Дерево жизни. Мой папа

 Вторая семья моего деда Яши.

  Спасаясь от Кишинёвского погрома (1903г.), моя бабушка, в семнадцать лет, уехала в интернациональный Баку. Там уже жили три её сестры и пять братьев. Первое время она жила у братьев, но невестки её не жаловали. И жилось ей у них не сладко... Её выдали замуж, но брак оказался неудачным и распался. В 34 года она снова выходит замуж. За моего деда Якова Вульфовича Горфинкеля. У них рождаются два сына. Старший - моя отец, Моше, названный в честь отца Адели Моисеевны. Младший сын Владимир.

 Мне очень сильно недостаёт моего отца. Он был невысоким, стройным, худощавым. В молодости - с кудрявой копной чёрных волос. Позже приобрёл сократовский лоб. Другими словами, сильно облысел и поседел, что никак не сказалось на его красивом облике. Никогда не носил кепок, только шляпы. Всегда тёмные, велюровые. Разговаривал негромко, спокойно. Держался всегда скромно, не старался произвести впечатление на собеседника. Говорил о том, что хорошо знал. А если что не знал - не стеснялся задавать вопросы. Ему многое довелось пережить в жизни. И хорошее, и плохое. Но трудности, несчастья, беды - не сломили его. При всей мягкости его характера, он был внутренне несгибаемым человеком, с высокими принципами, которые не давали ему сломаться. Может, все дети так же чувствуют силу, исходящую от их родителей, защиту, уверенность в том, что всегда есть рядом надёжнейший друг, на которого можно положиться в трудную минуту, который поддержит, не даст упасть, развеет сомнения. Или задаст вопрос, который натолкнёт на поиски, размышления. Так случилось со мной. Это благодаря моему папе я начала вдруг писать. Папа не раз задавал мне вопрос: "почему не любят евреев?" Кому-то такой вопрос мог бы показаться наивным. Ну как же! Взрослый человек, и не знает... А я ринулась на поиски ответа. И написала своё первое эссе "Страсти по Иуде". Я хотела написать об антисемитизме, и получилось довольно большое исследование этой наболевшей темы.
   А потом, уже почти в конце его жизни, как будто что-то подсказало мне, что годы жизни моего отца сочтены и нельзя терять ни минуты, если я хочу узнать о его детстве, его родителях, дедушке и бабушке... И я решила написать о его семье, о моих предках.

 Папа родился в Баку, 24 ноября, 1921 года. Он был четвёртым ребёнком у отца, Якова Вольфовича Горфинкеля, и первым у матери, Адели Моисеевны Вайнберг.

 Мои первые детские впечатления, воспоминания... Воскресное утро. Папа распевает свои любимые арии... У него был приятный тенор. И пел он всегда воодушевлённо, не равнодушно. Папа страстно любил оперу и знал почти все арии наизусть. И только его необыкновенная застенчивость помешала ему стать оперным певцом.
   - Я пришёл на экзамен в консерваторию, - вспоминает папа. - В приёмной комиссии сидел сам Бюль-Бюль! Золотое горло Азербайджана. Соловей! (такое ласковое прозвище дал своему любимцу азербайджанский народ). Я вышел на середину сцены - продолжает вспоминать папа, - и не могу открыть рот! Стою себе и стою. Пока кто-то не подошёл ко мне и за руку не увёл со сцены...

  Я живо представляю себе эту сценку. Худощавый невысокий парнишка с чёрной кучерявой шевелюрой онемел от ужаса и смущения. Мне очень легко себе это представить. Ведь и я сколько раз умирала от ужаса на сцене в школьные, да и консерваторские годы. Правда, характер оказался у меня покрепче. Я заставляла себя водить смычком по струнам. Но разве скрипка моя пела так же, как дома, или даже на уроке? Вряд ли. Даже для друзей не могла сыграть ни одной ноты. Стеснялась ужасно. Так что папу я понимала очень хорошо! И не могла сдержать улыбки, когда он мне это рассказывал.
 
   Музыкантом папа, конечно, так и не стал. Выучился на бухгалтера. Где он обучался, был ли в техникуме, или на бухгалтерских курсах - я не знаю. У папы не хватило терпения даже школу закончить. Зато над своими бухгалтерскими отчётами он мог сидеть день и ночь напролёт. Цифры были его стихия. Наверно и в них он слышал музыку!
   Помню, как порхала папина правая рука над костяшками старых деревянных счетов, а левая придерживала листы годовых отчётов, и я мечтала, что когда вырасту, тоже стану бухгалтером. Нервные, тонкие пальцы - почти, как у музыканта! Клавиатурой ему служили кругляшки, нанизанные на проволоку. Барабанная дробь раздавалась в тиши нашей небольшой комнаты, а мама напрасно зазывала его на кухню обедать...
 
   Не получив высшего образования, папа сумел дослужиться до главного бухгалтера большого треста, БакПАТО. (Производственное автотранспортное объединения). Начальство его уважало. Подчинённые бухгалтерши - обожали. Ещё бы! Папа почти всю работу делал за них. Они медленно работают - объяснял папа. - Мне легче самому сделать.
 
   Жили мы небогато. Вернее, очень скромно. На папину зарплату (а семья из четырех человек) не очень-то разгуляешься. Мама моя, Фаина Григорьевна, закончила Институт Народного Хозяйства и по специальности была инженер-экономист. Но больше болела, чем работала. Она, бедняжка, сколько её помню, страдала тяжёлыми приступами из-за болезни почек и жёлчного пузыря. Ей пришлось пережить две операции. Но и тогда она не перестала болеть. У мамы началась гипертония...
   Питались мы скромно, без деликатесов. Но дома всегда был обед в два блюда с компотом на сладкое. Были свежие фрукты с базара. Молочные продукты. Мама любила печь. У неё очень вкусно получались песочные пирожные с вареньем и безе. Помню, как она жарила в эмалированной чашке "хворост", который потом посыпала сахарной пудрой. Книжечку с рецептами, записанными её рукой я потом привезла с собой в Америку, и пекла по её рецептам.

  Из мебели у нас был диван-кровать, на котором спали родители, стол, стулья, книжный шкаф, забитый книгами. Была даже "горка", как называла её мама. Немецкий сервант из красного дерева "птичий глаз" на львиных лапах, и верхней частью, витриной, с округлёнными боковыми стёклами, за которыми красовались фужеры с рюмочками и чайно-обеденный сервиз, украшенный золотой каёмкой и красными розами. У окна стояло чёрное пианино Музтрест - приданное моей мамы. На нём она училась играть в детстве, окончила семилетку музыкальной школы. Я продолжила музыкальную жизнь нашего старенького пианино. Оно служило мне верой и правдой и в музшколе, и потом, в консерватории.
 
   Однако, при всех наших стеснённых средствах, главной роскошью, как я это теперь понимаю, были книги. Нарядов у меня с мамой было раз, два и обчёлся. Зато не жалели денег на книги. В своё время папа был страстным любителем книг. Это позже, у него на них времени не хватало. В моём лице он приобрёл такого же страстного читателя. Я читала запоем. И не было большей радости в моей жизни, как тот момент, когда в дом приходили связки упакованных в обёрточную бумагу книг, которые выписывал по почте папа. Помню, как папа разрезал шпагат, раскрывал обёртку, и торжественно выкладывал на столе новоприбывшие книги. Вся русская классика и многое из иностранной литературы стройными рядами заполняли полки книжного шкафа. Помню, как сейчас. Синий десятитомник Пушкина. Зелёный четырёхтомник Лермонтова. Жёлтый восьмитомник Алексея Толстого. Двенадцатитомник в мягкой обложке графа Льва Толстого (приложение к журналу "Огонёк") с его портретом в овальной рамочке. Коричневый шеститомник Шолом-Алейхема. И много других... Конечно, они приходили не сразу, а по несколько книг одного автора, по мере издания многотомных собраний сочинений. Я успевала прочесть всё от корки до корки и с нетерпением ожидала новой порции увлекательного чтения. Синий четырёхтомник Аркадия Гайдара был специально для нас, меня с братом. Так же, как и серые маленькие четыре книжки Михалкова. Но разве меня можно было остановить? И совсем не детская литература в лице Бальзака и Мопассана проглатывалась девочкой-подростком на раз. При этом не забывался и читанный-перечитанный любимый "Старик Хоттабыч". И "Двадцать тысяч лье под водой" Жюль-Верна. И "Королева Марго". И многое многое другое...

 Но, наверно, самым ярким воспоминанием детства осталась опера. Папа водил меня ребёнком на все оперные спектакли, которые только ставились в бакинском Театре Оперы и Балета. При этом он вспоминал, как мама водила его с четырёх лет в оперу...
   И папа продолжил эту замечательную традицию для меня с братом.

  Всю жизнь папа был исключительно оптимистично настроенным человеком. Хотя горя и неприятностей у него было больше, чем достаточно. И нас, его детей, всегда поражало, с какой стойкостью он переносил всё, что жизнь обрушивала на него. Папа в молодости ушёл на войну. Не успел прийти с войны, как потерял горячо любимую мать. Рано потерял жену, нашу маму...
   Мы с братом уже давно обзавелись семьями, но когда нам нужна была поддержка, совет, мы всегда обращались к папе. И папино слово согревало, давало уверенность, что всё будет хорошо, а главное, главное - сохраняло в нас не передаваемое никакими словами радостное и счастливое чувство детства. Мы всё ещё были дети. И мы знали, что никто и никогда не будет так нас любить и заботиться о нас, как наш отец.
   В последний год своей жизни, когда на него неожиданно и со страшной силой обрушилась неизлечимая болезнь, папа ни единым словом не выдал, как ему тяжело... как больно... Он был не из тех, кто жалуется. И уж конечно не хотел причинить боль нам.
   После смерти нашей мамы, папа посвятил всю свою жизнь нам, детям, внукам и правнукам.
   Последние несколько месяцев он был прикован к постели. А ещё немногим раньше он постепенно терял речь.
   Последние его слова ко мне, пока он ещё мог их прошептать, были: Я хочу, чтобы ты помнила меня молодым и здоровым.
  Папа, я помню и всегда буду тебя помнить!
   Знай, что мне очень тяжело без тебя!

  Владимир Яковлевич Горфинкель
Родной брат моего отца

 Когда началась война, ему было шестнадцать лет. Школьник, девятиклассник, он помчался в военкомат проситься на войну в десантные войска. Там посмотрели на мальчишку и вызвали родителей для серьёзного разговора. Пришёл его старший брат, мой отец. (Из-за слабого зрения моего отца отправили на фронт только в 1943 году). Молодым людям объяснили, что Владимир ещё слишком юн, чтобы воевать, и предложили пойти работать на военный авиационный завод. Пришлось подчиниться. Без сожаления оставив 9-й класс школы и сразу повзрослев, он приступил к работе... Так начался новый этап в его жизни. Но уже в 1942 году Бакинский военный завод целиком, вместе с работниками и оборудованием, по приказу комитета обороны переводят в Москву. Тридцать долгих дней, с 31 мая по 30 апреля, проводят они в пути на поезде в теплушках. По дороге, 7 апреля, юному рабочему исполняется 17 лет. В Москве Владимир продолжает работать на ставшем уже родным бывшем бакинском заводе. Он работает на шлифовальных станках в цехе, где делали шасси к самолётам, которые отправляли на фронт, и устраивается жить в общежитии. Так Владимир стал москвичём. Зима в Москве для изнеженных теплом бакинцев была слишком холодной. И он с ребятами, товарищами по комнате в общежитии, спал чаще на чердаке над цехом, потому что там было тепло, а в общежитии от холода замерзала вода в стакане. Работал Владимир, не жалея сил. Он был многостаночником, обслуживал сразу три шлифовальных станках. И его фотография висела на доске почёта. Позже, девушка, которая работала с ним на заводе, похитила эту фотографию, потому что ей очень нравился этот юноша. Они впервые увиделись, когда этот юноша приходил ремонтировать станок, на котором она работала. Так они познакомились. Молодые люди полюбили друга друга. У обоих, несмотря на молодость, за плечами была нелёгкая судьба. Нина с родителями и всей большой семьёй (у них было десять детей) была эвакуирована в 1941 году, но по дороге вспомнила, что забыла дома документы (вернее, она так нарочно сказала своей маме, чтобы не уезжать) и вернулась в Москву. Девушка завела огромную собаку, доберман пинчера, чтобы она защищала её в огромном, пустом и холодном доме в Кунцево. Охваченная патриотизмом, как и тысячи её сверстников, она просилась на фронт. Но её не взяли - добрый военком пожалел юную девушку. И тогда Нина Алексеевна устроилась токарем на военный завод, где и встретила своего будущего мужа. Они поженились в 1944 году, а уже на следующий год у них родилась дочь Нелля. Ещё через два года родилась дочь Ада, названная в честь покойной матери Владимира, и ещё через девять лет сын Илья.
 
   Молодой отец семейства тем временем окончил школу (ему было тогда уже тридцать лет) и поступил учиться во всесоюзный заочный финансово-экономический институт. После его окончания он остался там работать и проработал до 87 лет, пока не вышел на пенсию.
   В 1996 году Владимир Яковлевич вместе со старшей дочерью Нелли, её мужем Валерием и сыном Славой эмигрировали в Соединённые Штаты. Мне, как племяннице дяди Володи, и двоюродной сестре Неллички, очень приятно было хлопотать об их приезде и встретить ещё одну родную семью в Нью-Джерси, где мы все живём по сей день. Наша родня разрасталась. Мы жили дружно. Довольно часто встречались за праздничным столом и просто так, по-соседски. Но деятельный Владимир Яковлевич не смог долго находиться в нескончаемом отпуске от своей любимой преподавательской деятельности и творческой работы. К тому времени уже было издано несколько книг под его редактированием о финансах. И несмотря на любовь к дочери и её семье, Владимир Яковлевич возвращается в Москву, где по-прежнему живут его дочь Ада и сын Илья с семьями. Вернулся он и к преподавательской работе.
   Нина Алексеевна была не только его любимой женщиной, женой, но и большим другом и умным добрым советчиком. Взвалив на себя всю трудную работу по дому и воспитанию детей, проживая не очень лёгкую жизнь, она во многом способствовала тому, что муж мог учиться и заниматься любимым делом.
   Владимир Яковлевич Горфинкель - доктор экономических наук, профессор, заслуженный проректор ВЗФЭИ, автор более 160 работ по экономике, научный редактор, автор и соавтор более 30 учебников и учебных пособий, многие из которых получили дипломы всероссийских конкурсов. Награждён медалями за Доблестный Труд в ВОВ.