к Польше. Поляки спешили урвать как можно больше и, конкурируя между собою, стремились опередить один другого.

Это довольно хитрые и часто очень каверзные люди. Проехать русскому человеку по территории Польши было просто невозможно. Польские банды охотились за отдельными русскими людьми. Они боялись нападения даже на самые мелкие подразделения наших войск, но безжалостно уничтожали каждого одиночку, рискнувшего оказаться на польской земле, только что освобожденной от немцев ценою пролитой крови. В скором времени ненависть к полякам настолько усилилась, что наши люди стали бить их не только стихийно, но и организованно. Однако поляки, будучи по своей природе весьма чванливыми и спесивыми, стали считать немцев врагом номер один, а русских — номер два, в то время как наши солдаты и офицеры вскоре убедились, что их врагом номер один являются теперь поляки, а ненависть к немцам отодвинулась на второй план.

Исходя из сложившихся обстоятельств поляков начали бить группами и в одиночку. Польское правительство слало в Москву одно представление за другим с перечислением действительно разительных примеров. Наше главное командование приказало навести в войсках порядок и не допускать случаев нападения на граждан союзной страны. Политорганы частей и соединений свою деятельность посвятили этой проблеме. Требования командования и разъяснительная работа политорганов несколько смягчили обстановку, но убийства поляков продолжались, и не было ни одного дня без происшествий такого рода.

Самым примечательным в этом вопросе, пожалуй, было то обстоятельство, что в каждом случае конфликта между поляками и немцами наши люди принимали, как пра-вило, немецкую сторону.
Поведение наших людей в таких случаях объяснялось не симпатией к немцам, которые совсем недавно причинили русским столько горя и страданий, а просто существом данного конфликта. В целом все недоразумения были похожи одно на другое и коротко состояли в том, что все прибывающие поляки без промедления приступали к грабежам, а наши солдаты и офицеры тоже в какой-то мере занимались этим ремеслом, но действовали в данном случае на правах победителя и в меру.
Поэтому всякий раз, когда наши солдаты замечали эти грабежи, то неизменно становились на сторону немцев и, будучи вооруженными, расправлялись на месте.

Вскоре наши солдаты стали действовать таким образом уже не только в грабежах, но и в подозрительных случаях, а затем и без каких-либо подозрений.
Однажды Иван, находясь в городе Эльбинг, решил пройтись по улице. Подходя к перекрестку, он услышал женский, довольно громкий плач и не менее громкий голос немца. Не трудно было понять, что немка о чем-то горько плакала, а немец пытался ее успокоить. Тут же около дома Иван заметил поляка с набитым мешком, а около него русского солдата с автоматом. Иван прислонился к стене соседнего дома и решил посмотреть, что будет дальше. Не успел он занять удобного положения, как наш автоматчик потребовал.
— Вытряхивай мешок.
— Я же купил, я заплатил деньги, — оправдывался по-ляк на ломанном русском языке.
— Я слышал, как ты купил, — продолжил солдат, повернув лицо к окну дома, в котором продолжался женский плач.
— Матка боска, купил, как по-вашему, ей-богу, купил. — Вытряхивай мешок, говорят тебе, — настаивал солдат уже громким голосом и снял с чехла заряженный авто-мат.
Поляк молча вытряхнул содержимое своего мешка, и солдат также молча начал отбирать и откидывать в сторону понравившиеся ему вещи, затем он поднял отобран-ные им предметы и засунул их за пазуху. После этого солдат еще раз нагнулся над остатками и, перебрав их вновь, вдруг выпрямился и указал пальцем на валявшиеся около ног мужскую и дамскую одежду, решительно произнес:
— Покупай.
— Но у меня нет больше денег, — взмолился поляк, — я все отдал немцам.
— Врешь. Давай плати, а то сейчас все верну немцам, — приняв угрожающую позу, продолжал солдат. Поляк полез доставать деньги, зашитые в полу демисезонного пальто, и в это время Иван подошел к торгующимся. Он приблизился тихо и внезапно, оказавшись за спиной солдата, произнес:
— Вашу увольнительную.
— Товарищ полковник, я патруль, — сказал солдат, быстро повернувшись в сторону Ивана и вытянувшись в струнку.
— Предписание, — потребовал Иван и, ознакомившись с предъявленным документом, продолжал: — Вам доверили наводить в городе порядок, а вы чем занимаетесь?
— Товарищ полковник, я шел по улице и издалека видел, как в этот дом зашел гражданский человек. Я думал, это немец, а вскоре в доме послышался крик и плач. Я решил подождать и посмотреть, чем кончится дело. Оно и кончилось тем, что вот этот ограбил немцев и вынес ме-шок с добром.
— И что же вы решили делать с этим добром? — спросил Иван.
— Конечно, вернуть хозяевам.
— И для этого самое лучшее вы упрятали за пазуху? — Я… я хотел…
— Ничего вы не хотели. Сейчас же соберите все вещи, отнесите владельцам и извинитесь.
Солдат одним махом собрал все в охапку и вбежал в дом. Плач немедленно прекратился, и в дверях показался довольно пожилой мужчина. Он подошел к Ивану и как-то виновато произнес:
— Dankesch;n, dankesch;n, genos oberst, — затем повернулся и быстро скрылся в доме.
— Вы что делаете в городе? — спросил Иван поляка.
— Я только три дня тому назад с женой прибыл из Варшавы и думаю поселиться в Эльбинге. Теперь это польский город, и я нахожусь на своей земле, а вы только наши гости. — Пока вы наши гости, — с какой-то злостью проговорил Иван. — Мы завоевали эту землю, и мы здесь хозяева. Никакой другой власти мы не признаем, да ее и нет здесь. Советую вам быть поскромнее и прекратить немедленно всякие грабежи. А вам, солдат, приказываю бить без предупреждения всякого мародера, а не торговаться с ними
из-за барахла.
— Чем вы думаете заниматься в Эльбинге? — спросил Иван, вновь обращаясь в поляку.
— Торговлей, товарищ полковник. Я уже открыл свой магазин. Мы с женой так мечтали об этом, и вот, наконец, дождались.
— А чем вы занимались в Варшаве?
— О, я рабочий. Я слесарь. Я отношусь к категории передовых людей. Пролетарий всех стран, соединяйтесь! Маркс еще говорил, что будущее принадлежит рабочим, но победа не приходит сама по себе, ее надо завоевать. Вот я и решил начать с магазина. Я надеюсь наконец разбогатеть и оправдать надежды Маркса, а…

— Вы большой болтун. Где ваш магазин? — спросил Иван.
— Мой магазин рядом, совсем близко. Это на следующей улице. Жена была бы очень рада приветствовать в своем магазине русского полковника.
— Хорошо. Пойдемте посмотрим магазин. Только я совсем не имею намерений знакомиться с вашей женой.
— Как вам будет угодно, — проговорил поляк и направился вперед.
Магазин оказался действительно рядом. Это был довольно большой и красивый трехэтажный дом, нижний этаж которого был предназначен для магазина с большими стеклами витрин и сверкавшими белизной прилавками. Однако все прилавки, шкафы и стеллажи магазина оказались пустыми. На вопрос Ивана, чем же поляк из Варшавы собирается торговать, последний подошел к витрине и показал пальцем на лежавшие две белые булки.
— Это для начала, — утверждал поляк. И настойчиво начал развивать идею, заложенную в организацию торгов-ли. Согласно этой идее, поляк намеревался разбогатеть в полном смысле этого слова в течение ближайших двух-трех лет.
Характерным было для всех польских переселенцев желание торговать. Для начала они пытались изыскать товары на месте, но так как платить за эти товары было нечем, то само слово «покупки» в этих условиях превратились в самый обычный грабеж.
Русских солдат и офицеров возмущало поведение поляков, и они долго еще продолжали уничтожать их группами и в одиночку. Обстановка накалялась настолько, что каждый наш офицер стал разъезжать по дорогам только в сопровождении двух-трех автоматчиков. Мы тоже несли некоторые потери, но эти потери по сравнению с польскими можно было считать мизерными.

Время шло. Июнь кончился, но запланированная на конец лекция Глебова опять не состоялась по той же причине. Генерал вновь приказал перенести свою тему теперь уже на конец июля.
Когда новое расписание занятий было утверждено и уже несколько лекций состоялось, генерала Глебова внезапно вызвали в Москву. За командующего теперь оставался его заместитель генерал-лейтенант Седельников. Все занятия, в том числе и оперативные летучки, которые должен был проводить Глебов, Иван взял на себя, но лек-цию о сохранении непрерывности операций настойчиво предлагал генералу Седельникову. Вскоре стало совершенно очевидным, что Седельников не может прочесть не только данной, но и никакой другой лекции. Ходила молва, что он не знает даже таблицы умножения.

Когда кандидатура вновь испеченного командующего окончательно отпала, Иван надеялся, что эту тему с успе-хом может взять на себя начальник оперативного отдела генерал-майор Долгов. Однако все просьбы оказались безуспешными. Долгов ссылался на свои отношения с Глебовым и утверждал, что любая его лекция будет охаяна, как он выразился, и оплевана только потому, что ее прочтет Долгов. Поэтому добровольно он не желал принять на себя никаких лекций.

В связи с тем, что лектора больше не предвиделось, Иван стал готовиться сам. При этом он справедливо предполагал, что трудно рассчитывать на успех при поисках каких-то подсобных материалов. Война только что кончилась, и вопросы теории еще не успели занять умы способных офицеров. На крутой поворот мыслей теоретиков тре-буется время, тогда как после окончания войны шел всего третий месяц. Это обстоятельство еще больше утвердило Ивана в решении не откладывать запланированной лекции, а изменить лишь сам метод. Он решил объявить свою лекцию вводной, а суть вопроса, ввиду его новизны, поставить на обсуждение офицеров и генералов.

В то время, когда Иван готовился к указанной лекции и занимался другими делами, однажды к нему зашел начальник шифровального отдела подполковник Омельченко и после доклада своих документов счел возможным высказаться следующим образом:
— Товарищ полковник, с начала войны и, следовательно, с тех пор, как каждый из нас оставил семью, пошел уже пятый год. Мы были уверены в том, что встреча с семьями возможна только после окончания войны. Война окончилась. Прошло два месяца, а встреча с семьей продолжает оставаться по-прежнему неопределенной. Создается впе-чатление, что об этом никто не думает. Все завели новые семьи, причем, как правило, живут с молодыми и интересными женщинами и, видимо, просто страшатся перспективы встретиться со своими законными старухами. Кажется, только вы да я на всем свете живем бобылями. Но ведь мы же, черт возьми, еще не совсем одряхлели, чтобы примириться с таким делом.
— Что же вы предлагаете? — спросил Иван и с удивлением посмотрел на Омельченко. — Можно подумать, что вы решили тоже обзавестись временной семьей. Откровенно говоря, я никак не могу вам посоветовать. Уж если вы держались четыре года, то зачем же марать себя теперь?
— А я и не собираюсь пачкаться. Мне кажется только обидным, что о семейных делах офицеров никто и не хочет думать, особенно наши хваленые политорганы, которые должны заниматься этим делом непосредственно.
— Я вполне согласен с вами. Меня удивляет только то, почему вы говорите об этом мне, а не начальнику политотдела.
— А что толку рассказывать об этом в политотделе? Там распутство развито, как нигде. Кроме того, для решения семейного вопроса офицеров нужна определенная деятельность, а давно уже известно, что постовой милиционер и политработник после двух лет службы трудиться не могут вообще. У меня есть, конечно, одно предложение. Только не знаю, как вы на это посмотрите.

— Какое же?
— Насколько мне известно, Ваша семья в Москве, а моя теперь в Киеве. Вы сейчас исполняете обязанности начальника штаба и располагаете определенными правами. Давайте пошлем нашим женам документы, что они якобы являются ну, допустим, машинистками штаба армии и после отпуска возвращаются к месту работы. Через неделю и у нас будут жены, да еще законные.
— Вообще, это идея, — проговорил Иван, вставая.
— Займитесь, Омельченко, этим делом. Вот фамилия, имя и отчество моей жены, вот ее адрес, фотокарточка — это все, что необходимо. Не откладывайте и не тяните с этим вопросом, потому что генерал Глебов может вернуться в любой момент и воспротивиться нашей затее. Он давно уже привез бы свою старуху, но расстаться с краса-вицей Аней — выше его сил.
Результатом беседы с подполковником Омельченко явилось событие, которое внесло в жизнь нашего героя много нового.