Когда закончится война. Глава 3

Рекомендую начинать читать книгу с самого начала по этой ссылке: http://proza.ru/2025/11/13/122

    Глава 3.

    Док.

    Сырость подвала въедалась в кости. Мы сидели в бывшем кабинете завхоза восьмой больницы, а ныне — нашем карцере. Трое заключенных в ожидании жребия. Жребия, который для одного станет смертным приговором.
    Ванька сидел, прислонившись к стене, его лицо было пустой маской. Новость о смерти брата повисла на нем невидимым саваном. Он не плакал, не роптал. Проживал. Левый, напротив, был живым воплощением угрызений совести. Он сгорбился в углу, уставившись в цементный пол, будто надеялся увидеть в его трещинах ответ на мучивший его вопрос: как же так вышло? Как он, идеалист, стал убийцей?
    Я мурлыкал под нос тихо-тихо слова одной песенки:
    — Слышишь голос тишины? Песня нашего детства. Эту песню знаем лишь мы. Это моё наследство…
    — Градский? «Стадион»? — спросил Тарас. Его голос, тихий и сиплый, был полон странного спокойствия.
    Я согласно кивнул.
    — В ЦУР сейчас светло, — заметил он, глядя в зарешеченное оконце под потолком. — Генераторы работают. Водопровод тоже. Горячая вода в кранах почти везде есть. Дети играют во дворах, не боясь обстрелов. Мы торгуем с поляками. Гетман ведёт переговоры о вступлении Республики в Европейский Союз. Жизнь… налаживается.
    Я не выдержал. Его слова, его спокойная уверенность резанули меня по живому.
    — Жизнь налаживается? — я поправил очки, чувствуя, как закипаю. — Налаживается у вас — изменников и сепаратистов! Пока настоящие патриоты гибнут на фронте, вы устроили себе рай в центре города, спрятавшись за липовым нейтралитетом? Вы предали свою великую родину!
    — Какую родину, Степан Степанович? — спокойно спросил Тарас, и его выцветшие глаза смотрели на меня без злобы. — Ту, чей президент сбежал? Ту, чьи власти оставили нас здесь умирать? Я, как и все сидел здесь, никуда не тикал, верил в победу. Смотрел Телемарафон, жертвовал на армию. Верил, даже когда главный удрал в Бельгию. Телемарафон продолжал лить бальзам на душу, а лапшу вешать на уши. Только когда взорвали телебашни и эфир умер, мы поняли. Нас предали. Сдали. И тогда народ сам решил свою судьбу. Мы вздёрнули на фонарных столбах тех, кто хватал нас на улицах, в домах и сортирах, чтобы тащить в могилу. Прошли месяцы – они до сих пор болтаются на столбах, ваши… коллеги. А мы провозгласили Республику. Чтобы выжить.
    — Родина — она одна! — пафосно заявил я, чувствуя, как дрожит мой голос. — Если ты родился в Украине, ты должен любить её целиком! От Ужгорода до Харькова! А не отгораживаться куском Киева, как крыса в сыре! Родина – это та страна, в которой ты родился. Ты обязан Родине. Ты должен отдать за неё жизнь. Всю, без остатка!
    — В какой стране ты родился, Док? — внезапно подал голос Левый. Он не поднял головы, говорил в пол.
    Я опешил:
    — В… В Украине, конечно!
    Только спустя мгновение после ответа до меня дошёл правильный ответ.
    — А ты, дед Тарас? — продолжил Левый своим монотонным, уставшим голосом.
    Тарас медленно кивнул. Он ответил правильно. Ответил так, как должен был ответить я:
    — В Советском Союзе.
    — Вот так называлась ваша Родина – страна, за которую вы оба должны были отдать жизни. А вы... Эх.
    Воцарилась тягостная пауза. Этот простой вопрос обнажил абсурд моих патриотических тирад. Мы оба, и я, и Тарас, родились в стране, которой больше не было. Мы были продуктами ушедшей эпохи, пытавшимися найти себя в новой, которая разваливалась на глазах. Я обвинил Тараса с его ЦУР в сепаратизме, хотя мы с ним были такими же «сепарами», когда поддержали проклятые Беловежские соглашения. Мы были молоды, сильны. Мы могли действовать, но смалодушничали. И теперь за то постыдное малодушие молодости платили великую кровавую цену.
    — Это не имеет значения, — пробормотал я, но уверенности в моём голосе уже не было. — Важен принцип…
    Мои слова потонули в оглушительной очереди автомата, прогремевшей прямо за стеной. Пыль посыпалась с потолка. Потом ещё одна. Крики. Грохот разрывов гранат.
Мы все вскочили. Ванька инстинктивно прижался к стене рядом с дверью, его маска бесстрастия мгновенно сменилась концентрацией бойца. Левый поднял голову, в его глазах мелькнуло не понимание, а обречённое равнодушие. Тарас перекрестился.
    Я стоял, вцепившись в спинку железной койки, слушая нарастающий ад снаружи. Все мои принципы, вся вера в систему и победу, мгновенно испарились, оставив лишь один, животный, всепоглощающий страх.
    Жребий, армия, долг… Внезапно это всё показалось такими мелочами. Потому что прямо сейчас наша судьба могла круто и бесповоротно измениться.

    Анфиса.
   
    Комната, бывшая палата, стала моей клеткой. Чистой, относительно, но клеткой. Я сидела на краю койки, в сотый раз перебирая в пальцах свой крестик и шепча молитву, когда дверь открылась. Вошёл Белый Тигр. Его белое, испещрённое шрамом лицо было ещё бледнее обычного.
    — Ваш брат, — начал он без предисловий, и моё сердце упало, — не справился. Он упустил рекрута, которого вёз. Квота не закрыта.
    Он рассказал мне о жребии. О том, что завтра утром Артём, Ванька и Док будут тянуть короткую спичку. И один из них, проигравший, поедет на верную смерть вместе со стариком Тарасом.
    — Но вас я здесь оставить не могу, — продолжил он, и в его голосе прозвучала не привычная сталь, а усталая резонность. — Здесь пятьдесят мужиков, голодных, озверевших. Пока их сдерживает дисциплина и мой приказ. Но я не знаю, как долго это продлится.
    — Отпустите меня! — взмолилась я, вскакивая. — Отпустите в ЦУР! К отцу!
    — Невозможно, — он покачал головой. — Командование запретило любые контакты.
    — Тогда… тогда позвольте Артёму отвезти меня! До границ Польской зоны оккупации! Поляки сотрудничают и с вами, и с нами! Я доберусь до отца!
    Он смотрел на меня, и в его прозрачных глазах что-то боролось.
    — Армия, Анфиса, скоро сама придёт в ЦУР. У них кончились люди. Они заберут всех. Ваш нейтралитет — иллюзия.
    — Именем Господа, умоляю вас! — я упала перед ним на колени.
    Он отвернулся, глядя в стену.
    — Я… подумаю.
    И в этот момент с улицы донёсся первый выстрел. Единичный. Потом ещё. И вот уже трещали очереди. В дверь грубо постучали, и в палату влетел кто-то из местных.
    — Пане командире! — выпалил он на своём диком суржике. — Нас оточили! В повітрі дрони!
    Белый Тигр подошёл к окну, осторожно отодвинул шинель, заменявшую штору.
    — Гидра, — произнёс он без эмоций. — «Подольские».
    Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались. И в наступившей звенящей тишине раздался голос из громкоговорителя. Холодный, масляный, сладкий. Голос Гидры.
    — Белый Тигр! Отдай мне девку. Спаси жизни своих людей. Иначе начну штурм. У тебя пять минут.
    Крысоед, вроде бы так его звали, бледный, с выпученными глазами, схватил капитана за рукав.
    — Пане командире, та віддаймо йому дівку! Їх у три рази більше! У них дрони, требушети! Вони нас усіх у порох зотруть!
    Белый Тигр смотрел не на него, а на меня. И я видела, как в его взгляде борются расчёт и что-то ещё. Что-то давно забытое. Он смотрел на меня, но видел, наверное, свою дочь. Ту, что погибла.
    — Пятьдесят бойцов… или одна девушка, — тихо прошептал он, будто взвешивая на невидимых весах.
    И тогда снова заговорил громкоговоритель. Голос Гидры стал игривым, соблазняющим.
    — А теперь, пока ваш капитан думает, слушайте сюда, «оболонские»! Каждый, кто признает меня, Гидру, своим новым командиром, получит право три раза в неделю посещать наши подольские бордели! Со всеми удовольствиями! Бесплатно! Решайте, бойцы!
    Крысоед замер на секунду, его лицо исказилось. Он посмотрел на Белого Тигра, потом на меня, и в его глазах вспыхнул животный, примитивный расчет, похоть.
    — Прости, пан командир… — выдохнул он и, не закончив фразы, ринулся прочь из палаты. Я услышала, как его шаги загремели по лестнице. Он побежал к ним. Предал.
    Белый Тигр медленно повернулся ко мне. Его шрам пульсировал, будто живой. В комнате остались только мы двое. И тишина за стенами стала зловещей, густой, наполненной предательством и ожиданием штурма.
    — Анфиса, — сказал он, и его голос был тихим, но твёрдым. В его прозрачных глазах не осталось и тени сомнений. Теперь там была только решимость. — Вам нужно уходить. Сейчас же ступайте за мной.
    — Куда я пойду? Я без Артёма никуда не пойду!
    Он вынул из кобуры пистолет, проверил патроны. Подошёл к двери, открыл, убедился, что коридор пуст.
    — Артём с остальными в карцере. Он в подвале. Живее!
    Он схватил меня за руку, и мы пошли. Снаружи донёсся первый оглушительный взрыв. По зданию прошла вибрация. Стены задрожали. Послышались выстрелы. Не все «оболонские» последовали примеру Крысоеда. Штурм начался. А капитан Антон Павлович Белов, учёный-физик, повёл меня к брату.

    Упырь.

    — Слышишь, Левый?! — крикнул я, вжимаясь в сырую стену карцера, когда снаружи загрохотало. — Андрюха-то мёртв! Мой братан! Его, сука, мирные жители загрызли! Понимаешь? Нету у меня теперь никого! Не поможет нам Андрюха, не вытащит из этой задницы! Сейчас мы все к нему в ад отправимся, в гости!
    Левый, бледный как смерть, поднял на меня глаза. В них не было страха, только пустота.
    — Никакого ада нет, Ваня, — тихо сказал он. — Научно доказано. Есть только небытие.
    — Да пошёл ты со своим небытием! — взвыл я, когда очередной взрыв сотряс стены, и с потолка посыпалась штукатурка.
    Тарас, съёжившись в углу, бормотал что-то, крестясь. Док стоял, прикрыв глаза, его интеллигентное лицо исказил ужас.
    И тут дверь с грохотом распахнулась. В проёме — Белый Тигр, весь в пыли, с окровавленным плечом, и за ним — Анфиса. Её глаза были огромными от страха.
    — К оружию! «Подольские» напали! — рявкнул капитан. — Гидра пошёл на штурм!
    Мы рванули в соседнюю кладовку, где хранился неприкосновенный запас. Я впихнул в руки Лёвому «Вепрь», сам схватил знакомую «Сайгу». Док судорожно набивал карманы патронами и бинтами. Анфиса, дрожа, отказалась взять пистолет, который ей предлагал Белый Тигр. Капитан покачал головой и протянул ствол Тарасу.
    Выскочили в коридор. Творился ад. Свистели пули, с шипением рвались гранаты. В дыму метались наши ребята, которые не перешли на стороны Гидры. Я увидел, как Чабан, могучий Чабан, получил очередь в грудь и рухнул, харкая кровью. Увидел, как Сова, всегда такой ловкий, упал, сражённый снайпером.
    И ещё я увидел их. Не людей. Металлических пауков размером с собаку, на колёсиках. Дроны. Они ползли по полу, по стенам, щёлкали камерами и стреляли короткими очередями. Один такой гад подкатился к Анфисе. Я пнул его ногой, он перевернулся, застрекотал, и я всадил в него всю обойму.
    Белый Тигр, истекая кровью, отстреливался, прикрывая нас. Его лицо было искажено не болью, а холодной яростью.
    — Гидра за всё ответит, — прошипел он, и его шрам на щеке горел багровым пламенем. — Всё! За мной!
    Он поволок нас вглубь здания, в подвал. Там стояла по колено ледяная, вонючая вода. Мы побрели по ней, стараясь не поскользнуться. Капитан отыскал в стене полузатопленный лаз, заваленный мусором.
    — Вперёд! Тоннель! Ведёт к реке!
    Мы полезли. Темно, сыро, пахнет смертью и ржавчиной. Бежали, спотыкались, падали. Сзади доносились крики, выстрелы, лай собак. Они были на хвосте.
    Выбрались в какой-то коллектор. Бежали ещё, казалось, вечность. Ноги стали ватными, в легких выло, сердце колотилось о рёбра. Я обернулся. Анфиса еле волочила ноги, Док дышал, как разорванные мехи. Левый тащил раненого Белого Тигра, лицо его было мокрым от пота или слёз.
    И тут в конце тоннеля показался свет. И силуэты. Не наши.
    Мы упёрлись в тупик. Отступать некуда. Силы кончились. Совсем.
    Я прислонился к мокрой стене, снял с плеча «Сайгу». Левый опустил «Вепрь», его плечи безнадёжно поникли. Док закрыл лицо руками. Анфиса прижалась к брату, тихо плача.
    Белый Тигр, бледный как призрак, попытался поднять пистолет, но рука дрогнула, и оружие с грохотом упало в воду. Он вынул из кармана гранату.
    — Когда погибли жена и дочь, я хотел только одного - мести, — произнёс он, улыбаясь. — И из-за этой самой мести я подписал этот чёртов контракт, из-за которого из учёного-физика, доктора наук, превратился в палача, калеку, урода!
    — «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь», — вдруг, повысив голос, произнесла Анфиса.
    — Что это? Библия?
    — Послание апостола Павла к римлянам, 12:19, — ответила девушка смущённо.
    — Проклятье! Всё было написано в Библии! — усмехнулся капитан. — Надо было на минуту отвлечься от изучения законов физики… Прочесть. Глядишь, не…

    Левый.

    — Капитан, религия – опиум для народа! — прошептал я. — Не до неё сейчас! Враги уже близко! Нужно спасаться! Нужно что-то делать!
    Вода леденящими тисками сжимала лодыжки, а впереди, в слабом свете чьих-то фонарей, маячили силуэты с автоматами. Они приближались. Контрольный выстрел в затылок всему нашему жалкому побегу. Я опустил «Вепрь». Что оставалось? Умереть с оружием в руках? Бессмысленно. Мы и так были мертвецами.
    И тогда Белый Тигр, держась за мокрую стену, медленно выпрямился. Бледное лицо альбиноса в полумраке светилось, как призрачный маяк.
    — Рядом… в стене есть люк, — его голос был хриплым, но твёрдым. Он указал дрогнувшей рукой в сторону, в полную тьму, где в стене едва угадывался ржавый металлический контур. — Ведёт… в старые кабельные колодцы. Я ранен. Не жилец. Уходите. Я прикрою. Я всё сказал.
    Он не просил, не предлагал. Он приказывал в последний раз.
    Ванька первый рванулся к стене, нащупал скобу и с силой дернул. Люк с противным скрежетом поддался. За ним — чёрная бездна.
    — Док, Анфиса, быстро! — скомандовал я, подталкивая сестру к отверстию.
    Она посмотрела на Белого Тигра, и в её глазах я увидел не просто страх, а что-то новое — острое, режущее понимание. Она первая пролезла внутрь. Док, молча, с лицом человека, наблюдающего крушение всего мироздания, последовал за ней.
    Ванька, уже наполовину в люке, обернулся. Его взгляд скользнул по гранате в руке командира, по его спокойному, почти отрешённому лицу. В глазах Ваньки, этих всегда пустых омутах, что-то дрогнуло. Не страх. Не цинизм. Что-то вроде удивлённого уважения. Он молча кивнул Белому Тигру и исчез в темноте. За ним последовал Тарас.
    Я застыл на мгновение, глядя на капитана. Учёный. Физик. Человек, которого система сломала и превратила в палача, но который в конце нашёл в себе силы стать… человеком. Он жертвовал собой не за абстрактную идею, не за родину, а за нас. За конкретных людей. И в этом огненном акте самоуничтожения я, наконец, увидел то, чего не могли дать мне книги, — реальную, осязаемую ценность жертвы во имя других. Это не был догмат. Это был выбор.
    — Спасибо, товарищ капитан, — выдохнул я.
    Он не ответил. Только сжал пальцами чеку. Его прозрачные глаза смотрели куда-то сквозь меня, в своё прошлое, в глаза своих погибших близких, в тихие лаборатории, где когда-то изучал основы мироздания.
    Я нырнул в люк. В тот же миг сзади, из тоннеля, донёсся торжествующий крик: «Они здесь!»
    И тогда грохот взрыва поглотил всё.
    Он был оглушительным, но приглушённым толщей бетона и земли. Он был не просто взрывом. Это был салют. Салют в честь последнего приказа капитана Антона Белова. Салют, возвестивший о том, что даже в аду может родиться искра человечности.
    Мы бежали по новому туннелю, и за нами неслись не крики погони, а гробовая тишина. И в этой тишине каждый из нас хоронил что-то своё.
    Я — последние остатки юношеского идеализма, веру в то, что мир можно изменить одним лишь словом. Отныне я знал — только действие, даже самое страшное, имеет ценность.
    Ванька бежал, сжав кулаки. Его цинизм, его броня, дававшая ему право презирать всех и вся, дала трещину. Он видел, что есть нечто сильнее страха и расчёта.
    Анфиса, вся в слезах, сжимала мой рукав. Её молитвы остались без ответа. Её спас не Бог, а грешник, еретик и людолов, ценой собственной жизни. Её вера в божественное провидение треснула, уступая место жуткому, новому знанию — спасение творят руки людей. Грешных, заблудших, но способных на поступок.
    А Док… Док просто бежал, и его лицо было маской шока. Вера в систему, в начальство, в то, что «власть имущие знают лучше», рухнула у него на глазах, погребённая под обломками тоннеля вместе с телом того, кто был для него последним воплощением этой власти. Он был пуст. Раздавлен.
    Мы бежали в темноте, и с нами бежали наши мёртвые. И грохот той гранаты звучал в ушах похоронным звоном по старой жизни и горьким салютом — в честь новой, страшной и незнакомой.

Продолжение читайте по ссылке: http://proza.ru/2025/11/14/792