Линия на ладони судьбы. Михаил Лермонтов

          Там, где его никто не обижал.
В длинном списке имен славных сынов Отечества назовем еще одно …
       «Я теперь живу в Тарханах, у бабушки, в Чембарском уезде…»,- так писал Михаил Лермонтов своему другу  Раевскому в 1836 году, когда приехал в последний короткий отпуск в милые и родные сердцу места. Здесь он прожил тринадцать лет, почти половину своей недолгой жизни…
     Свежим корнетом, а потом и в новеньком мундире Тенгинского полка проезжал по тихим улицам города Пензы Мишель Лермонтов, торопясь в родовое имение…
      Дорога от Пензы до Тархан лежит среди необъятных просторов цветущих гречишных полей, похожих на узорчатые, затканные нежнейшим  белым и розовым шелком ковры. Тарханы- это мир с совершенно особенной сочностью и пышностью зеленых кущ, с воздухом, как будто медвяным духом пропитанным… Готический шпиль церкви Михаила Архангела пронзает небо и словно чертит ось обратно в землю, в семейный склеп. В нем стоит гроб с телом Лермонтова. Дома, в Тарханах. Там, где его никто никогда не обижал…
    Сюда, в имение привезла трехлетнего внука Елизавета Алексеевна Арсеньева, ставшая осиротевшему ребенку ангелом-хранителем.
     «Милая бабушка, целую ручки Ваши, прошу благословения Вашего. Остаюсь покорный внук Ваш  Михаил Лермонтов…». Так заканчивал поэт все письма, что приходили в Тарханы  из Москвы, Петербурга, Кавказа. Его связывали с Тарханами могила матери, первые детские игры, рождественские елки, домашние спектакли и военные забавы с дворовыми ребятами.
    Тарханы стали для поэта тем духовным чистилищем, что и Михайловское для Пушкина, которого боготворил и из рук которого подхватил перо, ставший в одну ночь известным, корнет лейб-гвардии гусарского полка.
 И роковым образом повторил судьбу кумира своего…
трагический конец был уготован многим членам семьи, объединившей три фамилии: Столыпиных, Арсеньевых, Лермонтовых.
     Село Никольское, впоследствии переименованное в Тарханы, было подарено  бабушке Лермонтова, Елизавете Алексеевне Столыпиной отцом в качестве приданого  к свадьбе с Михаилом Васильевичем Арсеньевым. Имение было куплено в Пензенской губернии у Нарышкиных, которые постоянно жили в столице, хозяйствовать не умели и считали свое владение убыточным. Управлением имения занялась Елизавета Алексеевна, она взяла на себя хозяйственные заботы, много в этом преуспела, и  имение стало приносить неплохой  доход.
     Первые годы  после свадьбы Елизавета Алексеевна и Михаил Васильевич Арсеньевы наслаждались счастьем. Молодые и здоровые, они жили в довольстве и веселились, как умели. Впрочем, Михаил Васильевич с первых же дней супружества попал под влияние энергичной и своенравной Елизаветы Алексеевны. Она распоряжалась, а Михаил Васильевич, мягкий, спокойный, увлекался чтением, музыкой, охотой. В 1795 году 17 марта, Елизавета Алексеевна родила дочь, которую назвали Марией… Именно ей было суждено стать матерью великого поэта… Но это было еще скрыто за завесой времени. Елизавета Алексеевна обожала мужа, баловала  и холила дочь, исполняя все ее желания и оберегая от малейшего соприкосновения с реальной жизнью. Но мечтательная и романтичная, мягкая по характеру девочка, побаивалась решительной и властной матери, находя утешение в чтении и общении с отцом, которого она любила безмерно, и с которым у нее было много общего.
    Арсеньевы жили очень хорошо, но внезапно пришла беда.
    В канун нового, 1810 года, в разгар бала, в доме полном гостей, музыки, веселья, скоропостижно скончался Михаил Васильевич… при невыясненных обстоятельствах. (Правда, ходили слухи, что он окончил с собой. А.С.)
    Елизавета Алексеевна долгое время не могла оправиться от страшного удара, была сильно больна и, чтобы успокоиться и развеяться, уйти от невыносимых воспоминаний, отправилась с дочерью путешествовать.  Посетив всю московскую и петербургскую  родню, они заехали к отцу и матери Михаила Васильевича, чтобы последний раз оплакать всем вместе свое горе: потерю сына, мужа, отца.
    В доме своей бабушки Машенька Арсеньева и встретила Юрия Петровича Лермонтова, сына Анны Алексеевны Лермонтовой, доброй соседки отцовской  родни. Молодые люди влюбились друг в друга, но Елизавета Алексеевна, пытаясь воспротивиться свадьбе с небогатым  и, как ей казалось, легкомысленным франтом, ничего не смогла сделать кроме того, что приложила все силы, чтобы их совместная жизнь стала невыносимой и «нежелательный» брак в конце концов рухнул.
    Все окончилось весьма обыкновенно. Юрий Петрович не выдержал яростного противостояния тещи, стал редко бывать дома, а Мария Михайловна, ревнуя, мучаясь, пыталась отравиться, в конце концов заболела с горя и умерла, оставив сиротой маленького мальчика… Мишу Лермонтова.
   «Он был дитя, когда в тесовый гроб его родную с пеньем уложили. Он помнил, что над нею черный поп читал большую книгу, что кадили, и  что закрыв весь лоб большим платком, отец стоял в молчанье.. И что когда последнее лобзанье ему велели матери отдать, то стал он громко плакать и кричать»,- вспоминал позднее  поэт в своих стихах.
    У Елизаветы Алексеевны был миниатюрный портрет дочери. Там ей всего двенадцать, тринадцать лет. Она еще ничья ни жена ни мать…А в зале с большого портрета смотрела Мише в глаза и улыбалась нежной и доброй улыбкой мама… как бы выступая из  его мучительно-смутных снов. Мише казалось, что она вот сейчас выпростает руки из под складок шали и протянет их сыну.
    Ребенку хотелось, чтобы его приласкали, но у бабушки и няньки руки были такие жесткие.
    Маленькому Мише часто снилась мать. Лица ее не было видно, только смутно белело платье. Она пела… Миша сидел  у нее на коленях, прильнув головкой к груди, и внимательно слушал. Грустна была протяжная мелодия.
   Миша просыпался, щеки его были мокры. Боясь пошевелиться, он напряженно вслушивался в свою память. Вот! Эту песню певала ему мать. Но утром мелодия бесследно таяла. Только один раз, мучимый воспоминанием, с тоской в больших глазах, он попросил бабушку: «Идем в залу, играй и пой». Арсеньева, не удержавшись, зарыдала и, прерывисто всхлипывая, ответила: « Я не умею…». Мальчик внимательно посмотрел на большие, широкие руки бабушки  и тихо сказал: «Не плачь, баба, я больше  не буду».
    Рядом домом, на пригорке, высилась небольшая, незатейливой постройки домовая церковь Марии Египетской, выстроенная в память Марии Михайловны, матери Лермонтова. На ее могиле- простой камень с высеченной надписью: «Под камнем сим лежит тело Марии Михайловны Лермонтовой, урожденной  Арсеньевой, скончавшейся 1817 года, февраля 24, в субботу. Житие ей было 21 год  11 мес. и 7 дней». Рядом с могилой – сломанный якорь- символ разбитой жизни.
     Юрий Петрович, отец ребенка, после смерти жены, в которой его обвиняла Елизавета Алексеевна, нимало не задумываясь о собственной роли в этой трагедии, поселился в своем имении Кропотово и очень редко бывал в Тарханах.
   Не зная ничего в точности, Миша все же чувствовал, что между отцом и бабушкой легла страшная  черная трещина. «Ужасная судьба отца и сына. Жить розно и в разлуке умереть…»
    Миша много думал об отце, ни слова не говоря о нем с бабушкой. Отец! Что- то он делает в своем Кропотове, когда-то  он приедет в Тарханы? Мальчик часто выходил за ворота усадьбы, стоял, глядя на дорогу… Ждал…
    А жизнь в Тарханах шла своим чередом. Бабушка, беззаветно любя осиротевшего ребенка, старалась заменить ему умершую мать… семью. Но ведь бабушка- это только бабушка. Хотя все его желания исполнялись по первому слову, покупались самые дорогие игрушки, книги, ребенок тосковал, грустил… Однажды даже был куплен маленький олененок, которого Миша увидел в московском зверинце. Может быть, он почувствовал, как этому  зверьку плохо и одиноко, так же как плохо и одиноко было ему  самому.
    Миша учился дома, поражая окружающих своими способностями, а в играх с деревенскими ребятами, несмотря на слабое здоровье, всегда был «атаманом». Лермонтов был ребенком с характером и силой воли. Он не детски серьезно  наблюдал мир вокруг себя, многое видел и понимал.
   Миша чувствовал, какой мучительный узел многих бед завязался на нем. Зачем? Для него это было тайной. Но этот узел не давал пошевелиться,  повернуть судьбу своего несчастного рода. Оставалось только страдать и ждать. Все эти чувства гудели в нем, как скрытое пламя. А если бы сказать о них? Если бы  вдруг как-то сказалось…Сколько всего накопилось в душе! Тронь- покатится лавиной. Мать и отец смотрели на него с портретов ясно и безмятежно. Но он не верил этой ясности. Это все перед художником… для людей… Ведь потом, была та песня. Потом смерть. И в чем была вина отца? Почему она не хотела жить? Никто не мог спасти ее. Ведь то была песня души тоскующей и одинокой…
    Миша брал аккорды на старом фортепьяно… Прислушивался к улетающим звуком. Ему нравилось их медленное угасанье. Все реже слышался голос Миши в усадьбе. Все реже он атаманстовал в играх. Он начинал понимать одиночество. Оно становилось ему все нужнее.   
   «…если он и показывался иногда веселым, то это только личина. Он имел характер пылкий, душу беспокойную, и какая-то глубокая печаль с самого детства его терзала. Его сердце созрело прежде ума»,- вспоминали современники.
    Он начал писать. Правда, больше сидел над чистым листом, чем писал, но пальцы его сжимали перо. Слишком много накипело на сердце. Все разом просилось в стихи. Несколько первых листков он порвал и сжег  в пламени свечи. Но дальше черновики стал складывать в ящичек… Лавина еще не сорвалась, но уже сдвинулась с места и нависла над пропастью…
    Лермонтов готовился стать поэтом